Текст книги "Дни, полные любви и смерти. Лучшее"

Послесловие[61]61
  Перевод М. А. Литвиновой.


[Закрыть]
Грегори Фрост

В 1967 году в издательстве «Даблдей» впервые вышла антология «Опасные видения», составленная Харланом Эллисоном. Я тогда жил в Айове, учился в старшей школе, жадно поглощал Фредерика Брауна, Брэдбери, Хайнлайна, Азимова, Желязны и Дика и, конечно, был самой что ни на есть целевой аудиторией для книги Харлана. Оглядываясь назад, мы часто вспоминаем многие прекрасные антологии – под редакцией Гарднера Дозуа, Дэвида Хартвелла, Эллен Датлоу, Терри Виндлинг, Келли Линк и Гевина Гранта, Терри Карра и так далее, – но забываем, какую грандиозную работу проделал Харлан полвека тому, собрав под одной обложкой, как он их называл, «тридцать два провидца». Сейчас я живу неподалеку от Филадельфии и, думая о Харлане, представляю его себе Альбертом Барнсом научной фантастики. Коллекция импрессионистов Барнса – удивительна; если быть честным, рядом с Матиссом, Ван Гогом, Гогеном, Пикассо и Ренуаром там можно найти несколько скромных работ художников, ныне преданных забвению, хотя сам Барнс, судя по всему, видел в них что-то. «Опасные видения» – все равно как коллекция Барнса, только в научной фантастике. Несколько вопросов: «А куда делся тот автор…» – но все остальное замечательно.

Именно «Опасные видения» открыли для меня дверь в миры Рафаэля Алоизиуса Лафферти. Этой дверью стал рассказ, выбранный Харланом, – «Страна Больших Лошадей». Насколько удивительны эти миры, я в то время еще не знал, равно как и то, что сам Лафферти родился в Айове, на юго-западе штата в городе Неола – если меня сейчас читает кто-то из Неолы, ребята, бога ради, хотя бы повесьте мемориальную доску!

Рассказ этот короткий и поначалу кажется, по меркам Лафферти, незамысловатым, но по ходу дела бьет тебя под дых, причем не раз. В некотором смысле «Страну Больших Лошадей» можно считать своего рода напарником «Узкой долины» – истории, в которой тоже говорится о чудесах топографии.

Вдобавок это пример того, как Лафферти вводит читателя в историю – будто с бокового входа; текст движется и вроде бы ведет к определенной ситуации, и ты думаешь: так вот он о чем! Но он совсем о другом. А потом, когда ты решаешь, что вот теперь-то все ясно, автор добавляет штрих, которого ну никак не ожидаешь.

Начинается все с изречения, похожего на заклинание: «„Они пришли и забрали нашу страну“, – повторяли эти люди. Но никто не понимал, о чем они говорят».

Какая страна, какие люди – чтобы узнать, надо читать дальше. Затем перед нами предстают два англичанина, Ричард Рокуэлл и Серуно Смит. На джипе они пересекают Тар, то есть Великую индийскую пустыню. Наконец они добираются до знаменитого миража под названием Страна Больших Лошадей, или Диз Боро Грай. Именно на нее они приехали посмотреть. И тут же все начинает идти не по плану. Посреди засушливой бесплодной пустыни гремят раскаты грома, а затем сверкает молния. Странное климатическое явление радикально меняет Серуно Смита: внезапно и неизвестно откуда к нему приходят названия этих мест («лощина Кути Тавдави, Маленькая река»), и он начинает петь песни на языке, которого прежде не знал. Рокуэлл спрашивает, в чем дело, и Смит объясняет, что просто их вспомнил и что «все они [языки] группируются вокруг нашего боро, как листики клевера на стебле». Смит, похоже, наслаждается новой жизнью, возникшей из ниоткуда. Он признается Рокуэллу, что знает все семь языков – «семь сестер», но называет только шесть. Рокуэлл указывает на это, и Смит отвечает, что седьмой язык – староцыганский. Рокуэлл пытается увести приятеля от миража, но Смит отказывается, называя Рокуэлла «саришан», то есть «англичанин», будто они внезапно стали друг для друга иностранцами, а затем бежит к горе, которая еще несколько мгновений назад была частью миража.

Дальше рассказ состоит из разных коротких сцен, в которых люди говорят на диалектах цыганского, пенджаби, хинди, – совершенно ясно, что в жилах каждого течет цыганская кровь, зовущая их в Страну Больших Лошадей. Некоторые из них – цыганская «аристократия», некоторые – женщины-гадалки, некоторые, возможно, атинганои из племени предков всех цыган. И все эти разные люди, объединенные цыганской кровью, бросают насиженные места и устремляются «домой», потому что драпенгоро рез, гора поднимается, окруженная свежим ароматом дождя, она тянет их к себе, и это притяжение невозможно преодолеть. Домой – значит в Страну Больших Лошадей, которая тысячу лет была миражом, но теперь вернулась.

Еще одна деталь, чтобы сделать рассказ более заманчивым для читателя. Допустим, вы думаете, что все уже поняли, но у Лафферти всегда есть козырь в рукаве – «Диз Боро Грай», где «Диз» на самом деле новое диалектное слово, связанное не с чем-нибудь, а с Диснейлендом.

В «Узкой долине», как объяснил мне Майкл Суэнвик, Лафферти играет со словами языка индейцев пауни, здесь же пользуется терминами и фразами на разных цыганских диалектах, и все это ведет к знаковому финалу, возможному только потому, что автор виртуозно жонглирует диалектными выражениями.

И, как всегда бывает с Лафферти, вы снова застываете в ошеломлении. И снова. И снова. Но всегда существуя внутри придуманной им истории. Как читатель, я теряю дар речи. Будучи писателем, постоянно задаю себе вопрос: «КАК?! Как же ему это удается?»

Матушка Эвремы

Рассказ «Eurema’s Dam» завершен в июле 1960 г., доработан в августе 1964 г., декабре 1964 г., июле 1967 г. и опубликован в антологии «New Dimensions II: Eleven Original Science Fiction Stories» под редакцией Роберта Сильверберга в 1972 г. Включен в авторский сборник «Golden Gate and Other Stories» («Золотые Ворота и другие истории», 1982).

Предисловие[62]62
  Перевод М. А. Литвиновой.


[Закрыть]
Роберт Сильверберг

Это история о недотепе, дурачке, «шлемазле» – последнее слово на идише, пожалуй, точнее выражает суть героя, хотя его не так часто услышишь в Талсе, родном городе Рафаэля Алоизиуса Лафферти. Истории про дурачков – жанр, которого я, как редактор и составитель сборников, всегда сторонился. Мне казалось, что рассказы о простофилях, дурачках, шлемазлах, неудачниках, тупаках и так далее читают только простофили, дурачки, неудачники и недотепы. Это в лучшем случае. Вряд ли такой аудитории интересны книги, которые издаю я. Но оставим это. Лафферти – автор искусный и ловкий, это понимаешь сразу, и созданный им дурачок – особенного рода.

Рассказ «Матушка Эвремы» был награжден премией «Хьюго» в 1973 году в Торонто. Не могу сказать, что трепещу перед историями, которые получают премии, и отношусь с презрением к тем, кому они не достаются. Но то, как ее заполучил Лафферти, заслуживает некоторых пояснений. Рассказы, получающие «Хьюго», обычно публикуются в научно-фантастической периодике или в антологиях, доступных широкой аудитории. Моя же антология «New Dimensions II» была дорогим изданием в твердой обложке и тиражом всего шесть тысяч экземпляров. Несмотря на это, включенный в нее рассказ Лафферти умудрился набрать достаточное количество голосов для победы. Как? Понятия не имею. Но он выиграл и, помимо всего прочего, оставил позади мой собственный рассказ. Не стану притворяться, что не хотел победить сам, но я был бесконечно счастлив, что премия досталась такому замечательному и необыкновенному автору и что свою первую награду Лафферти получил за рассказ, который опубликовал я.

Матушка Эвремы[63]63
  Перевод М. Д. Лахути.


[Закрыть]

Он был, наверное, последний.

Кто именно? Последний великий индивидуалист? Последний истинно творческий гений столетия? Последний предтеча?

Нет-нет. Последний остолоп.

К тому времени, как он появился на свет, дети рождались все умнее и умнее, и дальше так же пойдет. После него тупиц, может, и вовсе не будет.

Даже матушка его признавала, что Альберт маленько туповат. А что еще скажешь, если мальчишка заговорил только в четыре года, ложку научился держать к шести годам, а дверную ручку поворачивать – к восьми? Ботинки надевает не на ту ногу, да так и ходит, мучается. А когда зевнет, нужно ему напоминать, чтобы рот захлопнул.

Кое-чему он так за всю жизнь и не научится. Например, определять, какая стрелка указывает часы, а какая – минуты. Ну да это ерунда. Временем он никогда и не интересовался.

На десятом году жизни Альберт совершил великий прорыв – научился отличать правую руку от левой. Для этого он применял самые нелепые мнемонические приемы – что-то насчет того, как собака вертится на месте, прежде чем лечь, куда закручиваются смерчи и водовороты, с какого бока доят корову и садятся верхом на лошадь, в какую сторону изогнуты листья дуба и платана, с какой стороны обрастают мхом камни и стволы деревьев, как трескается известняк и как парит в небе ястреб, как охотится соропут и сворачивается кольцами змея (не забывать, что ошейниковая пустынная игуана – исключение и вообще не змея), как ложатся кольца на спиле кедра, куда загибается барсучья нора и нора скунса (не забывать, ввиду насыщенного аромата, что скунсы иногда поселяются в старых барсучьих норах). Словом, Альберт в конце концов запомнил, где право, где лево, хотя наблюдательный ребенок мог бы навостриться отличать правую руку от левой и без всей этой чепуховины.

Разборчиво писать Альберт так и не выучился. В школе он жульничал. Из велосипедного спидометра, моторчика, пары миниатюрных эксцентрических кулачковых механизмов и батарейки, стыренной из дедушкиного слухового аппарата, Альберт соорудил машинку, которая писала за него. Машинка получилась крохотная, размером с хруща, и надевалась на авторучку или карандаш, после чего Альберт легко мог прикрыть ее рукой. Буквы она выводила – загляденье. Альберт ее так настроил, чтобы она копировала шрифт из прописей, а буквы выбирал, нажимая на кнопочки размером не больше усиков хруща. Конечно, это было нечестно, а что прикажете делать, если ты по тупости своей не в силах научиться письму даже на уровне «посредственно»?

Считать Альберт вообще не умел. Пришлось ему смастерить еще одну машинку, для счета. Она умещалась на ладони и умела складывать, вычитать, умножать и делить. На следующий год, уже в девятом классе, началась алгебра, и Альберт добавил к машинке насадку, способную решать квадратные уравнения и системы уравнений. Если бы не жульничал, Альберт в школе вообще ни одной оценки получить бы не смог.

К пятнадцати годам в его жизни возникла еще одна трудность. Люди, «трудность» – это не то слово! Альберт боялся девчонок.

Что же делать?

– Я сделаю себе машину, которая не боится девчонок, – сказал Альберт и взялся за работу.

Машина была почти готова, как вдруг ему в голову пришла мысль:

– Так ведь любая машина не боится девчонок! Мне-то что с этого?

Поняв, что запутался в своих рассуждениях, Альберт сделал то же, что и всегда. Он сжульничал.

Альберт вытащил из старого механического пианино на чердаке валики для проигрывания нот, подобрал к ним подходящую по размеру коробку передач, вместо продырявленных листов с нотной записью использовал намагниченные железные листы, ввел в матрицу экземпляр «Логики» Вормвуда – и получилась логическая машина, умеющая отвечать на вопросы.

– Я боюсь девчонок; что со мной не так? – спросил Альберт.

– Все с тобой так, – ответила логическая машина. – Бояться девчонок логично. Они и на меня страх наводят.

– А что делать?

– Ждать удобного момента. Ждать придется долго. Разве только ты захочешь сжульничать…

– Да, тогда что?

– Сделай машину, Альберт, которая с виду похожа на тебя и разговаривает, как ты, но пусть она будет умнее тебя и не застенчивая. И еще, Альберт, добавь одну штуку на случай чего. Я тебе на ухо шепну, потому что это опасно.

И вот Альберт сделал Малыша Дэнни – манекен, в точности похожий на самого Альберта, который и разговаривал, как он, только был умнее и не застенчивый. В голову ему напихал отрывки из журналов «Mad» и «Quip», и Дэнни был готов к решительным действиям.

Альберт и Малыш Дэнни пошли к Алисе.

– Ой, он прелесть! – сказала Алиса. – Альберт, вот бы ты таким был! Малыш Дэнни, правда ты прелесть? Альберт, Малыш Дэнни такое чудо, ну почему ты такой тупой?

– Я… э-э… я не знаю, – сказал Альберт. – Э… э… э…

– Он как будто рыба, на которую напала икота, – сказал Малыш Дэнни.

– Точно! – радостно завизжала Алиса. – Альберт, почему ты не умеешь говорить такие остроумные вещи? Почему ты такой тупой?

Получилось не очень хорошо, но Альберт не отступился. Он добавил Малышу Дэнни еще программу с умением петь и играть на укулеле. Жаль, он не мог поставить такую программу самому себе. Алиса была в восторге от Малыша Дэнни, а на Альберта и внимания не обращала.

В один прекрасный день Альберт решил, что с него хватит.

– За… за… зачем нам этот истукан? – спросил Альберт. – Я его сделал, только чтобы тебя раз… развл… посмешить. Пошли отсюда, а его бросим.

– Это с тобой пойти, Альберт? – спросила Алиса. – Ты же тупой! Знаешь, что я скажу? Малыш Дэнни, давай этого Альберта бросим. Без него веселее!

– Кому он нужен? – сказал Малыш Дэнни. – Вали отсюда, балбес!

Альберт ушел, радуясь, что послушал совета логической машины и встроил в Малыша Дэнни особенную штуку. Он отошел на пятьдесят шагов. На сто.

– Наверное, хватит, – сказал Альберт и нажал в кармане кнопку.

Никто, кроме Альберта и его логической машины, так и не узнал, отчего случился взрыв. Чуть позже с неба посыпались шестеренки от Дэнни и мелкие кусочки от Алисы, но их было совсем немного и опознать по ним никого не удалось.

Альберт из этого случая вывел урок: никогда не создавай того, что не сможешь снова отключить.

Прошло время, и Альберт стал взрослым – во всяком случае, по возрасту, хотя в нем навсегда осталось что-то от неуклюжего подростка. При этом он вел собственную войну против тех, кто по возрасту подросток, неизменно одерживая полную и сокрушительную победу. Между ними кипела вечная вражда. Альберт в подростковом возрасте плохо ладил со сверстниками, и воспоминания об этом были ему ненавистны. Притом что он и со взрослыми до сих пор плохо ладил.

У него не получалось зарабатывать на жизнь честным трудом, вот он и сбывал потихоньку свои заковыристые устройства разным темным и шибко деловым личностям. Но мало-помалу о нем пошла слава, и на Альберта свалилось богатство.

По глупости он не справлялся с собственными финансами, зато соорудил машину-консультанта, чтобы управляла его капиталовложениями, и ненароком разбогател еще больше. Слишком хорошо он эту чертову машину сделал и после об этом жалел.

Альберт стал одним из тех, кто за всю историю человечества тихой сапой подсовывал нам всяческие пакости. Был, например, некий тип из Карфагена, который не смог выучить все огромное количество иероглифов и придумал увечную коротенькую азбуку для скудоумных. Или тот безымянный араб, что не умел считать дальше десяти и сочинил десятичную систему счисления для идиотов и грудных младенцев. Еще вреднюга-немец с наборным шрифтом, который лишил мир прекрасного искусства каллиграфии. Альберт был из той же компашки.

Сам-то Альберт, считай, ничего не умел. Но была у него гаденькая способность строить машины, которые умели все на свете.

Его машины много чего наделали. Помните, когда-то города задыхались от смога? Убрать-то его из воздуха было легко. Всего-то и нужен специальный насос. Альберт сделал такую машину. Запускал ее с утра пораньше. Машина очищала воздух в радиусе трехсот ярдов от Альбертовой хибарки, и за сутки ее работы набиралось больше тонны осадка, богатого здоровенными молекулами с длинными названиями, а их уже могла использовать другая Альбертова химическая машина.

– Почему вы не очистите весь воздух? – спросили Альберта.

– А больше осадка Кларенсу Дезоксирибонуклионибусу не нужно.

Так звали химическую машину.

– Но мы скоро все вымрем от смога! Пожалейте нас! – взмолились люди.

– А, ну ладно, – сказал Альберт и велел своей копировальной машине сделать сколько надо копий того очистителя.

Помните, когда-то была проблема с подростками? Помните, какие они были дрянные? Альберту это надоело. Чем-то эти несимпатичные детишки напоминали ему его самого. И он сделал собственного подростка. Другие подростки узнавали в нем себя – кольцо в левом ухе, длинные лохмы, кастет и ножик да медиатор от гитары – им в глаз ткнуть очень сподручно. Только машина была куда беспощадней. Она живо запугала всех местных подростков. Заставила вести себя прилично и одеваться как настоящие человеческие люди. И еще была одна хитрость: Альберт сделал свою машину из поляризованного металла и стекла, так что видеть ее могли только подростки.

– Почему в вашем районе подростки такие вежливые, а в других местах такие дрянные? – спросили Альберта. – Ваши какие-то пуганые.

– А я думал, только мне не нравятся обычные подростки, – сказал Альберт.

– Ох, нет-нет! – ответили ему. – Если бы вы могли что-нибудь с этим сделать…

И Альберт передал частично невидимого механического подростка той самой копировальной машине, чтобы она сделала сколько надо экземпляров – по одному на каждый район. С тех пор подростки у нас все тихие, вежливые и чуточку напуганные. А почему они такие – не видно, только иногда заметишь человеческий глаз, нацепленный на невидимый медиатор.

Так были решены две самые насущные проблемы двадцатого века, и то случайно, и никто не узнал, кому за это нужно сказать спасибо.

Годы шли, и Альберт постепенно стал чувствовать себя ущербным рядом со своими машинами – особенно теми, что с виду похожи на человека. Он с ними не мог равняться ни блеском остроумия, ни изысканностью манер. Пень пнем, и они не стеснялись ему об этом напомнить.

А что? Одно устройство Альбертовой работы сидело в кабинете министров. Другое – в Верховном совете всемирных наблюдателей, которые следили за соблюдением мира во всем мире. Третье председательствовало в компании «Богатство анлимитед» – международной приватно-общественной организации, гарантирующей абсолютно всем богатство в разумных пределах. Еще одно, по сути, управляло Фондом здоровья и долголетия, который обеспечивал оные всем без исключения. Почему бы таким блистательным механизмам не смотреть сверху вниз на затрапезного дядечку, который их создал?

– Я стал богатым человеком по прихоти судьбы и уважаемым – по ошибке, – сказал себе как-то Альберт. – Но во всем мире не найдется ни человека, ни механизма, который был бы моим другом. В этой вот книге рассказано, как заводить друзей, но у меня так не получится. Я заведу друга по-своему.

И Альберт взялся делать механического друга.

Он сделал Беднягу Чарльза – такого же бестолкового и неуклюжего, как он сам.

– Теперь я буду не одинок, – сказал Альберт.

Да только не вышло. Ноль плюс ноль – всегда получится ноль. Бедняга Чарльз ни на что не годился – он был слишком похож на Альберта.

Бедняга Чарльз! Не умея думать, он сде… (не спеши командовать парад, полковник, эта штуковина все равно работать не будет) сделал маши… (все то же самое, снова-здорово получается?)… он сделал машину, которая бы думала за него и…

Стоп! Хватит! Среди всех машин, которые сделал Альберт, один только Бедняга Чарльз был настолько тупой, чтобы выкинуть такой фортель.

Так-то оно так, но, когда Альберт случайно на них наткнулся, машина, которую сделал Бедняга Чарльз, мало что работала, еще и командовала Чарльзом. Он, бедняга, сделал машину, чтобы думала за него, а она и давай его поучать самым унизительным образом.

– Изобретательством занимаются только ущербные и ни на что не способные неумехи, – зудела машина. – Греки в период расцвета ничего не изобретали, не использовали механические орудия и заемные источники энергии. Они, как всякий разумный человек или механизм, использовали рабский труд. Они не искали легких путей, зато самую трудную задачу выполняли с легкостью… А вот неумехи упорно изобретают. Ни на что не способные – изобретают. Всяческие извращенцы изобретают. Жалкие холопы изобретают.

Альберт рассвирепел, что с ним случалось нечасто, и убил обоих. Но он знал, что машина, созданная машиной, говорила правду.

Альберт загрустил. Умный человек на его месте нутром бы почуял, что именно тут неладно. Альберт же чуял только одно – что чутье у него работает плохо и никогда хорошо работать не будет. Выхода он не видел, а потому создал новую машину и назвал ее Чуйка.

В чем-то это была худшая из его машин. Создавая ее, Альберт пытался выразить свою тревогу по поводу будущего. Устройство получилось корявое и душой, и конструкцией своей. Одно слово – отщепенец.

Машины поумнее столпились вокруг и насмехались над Альбертом, пока он заканчивал сборку.

– Ну ты даешь! – дразнились они. – Это же примитив! Брать энергию из окружающей среды! Мы тебе двадцать лет назад объяснили, что этот фокус устарел, и уговорили поставить нам всем энергетические декодеры.

– Э-э… Мало ли, вдруг случатся классовые беспорядки и все энергостанции захватят? – запинаясь, выдавил Альберт. – А мой Чуйка сможет работать, даже если весь мир сровняют с землей.

– Он даже не настроен на нашу информационную матрицу! – издевались машины. – Он еще хуже Бедняги Чарльза! Топорная работа!

– Может, на такое снова появится спрос, – вяло отбивался Альберт.

– Он даже на улицу проситься не приучен! – возмущались изысканные механизмы. – Смотрите, весь пол заляпал каким-то первобытным машинным маслом!

– Я могу ему посочувствовать, как свое детство вспомню, – вздохнул Альберт.

– На что он вообще годится?

– У него… это… чутье, – промямлил Альберт.

– Только и можешь, что сам себя дублировать, да и то криво! – заорали машины. – Давайте устроим выборы и найдем тебе замену на должность, если можно так выразиться, главы нашего предприятия!

– Босс, я нутром чую, как с ними справиться, – шепнул недоделанный Чуйка.

– Они блефуют, – прошептал в ответ Альберт. – Моя первая логическая машина меня научила – никогда не создавать того, что я не сумел бы отключить. Я могу их вырубить в любой момент, и они это знают. Жаль, я сам до такого в жизни бы не додумался.

– Может, наступят тяжелые времена, когда и я на что-нибудь пригожусь, – промолвил Чуйка.

Всего однажды, уже в довольно зрелом возрасте, у Альберта ненадолго проклюнулась честность. Одну-единственную штуку он сделал сам (и сделал категорически неудачно). Случилось это в Новый, двухтысячный год, когда Альберту вручили кубок Финнерти-Хохмана, высшую награду интеллектуальной общественности. Конечно, довольно странно присудить ее Альберту, но, как было верно подмечено, практически любое значительное изобретение за три десятка лет оказалось придумано либо им самим, либо на основе его машин.

Вы знаете этот кубок. Наверху статуэтка Эвремы – синтетической греческой богини изобретательства. Она стоит, раскинув руки в стороны, словно вот-вот взлетит. Ниже – стилизованный мозг в разрезе, все извилины наружу. А под ним – герб Академии: серебряная вертикально стоящая фигура древнего ученого, слева червленый андерсеновский анализатор, справа мондемановский гиперпривод с узором беличьего меха. Великолепное произведение Гробена, девятый период его творчества.

Речь для Альберта составила специальная речеписательная машина, однако он почему-то ее не прочел, а понес отсебятину. Это была катастрофа. Как только его представили публике, он встал и давай молоть чепуху.

– Э-э… Только больные устрицы производят перламутр, – сказал он.

Слушатели так рот и разинули. Что это за начало речи?

– Или я не то животное назвал? – пролепетал Альберт. – Эврема не так выглядит! – вдруг выкрикнул он, указывая на кубок. – Нет-нет, совсем не так! Эврема слепа и ходит задом наперед. А матушка ее – безмозглая дубина!

Слушатели страдальчески морщились.

– Без дрожжей опара не поднимется, – стал объяснять Альберт, – но сами по себе дрожжи – это грибок, то есть болезнь. Вы, великие и великолепные упорядочиватели! Вы не выживете без тех, кто нарушает порядок. Помрете, и кто вам скажет, что вы уже мертвые? Когда не будет ущербных недотеп, кто станет изобретать? Что вы будете делать, когда нас, убогих, совсем не останется? Кто тогда поднимет вашу опару?

– Вы плохо себя чувствуете? – вполголоса спросил ведущий. – Может, пора заканчивать выступление? Слушатели поймут.

– Конечно, я плохо себя чувствую, как и всегда, – ответил Альберт. – Иначе какой от меня толк? Вы объявили идеал, чтобы все были здоровыми и приспособленными к жизни. Ничего подобного! Если мы все приспособимся, то окаменеем и умрем. Наш мир остается здоровым только благодаря тому, что среди нас встречаются нездоровые умы. Первое созданное человеком орудие было вовсе не скребок и не каменный нож. Это был костыль, и придумал его не здоровый человек!

– Вам бы отдохнуть, – негромко посоветовал кто-то из распорядителей.

Никогда еще на вручении премии не слыхивали подобной дребедени.

– К вашему сведению, – продолжал Альберт, – новые тропы прокладывают не самые мощные быки и не самые распрекрасные коровы. Только увечный теленок может протоптать новую тропу! В тех, кто борется за жизнь, всегда есть что-то нелепое. Знаете, как сказала жена скульптора: «Мой муж – нелепый человек, целыми днями лепит что попало».

Все ошалело уставились на него.

– Я только что впервые в жизни пошутил, – смущенно произнес Альберт. – Моя шуткопроизводящая машина делает это значительно лучше.

Помолчав, он судорожно вздохнул.

– Болваны! – яростно прохрипел он. – Как вы будете справляться с болванами, когда нас не останется? Как вы будете выживать без нас?

Альберт закончил свою речь. Он забыл закрыть рот. Его под руки провели на место. Его связеобщественная машина объяснила, что Альберт переутомился, и раздала всем присутствующим распечатанные экземпляры той речи, с которой он должен был выступить.

В общем, получилось весьма неловко. Досадно, что изобретатели не бывают великими людьми, а великие люди ничего другого не умеют, кроме как быть великими.

В том году кесарь объявил всенародную перепись. Приказ этот отдал президент страны, Чезаре Панебьянко. Ничего необычного в таком приказе не было. Заканчивалась декада, самое время для переписи. Однако было специально оговорено в этот раз охватить и тунеядцев, и убогих, с целью тщательно их изучить и установить, по какой причине они такие. Тут-то и прищучили Альберта. Если кто когда и был похож на тунеядца и немощного, так это Альберт.

Его согнали в одно стадо с другими убогими, усадили за стол и принялись задавать трудные вопросы.

Например:

– Как тебя зовут?

Он было растерялся, но все же собрался с силами и ответил:

– Альберт.

– Какое время показывают вон те часы?

Тут они угадали его слабину. Которая стрелка часовая, а которая – минутная? Альберт молчал, разинув рот.

– Читать умеешь? – спросили его.

– Только с помощью моей… – начал Альберт. – У меня с собой нет… Сам по себе я читать не очень умею.

– Попробуй.

Ему дали листок, где нужно отметить истинные и ложные утверждения. Альберт все пометил как истинные, рассчитывая, что угадает половину. Однако все утверждения были ложными. Упорядоченные люди вообще склонны ко лжи.

Потом ему дали тест, где нужно заполнить пропущенные слова в пословицах.

Выражение «Работать не за страх, а за _ _ _ _ _ _ _» ничего для Альберта не значило. Он не помнил все страховые компании, в которых у него была доля капитала.

В словах «Семь раз отмерь, один раз _ _ _ _ _ _» было для него слишком много математики.

– Тут шесть неизвестных, – сказал он себе, – и всего две определенных величины – семь и один. Значение глагола «отмерь» в данном случае туманно; неясно, что именно измеряют. Я не могу решить такое уравнение. Я даже не уверен, что это уравнение. Была бы при мне…

Но ни одной заковыристой машины при нем не было. Нужно было справляться самому. Альберт пропустил, не заполнив, еще полдесятка пословиц, и тут ему показалось, что представилась возможность проявить себя. Любой тупица сможет ответить хотя бы на один вопрос, если вопросов достаточно много.

Пословица была такая: «_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ – мать изобретательности».

Альберт своим корявым почерком вписал: «бестолковость» – и победоносно откинулся на спинку стула.

– Знаю я эту Эврему и ее матушку! – захихикал он. – Ох, знаю!

Но и этот ответ оценили как неверный. Ни на один вопрос Альберт не ответил правильно. Ему уже начали выписывать направление в прогрессивный спецпитомник для дураков, где его научат хоть как-нибудь работать руками, раз уж с головой совсем безнадега.

Тут пришли две Альбертовы изысканные машины и вызволили его, объяснив, что он хоть и убогий, и тунеядец, но богатый убогий тунеядец и вообще человек довольно известный.

– С виду по нем не скажешь, но он действительно – извините, что не можем сдержать смех, – уважаемый человек, – объяснила машина. – Когда зевнет, ему нужно напоминать, чтобы рот захлопнул, но при всем том он – лауреат кубка Финнерти-Хохмана. Мы его забираем под свою ответственность.

Шикарные машины увели Альберта. Он был глубоко несчастен, тем более что машины его попросили идти на три-четыре шага впереди, чтобы никто не подумал, будто он с ними. Они жестоко его высмеивали, а он корчился, как червяк на крючке. В конце концов Альберт от них сбежал в одно свое тайное местечко.

– Мозги себе тупоумные вышибу, вот что! – поклялся он. – Такое унижение пережить невозможно! Только сам я не смогу. Пусть кто-нибудь меня пристрелит.

И он принялся делать соответствующее устройство.

– Босс, чем занимаешься? – спросил Чуйка. – Я как почуял, что ты сюда придешь и что-то начнешь тут клепать.

– Я делаю машину, которая вышибет мне мои кособокие мозги, – заорал Альберт. – Самому застрелиться кишка тонка.

– Босс, я чую, что есть занятие получше. Давай оторвемся!

– Да я не умею, – задумчиво ответил Альберт. – Когда-то я построил развлекательную машину, чтобы отрывалась за меня. Она веселилась вовсю, пока не взорвалась, а мне от этого было ни тепло ни холодно.

– А сейчас будет веселье специально для нас с тобой! Босс, представь, что перед тобой раскинулся весь мир. Что это за мир?

– Этот мир слишком хорош для меня, – сказал Альберт. – Все в нем идеально, и люди тоже идеальные и все одинаковые. Они всех победили и всё разложили по полочкам. А для таких раздолбаев, как я, в этом мире нет места. Пора мне на выход.

– Босс, я чую, ты неправильно смотришь. Не такое у тебя плохое зрение. Смотри получше! Ну, что видишь?

– Чуйка, Чуйка, может ли такое быть? Неужели это взаправду? Как же я раньше-то не замечал? А вот сейчас присмотрелся, и точно… Шесть миллиардов простофиль только и ждут, чтобы их облапошили! Шесть миллиардов совершенно беззащитных лопухов! Есть где разгуляться! Тут можно собрать урожай, как с огромного поля Альбертовой улучшенной пшеницы!

– Босс, я чую, что как раз для этого и создан. Мир что-то задубел, давай-ка его расшевелим, да заодно попасемся на славу!