Текст книги "Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории"

Императрица надеялась, что волшебная сила Филиппа поможет осуществлению ее самых заветных желаний, и просила мага попросить у Бога, чтобы тот помог ей наконец подарить наследника трону. Филипп окончательно переехал в царскосельский дворец и начал серию перевоплощений, в результате которых императрица должна была непременно родить сына. Вскоре при дворе распространилась радостная весть: чудо совершается, царица беременна. Официальные приемы были отменены, государыня появлялась теперь только перед наиболее приближенными лицами, одетая в широкие платья. Очень скоро близкие родственники и фрейлины с радостью смогли убедиться, что есть все основания ждать счастливого результата. Император светился от счастья, добрая новость распространилась по всей империи.

Наконец время пришло, и весь Санкт-Петербург ожидал со дня на день, а потом с часу на час традиционных пушечных залпов из Петропавловской крепости, по количеству которых можно было определить, сын родился или дочь. Было известно, что уже много дней императрица не выходит из своих апартаментов и даже не встает с постели; четверо абиссинских стражников в парадной форме, в расшитых камзолах и в белых тюрбанах, дежурили у дверей, чтобы никто ее не побеспокоил.

Но дни шли, а знаменательное событие все не происходило. Наконец придворный врач, после некоторого сопротивления, получил разрешение осмотреть императрицу. К всеобщему изумлению, он вынужден был констатировать, что беременность Александры оказалась ложной.

Поскольку рождения наследника ждал весь народ, трагикомичную развязку этого сюжета невозможно было долго держать в секрете, и по всей империи пошли гулять разные недобрые слухи, что не способствовало увеличению популярности царицы.

Дворцовый комендант попросил Банковского, представителя Охранного отделения в Париже, провести расследование прошлого Филиппа и полученное донесение, изобличающее кудесника, передал министру Сипягину. Министр, хорошо знавший двор, посоветовал Рачковскому сжечь бумагу. Рачковский не последовал мудрому совету и отнес донесение царю, что немедленно навлекло на него монаршую немилость: Николай II не любил получать дурных известий. Несмотря на разочарование и злые слухи, император и императрица продолжали доверять доктору Филиппу и осыпать чудотворца своими милостями. Лишь некоторое время спустя Филипп, осыпанный подарками, был отправлен назад на родину.

Перед отъездом он подарил царице священную икону и знаменитый «колокольчик», который начинал звонить, стоило государям оказаться в присутствии «злого человека». Наконец, он сделал пророчество, которое осуществится позднее: в числе прочего, он заверил, что Бог скоро пошлет императрице нового «друга» и тот будет ей верен во всех испытаниях.

Филипп умер вскоре после своего возвращения во Францию, наверняка от скуки, потому что больше не мог себя чувствовать комфортно в простой обстановке своего родного края после великолепной роскоши Царского Села. Его последователи уверяли, что он не умер, а, завершив свою миссию на земле, живым вознесся на небо.

Православное духовенство с недовольством следило за успехом и влиянием этого иностранного чудотворца. После отъезда француза момент показался ему благоприятным, чтобы попытаться перетянуть государей к себе. Придворный духовник отец Феофан, с болью наблюдавший за тем, как царь и царица отрываются от православной церкви и подпадают под влияние проклятого западного чародея, счел необходимым познакомить монаршую чету с отечественными чудотворцами.

По этому случаю отец Феофан очень кстати вспомнил об одном в некотором роде предсказателе, на сей раз чисто русском, который давно умер, но по непонятной небрежности не был канонизирован. Это был монах Серафим Саровский, прославившийся в начале XIX века удивительными пророчествами. Отец Феофан убедил царя подготовить эту канонизацию и исправлением допущенной несправедливости вернуть себе божественную милость. Император, под влиянием жены, загорелся этим проектом и подготовил беатификацию Серафима Саровского с поразительными рвением и быстротой, как если бы речь шла о важнейшем государственном деле.

Для этого пришлось преодолеть некоторое сопротивление. Против этого проекта громко высказывались могущественные и знаменитые столпы ортодоксии, в первую очередь, обер-прокурор Синода Победоносцев, но, в конце концов, те, кто стоял за императором, навязали свою волю; один личный завтрак у царя стер все сомнения Победоносцева.

30 июля 1903 года, в присутствии государей, в Сарове состоялись грандиозные торжества, в ходе которых Серафим был канонизирован. Вечером на торжественном банкете собралось множество высокопоставленных сановников, аристократов и чиновников, примчавшихся в Саров на эту церемонию, будучи уверенными, что присутствие на празднике положительно повлияет на их карьеру.

Наступила ночь, присутствующие обратили внимание на появившиеся на лице царицы хорошо знакомые красные пятна, становившиеся все более заметными, что было у нее проявлением сильного внутреннего возбуждения. Наконец, в полночь она вышла из-за стола и направилась в сад.

Там ее ждали старые попы в обществе наиболее доверенных статс-дам. Они провели ее к святому источнику, бившему неподалеку от могилы Серафима. Эта чудесная вода излечивала множество болезней, распрямляла скрюченных, возвращала зрение слепым и, наконец, давала детей бесплодным женщинам.

Императрица уже смогла убедиться в эффективности этого источника. По приезде в Саров ей представили группу крестьян и крестьянок, отягощенных разными недугами. И теперь паралитики следовали без костылей за процессией, слепые снова видели свет, глухие слышали.

Итак, ведомая попами и сопровождаемая статс-дамами, Александра подошла к источнику. Сначала она сделала остановку перед могилой Серафима и опустилась на колени. В долгой и глубокой молитве она просила у Бога благословить ее и выполнить ее самое горячее желание, подарив ей сына; российская императрица тоже имела право на счастливое материнство, как самая бедная и ничтожная крестьянка.

Закончив молитву, она разделась с помощью своих дам, сбросив драгоценности и парадные одежды, и в свете звезд опустила тело в целебную воду, в то время как священники остались сзади, возле могилы святого.

Кстати, чудо действительно произошло: в следующем году императрица, к огромной радости своего супруга и всей Российской империи, произвела на свет сына, которому дали имя Алексей.

Церковники торжествовали и объявили о чудесной силе саровского святого. Высокопоставленные чиновники и сановники со всех концов империи, участвовавшие в канонизации Серафима, остались довольны. Они получили награды, и их будущее было обеспечено, ибо их величества теперь были убеждены в угодности этого дела Богу и награждали каждого, поскольку Всемогущий удовлетворил их просьбу. В рабочем кабинете императора повесили большую икону святого Серафима, и вера в этого покровителя была так сильна, что император во время войны с Японией приказал изготовить несколько тысяч миниатюрных копий этой иконы и отправить их в войска на фронт. «У японцев снаряды, – говорили в народе, – а у наших солдат образки!»

Как бы высоко ни вырос престиж Серафима Саровского, возле императрицы хватало людей, уверявших, что помощь в рождении цесаревича исходила не столько от этого святого, сколько от другой чудотворящей особы. Наконец, говорили, что не ночное купание в святом источнике было причиной чуда и что все сделала молодая больная крестьянка Дарья Осипова, блаженная.

После отъезда кудесника Филиппа ко двору не замедлили явиться многочисленные чудотворцы и целители. Эти люди утверждали, что способны удовлетворить желания императрицы магическими средствами. Эти многочисленные чудотворцы не были учеными докторами или «салонными магами», как Филипп; они, скорее, принадлежали к специфическому русскому типу юродивых, блаженных. Это было по-настоящему национальное явление, а сами они персонажами столь же важными, как православные священники. После неудачи Филиппа, на которого были злы во многих чисто русских придворных кругах, не столько из-за его «шарлатанства», сколько потому, что он был иностранцем, стали искать возможность ввести в Царское Село одного из таких юродивых, лицо по-настоящему национальное.

Это было несложно, потому что в деревнях такие юродивые встречались часто. По большей части это были калеки с рождения, слабоумные, подверженные припадкам эпилепсии – одним словом, больные; женщины среди них встречались реже. Народ именно в слабоумии этих несчастных видел печать Божью, а в конвульсиях – доказательство их святости. Все, от крестьян до интеллигенции, уверяли, что Господь с особой добротой относится к калекам, глухим, слабоумным и особенно эпилептикам, чьи беспорядочные движения и дикие выкрики являются проявлением божественной воли, которой следует безоговорочно подчиняться, ибо она выше жалких суждений человеческой гордыни. Эти «нищие духом» рассматривались как избранные существа и повсюду пользовались огромным почитанием.

Когда один из таких юродивых, грязный, босой, в лохмотьях, шел по деревне, крестьяне падали перед ним на колени, целовали низ его рубахи, почтительно слушали произносимые им безумные слова и пытались их толковать, чтобы найти в них Божью волю.

Люди, ловко спекулировавшие на мистических склонностях государей, направили к ним в Царское Село одного из этих «святых простаков», где тот быстро начал играть значительную роль. Это был Митя Коляба, также называемый Митей Козельским, несчастный инвалид из окрестностей знаменитого монастыря Оптина пустынь; он был кривобоким, горбатым, с двумя бесформенными обрубками вместо рук. Его приходилось водить, потому что он очень плохо видел; к тому же был почти совсем глух и мог с крайним трудом издавать несколько нечленораздельных звуков. Когда у него случался приступ эпилепсии, он начинал издавать жуткие вопли, хриплые стоны, потом, наконец, завывания, в которых не было ничего человеческого; он беспорядочно размахивал своими обрубками, и, чтобы выдержать подобное зрелище, требовались крепкие нервы.

Крестьяне его деревни поначалу кормили его из жалости, ни минуты не рассчитывая обнаружить в его звериных криках какие бы то ни было предсказания. Это монахи Оптиной пустыни, те самые, которых Достоевский обессмертил в романе «Братья Карамазовы», обнаружили чудесные способности Мити Колябы. Они не сразу поняли смысл его криков и жестов, но тут же согласились, что имеют дело с блаженным, одним словом, с ясновидящим. Псаломщик Егоров, «монах низшего разряда», благодаря «небесному откровению» нашел ключ к пророчествам Мити. Он молился перед иконой святого Николая, когда услышал, что тот объясняет ему, как следует интерпретировать действия Мити, и приказал записывать под диктовку святого пророчества, остававшиеся доселе непонятными. Затем чудесный голос приказал ему всюду повторять, что «дурачок» Митя Коляба получит большое влияние на судьбу России.

С этого дня Егоров больше ни на шаг не отходил от блаженного Мити Колябы и переводил его частые предсказания. Вскоре Митя предсказал одной знатной даме, что у нее скоро родится сын, и это предсказание сбылось. Новость дошла до Санкт-Петербурга, где ее активно комментировали в салоне графини Игнатьевой. Многим членам этого известного кружка пришла тогда в голову идея представить блаженного к императорскому двору, чтобы он применил свою чудесную силу к царице и у той родился бы сын. Князь Оболенский, владевший имениями под Козельском и знавший раннюю историю блаженного Мити, взял на себя задачу привоза его вместе с псаломщиком Егоровым и представления их в Царском Селе.

В один прекрасный день Митя Коляба и Егоров появились в салоне черногорок, где были встречены очень приветливо, а оттуда их отвезли к императорской чете. Но Митя бывал ясновидящим только во время эпилептических припадков; все остальное время он был обыкновенным слабоумным и вел себя довольно плохо; так что не знали, что с ним делать. По этой причине Митя Коляба никогда не смог достичь при дворе того высокого положения, которого без труда добивались другие чудотворцы.

Когда Митя входил в транс и становился ясновидящим, Егоров становился рядом и, благодаря «ключу», переводил крики, лепет, вопли и вой, вырывавшиеся у того изо рта, а также его беспорядочные движения культями. В присутствии царя, царицы и черногорок сумасшедшему задавали вопросы, а он в это время извивался в конвульсиях, изо рта у него брызгала пена, а на вопросы он отвечал непонятными звуками. Егоров давал перевод этих пророчеств, но насчет рождения наследника цесаревича оставались сомнения: «До этого было еще слишком далеко, и Митя не мог сказать, будет ли следующий ребенок мальчиком или девочкой; но он постоянно молился и готов был скоро ответить точнее».

Разочаровавшись в этом юродивом, к нему потеряли интерес, тем более что генерал Орлов обнаружил в своем имении нового блаженного, на сей раз женщину по имени Дарья Осипова. Эта блаженная делала предсказания не только во время припадков, ее вопли сами по себе были чудесным действием, способным восстановить способности бесплодной женщины к деторождению.

В своем родном краю, где она работала батрачкой, Дарья слыла умелицей «снимать сглаз», наговаривать женщинам детей и лечить разного рода болезни, но также умела заставить своих врагов считаться с собой. Все население почитало и боялось ее, видя в ней настоящую колдунью, которых, увы, в наши дни уже не встретишь. Когда она впадала в транс, ее надо было связывать толстыми веревками, потому что она крушила все вокруг. В отличие от Мити Колябы, она не издавала бессвязных звуков, а выкрикивала жуткие ругательства и проклятия. Все слушали каждое ее слово с почтительной боязнью, потому что она вела себя настолько безумно, что это было явным проявлением небесной силы, даруемой настоящему пророку и чудотворцу.

Как раз в то время, когда Дарью Осипову привезли в Царское Село, где она своими жуткими криками напугала несчастную императрицу, и произошло «чудо» – на свет появился цесаревич. Поскольку незадолго до того был канонизирован Серафим Саровский, мнения разделились: кого следует благодарить за счастливое событие, Серафима или безумную Дарью Осипову?

Императрица настолько привыкла к этим чудотворцам, что не ограничивалась просьбой их о помощи в осуществлении самых заветных желаний, она, как, впрочем, и император, требовала поддержки этих магов и блаженных в государственных делах. Уже Филипп консультировал ее по различным важным вопросам, а позднее, в сложных обстоятельствах, царь просил «совета» у Мити Колябы. Во время войны с Японией император просил его вмешательства, чтобы своими молитвами он избавил армию от поражения. В 1906 году Николай вновь прибег к помощи этого блаженного. Свидетельство этого мы находим в его «Дневнике».

Во время первых заседаний Первой Думы в Царском Селе находился новый «маг и политический ясновидец» Антоний, преемник Дарьи Осиповой. После него были другие странники, другие блаженные, у которых просили «просветленных советов» по политическим делам.

В этом колдовстве все большую роль играл национальный элемент. Однако некоторое значение приобрел маг Папюс – французский гинеколог Анкосс. Он уже приезжал в Санкт-Петербург в 1900 году и поддерживал дружеские контакты с Филиппом. После долгого отсутствия он вернулся в октябре 1905 года, призванный императором, растерявшимся в разгар революции. Царские советники не знали, какую линию поведения следует избрать правительству: то ли идти на уступки протестующим, то ли, напротив, игнорировать их. В этих обстоятельствах Николай прибег к помощи мага Папюса; тот вызвал дух Александра III, которому царь задал несколько вопросов. И в конце концов, не без влияния этих событий, Николай II решился поставить подпись на указе о созыве Думы.

Наиболее примечательным среди персонажей этого рода при императорском дворе определенно был «доктор тибетской медицины» Бадмаев, который намного превзошел всех национальных ясновидящих и магов, приходивших в Царское Село.

Все прочие чудотворцы, блаженные и колдуны становились необычными существами лишь под «святым влиянием», одним словом, во время припадков; все остальное время они ничем не отличались от простых смертных и были обыкновенными калеками или слабоумными. Приходилось ждать, пока благодать снова посетит их, чтобы увидеть проявления их «чудесной силы».

Таланты тибетского мага Бадмаева были совсем иными и проистекали из весьма примечательной науки. Речь в данном случае не шла ни о случайности, ни об оккультных сеансах, ни о нервных припадках. Эта «таинственная наука» укрепилась и углубилась на протяжении веков, передавая «высокие традиции тибетской мудрости». На своей монгольской родине сам Бадмаев был посвящен в тайны магии и чудес. Он был способен в любой момент видеть скрытые силы судьбы и управлять ими по своей воле. При царском дворе его считали одним из последних «мудрецов Востока», и внимания и почтения он получал намного больше, чем все прочие эфемерные чудотворцы.

Царь очень ценил его политические советы и мудрые слова. Бадмаеву не было нужды вызывать дух Александра III, когда речь заходила о том, чтобы решить сложную проблему. Он искал решение в себе, в своем огромном опыте и своих универсальных познаниях в политике; кроме того, он был знаком со всеми тонкостями азиатской дипломатии. В своих советах царю он соединял магию с собственной ловкостью, поскольку его взгляд безошибочно схватывал одновременно «внутренний свет» вещей, их реальный вид и их практическое значение.

Таким образом, пока чудотворцы постепенно отодвигались в сторону и вынуждены были один за другим бесславно удаляться, Бадмаев сохранил доверие и уважение императора до самого падения режима. Долгая череда пророков и блаженных не помешала тибетскому магу с его уппеланде и белым тюрбаном стать очень важной персоной. В политической истории был момент, когда все находились в зависимости от него: государи и высшие чиновники, все принимали важные решения после того, как прибегали к подсказкам «мистической науки».

Этот странный человек был бурятом, уроженцем окрестностей озера Байкал, и вырос в степях. Он учился в гимназии в Иркутске, потом в Санкт-Петербургском университете, где изучал китайский и монгольский языки. Тогда-то он и перешел в православие и сменил свое бурятское имя Жамсаран на русское Петр Александрович. Его крестным отцом стал император Александр III, узнавший о намерениях молодого человека. Эта императорская милость обеспечила ему постоянный доступ ко двору и право писать монарху напрямую.

В 1875 году, по завершении учебы, он был принят на государственную службу и до 1893 года занимал штатную должность в Министерстве иностранных дел. Одновременно он читал лекции по монгольскому языку в Санкт-Петербургском университете. Также ему было доверено несколько миссий политического характера, в которых требовалось глубокое знание обычаев и нравов Восточной Азии. В «Дневнике» Николая II часто встречаются записи на этот счет, например: «После завтрака имел продолжительный разговор с Бадмаевым о делах Монголии».

Во время Русско-японской войны Бадмаев был направлен на родину с заданием склонить на сторону России монгольских вождей; чтобы завоевать их расположение, в его распоряжение была передана сумма в двести тысяч рублей. Он выполнил миссию с большой ловкостью и замечательным успехом, хотя завистники утверждали, что его аргументы ничего ему не стоили, а те двести тысяч он положил в свой карман.

Жамсаран Бадмаев уверял, будто овладел таинственными теориями тибетской магии в отцовском доме. Эта наука – давнее семейное достояние. Его брат Сультим тоже занимался восточной медициной и держал в Петербурге с 1860 года тибетскую аптеку, у которой, впрочем, была очень маленькая клиентура. В этой аптеке Петр Александрович Бадмаев начал свою практику, и благодаря ему торговля пошла очень хорошо.

Через некоторое время Петр Александрович превзошел брата, и, когда он принял руководство бизнесом, жалкая маленькая лавчонка преобразилась в большой «санаторий». Скоро заговорили о чудесных исцелениях, и люди всех классов общества устремились к нему.

Его адепты уверяли, что он способен волшебным образом излечивать самые опасные болезни, а особенно его методы исцеления эффективны при нервных и душевных заболеваниях.

В клинике доктора Бадмаева была лаборатория, оборудованная по всем правилам «чудесной тибетской науки». Один лишь хозяин имел право входить в нее и спокойно готовить при помощи загадочных тигелей, следуя магическим формулам, различные снадобья, такие как «цветочные настойки», «эссенцию черного лотоса», «тибетский эликсир жизни» и т. и. Он создал собственную фармакопею, собрав разнообразные рецепты настоек, микстур и наркотиков, записанные таинственные магическими символами, прочитать которые мог лишь он один. Те, кто входили в его лабораторию после революции, не нашли там ничего, кроме колдовских книг с каббалистическими знаками и странных предметов непонятного назначения, пользоваться которыми никто не умел.

Но нас больше интересует политический характер санатория доктора Бадмаева. Все, кто приходил туда для врачебных консультаций и лечения, вскоре оказывались в списке кандидатов на посты министров и их заместителей. Все, кто приобретал лечебные микстуры, наркотики и порошки, приготовляемые им из редких степных растений, одновременно открывали для себя возможности получения выгодных постов на государственной службе, и их имена быстро попадали на первые страницы официальных справочников.

Император больше не довольствовался обращениями к Бадмаеву за советом, он теперь назначал чиновников по рекомендации тибетца и подбирал их, так сказать, в санатории.

В этом заведении имелась картотека, куда каждый пациент заносился в соответствии со своей партийной принадлежностью и взглядами. Между именем и таинственным рецептом значились заметки вроде этой: «Надо усилить правую сторону!», что, разумеется, больше относилось к Думе, нежели к легкому. Бадмаев поддерживал постоянную переписку со своими пациентами, среди которых было много министров и государственных деятелей; он давал им советы относительно согревания их крови и запоров, а одновременно и инструкции политического порядка.

Так, мало-помалу, магия и политика, назначения на министерские посты и «эссенция лотоса» перемешались до такой степени, что санаторий Бадмаева вскоре стал вершить судьбы России с помощью какого-то фантастического колдовства.

Своим влиянием он в первую очередь был обязан тем медико-политическим услугам, которые, между прочим, весьма успешно оказывал императору. Он лечил его от заболевания желудка и помогал решать вопросы управления. От желудочной болезни нервного происхождения он прописал отвар из тибетских трав, весьма вероятно, смесь из белены и гашиша, что дало прекрасный результат. Что же касается политических проблем монарха, он решал их отчасти благодаря своей ловкости в дипломатии и своим талантам государственного деятеля, и здесь имея успех.

Поэтому Бадмаев сохранял расположение царя и царицы, и все попытки соперников навредить ему и разрушить его влияние либо начать против него преследования по закону провалились.

Министр Хвостов, неоднократно пытавшийся свалить тибетца, вынужден был признать, что благодаря своим связям с императорской фамилией тот практически неуязвим.

Даже после падения в 1917 году царского режима престиж этого человека еще сохранялся. Уезжая в Финляндию с госпожой Вырубовой и авантюристом Манасевичем-Мануйловым, он был арестован Советом балтийских моряков и посажен в тюрьму, но быстро завоевал симпатии своих тюремщиков достойным поведением и несколькими чудесными исцелениями; так что очень скоро с ним стали обращаться как с другом.

Правда, наука тибетского мага потерпела неудачу, когда дело коснулось болезни цесаревича. Его чудесные микстуры, его заговоры и перевоплощения не производили эффекта. После них, как и прежде, судьба маленького Алексея внушала опасения вплоть до того дня, когда к постели больного ребенка впервые приблизился Григорий Ефимович Распутин.