Текст книги "Моральное животное"

Впрочем, нельзя сказать, что Дарвин был неаккуратен в указании источников. Скорее, он был избирателен. Как отметил Боулби, «Дарвин охотно выражал благодарность тем, чьи эмпирические наблюдения он находил полезными, и лишь вскользь упоминал тех, чьи идеи оказали на него значительное влияние»[530]530
  Bowlby (1991). С. 363.


[Закрыть]. Удобная схема, не правда ли, расточать благодарности второстепенным исследователям, умаляя роль немногих предшественников, которые могли бы посоперничать с ним за корону первооткрывателя. Дарвин предпочел «задолжать» молодым, начинающим ученым, даже рискуя оскорбить заслуженных и уже ушедших. В целом неплохая тактика для достижения высокого статуса. Естественно, правило «не благодари тех, кто предвосхитил твою теорию» не прописано у нас в генах, однако туда вполне может быть встроена тенденция воздерживаться от действий, повышающих статус конкурентов.

Теневая бухгалтерия наблюдается на всех уровнях социального взаимодействия. Войны, как известно, сопровождаются глубоким чувством обиды с обеих сторон и твердой верой в виновность противника. Ближайшие соседи, даже добрые друзья могут копить друг на друга досаду. Конечно, в некоторых слоях современного общества, где господствует атмосфера тотальной сердечности и благодушия, указанная тенденция может меркнуть, однако на протяжении всей истории и предыстории человечества реципрокный альтруизм вносил напряженность в повседневную жизнь и провоцировал явные или скрытые претензии. В своей книге «Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии» Бронислав Малиновский отмечал, что для аборигенов Тробрианских островов в высшей степени характерна «дотошная погруженность в маленькие подарки и ответные подарки», при этом «они склонны хвастаться теми подарками, которые делают сами и которыми они полностью удовлетворены, и в то же время подвергают сомнению ценность того, что получают, и даже ссорятся из-за этого»[531]531
  Бронислав Малиновский. Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии. Пер. И. Ж. Кожановской.


[Закрыть].

Существовала ли на Земле когда-нибудь культура, в которой люди регулярно не возмущались бы ценами, зарплатой, территориальной политикой, плохим воспитанием чужих детей и так далее? Подобные споры, хоть и незначительные, как правило, имеют реальные последствия. Конечно, вопросы жизни и смерти сами по себе они не решают, но на материальное благополучие оказывают влияние, а в ходе человеческой эволюции порой даже незначительная разница в материальных благах являлась решающей: определяла, выживет индивид или нет, сумеет привлечь партнера или останется одиноким, вырастит троих потомков или только одного. Так что не исключено, что теневая бухгалтерия у нас в генах. Она отмечается во всех культурах и на интуитивном уровне кажется вполне естественным продолжением реципрокного альтруизма.

Правда, если полагаться не только на интуицию, но и на факты, то все становится гораздо сложнее. В известном экспериментальном турнире математика Роберта Аксельрода одержала победу программа «Око за око», которая не пыталась перехитрить оппонента, а лишь повторяла решение, принятое им на предыдущем ходу, то есть просто выравнивала баланс. Получается, особи, которые стремятся обманом получить больше, чем отдают, должны постепенно вымереть. Но если эволюция так наказывает жадин, тогда почему люди все равно подсознательно стремятся отдавать чуть меньше, чем получают?

Для начала нужно уяснить, что получать больше, чем отдавать, – это не вполне «обман»[532]532
  См.: Cosmides and Tooby (1989). С. 77.


[Закрыть]. В компьютерной модели Аксельрода эти вещи стали синонимами, так как там действует бинарная логика, в рамках которой выбор жестко ограничен двумя вариантами: либо вы сотрудничаете, либо нет, либо играете честно, либо обманываете. В реальной жизни альтернатив больше. К тому же выгоды от взаимоотношений с ненулевой суммой часто настолько велики, что слегка неравный обмен может иметь смысл для обеих сторон. Если вы оказали другу сорок девять услуг, а в ответ получили пятьдесят одну, дружба между вами все равно может сохраниться, ведь, по сути, вы не «обманывали» его – да, получили чуть больше, но не настолько, чтобы он предпочел разорвать отношения.

Так что чисто теоретически можно вести себя чуть прижимистее, чем «Око за око», главное – не обманывать, чтобы не нарваться на месть. Это умеренное скупердяйство вполне могло закрепиться естественным отбором и принять форму острого чувства социальной справедливости, слегка скорректированного в свою пользу (то есть той самой теневой бухгалтерии).

Почему так важно, чтобы эта предвзятость была неосознанной? Подсказку можно найти в книге экономиста Томаса Шеллинга «Стратегия конфликта». В главе «Эссе о торге», которая напрямую не связана с вопросами эволюции, но вполне может быть приложена к ним, Шеллинг отметил парадокс, состоящий в том, что «от степени, в которой сторона связывает себя, может зависеть степень, в которой она ограничивает своего противника»[533]533
  Томас Шеллинг. Стратегия конфликта. Пер. Т. Даниловой.


[Закрыть].

Классический пример – когда два автомобиля движутся навстречу друг другу. Водитель, который первым свернет, проиграет, так как прослывет трусом среди товарищей. Однако если не свернет ни один, то проиграют оба, причем по-крупному. Как тут быть? Шеллинг советует оторвать руль и выкинуть его в окно, чтобы другой водитель понял вашу решимость и сворачивал сам.

Тот же принцип действует и в более обыденных ситуациях, например при покупке автомобиля. Существует диапазон цен, в пределах которого сделка имеет смысл и для покупателя, и для продавца. Однако покупателю выгоден нижний предел, а продавцу – верхний. Путь к успеху, утверждает Шеллинг, такой же, как в игре «кто первым свернет»: надо первым убедить оппонента в своей твердости. Если продавец поверит, что вы уходите, он сдастся. Однако, если он нанесет превентивный удар и безапелляционно заявит: «Дешевле, чем за Х, я машину не отдам», тогда победа окажется у него. Сущность такой тактики, по мнению Шеллинга, «коренится в некотором добровольном, но необратимом жертвовании свободой выбора», причем побеждает тот, кто первым решится сжечь за собой мосты.

Насчет «добровольности» я бы поспорил. Внутренняя логика вполне может быть исключена из сознания, чтобы жертва казалась истинно «необратимой». Ладно, для торговцев подержанными автомобилями сделаем исключение – они не хуже специалистов по теории игр следят за динамикой торга – собственно, как и опытные покупатели. Однако в повседневной жизни, когда мы вступаем в торг из-за помятой машины, низкой зарплаты или спорной территории, мы искренне веруем в свою правоту, что облегчает нанесение превентивных ударов, рекомендованных Шеллингом. Интуитивная непреклонность наиболее убедительна.

Тем не менее загадки остаются. Чрезмерная непреклонность может быть пагубна. По мере распространения в популяции генов, отвечающих за склонность к «теневой бухгалтерии», их носители все чаще будут сталкиваться между собой. Если ни один из участников торга не пойдет на уступки, то сделка просто не состоится. К тому же в реальной жизни не всегда получается сразу определить эффективную степень непреклонности, потому что трудно предвидеть, какие условия другая сторона примет. Покупатель не знает, за сколько автомобиль достался продавцу и какую цену предлагают за него другие желающие. В менее структурированных ситуациях, например при обмене любезностями, эти расчеты становятся еще туманнее, потому что объект торга не поддается количественному измерению. В ходе эволюции мы преимущественно и сталкивались с такими ситуациями, когда трудно оценить диапазон условий, приемлемых для другой стороны. Однако так или иначе оценивать их приходилось, ибо если настаивать на условиях, выходящих за пределы этого диапазона, то заключить сделку невозможно.

Идеальная стратегия в таких условиях – это, возможно, псевдонепреклонность, или гибкая твердость. Вы начинаете диалог с решительного заявления о своих притязаниях, однако, если оппонент приводит веские доказательства своей твердости, вы отступаете до определенного предела. Какие доказательства можно считать вескими? Те, которые подкреплены фактами. Если оппонент может объяснить причины своей твердости и те звучат правдиво и искренне, то некоторые уступки будут вполне уместными. Если он справедливо напоминает о том, как много сделал для вас в прошлом, то и тут следует уступить. Естественно, если у вас есть контрдоказательства, то их следует с неменьшей убежденностью предъявить. И так далее.

Собственно, такова динамика спора (и значение слова «спор»). Люди спорят именно так, хотя обычно даже не отдают себе отчета в том, что они делают и почему. Они настолько погружены в собственные доказательства, что им время от времени просто необходимо напоминать о существовании противоположной точки зрения. В своей автобиографии Дарвин упоминает о «золотом правиле»: «Каждый раз, как мне приходилось сталкиваться с каким-либо опубликованным фактом, новым наблюдением или мыслью, которые противоречили моим общим выводам, я обязательно и не откладывая делал краткую запись о них, ибо, как я убедился на опыте, такого рода факты и мысли обычно ускользают из памяти гораздо скорее, чем благоприятные»[534]534
  Дарвин Ч. Автобиография.


[Закрыть].

Причина, по которой люди с такой легкостью вступают в спор, по-видимому, заключается в том, что к моменту начала спора основная работа уже проделана. Роберт Триверс изучал регулярные споры, так называемые пересмотры контракта, которые часто возникают в близких отношениях, таких как дружба или брак. Он отметил, что «может показаться, будто спор разразился спонтанно, так сказать, без прелюдий, но по мере того, как он разворачивается, становится очевидно, что вся аргументация уже была подготовлена и ожидала лишь вспышки гнева, чтобы явить себя»[535]535
  Trivers (1985). С. 420.


[Закрыть].

Дело тут в том, что человеческий мозг настроен на победу в спорах – на то, чтобы убедить в правоте своего владельца всех окружающих, и самого владельца в том числе. Мозг подобен хорошему адвокату: если он берется защищать какие-либо интересы, то старается убедить весь мир в их нравственной и логической ценности, независимо от того, есть она или нет. Как и адвокат, человеческий мозг жаждет победы, а не истины, и полагается скорее на навык, а не на добродетель.

Социологические эксперименты, подтверждающие точку зрения Триверса, проводились задолго до того, как он написал об эгоистичном использовании самообмана. В ходе одного из них людям с твердыми социальными убеждениями были предъявлены четыре аргумента: два «за» и два «против» (и там, и там один весьма правдоподобный, другой неправдоподобный до нелепости). Оказалось, что люди чаще запоминали правдоподобные аргументы «за» и неправдоподобные аргументы «против» – то, что подтверждает правильность их убеждений и глупость альтернативы[536]536
  См.: Aronson (1980). С. 109, а также Levine and Murphv (1941).


[Закрыть].

Можно предположить, что, будучи рациональными существами, мы в конечном счете должны бы усомниться и задаться вопросом, почему всегда, в любом споре – о льготах, деньгах, манерах, чем угодно – мы всегда оказываемся правыми? Но нет, ничего подобного. Снова и снова, споря за место в очереди, за должность, которую никак не получим, или за компенсацию в аварии, мы поражаемся слепоте людей, которые осмеливаются предположить, что наше возмущение не оправданно.

Дружба и коллективная нечестность

В психологической литературе, предшествующей современному дарвиновскому взгляду на обман и поддерживающей его, выделяется одно емкое понятие – бенэффектанс. Оно было предложено в 1980 году психологом Энтони Гринвальдом для описания склонности людей толковать события в более выгодном для себя свете, ставить себе в заслугу успешные результаты, отрицая свою ответственность за неудачи. В этом стремлении четко прослеживается давление как реципрокного альтруизма, так и социальной иерархии[537]537
  См.: Greenwald (1980) и Trivers (1983). С. 418.


[Закрыть].

Был проведен такой эксперимент: группе людей предлагали командное задание, а затем спрашивали каждого участника, какую роль в общем деле он сыграл. Если человеку предварительно сообщали, что задание было выполнено успешно, то он, как правило, преувеличивал свою роль. Если говорили, что команда потерпела неудачу, то приуменьшал[538]538
  Цит. по: Miller and Ross (1975). С. 217. Похожий эффект был обнаружен в эксперименте Ross and Sicolv (1979), экс. 2.


[Закрыть]. Такое поведение (присвоение славы и разделение вины) абсолютно оправданно с точки зрения эволюции: помогая другим членам команды, человек хочет казаться отзывчивым, чтобы потом получить благодарность, и в то же время он хочет казаться эффективным, чтобы заслужить высокий статус.

Одна из главных побед сторонников Дарвина случилась в 1860 году, когда Томас Гексли, получивший прозвище «бульдог Дарвина», победил епископа Сэмюэля Уилберфорса в дебатах по «Происхождению видов». Уилберфорс саркастически поинтересовался у Гексли, по какой линии тот произошел от обезьяны, и он парировал, что предпочел бы иметь предком «ничтожную обезьяну», чем человека, «богато одаренного природой и обладающего большим влиянием, но при этом использующего свои способности и влияние с единственной целью: превратить серьезную научную дискуссию в балаган». По крайней мере, именно так Гексли пересказал историю Дарвину, и именно в таком виде она попала в анналы истории.

Однако близкий друг Дарвина Джозеф Гукер, также присутствовавший на диспуте, вспоминал произошедшее по-другому. Он написал Дарвину, что Гексли «не мог ни достаточно возвысить голос, ни завладеть вниманием аудитории; он не оспаривал слабые аргументы епископа Уилберфорса и не излагал собственные так, чтобы заручиться поддержкой аудитории». Далее Гукер сообщил, что, к счастью, он сам не растерялся и сразил Уилберфорса («Я разделал его под гром аплодисментов»), вышел и показал всем, что «он не читал вашу книгу» и «совершенно не разбирается» в биологии. Раздавленный Уилберфорс «не нашел ни одного слова в ответ; и собрание было распущено после четырех часов сражения, оставив вас победителем». После дебатов, по уверению Гукера, его «поздравили и подарили самую черную мантию и самый белый шарф в Оксфорде». Между тем Гексли уверял, что это он, а не Гукер, был «самым популярным человеком в Оксфорде в течение двадцати четырех часов после сражения»[539]539
  См.: Desmond and Moore (1991). С. 495–499.


[Закрыть]. Эти двое рассказывали совершенно разные истории, но преследовали одну цель – заслужить одобрение Дарвина и вызвать его признательность.

Еще один яркий пример пересечения реципрокного альтруизма и иерархической структуры – наша готовность отказаться от стремления выкачать из другого побольше вложений, если этот другой обладает высоким статусом. К примеру, имея знаменитого друга, мы с радостью принимаем от него даже скромные подарки, прощаем ему небольшие обиды и прикладываем усилия, чтобы не подвести его. С одной стороны, вроде бы все справедливо: мы усмиряем свой эгоцентризм и выравниваем баланс. Но дело в том, что при подобном раскладе люди, превосходящие нас по статусу, ценят нас еще меньше, так как своим смирением мы как бы обесцениваем свои вклады. Однако даже подобная несправедливость обычно не заставляет нас рвать эти отношения, так как возможные выгоды перевешивают издержки. В трудную минуту высокостатусный друг может выручить нас, даже не прикладывая для этого особых усилий: альфа-самец у обезьян может защитить союзника, просто посмотрев искоса на потенциального обидчика; высокопоставленному покровителю достаточно сделать один телефонный звонок, чтобы открыть любые двери для своего протеже.

При таком подходе социальная иерархия и реципрокный альтруизм не просто пересекаются, они сливаются. Статус становится одним из ресурсов, которыми человек оперирует при ведении торгов, или, если точнее, ресурсом, который увеличивает ценность всех прочих ресурсов. Обладая им, человек может оказывать большие услуги при минимуме усилий.

Статус и сам может являться такой услугой. Когда мы обращаемся к друзьям за помощью, мы часто просим их не только употребить свой статус, но и поднять наш статус по ходу дела. Шимпанзе Арнема активно пользуются простой схемой: шимпанзе А помогает шимпанзе B отразить атаку претендента и поддерживает тем самым его статус, позднее шимпанзе B отплачивает помощнику своим покровительством. У людей такая поддержка также существует, но она менее очевидна и, кроме баров, подростковых тусовок и других мест, перенасыщенных тестостероном, осуществляется скорее при помощи слов, чем мускулов. Причем правдивость этих слов особого значения не имеет. Человек обращается к друзьям не для того, чтобы услышать от них правду, а для того, чтобы услышать то, чего ему хочется.

Вопрос о том, укоренена ли в подсознании эта предвзятость по отношению к друзьям, пока еще не изучен. Ответить на него исключительно положительно нельзя, ведь тогда непонятно, как интерпретировать факты предательства. Но и отрицать сложно, ведь глубокая взаимная предвзятость нередко является признаком самой крепкой и долгой дружбы: взгляд настоящих друзей друг на друга объективным не назовешь. Как бы то ни было, дружба связывает отдельные узлы эгоистичной нечестности в сети коллективной нечестности. Себялюбие порождает общество взаимного восхищения.

Вражда разделяет общество на два лагеря, питающих взаимное отвращение. Если у вашего настоящего друга есть настоящий враг, вам придется также признать его врагом – именно так и осуществляется поддержка статуса. А этот враг вместе со своими друзьями будет ненавидеть не только вашего друга, но и вас. Это не жесткая модель, но четкая тенденция. Все мы интуитивно чувствуем, что не стоит поддерживать тесную дружбу с двумя открытыми врагами.

Вражда, кстати, также является темным порождением социальной иерархии и реципрокного альтруизма. Она вырастает из конкуренции, взаимного, несовместимого стремления к статусу и демонстрирует изнанку реципрокного альтруизма (по меткому замечанию Триверса, взаимный альтруист помнит всех, кто воспользовался его поддержкой, а сам ничем не отплатил, и впредь воздерживается помогать этим людям или активно им мстит).

У людей вражда, в отличие от шимпанзе, может ограничиваться словесными перепалками, не переходя в драку. Что обычно делает человек, когда кто-то идет с ним на конфликт, или поддерживает его врагов, или отказывается поддержать его в ответ? Говорит про обидчика гадости. А чтобы сделать это максимально убедительно, сам старается поверить в то, что обидчик невежественный, глупый или, еще лучше, плохой, нравственно неполноценный, опасный для общества человек. В книге «Выражение эмоций у человека и животных» Дарвин уловил морально нагруженную природу вражды: «Немногие, однако, могут долго думать о ненавистном человеке без того, чтобы не чувствовать и не проявлять в той или иной форме негодования или ярости»[540]540
  Дарвин Ч. Выражение эмоций у человека и животных.


[Закрыть].

Сам Дарвин, естественно, в драки не лез, но уколоть словом мог. Во время учебы в Кембридже он познакомился с энтомологом Леонардом Дженинсом, который, как и сам Дарвин, коллекционировал жуков. Несмотря на естественную конкуренцию, эти двое вполне могли стать друзьями и союзниками. Дарвин сделал первый шаг к сближению и подарил Дженинсу «достаточно много насекомых», что тот «весьма оценил». Когда же Дарвин попросил у нового знакомого жука-могильщика, тот отказал, «хотя у него было семь или восемь экземпляров». Пересказывая эту историю своему кузену, Дарвин упомянул не только эгоизм Дженинса, но и его «слабые умственные способности». Тем не менее через восемнадцать месяцев он уже отзывался о Дженинсе как о «превосходном натуралисте». Вероятно, не в последнюю очередь потому, что тот подарил ему «великолепный экземпляр семейства двукрылых»[541]541
  CCD. Т. 1. С. 96, 98, 124, 126.


[Закрыть].

Когда в результате поддержки друзей вражда перерастает из индивидуальной в коллективную, самообман растет и вероятность насилия повышается. Вот в качестве примера фраза из «Нью-Йорк таймс»: «За неделю обе стороны сочинили очень эмоциональные истории, объясняющие их позицию, – этакие субъективные оправдания, излагаемые с горячечной убежденностью, но не выдерживающие внимательной проверки»[542]542
  New York Times от 14 октября.


[Закрыть]. Она взята из статьи о том, как израильские солдаты расстреляли палестинских мирных жителей. Каждая сторона утверждала, что конфликт развязал противник. Эта фраза, на мой взгляд, точно описывает любые столкновения, независимо от их давности и масштаба, и рассказывает огромную часть истории человечества.

Психические механизмы, провоцирующие современные войны – патриотический пыл, массовая уверенность в своей правоте, заразительная ярость, – обнаруживаются эволюционистами в разных эпохах и обществах. Крупномасштабные акты агрессии, к сожалению, не редкость для нашего вида. Они давали эволюционные преимущества победителям, которые получали возможность свободно насиловать и похищать женщин противника[543]543
  См., например, Chagnon (1968).


[Закрыть]. Не исключено, что психология войны сформировалась под воздействием постоянных конфликтов, однако, на мой взгляд, их роль второстепенна[544]544
  В зависимости от того, что вы считаете психологией войны, будет зависеть роль группового отбора в ее формировании. Если вы считаете, что люди запрограммированы на истинное самопожертвование, то подвиги (например, когда солдат закрывает своим телом гранату, чтобы спасти товарищей) являются обычным поведением для всех представителей нашего вида, и тогда роль группового отбора будет очевидна. Однако если вы считаете, что нормальным поведением будет эксплуатация своих товарищей (когда солдат старается спихнуть на других самые рискованные задания, а сам предпочитает насильничать и грабить мирное население), то роль группового отбора будет минимальна. См.: Tooby and Cosmides (1988) о том, как внутригрупповой конфликт помогает формировать адаптационные изменения для совместной агрессии без группового отбора. См.: Приложение к этой книге, вопрос 6.


[Закрыть]. Чувства вражды, обиды, справедливого негодования, как индивидуальные, так и коллективные, вероятно, имеют глубочайшие корни в древнейших конфликтах между группами людей и приматов, и в особенности в конфликтах между коалициями мужчин, борющихся за статус.

Групповые интересы

Склонность друзей не любить врагов друг друга часто остается невостребованной, потому что одним из самых сильных стимулов к началу и поддержанию дружбы является наличие общего врага (замечено, что в «Дилемме заключенного» двое игроков действуют более сплоченно в присутствии человека, к которому оба испытывают неприязнь)[545]545
  Trivers (1971). С. 51.


[Закрыть].

В современном обществе эта стратегическая выгода дружбы размывается. Люди предпочитают сближаться не перед лицом общих врагов, а на почве общих интересов, таких как хобби, спорт, музыка, кинематограф. Однако вероятно, что тяга к особям со схожими интересами возникла в контексте, когда общие интересы были более насущными и определяли, скажем, кто возглавит племя или как будет разделено мясо. Иными словами, тяга могла развиться как способ цементирования плодотворных тактических союзов и лишь позднее распространилась на кино и музыку. Это объясняет абсурдную серьезность споров по поводу, казалось бы, несущественных вопросов. Иначе с чего бы вдруг на приятном званом обеде может воцариться натянутая атмосфера при обсуждении фильмов Джона Хьюстона?

Более того, часто оказывается, что за «несущественными вопросами» стоят реальные ставки. Возьмем для примера двух социологов, тяготеющих к эволюционизму. На первый взгляд их связывают чисто интеллектуальные интересы – исследование эволюционных основ человеческого поведения. Однако при ближайшем рассмотрении становится очевидно, что они разделяют еще и общий тактический интерес: им обоим надоело терпеть безразличие или нападки научной элиты, надоело бороться с догмами культурного детерминизма, господствующего на многих факультетах антропологии и социологии. Они оба хотят издаваться в крупных, уважаемых журналах, преподавать в лучших университетах. Они хотят власти и высокого положения в обществе, а для этого им надо свергнуть господствующий режим.

Правда, даже если они достигнут своей цели (свергнут режим, станут знамениты, будут публиковаться огромными тиражами), особых эволюционных преимуществ они не получат. Они вряд ли станут конвертировать новообретенный высокий статус в секс, а если и станут, то, скорее всего, будут пользоваться контрацепцией. Однако на протяжении всей нашей эволюции, за исключением нескольких последних столетий, статус конвертировался в эволюционную валюту более эффективно. Сей факт, несомненно, оказал глубочайшее влияние на структуру интеллектуального дискурса, особенно среди мужчин.

В следующей главе мы его рассмотрим подробнее на примере интеллектуального дискурса, сделавшего Дарвина знаменитым. А пока просто отметим восторг Дарвина, когда в 1846 году он обнаружил общие научные интересы с Джозефом Гукером, который, спустя десятилетие с небольшим, стал его союзником в научном сражении и сделал многое для повышения его социального статуса. «Какая чудесная вещь, общность вкусов, – писал Дарвин Гукеру, – мне кажется, будто я знаю вас уже полвека»[546]546
  CCD. Т. 1. С. 366.


[Закрыть].