Текст книги "Кома"

Вторник, 24 февраля
11 часов 00 минут

Сьюзен медленно шла по коридору, старательно избегая вопросительных взглядов идущих навстречу людей. Она боялась, что на ее лице, как в открытой книге, можно прочитать переполнявшие ее эмоции. Обычно, когда она плакала или была готова расплакаться, ее щеки и веки становились ярко-красными. Хотя сейчас она еще не разрыдалась, любой нейтральный вопрос мог нарушить это неустойчивое равновесие. Если бы кто-нибудь остановил ее и спросил: «Что случилось, Сьюзен?», – она бы разревелась. Поэтому Сьюзен хотела некоторое время побыть в одиночестве. Если бы подобная нежелательная встреча состоялась, Сьюзен разозлилась и расстроилась бы больше, чем теперь, когда злость, вызванная столкновением с Гаррисом, уже испарилась. Ее раздражение казалось ей таким неуместным, что она удивилась, как такое могло произойти. На самом деле, она была поражена, как на протяжении этого скандала Гаррис сумел держать себя в руках, и дело не дошло до физического столкновения. Что, если бы он ее ударил, выскочив из-за стола? Ее идея была нелепой, и она сама с трудом верила, что ситуация могла оборваться таким образом. Она знала, что никто не поверит ей, если она расскажет, что с ней произошло. Все это напомнило Сьюзен случай с капитаном Квигом из «Мятежа Каина».

Лестница была единственным тихим прибежищем, которое она могла придумать, и Сьюзен толкнулась в металлическую дверь, ведущую туда. Дверь за ней мгновенно закрылась, отгораживая ее от голосов и яркого люминесцентного света. Лестница освещалась только теплым светом от лампочки над головой Сьюзен, и там было тихо.

Сьюзен все еще крепко сжимала блокнот и ручку. Заскрипев зубами и ругаясь так громко, что раздавалось гулкое эхо, она швырнула блокнот и ручку в лестничный проем. Блокнот проехался по ступенькам обложкой вниз и достиг лестничной площадки на пролет ниже. Он проехался по полу и, стукнувшись об стенку, остановился и раскрылся. Ручка рикошетом отскочила от ступеньки, упала в лестничный колодец и с клацаньем исчезла в лестничной кишке.

Сьюзен села на ступеньку, поставив ноги ступенькой ниже и согнув их под острым углом, уперлась в колени локтями. Потом плотно сжала веки. Ее представления о взаимоотношениях, царящих в клинической медицине, подтвердились так печально за такое короткое время. Отношение к ней преподавателей, от инструкторов до профессоров, варьировало от теплой доброжелательности до крайней враждебности. Обычно враждебность проявлялась в более пассивной форме, чем у Гарриса, – реакция Нельсона была более типичной. Нельсон, который сначала казался дружелюбным, потом перешел к прямой враждебности. Сьюзен вновь охватило чувство страшного одиночества, хорошо знакомое ей еще с тех пор, когда она только выбрала медицинскую карьеру. Хотя она постоянно общалась с окружающими людьми, ощущение отчужденности не покидало ее. И эти полтора дня в Мемориале не казались многообещающим началом тех лет, которые ей предстояло провести в клинике. Даже сильнее, чем в первые дни в медицинской школе, она почувствовала, что вторглась в специфически мужской клуб, где была аутсайдером, вынужденным постоянно приспосабливаться и быть готовым к компромиссу.

Сьюзен открыла глаза и увидела внизу свой блокнот, валяющийся на нижнем пролете. Выместив на блокноте свое раздражение, она почувствовала некоторое облегчение. К ней вернулся самоконтроль. В то же время этот детский жест удивил ее. Для нее такие поступки были нехарактерны. В конечном счете, Нельсон и Гаррис, возможно, были правы. Возможно, являясь всего лишь студенткой с ограниченными медицинскими познаниями, она была неподходящим человеком для исследования столь серьезной проблемы. И ее эмоциональность тоже была только препятствием. Интересно, реагировал бы мужчина таким же образом на Гарриса? Сьюзен подумала о Беллоузе, о его невозмутимой холодной манере, о том, как он мог спокойно думать о концентрации калия, когда сталкивался лицом к лицу с трагедией. Сьюзен вчера поставила ему это поведение в вину, но теперь, сидя погруженная в свои мысли на лестничной клетке, она уже не была в этом уверена. Возможно, такое отчуждение от личного отношения к больным оправданно. Открывшаяся где-то наверху дверь вернула Сьюзен к действительности. Затем раздался звук торопливых шагов, звук захлопывающейся двери, и вновь воцарилась тишина. Некрашеные цементные стены лестницы с ржавыми потеками только усилили чувство внутренней изоляции Сьюзен. Она медленно стала спускаться вниз, туда, где валялся ее блокнот. По странной случайности, он был открыт на странице, куда она перекопировала историю болезни Нэнси Гринли. Подняв блокнот, Сьюзен прочла написанное собственной рукой: "Возраст 23 года, белая, предыдущий анамнез без особенностей, за исключением инфекционного мононуклеоза, перенесенного в 18 лет". Мысли Сьюзен мгновенно перенеслись к бледной как привидение Нэнси Гринли, лежащей в БИТе. "Возраст двадцать три года", – вслух произнесла Сьюзен. Внезапно она вновь ощутила овладевшие ею тогда чувства. Нет, она должна продолжать свои исследования комы, несмотря на свои весьма ограниченные возможности, несмотря на Гарриса, несмотря на Нельсона. У нее возникла сильная потребность найти Беллоуза, и она не стала задавать себе вопроса "почему?". В течение одного дня ее отношение к Беллоузу изменилось на сто восемьдесят градусов.

* * *

– Сьюзен, ради Бога, тебе еще не достаточно? – опершись локтями на стол, Беллоуз массировал пальцами закрытые глаза. Потом он передвинул руки на виски.

Поддерживая голову руками, он посмотрел на Сьюзен, сидевшую напротив него в больничном кафетерии. Заведение было относительно чистым и обставлено вполне современно. Оно предназначалось для посетителей больницы, хотя временами сюда забегал и персонал. Цены были выше, чем в кафе для сотрудников, но и качество обслуживания было соответственно выше. В половине двенадцатого там было полно народу, но Сьюзен нашла в углу свободный стол и через оператора больничной системы оповещения – Беллоуза. Она была приятно удивлена, когда он согласился увидеться с ней немедленно.

– Сьюзен, – продолжил Беллоуз, – тебе нужно отказаться от этого самоубийственного крестового похода. Это настоящее самоубийство. В медицине, Сьюзен, существует одно правило: или ты плывешь по течению, или идешь ко дну. Я выучил это наизусть. Боже, что дернуло тебя идти к Гаррису, особенно, после вчерашнего эпизода?

Сьюзен в молчании потягивала свой кофе, устремив взгляд на Беллоуза. Она хотела ему все рассказать, потому что он мог ее понять. К тому же она хотела, по возможности, перетянуть его на свою сторону. Беллоуз покачал головой, прихлебывая кофе.

– Гаррис очень влиятелен, но не всемогущ здесь, – добавил Беллоуз, – Старк может отменить все, что сделает Гаррис, если найдет причины так поступить. Старк добывает деньги для всего строительства здесь, миллионы. Поэтому люди слушают, что он говорит. Почему бы тебе несколько дней не побыть нормальной студенткой? Господи, мне это тоже не помешает. Догадайся, кто пожаловал сегодня на студенческий обход? Старк. И первый вопрос, который он задал, это почему из пяти студентов присутствуют только трое. Ладно, я ему ответил, правда довольно глупо, что вчера водил вас всех на операцию и один студент упал обморок и разбил себе голову. Ты можешь догадаться, что последовало за этим. Про тебя я не смог выдумать что-нибудь подходящее, поэтому я сказал, что ты собираешь литературу по осложнениям анестезии, я решил, что, если уж не могу удачно соврать, лучше сказать правду. Но он немедленно решил, что это моя идея занять тебя этим делом. Я не могу тебе повторить, как он это сформулировал. Я могу только сказать тебе, что ты должна вести себя как нормальная студентка. Я прикрывал тебя, но с меня хватит.

Сьюзен вдруг ощутила потребность дотронуться до Беллоуза, успокаивающе обнять его. Однако вместо этого, она, наклонив голову, лишь поболтала ложечкой в чашке с кофе. Затем она посмотрела на Беллоуза.

– Мне очень жаль, что я причинила тебе неприятности, Марк, правда. Нужно сказать, это получилось ненамеренно. Все дело уже так вышло из-под контроля, что жуть берет. Я затеяла все это из-за переизбытка эмоций. Ведь Нэнси Гринли такого же возраста, как и я, и у меня тоже бывали нарушения цикла, как у нее. Я не могу ей помочь, но чувствую некоторое… некоторое родство с ней. И затем Берман… что за проклятое совпадение… Кстати, Берману сделали ЭЭГ?

– Она совершенно плоская. Его мозги полетели.

Сьюзен уставилась на лицо Беллоуза, пытаясь уловить хоть какой-то проблеск сожаления или сочувствия. Беллоуз поднес чашку кофе к губам и сделал глоток.

– Мозги полетели?

– Ну да.

Сьюзен прикусила губу и склонилась над своей чашкой. Почему-то она ждала такой новости, но она все равно стукнула ее как обухом по голове, и ей пришлось напрячься, чтобы подавить свои эмоции.

– Ты в порядке? – спросил Беллоуз, наклоняясь к ней и мягким движением поднимая ее подбородок.

– Помолчи секунду, – сказала Сьюзен, не смея взглянуть на него.

Меньше всего сейчас она хотела бы разрыдаться, а если бы Беллоуз продолжил настаивать, так бы и произошло. Он все понял и вернулся к своему кофе, не отрывая глаз от ее лица.

Через несколько минут Сьюзен подняла лицо, ее веки заметно покраснели.

– Во всяком случае, – продолжила Сьюзен, избегая смотреть на Беллоуза, – началось все с эмоций, но потом я начала ощущать своего рода интеллектуальный вызов. Я на самом деле думаю, что на что-то наткнулась… на новое заболевание, на новое осложнение после анестезии или на новый синдром… на что-то. Я не знаю, что это. Но потом все изменилось еще раз. Проблема оказалась сложнее, чем я предполагала сначала. Здесь в терапевтических отделениях были еще случаи комы, так же, как и в хирургии. И в довершение всего, были еще те смерти, о которых ты мне говорил. Я знаю, ты сочтешь, что это безумие, но я думаю, что они все связаны, и патологоанатомы упоминали, что было несколько таких случаев. Моя интуиция подсказывает мне, что во всем этом есть что-то еще, что-то… я не знаю, как это объяснить… назвать это сверхъестественным или зловещим…

– А вот и паранойя, – с притворным сочувствием сказал Беллоуз, покачивая головой.

– Я ничего не могу поделать, Марк. В реакции Нельсона и Гарриса было что-то очень странное. Ты должен признать, что реакция Гарриса была совершенно неадекватной.

Беллоуз постучал ладонями по лбу:

– Сьюзен, это же не старый фильм ужасов. Согласись с этим, Сьюзен… согласись, или я буду думать, что у тебя не в порядке с головой. Это же абсурд. Что, ты думаешь, это зловещее вмешательство дьявольских сил, или, по-твоему, тут действует сумасшедший убийца, который ненавидит только слегка приболевших людей? Сьюзен, если ты мыслишь так экстравагантно и с такой изобретательностью, тогда предложи что-то в качестве мотива. Я считаю, маньяк-убийца хорош для Голливуда и Джорджа. К. Скотта в его "Больнице", чтобы придумать надуманную загадку… Но для реальной жизни все это слишком притянуто за уши. Я соглашусь, что поведение Гарриса немного странно, в этом нет никаких сомнений. Но в то же время, я думаю, что могу предложить некоторое разумное объяснение его необъяснимого поведения.

– Попытайся.

– Хорошо. Гаррис всегда ужасно обозлен этими осложнениями после анестезии. За них вся ответственность ложится на его отделение. А тут является молодая девица, чтобы еще повернуть нож в ране. Мне кажется, в этих условиях чрезмерная реакция вполне объяснима. – Гаррис вел себя хуже, чем чрезмерно. Этот чудачок выскочил из-за стола как будто хотел ударить меня.

– Возможно, это ты заставила его так реагировать.

– Что?

– Кроме всего прочего, он, может быть, среагировал на тебя в сексуальном плане.

– Не говори ерунды, Марк.

– Я серьезно.

– Марк, этот парень – врач, профессор, заведующий анестезиологическим отделением.

– Это не исключает сексуальности.

– Теперь ты несешь абсурд.

– Так много врачей тратят слишком много времени на свои профессиональные обязанности, что не могут разрешить какие-нибудь вполне банальные житейские проблемы. Говоря в социальном смысле, врачи не совсем адаптированы к общественной жизни, если не сказать больше.

– Ты говоришь и о себе?

– Возможно. Сьюзен, ты ведь должна понимать, что ты весьма соблазнительная девушка.

– Пошел на хрен.

Беллоуз ошеломленно посмотрел на Сьюзен. Затем он оглянулся вокруг, чтобы проверить, не слышал ли кто-нибудь их диалог. Все это время он не забывал, что они находятся в кафетерии. Он снова глотнул кофе и долгим взглядом посмотрел на Сьюзен. Она не отвела глаза.

– Зачем ты так говоришь? – тихо сказал Беллоуз.

– Потому что ты это заслужил. Мне уже осточертели такого сорта стереотипы. Когда ты говоришь, что я соблазнительная, то ты подразумеваешь, что я активно пытаюсь кого-то соблазнять. Поверь мне, это не так. Если медицина что-то и дала мне, то она начисто отшибла у меня ощущение, что я женщина.

– Хорошо, может быть, "соблазнительная" – это неудачное слово. Я тебя ни в чем не обвиняю. Ты привлекательная девушка…

– Ладно, это ведь гигантская разница, сказать кому-нибудь "соблазнительная", или сказать – "привлекательная".

– Хорошо, я подразумевал привлекательная. Сексуально привлекательная. Но есть люди, которым эти понятия трудно различить. Ладно, Сьюзен, я не собираюсь спорить. Кроме того, мне уже пора идти. У меня через пятнадцать минут операция. Если ты хочешь, мы можем поговорить об этом вечером за обедом. Если, конечно, ты еще хочешь со мной обедать, – Беллоуз, поднимаясь со стула, взялся за свой поднос.

– Конечно, обед – это здорово.

– Между прочим, почему бы тебе не попробовать вести себя нормально?

– Хорошо, но мне нужно провернуть еще одно дело.

– Это что еще?

– Старк. Если он мне не поможет, я все брошу. Без поддержки я обречена на неудачу, если, конечно, ты не достанешь для меня информацию с компьютера.

Беллоуз вновь поставил свой поднос на стол.

– Сьюзен, не проси меня ни о чем таком, потому что я не могу этого сделать. А что касается Старка, Сьюзен, ты сумасшедшая. Он тебя живьем сожрет. Гаррис просто ангел по сравнению с ним.

– Но я рискну. Это, возможно, безопаснее, чем какая-нибудь малая операция в Мемориале.

– Это нечестно!

– Нечестно? Что это за слово? Почему ты не спрашиваешь Бермана, честно ли это?

– Это невозможно.

– Невозможно? – Сьюзен остановилась, ожидая, чтобы Беллоуз объяснился.

Она не хотела думать о худшем, но это получалось у нее автоматически. Беллоуз вновь взялся за поднос без всяких объяснений.

– Он ведь еще жив, не так ли? – спросила Сьюзен с дрожью отчаяния в голосе. Она поднялась и пошла вслед за Беллоузом.

– Если считать, что человек жив, если бьется его сердце, то он жив.

– Он в послеоперационной?

– Нет.

– В БИТе?

– Нет.

– Ладно, я сдаюсь, где же он?

Беллоуз и Сьюзен поставили свои подносы на транспортер для грязной посуды и вышли из кафетерия. Они тут же попали в поток людей в холле и ускорили свои шаги.

– Его перевели в Институт Джефферсона в южном Бостоне.

– Что это за чертов Институт Джефферсона?

– Это учреждение, предназначенное для хронического интенсивного ухода, построенное как часть проекта Организации Здравоохранения. Предполагается, что его построили, чтобы снизить стоимость интенсивной терапии. Вообще-то, он частный, но правительство финансировало строительство. Его концепция и планы опубликованы в гарвардском бюллетене.

– Я никогда о нем не слышала. Ты там был?

– Нет, но хотел бы. Я только снаружи его видел. Он страшно современный… массивный и прямоугольный. Я обратил внимание, что там на первом этаже нет окон. Бог знает, почему я это заметил, – Беллоуз покачал головой.

Сьюзен улыбнулась.

– В этом Институте, – продолжил Беллоуз, – для медиков организованы экскурсии, они проходят каждый второй вторник месяца. У тех, кто там был, осталось сильное впечатление. Очевидно, эта программа имеет большой успех. Туда поступают все хронические больные из БИТов в коматозном состоянии или с чем-нибудь такого же типа. Идея заключается в том, чтобы освободить койки для острых больных в больничных БИТах. Я думаю, что это хорошая идея.

– Но Берман в коме совсем недолго. Почему его так быстро туда перевели?

– Фактор времени менее важен, чем стабильность состояния. Я думаю, дело с ним будет тянуться очень долго, и, по-моему, его состояние очень стабильно, не так, как у твоей подруги Гринли. Боже, она просто заноза у меня в заднице. Все осложнения, какие известны, у нее есть.

Сьюзен вновь подумала об эмоциональном отчуждении врача от больных. Ей было трудно понять, как Беллоуз мог так безразлично говорить о трагедии Нэнси Гринли.

– Если бы ее состояние было стабильно, – продолжил Беллоуз, – или была бы хотя бы тенденция к этому, я бы моментально перевел ее в Институт Джефферсона. Ее случай требует огромных затрат времени, и никакой награды. В действительности, мне от нее не будет ничего хорошего. Если она у меня останется живой, пока меня не переведут в другое отделение, то я хотя бы профессионально не пострадаю. Это похоже на то, как все наши президенты относились к Вьетнаму. Они не могли выиграть эту войну, но и проигрывать Вьетнам тоже не хотели. Выгоды не было никакой, а убытков – масса.

Они подошли к главному лифту, и Беллоуз нажал кнопку лифта "Вверх".

– О чем я говорил? – Беллоуз озабоченно почесал голову.

– Ты говорил о Бермане и БИТе.

– О да. Хорошо, я полагаю, он в стабильном состоянии, – Беллоуз посмотрел на часы на руке, затем, выругавшись, на закрытые двери лифта. – Чертовы лифты. Сьюзен, я не из тех, кто любит давать советы, но сам ничем другим помочь не могу. Если ты считаешь, что должна, то сходи к Старку, но помни, ты поставишь меня в очень неудобное положение, поэтому действуй по обстановке. А после встречи со Старком лучше брось свой крестовый поход. Это будет концом твоей карьеры еще до того, как она начнется.

– Ты беспокоишься о моей карьере или о своей?

– И о той, и о той, – сказал Беллоуз, пропуская выходящих из лифта пассажиров.

– Ты по крайней мере честен.

Беллоуз зашел в лифт и махнул Сьюзен рукой, говоря ей что-то про половину восьмого. Сьюзен предположила, что он говорил про их запланированный обед. Ее часы в это время показывали одиннадцать сорок пять.

Вторник, 24 февраля
11 часов 45 минут

Беллоуз смотрел вверх на лифтовой указатель этажей. Для этого ему пришлось сильно закинуть голову, так как указатель располагался прямо над ним. Он прекрасно понимал, что нужно торопиться, чтобы успеть на операцию. Беллоуз должен был оперировать шестидесятидвухлетнего мужчину по поводу геморроя. Это была для него не самая захватывающая операция, но он любил оперировать. Оперируя, он ощущал особое чувство ответственности, которое доставлял ему скальпель в руке, и, в самом деле, ему было все равно, где работать – на руке, на желудке, ротовой полости или анальном отверстии.

Беллоуз помнил о том, что вечером у него встреча со Сьюзен, и ощущал приятное предвкушение. Все произойдет естественно и непосредственно. Они ведь могут разговаривать на тысячи разных тем. Ну а в физическом смысле? Тут Беллоуз не знал, чего ему ждать. Он не представлял, как ему удастся обойти те товарищеские отношения, которые между ними установились. Сам Беллоуз чувствовал сильное физическое влечение к Сьюзен, и это начинало беспокоить его. По многим причинам секс для Беллоуз означал агрессию, а он совершенно не хотел проявлять никакой агрессии по отношению к Сьюзен.

Беллоуз представил себе, как он целует Сьюзен, и улыбка непроизвольно расползлась по его лицу. Это заставило его вспомнить те жуткие времена подросткового возраста, когда он болтал со своей прыщавой подружкой, провожая ее до крыльца дома. Тогда он вдруг поцеловал ее, старательно и сентиментально. Затем отступил на шаг назад, чтобы посмотреть, что получилось – надеясь на взаимность и отчаянно боясь насмешки. И он не переставал поражаться, что его поцелуй был принят благосклонно, так как не представлял себе, почему это сделал.

Перспектива увидеть Сьюзен в неофициальной обстановке напомнила Беллоузу и те времена его юности, когда он только начинал встречаться с девушками, так как ощущал внутреннюю тягу к физическим контактам. Сьюзен была очень привлекательной, но она собиралась стать врачом. Так же как и он сам. Поэтому его главный козырь – профессия – не производил на нее впечатления. А большинство девушек очень впечатлялись, узнав, что он врач, хирург! И не важно, что Беллоуз прекрасно знал, что быть врачом – вовсе не означало обладать определенными специфическими преимуществами вопреки мифам, бытующим в общественном сознании. Действительно, в самом Мемориале Беллоуз знал множество примеров, когда профессия хирурга была только помехой личным отношениям. И еще одно беспокоило Беллоуза – он знал, что вид его мужских достоинств не очарует Сьюзен, ведь на занятиях ей наверняка приходилось анатомировать сей орган.

Беллоуз не сводил свои сексуальные фантазии к чисто физиологическим аспектам, а как насчет Сьюзен? С виду она выглядела вполне обнадеживающе со своей улыбкой, нежной кожей, грудью, обрисовывающейся при дыхании. Но в медицинской школе они изучали парасимпатические рефлексы, гормональные изменения, происходящие при занятиях сексом. Может быть, она знала слишком много, и это знание могло помешать. И вдруг он, даже если подвернется благоприятный случай, из-за этого окажется несостоятельным? Эти сомнения терзали Беллоуза, когда он думал о свидании со Сьюзен. К тому же, когда Беллоуз хотел забыть о больнице и работе, немудреный секс был самым отличным средством для этого. А со Сьюзен, если вообще это произойдет, секс уж точно не будет немудреным. Если произойдет. И, наконец, оставался очень неприятный вопрос о целесообразности встреч со студенткой, состоящей у него на попечении во время цикла по хирургии. Без сомнения, ему когда-нибудь придется оценивать учебные успехи Сьюзен. И встречаться с ней – значило вызывать забавное столкновение интересов.

Дверь лифта открылась на операционном этаже, и Беллоуз быстро направился к главному посту оперблока. Регистратор за столом занимался подготовкой расписания операций на завтра.

– В какой операционной я оперирую? Больной Баррон, геморрой.

Регистратор поднял глаза на спрашивающего, а потом углубился в расписание операций.

– Вы доктор Беллоуз?

– Именно.

– Хорошо, ваше участие в операции отменено.

– Отменено? Кем? – Беллоуз был поставлен в тупик.

– Доктором Чендлером. И он оставил вам сообщение, чтобы вы зашли в его кабинет, когда появитесь.

Было очень странно, что у него забрали его собственного больного. Конечно, это была прерогатива Джорджа Чендлера, раз уж он был старшим ординатором. Но так случалось чрезвычайно редко. Бывало, что Беллоуза снимали с ассистирования на одной операции, чтобы отправить на другую, или по другим организационным причинам. Но быть снятым с операции его собственного больного, который затем направлялся в Беард-5, – такое было в первый раз.

Беллоуз поблагодарил операционного регистратора, не пытаясь скрыть свое изумление и гнев. Затем повернулся и направился к Джорджу Чендлеру.

Кабинет старшего ординатора представлял собой маленький отгороженный закуток без окон в Беард-2. Именно отсюда исходили все тактические распоряжения, которые регулировали жизнь отделения хирургии день ото дня. Чендлер отвечал за составление всех расписаний работы для всех ординаторов, ночных и недельных дежурств. Он также руководил ежедневным составлением расписания операций, распределяя операционные и персонал с учетом пожеланий хирургов.

Беллоуз постучал в закрытую дверь и вошел после слабого "Войдите!". Джордж Чендлер сидел за своим столом, который почти не оставлял свободного места в крошечном кабинете. Стол был обращен к двери, и Джорджу приходилось протискиваться мимо него, чтобы попасть на свое место. Позади него стоял шкаф с папками. А перед столом стоял единственный деревянный стул. Комнатка была голой, единственным украшением стен была доска для информации. Пустая и аккуратная, комната напоминала самого Чендлера.

Старший ординатор был фигурой, успешно карабкающейся по иерархической пирамиде и уже поднявшейся над нижним миром студентов и ординаторов. И являлся как бы офицером связи между верхним миром – миром зрелых оперенных хирургов, получивших сертификаты советов по специальности, и нижним миром. И в качестве такового не принадлежал ни к одному из миров. Это для старшего ординатора было одновременно источником силы и причиной слабости и изоляции. Годы конкуренции оставили на нем свою неизгладимую печать, хотя Чендлер был еще молод по большинству стандартов, ему было тридцать три года. Он не был высок – примерно метр семьдесят два. Его волосы были небрежно расчесаны в современном стиле а-ля Цезарь. Круглое пухлое лицо давало совершенно неверное представление о его легко возбудимом характере. Во многом Чендлер напоминал маленького мальчика, которого слишком много задирали в детстве.

Беллоуз сел на деревянный стул напротив Чендлера. Разговор начался не сразу. Чендлер разглядывал карандаш в своих руках. Его локти покоились на подлокотниках кресла. Так он откинулся, когда, услышав стук Беллоуза, прервал свою работу.

– Извини, что снял тебя с операции, Марк, – начал Чендлер, не поднимая глаз.

– Я смогу выжить без этого геморроя, – ответил Беллоуз, придерживаясь нейтрального тона.

Опять возникла пауза. Чендлер придвинул свое кресло и посмотрел прямо на Беллоуза. Беллоуз подумал, что Чендлер вполне сгодился бы на роль Наполеона в какой-нибудь пьеске.

– Марк, я предполагаю, ты очень серьезно относишься к хирургии здесь, в Мемориале.

– Я думаю, это справедливое предположение.

– Отзывы о тебе благоприятные. Я уже несколько раз слышал твое имя в связи с возможным назначением старшим ординатором. Поэтому я и хотел поговорить с тобой. Мне недавно позвонил Гаррис, он был совершенно вне себя. Он еле мог говорить. По-видимому, один из твоих студентов поднимает шум вокруг этих случаев комы, и это заставляет Гарриса лезть на стенку. Сейчас я не знаю, что и подумать, но он предполагает, что ты можешь стоять за спиной этого студента и помогать ему.

– Ей.

– Хм, ей. Я не вижу разницы.

– Ну, разница может быть. Так получилось, что она умеет очень хорошо сопоставлять факты. Что же до моей роли во всем этом, то это большой жирный ноль! Во всяком случае, я все время старался отговорить ее заниматься этим делом.

– Я не собираюсь препираться с тобой, Марк. Все, что мне бы хотелось, это предупредить тебя о последствиях ситуации. Мне бы не хотелось, чтобы ты подвергал риску свои шансы на старшинство из-за возни какого-то студента.

Марк посмотрел на Чендлера и поинтересовался про себя, что бы тот сказал, если бы узнал, что Беллоуз собирается встретиться со Сьюзен сегодня вечером.

– Я не знаю, сказал ли Гаррис что-нибудь Старку об этом, Марк, и я могу уверить тебя, что ничего не скажу, если это все не выльется в ситуацию, когда мне придется защищать уже самого себя. Я хочу повторить, что Гаррис очень зол, и тебе лучше повлиять на своего студента и сказать ему…

– Ей!

– Ладно, ей, чтобы она поискала себе что-нибудь интересное в другом месте. В конце концов, здесь уже есть десять человек, которые занимаются этой проблемой. В действительности, большинство народа в отделении Гарриса ничем другим и не занимается, кроме этой анестезиологической катастрофы.

– Я попробую сказать ей еще раз, но это не так просто, как может показаться. Это довольно умная девушка, с очень продуктивным воображением, – Беллоуз подумал, почему он принялся расписывать воображение Сьюзен. – Она занялась этим делом, потому что первые два пациента, с которыми ей довелось столкнуться, оказались жертвами комы.

– Ладно, я тебя предупредил. Все, что она сделает, отразится на тебе, особенно если обнаружится, что ты ей хоть как-нибудь помогаешь. Но это только один повод, по которому я хотел поговорить с тобой. Есть и другая проблема, может, еще серьезнее. Скажи мне, Марк, какой у тебя номер личного шкафчика в ординаторской?

– Восьмой.

– А триста тридцать восьмой?

– Это было временно. Я использовал его примерно одну неделю, пока мой восьмой не освободился.

– А почему ты не остался в триста тридцать восьмом?

– Я думаю, он принадлежит кому-нибудь другому, и я использовал его, пока у меня не появился свой собственный.

– Ты знаешь шифр у триста тридцать восьмого шкафчика?

– Может, если напрягусь, то вспомню. Почему ты спрашиваешь?

– Доктор Коули обнаружил нечто очень странное. Он заявил, что триста тридцать восьмой шкафчик волшебным образом открылся, когда он переодевался, и там обнаружилась чертова прорва лекарств. Мы проверили это, оказалось – правда. Там все лекарства, которые ты можешь представить, и даже наркотики. А в списке владельцев шкафчиков я нашел твою фамилию против триста тридцать восьмого, а не восьмого.

– А кто против восьмого?

– Доктор Истман.

– Он же не оперирует годами.

– Это правда. Скажи, Марк, кто дал тебе номер восемь? Вальтерс?

– Ну да. Вальтерс сначала сказал, чтобы я использовал триста тридцать восьмой, а потом дал мне номер восемь.

– О'кей, никому не говори об этом, особенно Вальтерсу. Обнаружение такого тайника с препаратами – очень серьезная штука, особенно если учесть, какой учет надо пройти, чтобы получить наркотики. Из-за того, что ты стоишь в этом списке с триста тридцать восьмым номером, тебе, вероятно, придется проконтактировать с больничной администрацией. Они, естественно, заинтересованы в том, чтобы не выпустить эту информацию за пределы больницы, особенно потому, что грядет подтверждение сертификата больницы. Так что держи это под своей шляпой. И, Бога ради, заставь своего студента заниматься чем-нибудь, кроме осложнений анестезии.

Беллоуз вышел из кабинета Чендлера со странным чувством. Он совершенно не удивился, услышав, что его связывают с деятельностью Сьюзен. Он этого боялся заранее. Но новость о тайнике с лекарствами, найденном в шкафчике, которым он пользовался, была совсем другим коленкором. Он вызвал в воображении образ Вальтерса, слоняющегося вокруг оперблока. И спросил себя, зачем кому-то понадобилось прятать лекарства. По ассоциации он вспомнил слова, которые употребила Сьюзен – сверхъестественный и зловещий. Беллоуз подумал: "Интересно, а какие лекарства были спрятаны в шкафчике?" И еще он подумал, скажет ли он Сьюзен об этом открытии.