Текст книги "Боги Бал-Сагота (сборник)"

3. Разгул смертей

Выйдя на крыльцо вместе со стариком-мексиканцем, Глэнтон оглянулся. Джоан все так же стояла посреди гостиной, по-детски прижав руки к груди, живым воплощением детского испуга и растерянности перед лицом непривычного мира насилия и ужаса.

– Не знаю, что там, у Брукмэна, за чертовщина, – быстро шепнул он Санчесу, – но будь начеку. Полоумный Джошуа впал в буйство. Сегодня он пытался убить меня, а потом устроил засаду – там, на холме над новой дорогой. Вероятно, задумал размозжить мне голову камнем и похитить Джоан. Если он сунет сюда нос, пока меня нет, пристрели его, как койота.

– Доверьтесь мне, сеньор!

Помрачнев, старый Санчес любовно погладил потертую рукоять старого однозарядного «кольта». Многие нашли свою смерть под этим черным дулом в бурные старые дни, когда Санчес скакал по прериям бок о бок с самим Панчо Вильей[65]65
   Панчо Вилья (Хосе Доротео Аранго Арамбула; 1878–1923) – один из лидеров крестьянских повстанцев во время Мексиканской революции 1910–1917 годов. – Примеч. редактора.


[Закрыть]. На Санчеса можно было положиться. Хлопнув его по плечу, Глэнтон прыгнул в кабину. Взревел мотор, и машина вновь понеслась к югу.

Дорога в лучах фар неслась навстречу, точно белая трещина, ползущая по черной стене. Глэнтон гнал машину, забыв о всякой осторожности, каждую минуту ожидая, что из темноты вдруг метнется к нему жуткая фигура маньяка. Нахмурившись, он коснулся рукояти заткнутого за пояс штанов пистолета.

Ехать под тем мрачным утесом не хотелось настолько, что Глэнтон снова свернул вбок, на темную, более длинную окольную дорогу, огибавшую холм с другой стороны.

Едва он сделал это, с дороги донесся рев другого, чужого двигателя. Сзади мелькнули отсветы фар. Кто-то еще несся по ночной дороге, направляясь на север, и миновал холм по прямой. Обогнув холм и вновь выехав на прямую дорогу, Глэнтон оглянулся и увидел габаритные огни, быстро уносившиеся вдаль. Охваченный смутным дурным предчувствием, он едва не поддался порыву развернуться и поскорее вернуться к себе на ранчо.

Но автомобиль, мчащийся на север – пусть даже в столь поздний час, – вовсе не обязательно означал что-то зловещее. Скорее всего, это какой-нибудь скотовод, живущий к северу от Глэнтона, возвращался домой из Скерлока, или заезжий коммивояжер, направляющийся в один из ковбойских городишек еще дальше к северу, рискнул свернуть с хайвея, чтобы срезать путь.

Наконец Глэнтон подъехал к дому Брукмэна. Света в окнах не было – только отсветы пламени в камине окрашивали стекла изнутри кровавым багрянцем, ничего не освещая, но лишь нагоняя страху. Вокруг не было слышно ни звука, кроме жалобных стонов ветра среди темных кустов можжевельника по бокам от дорожки к крыльцу. Но парадная дверь оказалась распахнутой настежь.

Держа пистолет наготове, Глэнтон осторожно заглянул внутрь. В камине мерцали кроваво-красные угли. Сухое, монотонное тиканье часов заставило нервно вздрогнуть.

– Джон! – окликнул он. – Джон Брукмэн!

Ответа не последовало, но откуда-то из темноты, из сумрака, казавшегося еще темнее в отсветах огня, донесся негромкий стон – исполненный муки, глухой, булькающий, точно вырвавшийся из залитого кровью горла. По полу мерно застучали капли чего-то густого, липкого…

Страх словно вцепился когтями в спину, и Глэнтон двинулся к тлеющему камину – инстинкт гнал его к единственному источнику света в комнате. Он обнаружил, что забыл, где стоял стол с керосиновой лампой на нем. Чтобы отыскать его, нужно было собраться с мыслями.

Глэнтон полез в карман за спичками, но тут же застыл на месте. Из мрака, едва различимая в отсветах углей, появилась черная рука и бросила что-то в камин. Сердце. Глэнтона замерло.

Крохотные красные язычки пламени ожили, взвились вверх, и сумрак отступил под натиском неверного света. Во тьме прямо перед Эмметом Глэнтоном проступило лицо – ухмыляющаяся рожа, похожая на резную маску, полную злобной жизни. Острые белые зубы блеснули в свете разгоревшегося пламени, совиные глаза, устремленные на Глэнтона, полыхнули алым огнем.

Сдавленно вскрикнув, Глэнтон вскинул пистолет и выстрелил прямо в это жуткое лицо. Промахнуться с такого расстояния он не мог. Лицо с оглушительным звоном исчезло, град мелких осколков осыпал Глэнтона, больно ужалив руку. А потом комната огласилась громким хохотом – тем самым, что слышался из телефонной трубки! Глэнтон не смог понять, откуда звучал этот смех, но внезапное озарение – так часто бывает с людьми в отчаянной ситуации – подсказало, каким образом его провели. Ахнув от внезапного ужаса, он быстро обернулся и выстрелил – в упор, едва не воткнув дуло пистолета в темную массу за спиной, в тело чудовища, подкравшегося сзади, пока он глазел на его отражение в зеркале!

Раздался хрип, что-то с хищным свистом рассекло воздух, разодрав рубашку на его груди. Монстр рухнул на пол и забился в предсмертных судорогах во мраке под ногами. Охваченный паникой, Глэнтон выстрелил еще, и еще. Судороги утихли, и враг замер без движения. В оглушительной тишине, последовавшей за грохотом выстрелов, слышалось лишь сухое тиканье часов, мерный стук капель об пол, да зловещий стон, вновь донесшийся из жуткого мрака.

Ладони сделались липкими от пота. Отыскав керосиновую лампу, Глэнтон зажег ее. Огонек за стеклом ярко вспыхнул, разогнав сумрак по углам, и Глэнтон со страхом взглянул на распростершееся перед камином тело. По крайней мере, это был человек – высокий, сильный мужчина, обнаженный по пояс, широкоплечий, с мощной грудью и могучими мускулистыми руками.

Из трех ран в огромном теле сочилась кровь. Человек был черным, однако не негром. Казалось, он сплошь – от выбритой головы до кончиков пальцев – покрыт какой-то краской. Пальцы одной из его рук венчало устрашающее оружие – стальные крючья, полые изнутри, изогнутые, бритвенно-острые, точно ужасные тигриные когти. Зубы, обнажившиеся в смертном оскале, были заточены, словно зубья пилы.

Тут Глэнтон заметил, что убитый выкрашен не целиком. В центре его груди белел круг не тронутой краской кожи, а внутри круга был изображен странный символ – черное безглазое лицо.

Два зеркала (одно – разбитое выстрелом), закрепленные под нужным углом на каминной полке и на стене, наглядно демонстрировали секрет трюка, с помощью которого незнакомец задумал обмануть Глэнтона. Все было проще простого – должно быть, он успел подготовиться, услышав шум подъехавшего автомобиля. Но что за извращенный разум породил этот дьявольский трюк?

Оттуда, где стоял Глэнтон, его собственного отражения в зеркале на каминной полке было не видно – только отражение черного человека за спиной и чуть сбоку, возникшее во мраке, будто призрак.

Все это множество мыслей промелькнуло в голове Глэнтона с быстротой молнии при взгляде на черного человека на полу. Затем он увидел кое-что еще. Он увидел старого Джона Брукмэна.

Старик, совершенно нагой, навзничь лежал на столе с широко – в форме Андреевского креста – распростертыми в стороны руками и ногами. Оба его запястья и обе лодыжки были прибиты к столешнице черными клиньями.

Его язык торчал изо рта наружу, пронзенный стальной спицей. На теле виднелась страшная кровоточащая рана: с груди старика был варварски содран клок кожи размером с мужскую ладонь. Увидев этот клок на столе рядом с ним, Глэнтон ахнул. На содранной коже красовался тот же нечистый символ, что и на груди мертвеца, лежавшего у камина. Кровь ручьями текла по столу и капала на пол.

Преодолевая тошноту, Глэнтон вынул спицу из языка Джона Брукмэна. Брукмэн поперхнулся, обильно сплюнул кровью и невнятно захрипел.

– Лежи смирно, Джон, – сказал Глэнтон. – Сейчас и клинья выдернем, вот только клещи найду…

– Не тронь! – пробулькал Брукмэн. Истерзанный язык отказывался повиноваться, и слов его было почти не разобрать. – Там зазубрины – ты мне руки оторвешь. Я умираю – главных следов их казни так просто не разглядишь. Так дай мне умереть без лишних мук. Прости – надо было предупредить, что он поджидает в темноте – но эта треклятая спица… Даже крикнуть не мог. Он услышал, как ты приехал, и приготовился… Зеркала… Их снасть всегда при них… Снасть для иллюзий… обмана… и убийства. Дай виски, быстрей! На той полке!

Огненная жидкость обожгла изуродованный язык так, что Брукмэн зажмурился, но голос его зазвучал тверже, а налитые кровью глаза заблестели.

– Я расскажу тебе все, – выпалил он. – Моя жизнь кончена… Так ты позаботься, чтоб им это с рук не сошло… Сотри их с лица земли! До этого момента я не нарушил клятву. Даже когда угроза смерти нависла надо мной, я думал, что смогу оставить их в дураках. Будь прокляты их черные души, я больше не стану хранить их тайну! Молчи, не спрашивай ни о чем – слушай!

Как ни странны истории, что срываются с уст умирающих с последними вздохами, не бывало среди них истории поразительнее той, что довелось услышать Эммету Глэнтону в залитой кровью гостиной, где скалилось у тлеющего камина черное лицо мертвеца, от распятого на столе, умирающего старика, чей изувеченный язык раскрывал перед ним мрачные тайны под стоны черного ветра за дребезжащими стеклами.

– В юности жил я совсем в другой стране, – с трудом говорил Джон Брукмэн, – и был полным дураком. По собственной глупости и влип в это дело – вступил в секту дьяволопоклонников, Черных Братьев Аримана. И не понимал, кто они такие на самом деле, с какими ужасами связала меня моя собственная ужасная клятва, пока не стало слишком поздно. Нет нужды рассказывать об их целях и задачах – их нечестивость выше всякого понимания. Но была в них одна черта, не свойственная большинству подобных сект. Они веровали искренне. Фанатично. Они поклонялись этому демону, Ариману, так же ревностно, как и их дикие предки. И приносили ему человеческие жертвы. Ежегодно, в эту самую ночь, между полуночью и рассветом, на горящий алтарь Аримана, Владыки Огня, кладут юную девушку. На раскаленном алтаре тело ее обращается в пепел, и выкрашенные в черное жрецы развеивают этот пепел по ветру.

Я стал одним из Черных Братьев. На груди моей выкололи несмываемый символ Аримана, символ Ночи – черное безглазое лицо. Но, в конце концов, я не смог вынести всей мерзости их ритуалов и бежал. Перебрался в Америку, сменил имя. Кое-кто из родных уже жил там – та ветвь нашей семьи, к которой принадлежит Джоан.

Прошло девятнадцать лет, и я решил, что Черные Братья забыли обо мне. Я не знал, что отделения этой секты есть и в Америке, в тех кварталах больших городов, что кишат иностранцами. А следовало бы знать, что они никогда не забывают ни о чем. И вот однажды я получил шифрованное письмо, разбившее все мои иллюзии вдребезги. Они не забыли обо мне, выследили, отыскали – и разузнали обо мне все. И, в наказание за измену, в этом году решили принести в жертву мою племянницу, Джоан.

Это само по себе было скверно, но в настоящий ужас меня привело другое. Я знал: жертвоприношению сопутствует еще один обычай. С незапамятных времен Черные Братья предают смерти мужчину, ближайшего родственника той, что избрана в жертву – отца, брата, мужа – ее «хозяина», согласно их ритуалу. Частью – из-за какого-то темного фаллического предрассудка, частью – из практических соображений: врага нужно уничтожить, ведь покровитель девушки наверняка будет искать мести.

Я понял: Джоан мне не спасти. Она была обречена. Но я мог спастись сам, переложив бремя ответственности за нее на чужие плечи. Поэтому я вызвал ее сюда и выдал за тебя замуж.

– Вот сволочь! – прошептал Глэнтон.

– Но это мне не помогло! – выдохнул Брукмэн. Его истерзанная голова мотнулась из стороны в сторону, взгляд остекленел, на мертвенно-бледных губах выступила кровавая пена. – Они явились вскоре после твоего отъезда. А я оказался настолько глуп, что впустил их и сказал, что больше не в ответе за ту, кого они избрали для жертвоприношения. Они только посмеялись – и принялись терзать меня. Я вырвался… бросился к телефону… но им было приказано убить меня, казнить брата-изменника. Они уехали, а один остался – позаботиться обо мне. Сам видишь, позаботился – лучше некуда!

Глэнтону тут же вспомнился большой автомобиль, пронесшийся на север.

– Куда… Куда они направились? – выговорил он внезапно пересохшими губами.

– К тебе на ранчо… За Джоан… Прежде, чем меня начали пытать… Я сказал им, где она.

– Старый осел! – завопил Глэнтон. – И ты только сейчас говоришь об этом?!

Но Брукмэн уже ничего не слышал. С его побагровевших губ брызнула пена, старик забился в конвульсиях, вырвав из столешницы один из окровавленных клиньев. Громкий предсмертный крик – и жизнь оставила старого Джона Брукмэна.

4. Треск голубого пламени

Пошатываясь, будто пьяный, Эммет Глэнтон покинул освещенную лампой комнату, где черное лицо слепо скалилось с пола прямо в незрячее белое лицо, свесившееся с края стола. Черный ветер злобно рванул рубаху невидимыми пальцами, и Глэнтон огромными прыжками помчался к машине.

Обратный путь сквозь вой и тьму был сущим кошмаром. Черная стена тьмы расступалась перед Глэнтоном и тут же смыкалась позади, страх волком-оборотнем мчался по пятам, ветер выл в ушах, раскрывая ужасные тайны.

На этот раз Глэнтон не стал огибать мрачный холм, а поехал напрямик. Колеса прогремели по мосту, и машина промчалась под черным обрывом. Никто не запустил в него сверху булыжником. Должно быть, Джошуа давно оставил засаду и ушел.

Еще три мили – и сердце, рванувшись прочь из груди, застряло в горле куском холодного льда. Отсюда он уже мог бы разглядеть свет в окне дома, но завесу тьмы впереди рассекали лишь лучи его собственных фар.

Наконец в ночной темноте показался силуэт его дома, и Глэнтон увидел на крыльце странное, бледно мерцающее пятно. Автомобиля, промчавшегося ему навстречу на север, нигде видно не было. Но, въехав в ничем не огражденный двор, Глэнтон был вынужден резко свернуть в сторону: прямо на пути распростерлось безжизненное тело. Это был безумец Джошуа. Он лежал лицом вниз, голова его с одной стороны представляла собой сплошную кровавую массу. Он явился сюда только затем, чтобы найти свою смерть.

Глэнтон выпрыгнул из кабины и побежал к дому, громко зовя Санчеса. Но крик его растворился в вое штормового ветра, и сердце будто сжала чья-то ледяная рука.

Взгляд его был прикован к бледному пятну, мерцавшему на крыльце. По мере приближения пятно росло, превращаясь в человеческое лицо – лицо Санчеса, источавшее странный неяркий свет. Глэнтон остановился и, затаив дыхание, подкрался поближе. Отчего лицо так светится в темноте? Отчего старый мексиканец стоит неподвижно, не отвечает на зов; отчего так остекленели его глаза? Как его лицо могло оказаться на такой высоте?

И тут Глэнтон понял, в чем дело. Перед ним висела, привязанная за длинные волосы к столбу крыльца, отрубленная голова Санчеса. Мертвое лицо зловеще мерцало во тьме, натертое чем-то вроде фосфора.

– Джоан!

Ворвавшись в объятый тьмой дом, Глэнтон вскрикнул от отчаянья и боли. Никто не ответил ему – лишь ветер насмешливо взвыл за спиной. Стоило переступить порог – и нога зацепилась за что-то тяжелое и мягкое на полу. К горлу подступил липкий, тошнотворный ужас. Отыскав в кармане коробок, он зажег спичку. Прямо у двери лежало обезглавленное тело, изрешеченное пулями. Это было тело Санчеса. Кроме мертвого мексиканца, в доме не было никого. Догоревшая спичка обожгла пальцы и погасла. Нетвердым шагом Глэнтон покинул дом.

Оказавшись на дворе, он совладал с чувствами и заставил себя мыслить рационально. Должно быть, Джошуа, пытавшегося подкрасться к дому, застрелил Санчес. А после этого чужакам ничего не стоило захватить старого мексиканца врасплох. Он ведь не ожидал нападения ни от кого, кроме полоумного Джошуа, и не ждал, что враг явится на автомобиле. Вероятно, он подошел к двери на оклик из остановившейся машины и, ни о чем не подозревая, показался в освещенном проеме. Внезапный залп довершил дело. А затем… Все тело Глэнтона покрылось бисеринами пота. Джоан, совершенно беззащитная, осталась наедине с этими чудовищами!

К северу от дома затрещали кусты. Глэнтон резко развернулся и вскинул пистолет. Но, стоило ему двинуться на звук – и треск стих, удаляясь. Должно быть, теленок или еще какая-нибудь некрупная скотина. А может… Охваченный недобрым предчувствием, Глэнтон устремился к машине.

Тело, лежавшее на траве, исчезло. Неужели мертвый Джошуа встал и скрылся во мраке? Не он ли трещал кустами, пробираясь на север? До этого Глэнтону не было дела. В этот миг он был готов счесть возможными любые ужасные чудеса, а Джошуа, живой или мертвый, его совершенно не интересовал.

Глэнтон обогнул дом, утирая пот со лба похолодевшей рукой. Дом стоял на возвышенности. Отсюда он мог бы разглядеть огни любой машины, направляющейся на север, за несколько миль. Он напряг зрение, но никаких огней вдали видно не было. Скорее всего, налетчики успели отъехать от места своих преступлений на много миль. Нужно ехать за ними – но куда? Да, на север, но в нескольких милях к северу от его ранчо дорога расходилась в трех направлениях, каждое из которых, в конце концов, выводило на хайвей. Один из этих хайвеев вел в Нью-Мексико, другой – в Оклахому, а третий – дальше на север, в Панхандл.

Глэнтон хрустнул суставами пальцев, не в силах принять решение, и вдруг замер.

Вдали показался свет. Нет, не строгие, прямые лучи фар – туманное зарево, мерцавшее во тьме, будто догорающие угли. Судя по всему, его источник находился немного к востоку от дороги, ведущей на север, не доезжая развилки. Ночью мысли и глазомер легко могли подвести, но лучше было проверить, что там такое, чем сидеть на месте в мучительном бездействии.

Отметив в памяти место, Глэнтон бросился к машине и помчался на север. Стоило съехать с возвышенности – и зарево скрылось из виду, но он гнал вперед, пока не добрался до точки, где дорога, по его рассуждению, должна была пролегать ближе всего к тому месту, над которым он видел свет. Здесь к востоку от дороги возвышался длинный, поросший лесом гребень холма.

Глэнтон оставил машину и полез наверх по западному склону, царапая руки и разрывая одежду о кусты и острые камни. Почти взобравшись на гребень, он услышал звук, заставивший его замереть на месте. Вой ветра немного утих, сменившись прерывистыми стонами, но от странного звука, доносившегося спереди, все тело покрылось гусиной кожей.

Пение! Там, за черным холмом, хор мужских голосов монотонно тянул зловещую песнь, пробуждавшую в душе жуткую память предков – старые, как мир, и мрачные, как ночные кошмары, воспоминания о сумрачных черных храмах, о дыме нечестивых курений, клубящемся у ног фанатиков, склонившихся перед залитым кровью алтарем. Охваченный яростью, Глэнтон рванулся к вершине гребня, продираясь сквозь заросли напролом.

Присев за кустом, он взглянул вниз. Открывшееся зрелище повергло его в ужас. Мысли Глэнтона словно вернулись вспять, на тысячу лет назад, в темную ночь средневековья, когда само безумие в облике человека победно шествовало по земле.

У подножия холма, в обширной естественной впадине, сверкало огненное кольцо. Свет исходил от валунов, уложенных в круг – камни сияли голубовато-белым, ослепительным, за гранью человеческого понимания, ледяным жаром. Над кольцом валунов, над неглубокой впадиной в земле, навис дьявольский ореол. Это-то зарево Глэнтон и видел со своего ранчо. Оно мерцало, словно груды раскаленного шлака из самого пекла. И демоны, конечно, тоже были здесь. Трое из них стояли в кругу – высокие, мускулистые, обнаженные, черные, как окружавшая их ночь. Лица их были скрыты под золотыми масками в виде оскаленных звериных морд.

Они стояли у груды камней, источавшей тускло-голубой свет, и на этом грубом импровизированном алтаре недвижно лежало изящное белое тело.

При виде этого Глэнтон едва не вскрикнул во весь голос. Там, совершенно нагая, распятая на алтаре, будто на Андреевском кресте, лежала Джоан! Только сейчас, в этот миг, Глэнтон понял, чем обернется для него ее утрата, сколь многим она успела стать для него всего за несколько часов. Его жена… Даже в такой момент эти слова внушали странную, невыразимую нежность. И эти дьяволы там, внизу, готовились каким-то сатанинским искусством обратить ее прекрасное тело в пепел!

Не глядя под ноги и держа пистолет наготове, он кинулся вниз. Пение стихло, и Глэнтон еще на полпути услышал, что воздух наполнен непонятным, но странно знакомым гудением.

Откуда идет этот звук, понять было невозможно, но больше всего он был похож на работу огромной динамо-машины. Джоан закричала. Голос ее дрожал от мучительной боли.

Ореол над кольцом валунов сделался ярче, приобрел еще более отчетливый голубой цвет. Валуны засверкали еще яростнее, выбросив вверх языки бледного пламени. Начал меняться и оттенок алтаря, на котором лежала девушка – голубизна его на глазах становилась насыщеннее, ярче. Очевидно, с изменениями оттенка усиливалась и боль: Джоан вновь закричала; тело девушки, привязанной к алтарю, забилось в судорогах.

Глэнтон взревел от ярости, и черные люди тут же обернулись на крик. Зубы Глэнтона обнажились в волчьем оскале, он взвел курок, и дуло старого пистолета одинарного действия поднялось, описав в воздухе зловещую дугу. Он собирался перестрелять всех этих дьяволов на месте, как бешеных собак, но тут его левая рука, вытянутая вперед, коснулась одного из сияющих валунов. Всего лишь коснулась – но Глэнтона точно ударило молнией! Ослепленный, оглушенный непродолжительной, но мучительной болью, он упал с ног и был отброшен прочь. Поднявшись, он стиснул рукоять пистолета и зарычал. Теперь он понял, в чем дело.

Валуны каким-то образом были превращены в электрические проводники и находились под ужасающим, непредставимым напряжением. То же было проделано и с алтарем – просто на него пока не подали полную мощность.

Гудение в воздухе усиливалось, нарастало, раскрывая еще одну жуткую тайну. Джоан ждала смерть от электричества – но не быстрая гибель от сильного разряда тока, как на электрическом стуле. Ее задумали медленно, мучительно изжарить на алтаре – обратить в белый пепел и развеять его по ветру…

С нечеловеческим воплем Глэнтон вскинул пистолет и нажал на спуск. Один из людей в масках крутанулся на пятках и упал замертво, но самый рослый из двоих, оставшихся на ногах, быстро нагнулся и опустил руку на какое-то непонятное устройство под ногами.

Гудение тут же переросло в оглушительный рев. Белое пламя вспыхнуло, заплясало над кольцом валунов, слепя, сбивая с толку стоявшего снаружи. Сквозь бело-голубую огненную завесу темных фигур в кругу было почти не разглядеть.

Охваченный паникой, Глэнтон прикрыл глаза ладонью и выстрелил снова. Он стрелял и стрелял, пока боек не щелкнул вхолостую. Нет, попасть не удалось. Шум, треск, ослепительное пламя сбивали с толку, ломали привычные пропорции, искажали перспективу, сбивали прицел.

Швырнув во врагов разряженный пистолет, Глэнтон потянулся к ослепительной преграде голыми руками. Он понимал, что прикосновение к ней означает смерть, но уж лучше смерть, чем стоять и беспомощно смотреть, как умирает Джоан. Но прежде, чем он успел коснуться валунов, сзади, из темноты, мимо него метнулась чья-то тень. Джошуа! Голова его была сплошь покрыта запекшейся кровью, но первобытная ярость и безумная тяга к белому телу на сверкающем алтаре не потускнели ничуть.

Вырвавшись из темноты, гигант бросился на преграду, как разъяренный бык. Разбежался, присел, собрался с силами… и прыгнул! На такой прыжок был способен лишь зверь – или безумец. Джошуа перемахнул через преграду, имея в запасе добрый фут высоты. Его силуэт мелькнул в воздухе – черный на фоне бело-голубого сияния, руки раскинуты в стороны, пальцы растопырены, будто когти. Миг – и Джошуа по-кошачьи приземлился на ноги посреди смертоносного кольца.

Едва коснувшись ногами земли, он кинулся вперед, на нагих безоружных жрецов. Жрец, что выше ростом, отпустил рычаг непонятного устройства, отскочил в сторону, нагнулся и подхватил что-то с земли. Джошуа налетел на его компаньона и вскинул черного жреца в воздух – словно бык, поднявший жертву на рога.

Сквозь затихающее гудение и треск голубого пламени до ушей Глэнтона отчетливо донесся хруст ломающихся костей и пронзительный вопль. Могучие обезьяньи руки безумца высоко подняли черного жреца, обмякшего, как сломанная кукла, и швырнули его головой вниз с такой яростью, что тело врага отскочило от земли и только после этого упало и замерло без движения. Убийца склонил голову и бросился на высокого жреца, протягивая руки к его горлу.

Жрец, поднявший с земли пистолет, встретил безумца выстрелами, и горячий свинец ударил в грудь нападавшего – ударил, но не остановил его.

Получив несколько пуль в упор, Джошуа взревел от боли, покачнулся, но его яростный порыв был неудержим. Руки его сомкнулись вокруг черного тела врага. Должно быть, он уже умирал, но слепой силы его рывка оказалось довольно, чтобы сбить жреца с ног. Сцепившись, оба покатились кубарем – и с разгона врезались в пылающее кольцо валунов!

Громоподобный треск, ослепительный сноп голубых искр, ужасный крик – и воздух наполнился вонью горелого мяса. В быстро гаснущем свете Эммет Глэнтон сумел разглядеть два изуродованных – теперь оба они были черны! – тела, прикипевших к тускнеющим валунам двумя обугленными бесформенными грудами.

А с генератором этой ужасной энергии что-то произошло. Гудение стихло, демоническое зарево угасало. Камни алтаря уже приняли свой обычный оттенок. Но тело девушки на алтаре безвольно обмякло.

Глэнтон перебрался через преграду. Сердце рвалось из груди. Осторожно освободив девушку, он поднял ее на руки, с невероятным облегчением ощутил тепло живого тела, стиснул зубы, готовясь к страшному зрелищу… Но ни на спине, ни на руках и ногах Джоан не оказалось и следа жутких ожогов, которые он так опасался увидеть. Очевидно, на алтарь не успели подать достаточно высокого напряжения.

Тут Глэнтон увидел провода, тянувшиеся во все стороны от поразительно маленького, похожего на чемоданчик черного футляра, стоявшего у алтаря. Прежде, чем вынести Джоан из кольца валунов, он отыскал камень потяжелее и разбил эту штуку вдребезги. Секреты, известные Черным Братьям, не стоило раскрывать миру. В их лапах даже чистая наука превратилась в недобрую черную магию. Вот и крохотное динамо, о каком никто в мире не мог и мечтать, несло в себе мощь, невообразимую для человека в здравом уме, способную превратить голый камень в провод под напряжением. Что, кроме зла, могла принести эта тайна людям?

Сняв разорванную рубашку, Глэнтон бережно завернул в нее Джоан и так же бережно понес девушку к машине.

По пути ему вспомнился Джошуа. Единственно возможное логическое объяснение его появления напрашивалось само собой. Пуля, пущенная в него Санчесом, не убила безумца, а лишь оглушила его и лишила сознания. Очнувшись, он устремился за той, страсть к которой окончательно помутила его невеликий разум, и отыскал ее, влекомый тем же далеким заревом, что привлекло внимание Глэнтона, а может, неким темным сверхъестественным чутьем.

В двух шагах от машины Джоан вдруг открыла глаза, дико оглянулась вокруг и крепко прижалась к Глэнтону.

– Все в порядке, девочка моя, – успокоил он ее. – Ты не пострадала. Просто лишилась чувств. Теперь все в порядке. Бедолага Джошуа, сам того не желая, вернул нам долг. Смотри, рассветает. Ночь позади.

Последние слова несли в себе много больше смысла, чем могло показаться с первого взгляда.

– Отвези меня домой, Эммет, – простонала она в ответ. И с чисто женской непоследовательностью добавила: – Поцелуй меня.

И, едва рассвет коснулся вершин восточных холмов, Эммет Глэнтон поцеловал свою жену – впервые в жизни.