Текст книги "Легенда о нефритовом соколе-1: Путь Кланов"

XXIII

«Проклятье, – писал командир Сокольничих Тер Рошах, – проклятье! И тысяча чертей из ада древних! Воины – это воины» а Клан – это Клан, но ведь должны же быть иногда исключения из правил? Стандартный подход – это правильно, это хорошо. Но бывает так, что иногда он вреден.

Я смотрел на этого отчаянного кадета, когда он совершал на поле битвы чудеса, полагаясь больше на везение, чем на умение, и разные мысли проносились у меня в голове. Я чувствовал смущение. Я даже начал сетовать на рок, на фатум, в который не верю. Но в помещении контрольного центра была Сокольничий Джоанна и другие офицеры-инструкторы, поэтому мне приходилось прикладывать массу усилий, дабы эмоции, испытываемые мною, не отразились на лице.

Нам всем прекрасно известно, что на войне многое зависит от того, повезет или не повезет. А везение – штука изменчивая. Но все же горько видеть, как глупая случайность обрекает на поражение отличного кадета. И добро бы он принял поражение от одного из официально назначенных оппонентов. Нет, его карьеру губит его же товарищ, такой же кадет, как и он.

Конечно, кадет Марта достойна лишь похвалы, спора нет. И звание командира звена она заслужила по праву. Ее импровизация была блестящей. Из нее выйдет прекрасный воин и отличный офицер. Но даже если отвлечься от моего личного интереса, который я питаю к кадету Эйдену, у меня тем не менее есть все основания сожалеть о том, что произошел столь нелепый инцидент. У Эйдена тоже был блестящий план. Более того, никто не делал прежде ничего подобного. Он сумел спутать планы всех остальных и наверняка победил бы, если бы не талантливая тактика кадета Марты. В реальном бою поведение Эйдена можно было бы назвать героическим. Но он скорее стратег, а Марта – тактик. Я сам неплохой тактик, и я смог по достоинству оценить ее мастерство. Но все равно неприятно было видеть, как она использовала свои тактические способности против кандидата, который не меньше ее заслуживал чести быть принятым в воинскую касту.

Мне казалось, что кадету Эйдену, столь отличившемуся на Аттестации, можно было бы предоставить возможность пройти испытание еще раз. Но остальные члены контрольной комиссии проголосовали против моего предложения. Им почти удалось убедить меня в своей правоте. Я согласен, мое предложение идет вразрез с принципами и традициями Клана.

Но из любого правила должны быть исключения. Я считаю, кадет Эйден как раз и является таким исключением. И будь в моей власти изменить его судьбу, я, конечно бы, так и поступил.

Но возможности сделать это – нет.

Или есть?

Я знаю, что неравнодушен к Эйдену, точной генетической копии Рамона Маттлова, моего старого друга. И первое, что я сделаю для него – я оставлю Эйдена под своим началом. По крайней мере выполнить подобный стратегический маневр пока еще в моей власти.

А потом…

А потом…

А кто знает, что может потом случиться?"

XXIV

Пробыв неделю техником, Эйден понял, что долго он так не выдержит, особенно тут, на Железной Твердыне. Его оставили в Мухобойке. Именно здесь он взлелеял свой «безупречный» план, который должен был принести ему офицерское звание. Именно отсюда он отправился на Аттестацию. А теперь все здесь напоминало ему об этом. Особенно мучительно было видеть новых кадетов, которые прибыли сюда перед Аттестацией, полные радужных надежд.

Несколько раз Эйден случайно сталкивался с Сокольничим Джоанной, и каждый раз та смотрела будто сквозь него.

Все правильно. Эйден теперь для нее пустое место. Именно это, а не тяжелая работа и не сознание того, что теперь он отныне и навеки техник, отравляло Эйдену жизнь. Нельзя жить, когда тебе постоянно напоминают о твоем позоре. Но что он мог сделать, чтобы избежать этих напоминаний?

Эйден теперь был помощником Кочевника, техпомом. Кочевник с первого же дня понял его проблему.

– Паши, – посоветовал он ему. – Вкалывай. Пахота – это самое лучшее лекарство. Когда пашешь, некогда страдать.

– С чего ты решил, что я страдаю. Кочевник?

– Ну нет так нет. А то давай, сползай к коновалам. Те рады будут до усрачки. Ути-ути, скажут, кто к вам приперся? Ща мы ему любовь по-клановски покажем. А ну, сымай портки, где тут у тебя путь Клана.

– Почему ты не можешь говорить нормальным языком. Кочевник? Слушать противно.

– А ты привыкай. Мы ведь по стандартам твоих бывших дружков кто? Быдло. Речь наша загрязнена, мы даже ругаемся иначе – по-старинному. Чем ниже каста, тем более загрязнена речь. Мы плюем на все ваши табу. Нам они смешны. Но мы, техники, это еще что. Вот вольнорожденные – те да! Они из этого целый ритуал сделали. Так что учись, дружище Эйден, мотай на ус, что тебе дядюшка Кочевник говорит. Ты теперь техник, дружище Эйден.

– Не называй меня больше «дружище». Я буду работать с тобой, но…

– С нами, дружище, с нами. Не со мной, а с нами. А как прикажешь тебя величать? «Дружище» – это обращение. Это твое звание. Вроде кадета, или Сокольничего, или командира. И тебе придется к нему привыкать.

– Никогда.

– Техникам раздражаться не пристало, дружище Эйден.

Теперь, когда они были на равных. Кочевник вдруг стал куда более словоохотливым, чем раньше. Сейчас, когда между ним и Эйденом больше не было социального барьера. Кочевник изо всех сил стремился уменьшить психологическую дистанцию. В общении он оказался очень легким и незлобивым человеком" Он делал все от него: зависящее, чтобы облегчить Эйдену вхождение в новую касту. В свою очередь Эйден, понимая, что происходит, изо всех сил старался помочь Кочевнику. Этот техник и раньше был ему симпатичен. Между ними устанавливалось нечто, напоминающее сиб-связь по степени близости и откровенности. Порой Эйдену даже начинало казаться, что со временем он сумеет, пожалуй, найти свое место среди техников.

Но последовать совету Кочевника и забыться в работе Эйден не мог. Работа не помогала. Скорее еще более усиливала в нем чувство протеста. Хотя бы потому, что в основном работа была неинтересной. С поля боя возвращался поврежденный боевой робот. Машину нужно было осмотреть, проверить работу всех систем, особенно ходовой части. Потом заменить поврежденные участки брони и заново отрегулировать системы наведения бортового оружия. Потом робот уходил, а на его место вставал новый. И все повторялось сначала. Тупость и однообразие. Эйдену было скучно. Он не понимал, что в этом находит Кочевник.

С первого же дня работы в роли техпома Эйден понял, что нужно каким-то образом перестроить свои мозги, чтобы получать хотя бы минимальное удовлетворение от рутинной работы. Кочевнику это удавалось, а тупым назвать его было никак нельзя. Он, казалось, жил своей работой, получая глубочайшее удовлетворение, когда какой-нибудь поврежденной детали удавалось найти новое применение.

Однажды Кочевник выяснил, что лазер, установленный на «торсе» робота, не работает лишь потому, что его зажало листом брони, сместившимся в результате попадания снаряда в соседний лист. Снимая лист и заменяя его другим. Кочевник вдруг запел. Ранее Эйдену приходилось слышать лишь монотонные песнопения во время различных воинских ритуалов. Песня же, которую пел Кочевник, была совершенно иной. Эйдена поразила ее жизнерадостность и мелодичность. Хотя некоторые слова были незнакомы.

– Это фермерское наречие, – пояснил Кочевник, когда Эйден спросил, что это за песня. – Ее сочинили фермеры. У каждой касты свои песни и своя музыка. Хуже всего с музыкой у воинов. Убей не пойму, что кадеты находят в этих своих унылых завываниях? Ревут, как быки во время случки. Наверное, потому, что вместо мозгов у них устав.

– Ты… ты находишь ИХ ритуалы дурацкими? Кочевник оглянулся по сторонам, а потом наклонился к Эйдену и проговорил, понизив голос:

– ЭТОГО я не говорил. Я сказал только, что их песням не хватает живости. А чем. ниже и чем свободнее каста, тем живее и мелодичнее ее музыка.

– Свободнее? Что ты хочешь сказать? Ты вон работаешь целый день, тобой все могут командовать. У тебя почти нет прав, одни обязанности. А еще ты должен следовать обычаям своей касты. И после этого ты говоришь мне о свободе?

– Зато нам не надо по команде запрыгивать в этих железных болванов и рисковать жизнью.

– Но ведь это почет, слава, геро…

– Именно это и твердил бык, снося ограду.

– Я не всегда понимаю твой жаргон. Но должен заметить" что от твоих речей меня порой с души воротит.

– Не туда смотришь, дружище Эйден. Башка у тебя крепкая, а вот просвещенности не хватает. Жаргон – это всего лишь слова. Ты тоже этим грешишь. «Слава», «почет», «героизм» – для меня такой же жаргон. Слова. Всего лишь слова.

– Я бы назвал твои речи предательскими.

– На мостике, может, так оно и было бы. На то он и мостик. А тут просто один техник другому: чик-чирик. Дружище Эйден, неужели ты думаешь, что воин вздернет техника за предательство? Мы же им нужны. Нас не хватает. А без техников они никто. В жизни такого не бывало, чтобы вздергивали того, кто нужен.

– Мне кажется, ты много на себя берешь. Кочевник. Не забывай, кто ты.

– Много? Я – много? Кто я, спрашиваешь? А кто ты, дружище? Ты такой же, как и я. Нет, я техник. А ты пока еще техпом. Я пытаюсь тебя просветить. Но если тебе угодно и дальше коснеть в невежестве, это твое дело. А пока, будь добр, подай мне во-он ту отвертку.

Каждое утро Эйден просыпался и с ужасом думал, что впереди еще один день. И он снова будет возиться с железяками, а мимо будут ходить кадеты и офицеры, глядя на него, Эйдена, как на пустое место. Их надменность бесила его. Какое право имеют они игнорировать людей, чьими стараниями здесь поддерживается в рабочем состоянии все – и жилища, в которых они живут, и роботы, на которых они тренируются? Сейчас они не замечают его, а всего лишь несколько недель назад он был одним из них. И, напомнил себе Эйден, точно так же не замечал техников.

Особенно мучительным было то, что его оставили здесь, в Мухобойке. Обычно кадеты, не прошедшие Аттестацию, получали назначение в другие места. Может быть, кто-то стоит за этим? Может быть, кто-то пытается его таким образом наказать? Возможно. Не исключено, что он заслужил наказание, нарушив правила Аттестации. Но если все обстоит именно так, то тем больше причин у него попытаться бежать отсюда.

Эйден чувствовал себя запертым в ловушке. Но, возможно, он так вы и продолжал строить по ночам планы побега, взвешивая все «за» и «против», пока не привык бы и не смирился, если б не один случай…

В тот день Эйден работал на посадочной площадке. Нужно было погрузить холодильные камеры во флайер. Камеры переправлялись в ремонтный цех, тот самый цех, где в свое время Эйден впервые воочию увидел тяжелые боевые машины.

Эйдену было известно, что вскоре придется перебазироваться туда. Ему сообщил об этом Кочевник. Эйден спросил: когда. На что Кочевник ответил, что очень скоро, сразу после того как в Мухобойку прибудет новая партия кадетов для прохождения предаттестационной подготовки. И, заметив, как отреагировал на его слова Эйден, похлопал его по плечу и добавил:

– Дружище, скоро ты привыкнешь. Это для тебя будет вроде смены времен года. Прибыли кадеты – перебираемся в цех. Прошла Аттестация – возвращаемся сюда.

Как раз об этих кадетах Эйден и думал, занимаясь погрузкой. Он живо представил их себе. Вот они выходят из флайера. Настроение у всех взвинченно-приподнятое. Впереди у них завершающие тесты, которые он, Эйден, уже проходил вместе со своей группой. Потом кадетов ждет Аттестация…

Кочевник утверждает, что скоро он, Эйден, привыкнет. Может, со временем так и случится, но пока невозможно не думать, что ты тоже был одним из них.

Эйден составил холодильные камеры на подъемник и отправил его наверх. Пользуясь паузой, пока техники во флайере разгружали подъемник, Эйден бродил по посадочной площадке. Он заметил неподалеку еще два грузовых флайера. Один, похоже, был на ремонте, с другого сгружали съестные припасы.

И тут он увидел Марту, которая деловито шла прямо в его сторону с планшетом в руках. На ней была новая форма стального цвета с темно-синими командирскими нашивками. На груди блестела медаль – знак успешного прохождения Аттестации. На голове – фуражка, серая, с темно-синей эмблемой в виде буквы V. Марта шла, на ходу просматривая бумаги в планшете.

Когда она поравнялась с ним, он окликнул ее:

– Марта!

Она остановилась на мгновение, не оборачиваясь, не поднимая глаз от планшета. То, как она держалась, ее показное безразличие остро напомнило ему Сокольничего Джоанну. Выждав секунду. Марта пошла дальше, не отрываясь от бумаг.

Эйден смотрел ей вслед и чувствовал, как в нем закипает злость.

– Марта!

Она замедлила шаг. Это была ее единственная реакция.

– Марта! Поговори со мной!

Он кинулся бегом ее догонять. Она помедлила, потом снова перешла на нормальный шаг, не оглядываясь.

Ее безразличный высокомерный вид и тот факт, что она даже не удостоила его взглядом, окончательно разозлили Эйдена. Между ним и Мартой оставалось еще несколько шагов, и он побежал быстрее. Когда он догнал ее и попытался схватить за локоть, Марта внезапно повернулась и изо всей силы ударила ему по лбу ребром планшета. Удар был сильный и неожиданный. Эйден и опомниться не успел, как оказался лежащим на спине.

Секунду или две она стояла и смотрела на него сверху вниз. На ее лице было написано презрение, смешанное с отвращением. Боль заставила Эйдена поморщиться. Марта кивнула, потом повернулась, чтобы уйти. Перевернувшись на живот и вытянув вперед руки, Эйден схватил ее за щиколотки и с силой дернул. Она упала на четвереньки. Планшет вылетел у нее из рук, и бумаги веером разлетелись по земле.

Эйден ожидал ответного удара, но Марта просто стояла на четвереньках и смотрела перед собой, в то время как он продолжал держать ее за ноги. Не выпуская щиколоток Марты, Эйден встал на колени. Затем, отпустив ее ноги, он тут же, не давая ей улизнуть, схватил ее за плечи и притянул к себе. Он понимал, что в этой позе ей долго не выдержать. И в самом деле. Марта сейчас была выгнута назад, насколько позволяла спина. Первые несколько секунд она не делала никаких попыток освободиться. Эйден тем временем пытался подняться на ноги, не отпуская ее плеч. Но на миг его хватка ослабла, и Марта не замедлила этим воспользоваться. Переместив руки под себя, она дернулась вперед и вниз, а затем сильным рывком освободилась от захвата. Он попытался было снова ухватить ее, но Марта резко ударила локтем назад, ему в грудь, а затем, развернувшись, врезала ему кулаком в челюсть, снизу вверх. Эйден ударился затылком о землю. Марта же встала на ноги, отряхнулась и оправила форму. После чего, демонстрируя свое безразличие, нагнулась, подобрала бумаги, сунула их в планшет, а затем удалилась. Эйден, сидя на земле, смотрел, как она уходит прочь. Шла она демонстративно спокойно. Лишь в развороте плеч угадывалась напряженность: Марта ожидала нового нападения. Но Эйден не двигался с места.

Ему было все равно, будет ли эта стычка иметь для него какие-нибудь последствия (все-таки нападение техника на воина, к тому же на командира звена) или нет. Где-то между ее первым и последним ударами Эйден вдруг со всей ясностью осознал, что ему не остается ничего иного, как бежать с Мухобойки и даже с Железной Твердыни. И в этом виновата она – Марта.

Когда он шел к уже ожидавшему его пустому подъемнику, не боль от ударов мучила его, нет. Хуже всего было другое – за время их сегодняшней встречи Марта не издала ни звука. Ни до драки, ни во время, ни после нее.

XXV

"Когда Сокольничий Джоанна доложила мне об этом, – писал командир Сокольничих Тер Рошах, – мне сначала показалось, что я ослышался. Поэтому я попросил ее повторить сказанное.

– Техпом Эйден исчез, – повторила она. – Сегодня утром он не явился на работу. Техник Кочевник, начальник Эйдена, утверждает, что позавчера тот жаловался на недомогание. Поэтому, когда вчера утром техпом не появился на рабочем месте. Кочевник предположил, "то он обратился в медблок и находится на излечении. Когда же техпом Эйден и сегодня не вышел на работу, техник Кочевник сам отправился к нему и обнаружил, что отведенное Эйдену спальное помещение пустует. Кроме того, он обратил внимание, что большая часть личных вещей Эйдена также исчезла.

Я не смотрел на нее, но ощущал ее пристальный взгляд. Должно быть, Джоанна, не верила своим глазам. Чтобы командир Тер Рошах так волновался из-за исчезновения какого-то техпома Подозреваю, что я вел себя довольно нервозно, расхаживая из угла в угол по кабинету.

– Удалось проследить, куда он направился?

– Предварительное расследование показало, что, по всей видимости, он улетел на одном из трех грузовых флайеров, хотя сообщений об обнаружении на борту постороннего мы не получали. Более того, за последние несколько дней ни один из флайеров не брал на борт пассажиров. Тем не менее я подозреваю, что беглец воспользовался именно одним из этих флайеров, чтобы попасть на станцию Уинсон, откуда сегодня утром ушел Т-корабль. По всей видимости, Эйден либо незаметно проник на корабль, либо завербовался в экипаж, хотя последнее менее вероятно – у него возникли бы сложности с документами. Так или иначе, я полагаю, он на корабле. А это означает…

– Довольно, довольно. Сокольничий, – сказал я. Почему-то она меня всегда немного утомляет. Я предпочитаю, чтобы мои офицеры ограничивались фактами, оставляя мне выдвигать гипотезы. – Итак, что, по-вашему, нам следует делать с этим техпомом Эйденом?

– Что делать? А разве нужно что-то делать, сэр? Мы ведь обычно никогда…

– Я хочу, чтобы его вернули сюда.

Сокольничий Джоанна посмотрела на меня с удивлением. Но у нее хватило мозгов не спорить со старшими по званию.

– Вы хотите, сэр, официально сделать запрос о розыске?

По ее тону я понял: она учуяла, что за этим что-то стоит. Что мною движет не бескорыстное желание вернуть Клану заблудшую овцу.

– Вы можете в определенных пределах пользоваться официальными каналами. Сокольничий

Джоанна. Но я хотел бы, чтобы Эйден был найден и доставлен сюда.

– Тогда я пошлю…

– Нет. Вы никого не пошлете. Вы сами выполните это задание. Сокольничий Джоанна. Я освобождаю вас от ваших обязанностей инструктора.

Вам будут выданы документы, дающие вам право на место в любом из Т-кораблей.

– Я должна выполнить это задание в одиночку, воут?

– Нег. Можете выбрать себе помощника.

– В таком случае пусть это будет нынешний начальник Эйдена, техник по прозвищу Кочевник. Я был изумлен.

– Вы хотите, чтобы вашим помощником был техник?

– Да. Он кажется смышленым. Кроме того, он знает Эйдена не хуже меня. А может быть, и лучше. Они не очень давно знакомы, но успели сблизиться.

– А почему в таком случае не взять кого-нибудь из сиб-группы Эйдена?

– Кого? Марту? Нет, Эйден побежит прочь, едва ее увидит. А второй из оставшихся, Брет, уже получил назначение и отбыл с Железной Твердыни.

– Ну хорошо. Пусть будет Кочевник. – Она повернулась и пошла прочь.

– Сокольничий Джоанна. – Она обернулась.

– Да?

– Без него не возвращайтесь. Если не найдете его, я упеку вас на самую захудалую пограничную планету. Будете гоняться там за бандитскими шайками, имейте в виду. Она улыбнулась.

– Не думаю, что стала бы очень горевать по поводу такого назначения, командир Тер Рошах.

– Я хочу, чтобы техпом Эйден был здесь, Джоанна!

Она мгновенно среагировала на неформальное обращение. Ее глаза сузились. Она меня поняла.

Резким движением отдав мне по-старинному честь, она повернулась и вышла.

Конечно, можно было бы отправить в погоню любого из моих людей. Но я уверен, только Джоанна сможет его найти. Она из тех, кто умрет, но выполнит приказ.

Уверен, что ей страшно хотелось бы знать, отчего поднялась такая шумиха вокруг какого-то сбежавшего техпома. По правде сказать, я едва ей все не рассказал. Да, мне доставило бы удовольствие увидеть ее удивление. Но это удовольствие было бы кратковременным. Она осудила бы меня. Джоанна из тех, кто считает, что кадет имеет право лишь один раз испытать свои силы на Аттестации. Она была бы категорически против вторичной попытки (а именно это я и затеял для Эйдена). Я уверен в этом.

Конечно, мне не удастся так просто взять и снова предоставить ему возможность пройти Аттестацию. Придется создать для него другую личину, иного выхода нет. И мы, не можем предоставить право на Аттестацию человеку неоткуда, без прошлого. Поэтому придется позаимствовать личину у того, кто уже находится здесь. Всегда бывает, что кадеты гибнут на Аттестации ил" «о время тренировок. Придется устроить несчастный случай. А что? Это должно сработать. Несчастный случай, несколько тайных маленьких убийств, новая личина, вторая попытка. Вели ему удастся победить, это не будет расточительностью по отношению к Клану. Если же он вторично проиграет, то мне не останется ничего другого, кроме как убить его самому».