Текст книги "Никто не заплачет"

Глава двадцать седьмая

– Значит, как пили, не помните. И как мужа убивали – тоже не помните, – следователь по фамилии Гусько смотрел на Инну Зелинскую насмешливыми холодными глазами.

Инне хотелось орать и топать ногами. Два часа назад она сама вызвала «скорую» и милицию. Ей даже в голову не пришло, что ее могут заподозрить в убийстве. Она ведь не убивала! Кто-то вошел ночью в квартиру. Вот, синяк на шее. Ее тоже пытались задушить. И бутылку эту она не покупала, не пила. Не было в доме водки «Распутин».

– Никакого синяка у вас на шее я не вижу, – заявил врач, – вы много пили накануне. Это я вижу.

– Вы же сами сказали, с мужем собирались разводиться. Спали в разных комнатах, отношения между вами в последнее время были напряженные. – Следователь райпрокуратуры произносил слова громко, медленно, врастяжку, будто Инна глухая или придурочная и обычной речи не понимает.

– Разводиться! – выкрикнула Инна. – Сейчас все разводятся! Ну не убивала я!

Инна не могла себе простить, что сболтнула сдуру про предстоящий развод. Никто за язык не тянул… Хотя нет. Тянули. Следователь, хмырь болотный, спросил так небрежно, будто между прочим, а что, мол, Инна Валерьевна, вы всегда с мужем в разных комнатах спите? А она возьми да и ляпни: а мы вообще разводиться собирались! Теперь они начнут знакомых опрашивать, Галька про адвоката скажет, про квартиру. И не только Галька… Кому еще она трепалась про свои отношения со Стасом? Да всем! Свистела направо и налево, дура. И кто ж знал, что так обернется?

Инна закурила и, немного успокоившись, произнесла:

– Вы проверьте, нет моих отпечатков на ноже. И на бутылке нет. Кто-то вошел, вырубил меня и «Распутина» в глотку влил. А потом зарезал Стаса.

– Инна Валерьевна, – вздохнул следователь, – ну вы подумайте сами. Входная дверь была заперта изнутри…

– У нас же английский замок! – перебила его Инна. – Можно выйти и захлопнуть.

– Выйти можно, – кивнул следователь. – А войти? Ключ лежал на полочке, вы сами сказали. И дверь была заперта. Никаких следов взлома, никаких царапин не обнаружено. Нет в квартире следов пребывания третьего человека. Понимаете? И не было у этого третьего практической возможности проникнуть ночью в вашу квартиру. Что ж он, сквозь стену просочился?

– Это не я. – Инна загасила сигарету и заплакала.

Ей дали попить воды. Зубы отбивали дробь о стакан.

«А ведь на ноже могут быть мои отпечатки, – подумала она, – нож кухонный, самый острый в доме. Я им все резала, и хлеб, и колбасу… Господи, ну что мне делать? Ведь засудят, точно засудят. Зачем им еще кого-то искать, если вот она я, готовенькая?»

Когда выносили труп, во дворе собралась небольшая толпа.

– Да что вы говорите! Зарезала? Сама? Это ж надо, такая с виду приличная женщина!

– Вот что водка-то делает!

– Ох, батюшки, жизнь пошла…

– А ее теперь как, сразу арестуют? Или сначала подписку о невыезде?

– Так, может, не она? Еще ведь следствие должно быть…

– Она, она! Все они такие, нынешние-то! Вот пусть расстреляют, и правильно! Чтоб другим была наука.

– Сначала доказать должны.

– Да что тут доказывать? Напилась и пырнула ножом с пьяных глаз…

– Так она и не особенно и пила… Воспитанная женщина, как идет, всегда поздоровается вежливо.

Толпа старушек, старичков, мамаш с колясками гудела и перешептывалась. Непонятно каким образом, но во дворе все уже все знали.

Вдруг к младшему лейтенанту милиции, курившему у машины, нерешительно шагнула девочка лет шестнадцати.

– Извините, вот к кому мне можно обратиться? – тихо спросила она.

– По какому вопросу? – Младший лейтенант лениво оглядел тощенькую фигурку на метровых «платформах».

– По поводу убитого.

– Это к следователю, – кивнул лейтенант на дверь подъезда, – сейчас выйдет следователь, к нему и обращайтесь.

– А как я его узнаю? – спросила девочка еще тише.

– Стойте здесь. Выйдет он, я покажу.

Было видно, что девочка очень волнуется. Тихий робкий голос никак не вязался с ядовито-зеленой юбчонкой до пупа, ярко-розовой майкой, больше похожей на узенький лифчик, с тонной косметики на детском лице.

Два милиционера вывели Инну. Она быстро прошла к машине, опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть.

Небольшая толпа загудела чуть громче.

– Расходитесь, расходитесь, граждане! – прикрикнул младший лейтенант и кивнул девочке. – Вон он, следователь.

Девочка подошла к невысокому пожилому человеку в штатском.

– Здравствуйте, я хочу сказать…

– Да, я вас слушаю.

– Я вчера вечером видела, как Станислав Михайлович… ну, убитый Зелинский, стоял в подъезде у лифта и разговаривал с каким-то человеком.

– Фамилия? – быстро спросил следователь.

– Чья? – растерялась девочка. – Я не знаю… Я его впервые видела.

– Да ваша, ваша, – следователь поморщился.

– Я в этом доме живу, в квартире напротив. Лукьянова моя фамилия. Ирина Анатольевна Лукьянова. – Девочка заговорила быстро, будто боялась, что следователь не дослушает и уедет. – Я видела, как Станислав Михайлович вчера вечером разговаривал у лифта с парнем… Они очень напряженно говорили. Я даже разобрала несколько фраз, случайно. Что-то насчет выяснения отношений. И еще, я точно слышала, как Станислав Михайлович сказал: «Слушай, может, ты псих? Так себя не ведут». Дословно не помню, но что-то в этом роде. Знаете, они стояли так, будто сейчас подерутся.

– Подождите, не тараторьте так, – перебил ее следователь, – вы в какой квартире живете?

– Ну я же сказала, напротив! В тридцать первой!

Оперативники уже успели побеседовать с соседями. Никто ничего не слышал и не видел. Ночью было тихо. Откуда взялась эта пигалица в ядовито-зеленой юбке?

В тридцать первую квартиру заходили, однако никакой девчонки там не было. Следователю прокуратуры совсем не хотелось, чтобы рядовая «бытовуха» распухла в нечто более сложное и серьезное. Но выслушать и запротоколировать показания непрошеной свидетельницы он обязан.

* * *

В машине полетело сцепление, но Володя не стал чинить, не было сейчас на это времени. Нельзя больше тянуть. Хватит.

Целый день он провел в ожидании у дома маленькой блондинки. Но она не появилась. Сквозняка он тоже не видел. Впрочем, несколько раз ему пришлось отлучиться со своего поста. Бдительные дворовые старушки стали на него подозрительно коситься, или ему показалось? Потом какой-то мальчишка несколько раз, посвистывая, прошел мимо, туда-обратно, и откровенно глазел на Володю. Или опять показалось?

Он никак не мог найти в этом старом дворе удобный наблюдательный пункт. Прятался между «ракушками», но оттуда плохо просматривался подъезд, а потом пришел автовладелец и прямым текстом спросил:

– Ты здесь чего крутишься, мужик?

Пришлось отойти.

Все было нехорошо – стоять просто так или даже сидеть целый день на лавочке у качелей. Люди стали подозрительны и осторожны. Боятся угонщиков машин, квартирных воров, маньяков. Лучше не привлекать к себе внимания.

Да, возможно, он и упустил сегодня Сквозняка. Вечером было особенно обидно оставить пост, двор опустел, и следить можно было спокойно, не вызывая ничьих подозрений. Володя сам не заметил, что давно ночь и метро закрыто. Он привык не зависеть от метро, машина была всегда под рукой. А теперь вот сломалась…

Однако вряд ли Сквозняк появится во дворе глубокой ночью. Он ведь тоже спит иногда… Володя стал размышлять, стоит ли взять такси и отправиться домой, поспать, или провести ночь где-нибудь поблизости, не тратить деньги и время, перетерпеть бессонницу, чтобы завтра начать все сначала.

От голода побаливал желудок. Володя направился к площади Белорусского вокзала. Там работают круглосуточные палатки, есть горячие бутерброды и кофе. Надо поесть. А дальше видно будет.

Когда он стоял у ларька, ел горячий бутерброд и прихлебывал кофе с молоком, к нему вдруг подошел поддатый пацан лет восемнадцати. Даже не подошел, а как будто вырос из-под земли, встал перед ним, почти вплотную, дыша в лицо крепким перегаром, и тихо спросил:

– Слышь, мужик, тебе пушка нужна?

Володя вздрогнул от неожиданности, оглядел парнишку, ничего подозрительного в его облике не обнаружил и осторожно кивнул:

– Покажи.

Новенький, в заводской смазке «ПМ» был завернут в драную мужскую майку, а сверху – в полиэтиленовый пакет. К пистолету прилагалась маленькая жестянка с пульками, всего двенадцать штук. Вполне достаточно.

– Сколько? – спросил Володя.

– Двести, – ответил продавец.

Это было очень дешево. А главное, две стодолларовые купюры, как нарочно, лежали в нагрудном кармане ковбойки. Володя расплатился, спрятал сверток в небольшую спортивную сумку, которая висела у него на плече, и бутерброд доедал уже на ходу. Лучше было уйти поскорей от ларька. На Володю и юного продавца уже косилась совершенно трезвым глазом очень грязная и пьяная с виду бомжиха. Продавец, получив деньги, моментально испарился.

– Мужчина! – прокричала бомжиха Володе вслед. – Мужчина, дай покурить! Слышь, курить хочу, умираю!

Володя, не оглядываясь, ускорил шаг.

Теперь все просто. Надо только обстрелять оружие. Лучше всего это сделать в Серебряном бору. Сейчас три. Троллейбусы начинают ходить в шесть. Отсюда до Серебряного бора идет двенадцатый номер. Можно дойти до сквера у Дома пионеров, подремать там на какой-нибудь укромной скамеечке до шести. Хотя вряд ли он сейчас сумеет уснуть. Слишком уж близка развязка.

Володя удивился, почему так долго тянул с пистолетом, будто нарочно сам все усложнял и путал, оттягивал решительный момент, зачем-то хотел предупредить блондинку, которая так похожа на его бабушку в молодости. Зачем? Разве она поверит? А если поверит, что сможет сделать?

Преследовать Сквозняка с ручной гранатой-самоделкой можно бесконечно. А пистолет будто сам попросился в руки.

Краешком сознания он вдруг понял, что вовсе не из-за разумной осторожности оттягивал развязку, уговаривал самого себя, будто пистолет покупать опасно. Он знал: как только окажется в его руках удобное, легкое оружие, он сразу убьет Сквозняка. Кто бы ни был рядом, он выстрелит и не промахнется.

На этом кончится погоня, которая длится уже третий год и стала для Володи единственным смыслом жизни.

Погоня кончится, главное зло будет наказано. А что дальше? Конечно, зла в мире останется очень много, хватит на Володин век, до глубокой старости. Однако он поклялся на могилах мамы, папы и бабушки: как только Сквозняк будет убит, Володя уничтожит все смертоносное, что накопилось в его доме за это время. Покуда есть под рукой отличные взрывные устройства, маленькие хитрые ручные гранаты, удержаться невозможно. И вот теперь последнее слово, логичное и единственно верное, должен сказать пистолет.

Но что дальше?

Володя сидел на лавочке перед желтой, со стеклянным куполом громадиной миусского Дома пионеров. На фоне ясного июньского рассвета мрачно чернели фигуры скульптурной группы, изображающей героев писателя Фадеева. С одной стороны – толстоногие решительные молодогвардейцы, с другой – тяжелые кони и всадники из повести «Разгром». А неподалеку, за старыми деревьями, виднелась красивая чугунная ограда роддома имени бездетной Надежды Крупской. В этом роддоме Володя родился. Здесь, на Миусах, он вырос. Именно отсюда переехал на окраину после того, как погибла его семья.

С четвертого по седьмой класс он ходил в Дом пионеров, в кружок «Юный химик». Бабушка рассказывала, что на месте желтого помпезного сооружения был храм Александра Невского, один из красивейших в Москве. Его долго не могли взорвать. Храм трижды поднимался в воздух и опускался на землю – целехонек. Вокруг плакали верующие старушки. Почти неделю стоял тихий вой. И грохотали ночами взрывы.

Конечно, инженерная мысль победила. Храм взорвали частями, сровняли с землей и выстроили Дом пионеров. А позже какой-то шальной скульптор придумал водрузить на широкой площадке перед входом пугающую композицию, черных призраков. Володя вдруг поймал себя на том, что и эти отвратительные скульптуры хочет взорвать. Они тоже проявление зла и бездарности. Каждый день на них смотрят дети, и что-то нехорошее оседает в их душах.

– Так нельзя, – прошептал он самому себе, – тебя поймают, ты попадешь в тюрьму и там погибнешь. От этого не станет в мире меньше зла. Так нельзя.

Он заметил, что беседует с тишиной, с ранним ясным утром. Почему-то вдруг навалилась страшная, тошная тоска. Он один на свете, и никто не заплачет, если завтра его схватят и посадят в тюрьму. Никто не скажет спасибо за долгие бессонные ночи, за бесконечную слежку, за исполненные справедливые приговоры, за выстраданный, точный выстрел, который непременно прозвучит – днем ли, вечером, не важно. Сквозняку от этой пули не уйти. Но спасибо никто не скажет, даже милая круглолицая блондинка, так похожая на Володину бабушку в молодости.

Солнце вставало, стеклянный купол Дома пионеров жарко вспыхнул и погас в рассветном луче. Маленький, русоволосый человек в ковбойке сидел на лавочке в пустом сквере, сгорбившись, низко опустив голову. Ему было зябко после бессонной ночи. На коленях лежала спортивная сумка, а в ней – пистолет. Черные пустые глаза скульптур глядели на него тупо и решительно.

* * *

– А вы случайно не Курбатов? – спросил Антона детский голос.

– Да, я Курбатов.

– Скажите, чем торговала ваша фирма?

Ребенок говорил очень тихо, Антону показалось, трубка прикрыта ладошкой. Он удивился вопросу.

– А почему тебя это интересует?

– Вы сначала скажите, только правду. А потом я объясню.

– Ну ты представься хотя бы, – Антон улыбнулся в трубку, – я ведь даже не знаю, мальчик ты или девочка, сколько тебе лет.

– Я девочка. Соня. Мне десять лет. Так чем торговала ваша фирма?

– Очень приятно, Соня. Меня зовут Антон. Наша фирма занималась посреднической деятельностью. Ты знаешь, что это такое?

– Конечно, знаю. И в чем именно вы посредничали?

– В покупке недвижимости за границей.

– Это правда? Или вы врете?

– Зачем мне врать?

– Ну, мало ли? Вдруг вы на самом деле торговали оружием или живым товаром?

– Нет, ничем таким мы не торговали. Только домами в Чехии.

«Странная девочка… Ну и детки пошли, – подумал Антон, – смотрят боевики по телевизору и по видео, а потом в них играют».

– Прости, пожалуйста, ты не могла бы позвать Веру к телефону? – осторожно спросил он странную девочку.

– Она спит. Но я ее сейчас разбужу.

– Спасибо.

Ждать пришлось довольно долго. Видно, Вера спала крепко, хотя было уже почти двенадцать.

– Да, я слушаю, – раздался наконец сонный голос в трубке.

– Доброе утро, Вера. Вы простите меня за назойливость, – начал Антон, – я просто хочу вам напомнить… Вы не искали факс?

– Это вы меня простите. Пока не искала, руки не дошли. Но я могу посмотреть прямо сейчас. А вы перезвоните минут через двадцать.

– Может, я у телефона подожду?

– Как хотите. Честно говоря, не знаю, сколько на это уйдет времени.

Однако времени ушло совсем немного. Пару дней назад Вера разбиралась в ящиках своего стола. Все нужное она разложила по папкам, и в этих папках того факса быть не могло. И смотреть нечего. Она уже подумала, что выкинула важную для Курбатова бумажку, ей стало неудобно, но тут заметила белый уголок, торчавший из-под маленького струйного принтера.

Столешница была покрыта стеклом. Под стекло Вера клала фотографии – школьные, университетские, мамины в детстве и в юности – в общем, те, на которые хочется часто смотреть. Туда же, под стекло, иногда засовывала листочки с важными телефонами, чтоб не потерять. Почему-то именно под стекло попал многострадальный факс с текстом, написанным от руки. Наверное, это вышло машинально. А сверху стоял принтер, и Вера раньше этот листочек не замечала, забыла о нем.

– Вы слушаете?

– Да.

– Я нашла. Кажется, это именно тот факс. Написано по-чешски, от руки. Хотите, я вам прочитаю по телефону? Здесь всего несколько слов. Просто адрес и что-то непонятное. Брунгильда какая-то…

– Ну, Брунгильда – это вполне понятно, – произнес Антон после долгой паузы. – А адрес московский?

– Нет. Карлштейн. Насколько я знаю, есть такой старинный городок под Прагой. Давайте мы с вами встретимся, и я отдам вам бумагу. К сожалению, никаких других ваших факсов не сохранилось.

– Других и не надо. Только этот, он единственный… самый важный… спасибо вам огромное, Вера. – Было слышно, как волнуется Курбатов, голос его чуть охрип, стал глухим. – Где и когда вам удобно со мной встретиться?

«Нет, он не бандит, – еще раз подумала Вера, – он не врет и никакой опасности не представляет…»

– Давайте на Маяковке. Прямо на площади, у памятника, – предложила она, – там трудно потеряться.

– Во сколько?

– Сейчас без пяти двенадцать… К часу успеете?

– Конечно. Спасибо вам.

– До встречи.

Вера положила трубку и тут же услышала возбужденный голос Сони:

– Вы же не договорились, как узнаете друг друга! Ты его никогда не видела! Он тебя – тоже. Мало ли молодых людей будет стоять у памятника?

– Ой, да, действительно! – спохватилась Вера. – Может, он перезвонит сейчас?

И тут раздался звонок в дверь. На пороге стоял Федор.

* * *

Гроза обрушилась внезапно. Утро было душным, тополиный пух замер в густом знойном воздухе. И вот к полудню небо потемнело, ударил гром, через миг ливень упал сплошной стеной.

Володя успел нырнуть в первый попавшийся подъезд. В последнее время он легко простужался, а вымокнуть до нитки и заболеть сейчас, в такой ответственный момент, нельзя. Надо переждать ливень.

Он поднялся на один лестничный пролет, встал в темном углублении за лифтом.

Воняло кошками и мочой. Дом был старый, подъезд без кода, без домофона. Лампочки вывинтили, все до одной. Мутный грозовой свет едва пробивался сквозь немытое окно лестничной площадки. Ливень шумел, иногда вспыхивала молния, совсем близко, и лестница на миг озарялась тревожным, фантастическим заревом.

Хлопнула дверь. Володя сделал шаг, перегнулся через перила и разглядел маленький детский силуэт.

Совершенно мокрая девочка-толстушка лет семи вошла в подъезд босиком, держа в руке сандалики. Остановилась, тряхнула мокрыми волосами. Наверное, не могла решить, как лучше – обуваться здесь, в подъезде, или дойти до квартиры босиком. И вдруг страшно закричала.

Володя не сразу понял, что произошло. Крик девочки перешел в хриплый, надрывный кашель. Он, ни секунды не раздумывая, инстинктивно кинулся на помощь ребенку, побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. И только тут заметил высокого сутулого мужчину. Молния ярко осветила подъезд. У мужчины была расстегнута ширинка.

– Мама! – кричала девочка сквозь кашель. Сверху щелкнул замок, открылась дверь. Высокий сутулый мужчина, застегиваясь на бегу, бросился вон из подъезда.

– Лидочка! Лидуша! Доченька, не бойся, я здесь! – сверху послышался быстрый топот, испуганный женский голос.

Из квартиры на первом этаже тоже кто-то вышел.

Ребенку помогут, с ребенком будет все нормально. А зло должно быть наказано. Дверь подъезда захлопнулась за Володей.

Ливень ударил в лицо. Сквозь струи воды было трудно разглядеть высокую фигуру, которая быстро пересекала пустой двор. Вокруг ни души. Володя почти летел сквозь ливень. На бегу он выхватил пистолет.

Оружие уже было обстреляно в Серебряном бору ранним утром. Четкие сухие выстрелы далеко отдавались в пустом огромном парке, над медленной, подернутой тонким туманом Москвой-рекой. Володя с приятным волнением обнаружил, что стреляет лучше, чем думал. Наметив темную выпуклость на березовом стволе, он попал в нее сразу, почти не целясь. Просто представил, что перед ним – Сквозняк собственной персоной. И не промахнулся.

Но сейчас он должен был выстрелить на бегу, сквозь ливень, в бегущего зигзагами незнакомого длинного человека. Он понимал, что может дорого заплатить за этот случайный выстрел, его вычислят, поймают. Современная криминалистика легко справляется с баллистическими задачками. Пуля выдаст его с головой, а оружие свое он ни за что не бросит… Однако гнев и брезгливость пересилили здравый смысл. Сколько еще детей закричит от ужаса и отвращения, увидев расстегнутую ширинку в темном подъезде?

Нет, никто больше не закричит. Никого больше эта мразь не напугает.

Бегущий невольно приостановился под темной аркой, всего на миг, чтобы опомниться, оглянуться. Совсем близко ударил гром, и Володя выстрелил. Человек дернулся, замер с раскинутыми руками, будто хотел взлететь, и медленно, тяжело рухнул.

* * *

– Ты только что проснулась? А кто звонил? – Федор поцеловал Веру в щеку.

– Это по работе, – ответила она, – мне придется уйти на час. Ты завтракал?

– Нет. Я сейчас сам все приготовлю. Ты пока собирайся. Соня, тебе сколько сделать гренок?

Следующий телефонный звонок застал Веру у раковины, с зубной щеткой во рту. Соня схватила трубку, опередив Федора. Она решила, это перезванивает Курбатов, чтобы спросить, как они с Верой узнают друг друга. Но в трубке был совершенно другой голос, незнакомый, глухой, очень официальный.

– Здравствуйте. Позовите, пожалуйста. Веру Евгеньевну Салтыкову.

– Минуточку…

Вера быстро прополоскала рот и взяла трубку из Сониных рук.

– Моя фамилия Завьялов. Я владелец издательства… Позапрошлой ночью Станислав Михайлович погиб. Похороны, вероятно, в понедельник.

– Простите, что вы сказали? Как погиб?.. Он был у меня позавчера вечером…

– У вас? – последовала короткая пауза. – Жена зарезала его ночью. Спьяну, кухонным ножом.

– Нет, – тихо и твердо сказала Вера, – этого не может быть. Вы что-то путаете.

– Я понимаю, для вас это шок. Трудно сразу поверить. Вы со Станиславом Михайловичем старые друзья. И все-таки это правда. Очень сожалею… Я позвоню вам завтра, скажу точно, когда и где кремация. И вот еще… – опять короткая пауза, – я встречался со следователем, он спрашивал, где Стас провел вечер накануне. Никто не знал. Вам могут позвонить из прокуратуры, хотя следствие – чистая формальность. Там все ясно. Кроме Инны, этого никто не мог сделать.

– Но почему? – выдохнула Вера. – За что?

– Они хотели разводиться, ругались постоянно, она претендовала на квартиру. Много выпила и сама не помнит, как убила. Спящего.

Горло у Веры сдавил спазм, она пробормотала «простите» и положила трубку.

Соня испуганно смотрела на нее.

– Что случилось? Ты вся белая.

– Стас… – прошептала Вера.

– Ну где вы? Завтрак готов. – Федор появился на пороге кухни, в фартуке Надежды Павловны, с большим ножом в руке. – Кто звонил? В чем дело?

Вера смотрела на него, как будто видела впервые, не понимала, зачем здесь этот чужой, совершенно посторонний человек, почему на нем мамин старый фартук с синими петухами, а в руках – большой кухонный нож. Она как-то машинально обняла Соню, словно хотела на миг почувствовать живое знакомое тепло, потом, ни слова не говоря, ушла в свою комнату и закрыла дверь.

– Соня, что с ней, не знаешь? Кто звонил? – спросил Федор, когда они остались вдвоем в прихожей.

– Не знаю, – пожала плечами Соня, – может, что-то с работой?

Она прекрасно поняла, работа здесь ни при чем. Что-то случилось со Стасом Зелинским. Что-то очень нехорошее. Может, заболел тяжело? Однако обсуждать это с Федором совсем не обязательно.

А он уже стучал в запертую дверь Вериной комнаты.

– Вера, открой, что случилось?

Вера натягивала на себя первое, что попалось под руку, джинсы и какую-то майку. Ей хотелось скорее уйти, убежать куда-нибудь, побыть одной. Ни с кем не разговаривать. Просто невозможно было произносить вслух страшные, дикие слова, объяснять, обсуждать…

Случайно бросив взгляд на письменный стол, она вспомнила про факс. Надо встретиться и отдать. Человек ждет, для него это важно. Она обещала. Сложив бумажку с чешским текстом, она сунула ее в карман джинсов.

– Федор, вы не трогайте ее сейчас, если она нервничает, ее не надо трогать. Пойдемте завтракать. Она сама потом все объяснит, – спокойно, по-взрослому говорила Соня.

– Нет, я так не могу. Я должен знать. – Он не отходил от двери. – Вера, открой. Что за дела? Кто звонил? Ты обиделась на меня, что ли?

– Да вы здесь при чем?! Оставьте человека в покое. Неужели не понимаете? – рассердилась Соня. – И вообще, я есть хочу.

На кухне громко, с жалобным звоном хлопнуло открытое окно. Мотя завыл и, поджав хвост, кинулся в ванную. Стало совсем темно, вспыхнула молния, ударил гром.

– Куда ты сейчас пойдешь? Гроза! – не унимался Федор.

На Соню он не обращал внимания. Дверь открылась.

– Федя, ты прости меня, мне надо уйти, – тихо сказала Вера, – ты можешь остаться здесь, позавтракать с Соней, а потом – как хочешь. Она спокойно побудет дома одна.

– Я пойду с тобой, – заявил он, – я не могу отпустить тебя одну в таком состоянии.

– Нет! – выкрикнули хором Вера и Соня.

Он переводил взгляд с одной на другую. Возникла неприятная, напряженная пауза. Первой нашлась Соня.

– Пожалуйста, останьтесь со мной, я не люблю быть одна… И Верочка обещала, что мы сегодня пойдем в зоопарк, а ей позвонили из той фирмы…

– Из какой фирмы? – быстро спросил Федор.

– Из той, для которой она переводит. Ну, это организация такая… экологическая, «Гринпис». Вы же знаете. А мы собирались в зоопарк… Там открыли новую часть, обезьян привезли, а я так давно не была… Вот, давайте с вами вместе сходим.

Соня тараторила не замолкая, сочиняла на ходу. Вера тем временем надела туфли, взяла сумку, открыла дверь.

«Может, надо было взять с собой Соню? Ей не нравится Федор, ей будет с ним неуютно вдвоем, а мама вернется с работы не скоро… Но там гроза. Соня может простудиться. Если они уйдут вдвоем с Соней, он непременно кинется провожать… ему нельзя встречаться с этим Курбатовым, нельзя… Господи, Стас…» – все это вихрем неслось в голове, пока Вера сбегала вниз по лестнице, забыв, что можно спуститься на лифте.

Тяжелый ливень обрушился на нее, молния прямо над головой распорола черное небо, и через минуту мрачно, торжественно ударил гром. Вера даже не заметила, что ступила в огромную лужу у подъезда, джинсы промокли до колен, в мягких замшевых туфлях хлюпала холодная вода. Но ей было все равно. На пустой улице, задернутой пеленой ливня, она наконец сумела заплакать.

Господи, ну почему? Пьяная жена пырнула ножом из-за квартиры. Какая грубая, пошлая смерть… Вера не видела эту последнюю Стасову красотку, только знала, что девушка Инна – дочь мясника из Кривого Рога. Наверное, смерть всегда бывает грубой и пошлой…

До Маяковки было двадцать минут ходьбы. Вера забыла надеть часы, не знала, который час. Она шла и плакала под ливнем, ей казалось, она совершенно одна в пустом городе, на мокрых черных улицах, и мир стал другим без Стаса, без слабого, трусоватого, инфантильного, любимого Стаса Зелинского…

Пересекая пустую площадь, Вера увидела у подножия памятника одинокую мужскую фигуру под большим черным зонтом.

* * *

Володя отдышался только в вагоне метро. Никто не гнался за ним, но он бежал как сумасшедший. Со стороны это выглядело совершенно нормально: кто же не бежит под таким ливнем, да еще без зонта?

Несмотря на бессонную ночь, спать совсем не хотелось. Володя был страшно возбужден, его трясло как в лихорадке. Почему-то только сейчас он почувствовал себя убийцей. Ведь и раньше убивал, исполнял приговоры, которые сам же и выносил.

Взрывное устройство и выстрел в упор – разные вещи. Итог один, и все же, когда ты занят тонкими техническими манипуляциями со сложными взрывными устройствами, не думаешь об итоге. Умный механизм берет на себя все – и исполнение приговора, и ответственность. Механизм безличен, взрыв – это как бы стихия, судьба.

Выстрел – совсем другое дело.

Многие на месте Володи могли бы озвереть, увидев эту мразь с расстегнутой ширинкой и услышав детский крик. Наверняка мама той девочки сказала или подумала: «Убила бы гада…» И отец, и соседи, все так или иначе выразили свою ненависть к ублюдку. Но это только слова. А Володя взял и застрелил, сделал то, чего хотели многие. И это справедливо. Зло должно быть наказано.

Почему же его так трясет? Зубы стучат, голова кружится. Ему ведь не впервой убивать ублюдков, другие только говорят, а он действует…

– Молодой человек, вы на следующей выходите?

Володя был погружен в свои сложные переживания, даже забыл на минуту, где находится, и с удивлением обнаружил, что стоит у дверей вагона.

– А какая следующая остановка? – спросил он хрипло.

– «Киевская», – ответили ему сзади, – так выходите или нет?

– Выхожу.

«Зачем я уехал? Ведь я не спал всю ночь, чтобы днем продолжить наблюдение, не терять времени, не тянуть больше. Но я убил человека в том дворе, убил из пистолета, который лежит сейчас в моей сумке. Из него я собираюсь стрелять в Сквозняка. Киллеры всегда бросают оружие, не берут с собой. По пуле можно найти ствол. Пуля как бы рикошетирует. Убийцу находят, судят, сажают в тюрьму или расстреливают. Я не хочу в тюрьму, мне нельзя…»

Поезд выехал из туннеля, свет ударил в глаза, показался слишком резким. На «Киевской» было много народу, Володя попал во встречный поток, его толкали, кто-то громко выругался в его адрес. Он никак не мог выбраться из толпы, всклокоченная тетка с двумя огромными полосатыми сумками налетела на него и чуть не сшибла.

– Пьяный, что ли? Смотреть надо, куда идешь! – выкрикнула она Володе в лицо и помчалась дальше.

С трудом продравшись к эскалатору, он подумал, что в толпе люди похожи на зверей. Хуже зверей. Если бы он упал, его бы, наверное, затоптали не глядя. А если он попадется со своим пистолетом, его тоже затопчут, только уже не в спешке, а медленно, с удовольствием. Суд назовет его убийцей. И никакие «смягчающие обстоятельства» не помогут. Не важно, кого он убивал и за что. Он нарушил закон и заслуживает наказания. Найдется кто-нибудь, кто расскажет суду о трудном детстве убитого, представит его невинной жертвой среды и обстоятельств, человеком больным, несчастным, который заслуживает лишь сострадания, но никак не пули.

Володю осудят. И никто не скажет спасибо.

Он перешел на Филевскую линию. Там было значительно меньше народу. В вагоне даже нашлись свободные места. Он тяжело опустился на сиденье.

Он ехал домой. Надо дать себе небольшой тайм-аут. Надо отдохнуть, принять горячий душ, выпить крепкого чаю с медом, поспать. Наверное, он все-таки простудился, бегая под ливнем, и у него сейчас высокая температура. В таком состоянии нельзя ничего делать. Это может плохо кончиться.

Володя закрыл глаза и сам не заметил, как уснул.