Текст книги "Девятьсот страниц из жизни полковника Каганского. Книга 2. Испытания на выносливость"

– Скорость держать по моей машине и не отставать! – механик водитель Володя Пономаренко выжимал с машины всё, что мог, однако крутые подъёмы и такие же спуски, занесённые снегом, вынуждали переходить на низшие передачи, в результате чего снижалась средняя скорость и расходовалось время. Но мы все же, почти на пределе уложились в хорошую оценку. Начальник отдела Боевой подготовки Армии полковник Горохов остался доволен проведенным занятием и его оценкой, а после нас водила танки четвертая рота второго батальона. Командир этой роты капитан Матвиенко не рискнул идти по новому маршруту и пошёл старым, в результате чего, едва вытянул на удовлетворительно. А на следующий день водила танки третья рота первого батальона. Её командир капитан Завьялов решил повторить мой маршрут. Я подсказал ему, чтобы он при преодолении этих двух заболоченных участках снижал скорость до минимума и не делал на них крутых поворотов, однако Завьялов, как наиболее опытный командир отверг мои подсказки, заявив:

– Я сам с усами, а морозец нам в помощь, как-нибудь проскочим без подсказок, ещё сопливых! – в напутствие я пожелал ему:

– Удачи и не распускать соплей в противном случае! – результат у него получился плачевный. На исходную пришли только пять из десяти танков. Остальные застряли, провалившись в болото и ожидали эвакуации тягачами с полиспастами и лебёдками с двухсотметровыми тросами. Не злорадствуя в ответ на его «Сопливых», я все же куснул его, напомнив о не распускании соплей в случае неудачи. Приехал командир полка, узнав об эпопеи Завьялова, однако, увидев меня, несмотря на то, что полковник Горохов хвалил роту и её командира, Осипенко подозвал меня и злым тоном спросил:

– Что опять самоуправничаешь, кто разрешил водить по новому маршруту? – не зная, что ему ответить, все-таки промычал:

– Так, товарищ полковник, запрета же на этот маршрут не в дивизии и не в полку не было, поэтому я и решился! – побагровев и округлив глаза, командир рявкнул:

– Прекратить разговоры! – на что я опять промычал:

– Так я их и не начинал! Вы же сами меня спросили! – сверкая глазами, командир уставился на меня и свистящим шёпотом произнёс:

– Вы, что не понимаете, что из-за вашего самоуправства утонуло в болоте пять танков Завьялова!

– Товарищ полковник! – взмолился я. – Я же Завьялова туда не толкал и даже советовал ему, как избежать проблем! – полковник посмотрел на меня с интересом и удивлением:

– Нука-нука повтори, что ты сказал? – я повторил и разъяснил почему я так говорил, опираясь на опыт преодоления этих участков моей ротой.

– Так-так! – сказал полковник. И дал команду своему водителю вызвать сюда к нему Завьялова. Прибежавший Завьялов доложил о прибытии, а Осипенко бесстрастно, глядя на него проговорил:

– Ну-ка, товарищ капитан, расскажите, как старший лейтенант Каганский уговорил вас следовать новым маршрутом? – красный, как рак Завьялов, не зная куда деть свои глаза, переминался с ноги на ногу, и что-то пытался сморозить членораздельное, понимая, что он окончательно заврался, бормотал какие-то извинения и повторял:

– Виноват, виноват, больше не повторится!

– А куда уж больше! – рычал полковник, – Пять танков затопить грязью при таком-то опыте, как у вас нужно уметь! Ведь все офицеры, узнавшие о происшествии, будут смеяться и думать о вас так, как раньше не думали! – затем полковник махнул рукой, сел в машину, и не сказав нам ни слова уехал. Оставив Завьялова и меня один на один. Первым молчание нарушил Завьялов, сказав:

– Боря, извини! Ты же понимаешь моё положение, хотелось хоть, как-то отвести часть своей вины, переложив её на тебя, ты же молодой и здоровый, с тебя не убудет! Максимум тебе будет выволочка, а ведь мне может грозить, как снятие с должности, так и увольнение в запас!

– Геннадий Петрович, от кого угодно, но только не от вас я мог ожидать такой подлости! Вашей неудачи я не радуюсь и всей душой вам сочувствую, а в качестве взаимопомощи по эвакуации танков пришлю вам своего зам потеха с «Лукой», на котором есть и полиспасты и анкера и двухсотметровая танковая лебёдка! – мой Николай Михайлович мастер эвакуации танков вытащил все утопленные и уже вмёрзшиеся в болото машины из-за глупой самоуверенности капитана Завьялова. Николай Михайлович вытаскивал эти танки целую неделю днем и ночью, боясь, что они вмерзнут в болото и их не вытащить до весны. Благодаря ему, Завьялову удалось удержаться на должности и получить на всё-про всё служебное несоответствие. В то время такие преступные промахи расценивались в уголовном порядке, и все зависело же, конечно от командира полка. После этого случая у нас офицеров, резко изменилось мнение о своём командире, который сумел отстоять своего подчиненного и не позволил его уволить. А то, что командир был жесток, порой нам шло на пользу и не позволяло расхолаживаться, распускаться и делать всё спустя рукава.

Командир третьего батальона майор Кравченко, учившийся заочно в академии БТВ поехал в Москву на заключительную сессию. За себя он оставил по настоянию начальника политотдела дивизии своего замполита майора Хорошева, который прибыл недавно к нам из Ордруфской дивизии. Это был внешне доступный, словоохотливый и доброжелательный человек с честолюбивыми замашками и привычками. В то время была мода командирами ставить политработников, поэтому и настоял начальник политотдела на назначение Хорошева исполняющим обязанности командира батальона с прицелом, что оканчивающий академию Кравченко сразу же пойдет на повышение и должность уже ему уготована, а Хорошев станет комбатом. Мы сразу же почувствовали разницу управления нами между комбатом и замполитом. Кроме всего прочего Хорошев не был танкистом и в танковых войсках, он служил всего последних два года, познав специфику танкистов по верхам, но с высоты своего положения, он считал себя, не познавшего даже азов, корифеем и не стеснялся отдавать приказы и распоряжения, которые не вязались с танковыми постулатами даже в повседневной жизни. Смеясь в душе над возомнившим себя командиром знатоком человеческих душ и танкового дела, мы командиры рот, взводов и зам потехи отвечали:

– Есть! – или, – Слушаюсь! – выполняли эти приказы и распоряжении, делали всё по-своему и как надо. А так-как у нас всё получалось, то Хорошев всё больше и больше уверовал в своих способностях и возможностях, погрязая в нарушениях уставов, руководящих документов и инструкций. Пытаясь удержать его рвение к своеволию, мы, ротные командиры и начальник штаба батальона, стараясь не ущемить его распаляющиеся командирское честолюбие часто удерживали его от неблагоразумных поступков, а он, не понимая этого злился на нас, требуя выполнения своих необдуманных приказов и распоряжений. Так-как батальон был укомплектован грамотным и работоспособным офицерским составом, то дела в батальоне шли хорошо, независимо от дурости и неопытности Хорошева. Поэтому, он, Хорошев числился в полку, как один из лучших комбатов и ему доверял командир полка, глубоко не вникая в его авантюризм и бездумные распоряжения.

В очередной раз к нам пришло расписание о предоставлении полку на две недели участка форсирования реки Эльба. До этого оставалось всего полторы недели и несмотря на то, что мы готовили личный состав к этим мероприятиям недоделок, было ещё много. Зная, что перед форсированием штаб полка затребует отчётные документы о проведении необходимых занятий и тренировок, мы подбивали бабки, проводя дополнительные занятия и тренировки с личным составом по тем или иным причинам, не присутствующих ранее на занятиях. У меня в роте таких не было, и когда Хорошев спросил меня о готовности личного состава к форсированию по дну реки, я доложил, что у меня всё готово.

– Принесите свои отчётные документы! – я ему принёс сводные ведомости, в которых были отмечены проведённые занятия, тренировки и выставлены каждому обучаемому оценки, а также подписи за каждую тренировку. Понимая, что, Хорошев, листая в тетради ведомости, конечно же не бельмеса не понимает в них, я в душе смеялся над ним, а в конце рассмеялся в голос, когда он заявил: – Мне непонятно зачем здесь оценки и подписи обучаемых? Здесь должны быть ваша подпись и подписи командиров взводов, проводивших занятия! И ваш смех здесь не уместен! – от смеха, я остановиться не мог и также, смеясь стал объяснять ему:

– Товарищ майор, эти оценки и подписи в ведомостях придумал не я! Порядок отчетности по подготовке к подводному вождению установлен приказом Министра Обороны и Директивой Главнокомандующего Группы Советских Войск в Германии! И если вы можете, то отмените их, а я по-другому делать не буду и уже имею опыт представления роты на подводные вождения в общей сложности семнадцать раз! – Хорошев распалился и верещал:

– Я заставлю вас выполнять мои приказы! – я ему спокойно отвечал:

– Зачем меня заставлять? Если я выполняю все ваши приказы и распоряжения!

– Вы выполняете их не точно, внося в них всегда, что-то своё, о котором я не говорил ни слова!

– Так, товарищ майор, если я вношу какие-то изменения, то только в вашу пользу, вот как сейчас, удерживая вас в принуждении меня не исполнять приказ Министра Обороны и Главнокомандующего! Я же их нарушить не могу, при любом принуждении, я не готов отвечать за это в Уголовном порядке, и по Уставу, если вы не прекратите свои принуждения, я вынужден буду обратиться к командиру полка! – от неожиданности, верещавший до этого Хорошев умолк, как карась на берегу молча открывал и закрывал свой рот, по-видимому сообразил, что зарвался и переступил запретную черту. Немного помолчав продолжил:

– А я не знал, что Каганский может жаловаться на своих начальников!

– Я не жалуюсь и не жаловался, а предупредил вас, что в случае принуждения меня к нарушению приказов старших начальников, буду докладывать командиру полка! И это не жалоба, это уставное обращение!

– Всё, на сегодня хватит, но учтите, что если я останусь командиром батальона, служить вместе мы не будем и для этого я постараюсь!

– Спасибо! – ответил я, – Мне тоже не очень лестно иметь командира не имеющего понятия в танковом деле! – сказал я и вышел. Слыша за дверью:

– Вернитесь! – и ещё что-то. В понедельник на общем построении полка Хорошев получил какие-то указания. Выйдя на средину строя батальона, он чтобы слышал весь личный состав объявил:

– Сегодня последний день подготовки к форсированию! – и задал вопрос командирам рот:

– У кого в роте есть экипажи, не водившие танки с трубой лаз?

– У меня один! – ответил я. Командир восьмой роты капитан Кострыгин ответил:

– У меня нет таких! – командир девятой роты ответил:

– У меня два! – Хорошев объявил:

– Сегодня в бассейне водит с трубой лаз отдельный танковый батальон дивизии и с его командиром майором Очкасовым! Я договорился, что он пропустит наши экипажи! – не сдержавшись, я задал Хорошеву вопрос:

– А зачем пропускать экипажи учебных машин, если они по приказу Министра Обороны при форсировании водных преград под воду не идут и с ними в обязательном порядке проводятся занятия силами дивизии по форсированию реки на паромах и наплавных мостах? – не моргнув глазом, Хорошев ответил:

– Это приказ командира полка, выполняйте! – по прибытию в роту, я вызвал экипаж учебной машины во главе с её командиром страшим сержантом Родиным, механиком водителем был у него Кичкин Коля, я распорядился старшине выдать экипажу их изолирующие противогазы, проинструктировал и отправил экипаж в бассейн к майору Очкасову, который вчера получил у меня ключи от бассейна и был лично мною на месте проинструктирован с показом, как управлять оборудованием бассейна при экстренном спуске из него воды и, как закрепить тягач, предназначенный для аварийного вытаскивания танка из бассейна.

Экипаж ушёл, а я убыл на огневой городок проводить танкострелковую тренировку. Буквально через 40 минут прибежал ко мне старший сержант Родин и в голос, рыдая заявил:

– Кичкин утонул! – я сразу побежал к бассейну. Там было уже всё остановлено и с бассейна вода спущена и в разворотном круге на носилках лежал Кичкин. Подъехала полковая санитарная машина и увезла его в госпиталь для определения причины гибели. Я стал расспрашивать Родина:

– Как это могло произойти? – не отошедший от случившегося, Родин, заикаясь и, сбиваясь с мысли обрисовал такую картину:

– Всё шло нормально, при входе танка в воду, я спросил Кичкина, как у тебя дела? Кичкин ответил:

– Нормально, только вот что-то рукоятка жалюзи, по-моему, не докрыта! – Так возьми её и прикрой! а через несколько секунд он сказал:

– В танк хлынула вода! – я дал команду:

– Одеть и запустить противогазы! – к этому времени вода уже дошла по горло наводчика, а затем накрыла всех. Я выпустил в трубу лаз, заряжающего и наводчика и стал ждать Кичкина, но он не появлялся, тогда я опустил сидение наводчика, пробрался к отделению управления. Кичкин без противогаза на лице, сидел на сидении и не подавал признаков жизни. Откинув его спинку, я вытащил его к трубе, вода к этому времени начала убывать, возле трубы лаза можно было дышать без противогаза, я держал Кичкина, чтобы он мог дышать. В это время сняли трубу лаз, приняли у меня из рук Кичкина, и я побежал к вам! – прибывший к месту происшествия, майор из особого отдела и подполковник из прокуратуры распорядились: «До окончания расследования танк оставить на месте, ключи от бассейна забрали, переписав по-фамильно всех участников и видевших происшествие. Пытаясь разобраться в случившемся, я сел на место механика водителя и обратил внимание, что действительно рукоятка жалюзи при их полностью закрытом положении не доходит до своего упора. Сопоставив рассказ о случившимся, я сразу понял, что произошло. Это случилось именно тогда, когда крышка жалюзи ОПВТ ещё была непокрыта водой, а Кичкин получил команду поставить её на место по-видимому толканул её вперед, а так-как она не толкалась дальше, он как обычно в таких случаях при движении посуху рванул её на себя, чтобы с размаху поставить на место, а рванув её на себя, он открыл крышку ОПВТ, и это произошло, как раз в момент, когда вода ещё не покрыла жалюзи. Если бы ещё танк прошёл хотя бы метр, то покрывшая крышку вода не дала бы ей открыться, а так случилось то что случилось. Из госпиталя получили сообщение: «Кичкин не утонул, а погиб от разрыва сердца», но от этого было не легче. Сразу же началось разбирательство случившегося чрезвычайного происшествия, здесь же на территории бассейна работники прокуратуры и Особого отдела терзали майора Очкасова, взявшегося пропускать экипажи не своей части. Пока ещё до меня не дошла очередь, я пошёл в роту и только, перешагнув через калитку ворот повстречался с майором Хорошевым, который испуганным голосом сказал:

– Борис, стой! Где прокуратура? – я ответил:

– Прокуратура и особисты работают на территории бассейна и терзают вашего друга Очкасова!

– А тебя уже пытали? – спросил он.

– Пока нет! Сказали, чтобы я шёл в роту и приготовил все отчётные документы по допуску личного состава к форсированию по дну.

– Борис, выручай, не говори им, что я приказывал тебе отправить экипаж к Очкасову! Возьми всё на себя, ты молодой, здоровый у тебя всё впереди, а у меня, если не получу очередную должность, через два года предстоит увольнение в запас, а мои дети учатся в Москве, жена живет в Горьком, сын отбывает срок в колонии и без моего содержания моя семья покатится вниз! – слушая всё это, меня охватила к нему жалость и недоумение, как мог этот человек, у которого своя личная жизнь сложилась не совсем ладно корчить из себя волевого командира, не имея на то никаких оснований.

– Ладно! – сказал я, – Попробую, если удастся!

В роту пришли работники прокуратуры и тут же потребовали отчётные документы, на все документы у них был перечень и, как только подполковник называл документ, я тут же подавал ему его. Он в них ставил галочки и что-то записывал в свою тетрадь. По окончании проверки документов, он сказал:

– С документами у тебя, командир, всё в порядке! И никакого криминала не просматривается. А теперь скажи, зачем ты отправил экипаж водить танк под водой под руководством офицера другой части? Какие на то у тебя были основания?

– Не было у меня никаких оснований кроме, как желания иметь все экипажи готовыми к форсированию водных преград по дну!

– Так это же учебный экипаж, которому по директиве положено преодолевать водные преграды по мостам или на паромах!

– Чёрт попутал! – ответил я.

– Это попутание, командир, может тебе очень дорого стоить, ведь отвечать придётся не в дисциплинарном порядке, а в уголовном! – на этом встреча с работниками прокуратуры сегодня была закончена. Но не успели уйти прокуроры, появились работники Особого отдела, которые стали задавать точно такие же вопросы после, которых заставили все мои ответы на их вопросы написать на стандартных листах, поставив на каждую мою подпись. Как только ушли особисты приехал из госпиталя врач и объявил:

– Завтра надо покойника увезти на захоронение на Групповое кладбище, до которого 120 километров, от госпиталя для перевозки выделяется специальная машина, а от комендатуры автобус под оркестр, и надо занарядить машину от полка для перевозки личного состава, которым положено отдать воинские почести! – телеграммой от имени командира полка сообщили отцу, участнику Великой Отечественной войны, танкисту инвалиду первой группы о гибели его сына при исполнении служебного долга и предложили прибыть на похороны за счет Воинской части, однако военкомат сразу же сообщил, что отец Кичкина, Кичкин Иван Федорович прибыть на похороны не может по состоянию здоровья. На следующий день, забрав весь второй взвод роты и ещё несколько друзей Николая из других взводов убыли к захоронению. Военное кладбище было огромным, выставленные надмогильные обелиски в форме квадратных камней покрывали поле рядами, выставленными так, что откуда бы ты не смотрел, всё равно видел эти ряды вдоль, поперек и по диагонали. Могилка была уже выкопана, тут же стоял над могилой обелиск точно такой, как все остальные со звёздочкой, с красиво выгравированной надписью: Кичкин Николай Иванович, 1941—1960, число и месяц. Сняли гроб с машины, поставили его на полотенце. Я произнес речь. Выступили ещё его товарищи. Закрыли гроб, заколотили его, опустили в могилу и засыпали землёй. Сделали троекратный залп из автоматов и под звуки оркестра прошли торжественным маршем у его могилы, отдавая последние почести. Кладбищенские работники, пока садились мы в машины уже заливали разведённый цемент и устанавливали обелиск. Непривычные, хоть и красивая обстановка действовала на психику всех угнетающе. Ехали в гарнизон все молча, не разговаривая и не смотря друг другу в глаза. Многие впервые в жизни столкнулись с потерей близкого человека, и поэтому переживали случившееся, осознавая, что это просто и даже буднично, что жизнь каждого человека хрупка и зависима от множества факторов, которые трудно предусмотреть.

Прибыв в гарнизон, сдал машины в госпиталь и комендатуру, полковую машину загнал в парк и сдал дежурному по парку. Придя в роту узнал, что завтра утром к девяти часам меня вызывают в Особый отдел дивизии. Утром прибыл туда. Начальник особого отдела усадил меня за стол, сам сел напротив меня, достал моё личное дело и довольно увесистую папку, на которой было написано: «Дело о нарушении приказа Министра Обороны о порядке подготовки личного состава к форсированию водных преград по дну реки танками. Он положил руку на это «Дело» и сказал:

– Видишь сколько мы накопали? – я ответил:

– Вижу!

– Ну-ка повтори, что ты вчера говорил о причинах отправки экипажа на вождение под водой с трубой лаз! – я заучено повторил вчерашнюю свою версию. Подполковник нахмурился и сказал:

– Ну-ка, Борис, посмотри мне в глаза, ведь ты же бесстыже врёшь, даже не понимая к чему может привести тебя твоя ложь! – достав несколько листов из «Дела» один из них протянул мне.

– Читай вслух! – сказал он. На листе было написано: «Объяснительная дана начальнику Особого отдела, капитаном Василенко В. В. о том, что я лично слышал приказ исполняющего обязанности командира батальона майора Хорошева старшему лейтенанту Каганскому, немедленно отправить экипаж для вождения с трубой лаз к майору Очкасову. Старший лейтенант Каганский напоминал Хорошеву, что учебные экипажи не водят под водой, а с ними должны проводиться занятия по преодолению водных преград по наплавным мостам и паромам. Хорошев ответил ему „Выполняйте, это приказ командира полка!“ В конце стояла подпись Василенко, дата и время». Начальник отдела молча протянул мне второй лист, на котором была написана вторая объяснительная записка, написанная рукой командира восьмой роты капитана Кострыгина. Содержание её было почти дословно таким, как и предыдущее.

– Ну, как? – спросил начальник Особого отдела: – Звучит? – и протянул мне третий лист. Это была объяснительная от моего старшины роты Тихонова Лёни, и только я её прочитал, начальник протянул мне ещё одну объяснительную, написанную моим зампотехом роты Николаем Михайловичем Губаревым. После прочтения вслух и этой объяснительной, начальник вынул из дела ещё несколько листов и спросил:

– Ну, что будем читать или преступим к делу? – конечно же я не знал куда девать глаза, но по-видимому начальник отдела понял моё состояние и протянул мне ещё один лист:

– На читай, можешь про себя! – это была объяснительная самого Хорошева. По-видимому, уже разоблачённого во всех грехах в том числе и в склонении меня взять на себя его вину. Прочитав эту объяснительную, я сидел и переживал, столкнувшись с прозой и изнанкой жизни.

– Так, что, Борис, будем продолжать врать или займёмся делом? На бумагу сиди и пиши, как всё было! У меня есть свои дела и приду я через полчаса! – огорошенный происходящим почему-то не писалось, и я кратко изложил всё на половине стандартного листа. Пришедший через полчаса начальник отдела прочитал и задал единственный вопрос:

– Ну, что полегчало, когда сбросил с себя мешок брехни? – я кивнул головой:

– Полегчало! – вернувшись в роту, тотчас меня вызвал замполит полка и стал проводить со мной воспитательную работу из которой я не понял, что от меня требуется. Одно понял, что ведь сегодня вечером состоится полковое партийное собрание, на котором меня предлагают исключить из партии, но моё исключение не состоялось. После полудня в полк приехал командующий 8ой Гвардейской Армии генерал лейтенант Шавров и вызвал меня к себе. Идя к нему, я многое передумал, но зайдя и доложившись, почувствовал себя из-за простого обращения ко мне командующего просто и не скованно. Поздоровавшись со мной за руку, командующий спросил:

– Ну, что, командир, ты сам разобрался, что так свершилось?

– Разобрался! – ответил я.

– Тогда расскажи свою версию! – и я ему изложил всё о злосчастной рукоятке и привычке механиков закрывать её. По-видимому, командующий был настоящим танкистом потому, что сразу понял, о чем я говорю и объясняю.

– Ты, командир, наверное, прав больше всех! А почему же эта версия не рассматривается следователями прокуратуры?

– Товарищ командующий, они со мной свои дела ещё не завершили и по-видимому завтра они будут работать со мной, а сегодня со мной будет работать партийное собрание!

– Понятно! Скажи мне, после этого случая ты будешь бояться форсировать реки под водой со своим подразделением?

– Нет, товарищ командующий, бояться я не буду, а вот готовить машины буду ещё тщательнее!

– Добро! – сказал командующий, – Иди работай и служи, как служил! Пусть этот случай послужит тебе уроком и помни, что в этом случае ты тоже виноват тем, что послушал взорвавшегося и лживого офицера, не обратившись к командиру полка потому, что командир полка, Хорошеву и другим комбатам такого приказа не отдавал!

Долго переживал я случившееся, переписывался с отцом Николая до 1965 года, но потом внезапно связь оборвалась и мне пришло письмо обратно с надписью: «Адресат не найден», по-видимому Иван Фёдорович Кичкин покинул этот мир.

Хорошева судили судом офицерской чести. Перевели в другое Соединение и назначили на ниже стоящую должность из замполита танкового батальона стал замполитом, какой-то отдельной комендантской роты. Мои беды не затрагивали общее течение армейской жизни. Всё шло своим чередом, преобладающая часть времени проходила в служебных делах, как правило на полигонах и других учебных полях в отрыве от семьи. Прибывая домой, я как в фильме видел на глазах вырастающую дочь, которая не заметно для меня встала на ножки, начала ходить, а в следующий приезд, она уже говорила мама и смотрела на меня «Букой», потому сто очень редко видела меня дома.

Международная обстановка и обстановка в Германии все время накалялась всякого рода соглашение не выполнялись, а угрозы Хрущёва подписать мирный договор с ГДР возбуждали Запад и накаляли обстановку. В результате этого в войсках регулярно проводились учебные тревоги с выходом в районы боевого предназначения и без них. Сначала периодически, а потом регулярно вводилась повышенная боевая готовность, при которой всем военнослужащим запрещалось покидать военные городки даже на очень короткие сроки, а по ночам очень часто всем офицерам предписывалась ночевать в подразделениях на случай подъёма по тревоге. Но несмотря на все это боевая подготовка подразделений проводилась строго по расписаниям на выделенных объектах и полях. Контрольные проверки не давали спокойно или спустя рукава проводить боевую подготовку, особенно в этом преуспели Управление боевой подготовки Группы Войск и офицеры Управления Армии, которые в течение месяца появлялись несколько раз в полку, проверяя качество и результаты проводимых занятий тренировок и учений.

Дела в моей роте шли хорошо, мне удалось найти общий язык с командирами взводов, которые привыкли к моей постоянной требовательности и контролю. С командирами боевых машин также удалось установить деловой контакт, в результате того, что постоянно с ними занимался, поручал проводить занятия и требовал с них не менее чем с офицеров. В результате чего авторитет командиров танков резко повысился среди личного состава, как в экипажах, так и во всей роте, даже прибывший новый командир батальона вместо майора Кравченко, ушедшего на повышение после окончания Академии, майор Никонов, узнав, что я безраздельно доверяю своим сержантам, вначале смотрел на мою затею с недоверием. Но однажды, побывав на дивизионной директрисе по её переоборудованию с собой взял моих четырех сержантов. Прибыл оттуда, он вызвал меня, развёл руками и сказал:

– Борис Алексеевич, как тебе удаётся делать таких сержантов? Они же нисколько не хуже офицеров понимают всё с полуслова, делают всё лучше, чем я придумал, да ещё и дают предложения, как лучше сделать и выполнить задачу! Я восхищён! – говорил он.

– Спасибо, товарищ подполковник, за оценку моих подчиненных!

– Как же тебе так удается? – спросил комбат.

– А только ручками и ножками, товарищ подполковник, которые значат постоянное обучение, доверие, контроль и подведение итогов! А это дается не просто, это отнимает время и нервы. Зато результаты, как видите ощутимы и осязаемы!

– Спасибо! – ответил комбат. – У тебя замечательные командиры!

Близился 1961 год, в котором, я должен был замениться в Советский Союз. Но в начале февраля 61 года поступило распоряжение всех командиров взводов, рот и батальонов, подлежащих замене в этом году не заменять в связи со сложившейся международной обстановкой. Целью этого распоряжения было сохранить офицеров, знающих территорию Германии на случай боевых действий. Участились учебные тревоги, к которым уже все привыкли, и они стали обыкновенными, постоянными атрибутами нашей жизни. Мы уже примерно знали, когда будет поднимать батальоны командир полка, когда будет поднимать полк командир дивизии. Знали, что за командиром дивизии полк или всю дивизию будет поднимать командарм, а за ним через неделю или две будут поднимать полки дивизии должностные лица Главкома Группы Войск. Как правило, чем старше начальник, тем меньше ограничений давалось войскам по тревоге. Вопросы выхода частей и подразделений из военных городков в районы боевого предназначения, благодаря этим тревогам был отработан до автоматизма, части и подразделения всегда укладывались в нормативы выхода и прибытия в районы и на рубежи. А между тревогами шла постоянная боевая учёба танковые директрисы, стрельбища, учебные поля и другие учебные объекты использовались интенсивно и безостановочно. Главнокомандующий Группой Войск требовал увеличить число стрельб для всех частей и подразделений. Для этого выделялись необходимое количество штатных боеприпасов и учебные объекты Группы Войск. На армейских и групповых полигонах была разрешена стрельба в субботние дни, а когда там проводились дивизионные учения с этапами боевой стрельбы, то полигоны работали и эксплуатировались и в воскресные дни. При каждом выезде на Магдебуржский полигон подразделения убывали туда на штатных танках боевой группы, и каждый раз перед стрельбой или после неё форсировали Эльбу по дну реки. Эти форсирования стали обыденным делом, что накладывало особое беспокойство командирам рот потому, что привыкший к форсированию личный состав притуплял свою бдительность при подготовке танков к форсированию и мог упустить или допустить пропуск одной или частью операций, которые обязательны при подготовке танков.

В мае месяце после очередной стрельбы штатным снарядом необходимо было форсировать Эльбу днём, а с наступлением темноты ночью. На участок форсирования рота прибыла ранним утром сразу же после ночной стрельбы. В районе сосредоточения перед форсированием, я организовал отдых личного состава, дав ему поспать с шести до одиннадцати часов. Форсирование было назначено на шестнадцать часов так, что время на подготовку хватало с избытком. Вместе с зампотехом, мы несколько раз проверили подготовку танков и подтянули танки ближе к урезу воды, где в это время заканчивали форсировать реку последние подразделения 39 дивизии. Форсировали они Эльбу в развернутых строях роты, мы же такого способа ещё не испытывали, и понимая сложность подготовки к нему и само проведение, очень опасно и чревато плохими последствиями. Перед нами готовилась к форсированию только что, прибывшая с марша их последняя рота. Личный состав этой роты быстро установил на танки оборудование ОПВТ, замазали замазкой ЗЗКа необходимые для этого места и щели, заняли свои места в танках, и только их командиры наблюдали обстановку из своих открытых люков. По поступлению команды вперед, люки командиров, как на картине, почти одновременно захлопнулись, танки взревели и двинулись в воду. Вдруг, идущие на правом фланге два танка, пройдя метров десять или пятнадцать по воде, которые ещё не покрыла верхние ветви гусениц остановились и заглохли. Такое бывает, но нас, стоящих в двадцати метрах от этих танков поразило то, что замазка в щелях командирского люка и у заряжающего полезла внутрь. Командиру, занятому управлением семью оставшимися под водой танками не было возможности уделить внимание остановившимся. Ещё, не понимая, что произошло, мы с зампотехом в душе поняли, что произошло, что-то из рук вон выходящее, принесшее беду. По пояс в воде, мы побежали к танкам, у каждого из нас в карманах комбинезонов, согласно инструкции, находился ключ от танковых люков. Николай Михайлович побежал на правый танк, я на левый, вылезши к люку услышал свистящее шипение, и мне почему-то подумалось, что в танке взорвался воздушный или противопожарный баллон, но приложив руку к щели командирского люка, понял, что свистящий воздух не выходит из танка, а наоборот засасывается туда. Вставив ключ в гнездо замка, я провернул его, но люк не открывался. Я встал на крышу башни и стал тащить ключом люк, но бесполезно. Так продолжалось секунд двадцать, показавшейся мне целою вечностью. Продолжая тащить люк на себя, он вдруг поддался и чвакнув, открылся. Плафоны в башне были включены, командир танка сидел на своем месте, откинувшись на спинку, а его лицо и шею закрывали выпавшие из глазниц глаза и язык. Лучше бы я не открывал этот люк. Насмотревшись в детстве на человеческие раны и страдания, познавши цену жизни и смерти в Венгрии и дикости, чинимые фашистами, казалось должен был бы привыкнувшим к таким эпизодам, но ни тут-то было. Это был оглушительный удар по сознанию и осознанию той большой ответственности, которую несёт командир, готовя свой личный состав к любому мероприятию, связанному с выполнением боевых и ответственных задач. Здесь было всё просто. В эту роту недавно прибыло молодое пополнение, с ним успели провести все необходимые по перечню занятия, допускающие их к подводному форсированию, но практического занятия по установке оборудования ОПВТ по-видимому не проводилось потому, что при установке ОПВТ в обязанности заряжающего входит всего навсего сборка воздухопитающей трубы. В походном положении в этой трубе хранятся болты, гайки, шайбы, прокладки и уплотнения, а, чтобы они не высыпались из трубы, они закрываются металлическими заглушками на четырех болтах, которыми стыкуются обе половины воздухопитающей трубы, а, чтобы не попадала туда пыль между фланцем трубы и заглушки ставится резиновая прокладка. Собирая опорожненную трубу, заряжающие обнаружив лишние детали, не зная куда их деть, решили поставить вместе сочленения обеих половин трубы. Пока танки работали при открытых люках командиров, всё было нормально, а как только захлопнулись и закрылись командирские люки 36 литровый танковый двигатель, работающий на 1800 оборотах в минуту начал сосать воздух из отделений танка, которые были за герметизированы перед форсированием. Этот импровизированный 560 сильный воздушный насос за десяток секунд высосал из танка не только воздух, но и все внутренности, находящихся там экипажей. Тягачами вытащили танки из реки, и тут же моя рота пошла под воду ротной колонной с дистанцией на ширину реки, это было безопасно и командиру было удобно управлять идущими под водой танками. Однако «Мудрые» начальники требовали, не считаясь ни с чем форсировать реки в развернутом строю, который позволял сократить время на форсирование в несколько раз, но делал его значительно опаснее и трудным в управлении. После многочисленных попыток форсирования в развернутых строях приобрели опыт и остановились на выполнении его во взводных колоннах и дистанциях между машинами на ширину реки. Эльбу мы форсировали в этот день засветло, а затем ночью. А перед утром мне сообщили, что моя рота привлекается для показного занятия для офицеров танкистов дивизии по преодолении реки под водой во взводных колоннах. Быстро поставив оборудование ОПВТ стали ожидать прибытие офицеров и зампотеха дивизии. С зампотехом прибыл командир дивизии. Я ему доложил о готовности, он поздоровался с личным составом, который так гаркнул в ответ на его приветствие, что из камышей и кустов вверх взмыли чайки и цапли, создав световой и звуковой салют. Комдиву такой дружный и приветливый ответ понравился, внешне на вид суровый генерал Катышкин заулыбался, стал расспрашивать моих танкистов о житие-бытие и готовности действовать на показном занятии. Солдаты и сержанты в один голос его уверяли, что они готовы и покажут, как надо действовать, преодолевая реку во взводных колоннах. На колесных машинах прибыли офицеры танкисты из нашего полка, мотострелковых полков отдельного танкового батальона и разведроты дивизии. Построив офицеров, зампотех дивизии доложил комдиву о готовности к началу занятий. Комдив объявил цель этого занятия и требования Главнокомандующего Группы войск о сокращении времени на форсирование рек под водой, и разрешил начать занятие. Зампотех подал команду. Я подал команду роте: