Текст книги "Продаются роли!"

Сцена 9
Заседание в театре

Завлит плакала, поливая цветок. Это был гладиолус. Он рос капризно, листья сохли, и сам бутон собирался в один комок, не желая просыпаться с каждым заходом солнца, игнорируя солнечные лучи.

– Не плачьте, – нервно сказал худрук.

Леночка еще больше залилась слезами. Она смотрела в окно, и прекрасный летний зной не радовал ее – то ли окно было грязным, так как даже шедевры Леонардо да Винчи станут ничем в плохом свете и сквозь запотевшие стекла очков, то ли она была чем-то расстроена.

– Будет плакать, – повторил попытку Камчатный.

– Как же мне не плакать? – всхлипывала она. – Тимошка останется без куска хлеба, а он ведь у меня талантище. Вы же сами говорили. Ну? Разве не вы сказали, что его харизмой можно потолок в королевском дворце подпереть.

– Я, – согласился худрук.

– Не вы ли говорили, что его талантом можно… – не унималась Леночка, проливая слезы в мутном стекле над сохнущим цветком.

– Талант, талант, – вскипел Камчатка. – Но пойми, на одном таланте театр не поднять с колен. Факт. Здесь нужны глобальные перемены. Пойми.

Леночка повернулась и казалось, что сейчас бросится на Камчатного и сдерет с него шкуру. На ее лбу выступила испарина, которая осела в складках тревожного лба, тонкой струйкой скатываясь к аккуратной дуге над глазом.

– Не хочу, – крикнула она и тут же увядающим голосом, – А второго моего пожалели? Он же совсем большой.

– Он же еще не появился, – уточнил худрук.

– Но уже все слышит, – резюмировала Леночка. – В свои неполные пять месяцев у него уже есть все те органы, которые позволяют не только слышать, но и вздрагивать от всего этого.

Он налил ей в стакан воды, протянул, на что женщина вырвала у него из рук, от чего изрядная доля попала ей на платье. Остальная часть стекала по его лицу, как знак того, что она будет стоять на своем до последнего.

– Это же ради них тоже, – говорил Камчатный. В своем положении приходилось ожидать самое страшное. – Тебя-то мы оставляем.

Пантера двигалась и уже выпускала когти. Жертва тоже не превращалась в кролика.

– Решайте или я остаюсь с детьми, или ухожу совсем, – сделала она очередной шаг после слез и стакана воды.

– Ну что за ультиматум? – ухмыльнулся худрук. – Глупый и ненужный ультиматум. Фу на него.

Он подошел вплотную к ней и хотел было взять за руки, уже взял за кисть правой, потянулся за левой, но та вырвала и провела своим роскошным маникюром по его щеке, оставив заметную борозду.

– Как вы так и я, – сурово произнесла она, хотя краешек левого глаза моргнул, показывая что совесть проснулась, но оставалась лежать, потягиваясь, на кровати.

– Да что ты делаешь? – вскрикнул Камчатка. – Больно же. Черт. Теперь след останется. Это не по правилам.

В дверь стали заходить актеры, актрисы, технические службы, разговаривая на ходу, задерживаясь на входе, терроризируя не видевших вопросом «для чего собрали?». Они присели на специально поставленные по этому случаю стулья и замерли, наблюдая за сценой, которая продолжалась, невзирая на вошедшие кадры.

Леночка заплакала, заливая бедный гладиолус, который торчал на поверхности черной воды.

– Что же в два ручья-то, – сказала пышная дама, актриса. – Цветок бы пожалели.

– Меня кто пожалеет, – произнесла завлит и села за стол и пропала, так как выстроенные небоскребы из прочитанных пьес высились на столе, один из высоток – хорошие, вторые – посредственные, третий – нечто среднее. Об еще одной высотке с отличным материалом можно было только мечтать.

Иван резко вошел, отворив дверь ногой, как будто у него в руках было по тяжелой гире, оценил обстановку, подошел к Леночке, сломал гору посредственности, и поцеловал ее.

– Так поступают бравые парни, когда видят слезы, – аргументировал он свой поступок.

– Да, – замлела девушка. Она вытерла слезы, сделала еще один всхлип, недоуменно поглядывая то на него, то на растерянных зевак, которые ориентировались исключительно по стенду с расписанием, где часто делали помарки и были уже уверены, что это очередная ошибка завтруппы, которая была к свои семидесяти двум годам уверенная склерозница.

– Чтоб ни-ни, – пригрозил Иван. – Договорились?

– Да, – согласилась она. Она смотрела на него, как на президента, который первый день на службе и пытается поставить себя в этом обществе, указав всем свое место, что у него неплохо получалось.

У Ивана было приподнятое настроение. Круг починят и на первое заседание пришли все.

Народ подобрался самый разный. Хорошо знакомые бухгалтера сидели рядом, как двухголовая дракониха в одинаковых пунцовых платьях, чувствуя себя нормально. Знакомый пиджак бросился в глаза. Покоящееся тело при выходе из кабинета… Администратор Оклахома. Вот и увидел его строгие глаза, дергающиеся губы. И этому человеку доверяется все финансирование. И ряд лиц в исключительно неделовых костюмах – полные, худые, рябые, грустные, веселые, спящие, храпящие, уставившиеся в одну точку в количестве двенадцати человек занимали пространство кабинета.

Иван вспомнил слова своего бывшего актера, который во время очередного банкета по случаю премьеры сказал ему такую вещь, уже после третьего стакана с шипучей газировкой о том, что надо больше доверять актерам. Сейчас он смотрел на эти лица и понимал, что этого здесь делать не обязательно. Он может их любить, боготворить игру, но при воплощении его идеи они, наверное, увы, не сыграют никакой роли. Разве что…не знаю, согласятся ли.

– Ну что, товарищи, – начал мистер Ван, и расстегнул пиджак, в котором ему хоть и было душно, но он не собирался его снимать. – Начну с простого. Время нынче непростое.

Получилась оказия, от чего он поперхнулся воздухом, как бывает, спотыкаются о пустое место и глотают не в то горло. Ему стало неловко, но появившееся в проеме двери лицо спасло положение. Весь интерес переметнулся на пришедшую женщину в длиной юбке и вязаной кофте с крупной вязкой.

– Можно, – произнесла она. – Я опоздала.

– С Новгорода едете? – спросил Иван.

– Почти, – засмеялась она. – С Медведково.

– Она с Медведково, – просмеялись молодые ребята, которые сидели с краю, замыкая актерский ряд по уменьшению. Замыкающие заразили белокурую даму, она в свою очередь мужчину с седыми усами, но без волос на голове, тот сперва не хотел поддаваться глупой усмешке без причины, но актеры – народ холерический и заводится с пол оборота. Понимая, что циклон со смехом сейчас может свернуть серьезность мероприятия враз, он решил вступить в дискуссию.

– Отставить, – вступил он. – Нам это только помешает.

– Ладно, смешное отравление объявляю закрытым, – произнес парень с большим ворохом волос на голове, как будто пучок соломы был приставлен к его чубу, а не родные волосы. Но судя по тому, что часть актеров, не имея нормального гардероба, изнашивала костюмерный цех, эксплуатировала обувной и швейный, это выглядело очевидным.

Люди зашумели, перекликаясь друг другом. Иван вспомнил одну хорошую заповедь, данную ему худруком Татьяной Николаевной, – не делать паузы при разговоре с актерами, иначе они расслабятся и займут ее.

– Не все сразу, – произнес он. Стало тихо. – Вот вы время свое не бережете, а следовало бы. Хорошо, попробую начать снова, – он увидел одобрение в лице Камчатного и умротворенное лицо Леночки, смотревшей на него, как на картину. – У каждого человека в жизни своя роль.

– Открытие сделал, – прошипели в начале ряда.

Это был седой старик, однако с пышной шевелюрой и аккуратно причесанный. Он теребил в руках газету, свернутую троекратно, и незаметно почитывал то, что удавалось. Эту фразу читающий сказал, не поднимая головы.

– Вы с чем-то не согласны? – спросил Иван, одновременно вспоминая заповедь его худрука о том, что не следует заострять внимания на мелочах. Чихание, брюзжание – все это от воспитания. Не следует воспитывать актеров, будучи в театре. Они сами должны себя воспитывать, глядя на других.

– Да что за интерес нам здесь сидеть? – сказал старик, не поднимая головы, словно боялся смотреть в глаза. – У меня дома пельмени стряпают. Кто будет моей женке мясо крутить. Детки или соседка. Все бабы баттерфляем занимаются, а я тут язык перетираю о зубы. А мясо томится.

– Вот так, дорогие мои, – воскликнул Иван. – Театр и пельмени. Ну что может быть ближе. Докатились. Бывало, что актеры репетировали день-ночь, чтобы получилось, за так, потому что верили в успех театра, знали, что любовь к сцене, к искусству сможет преодолеть все. Они понимали, что теряют семью, многие не рожают, но знали, что это того стоит. И что если им пришлось бы прожить еще одну жизнь, то они бы повторили прежнюю, без сомнения.

Этот лозунг был принят на ура бухгалтершами. Они захлопали, но не видя энтузиазма в окружении, затихли.

– А что нас в бюро, – поднял старик глаза – они были синие-синие, как морская пучина. – Я буду жаловаться.

– Не будешь, – возразил Иван.

– Почему? – заморгал синеглазый.

– Лень, – ответил молодой человек.

– Толково, – усмехнулся он. Он посмотрел в глаза Ивана и встретился с той силой, которая бросает в жар. С той, что встречается не каждый день и не в любом месте. – Но только мы посмотрим.

Следующая фраза, которую он произнес, должна была всех смутить, вызвать революцию. Он ожидал дыма, возможно, будет поцарапана и другая щека у Камчатного, будет грохот – от крика, грубых слов, сцепления одних вагонов с другими. Он сделал глубокий вздох, замер на три секунды, выживая как насосом последние капли, выдохнул, и произнес решительно:

– Так вот, дорогие мои. Все вы уходите в отпуск.

Народ смутился. Хотя некоторые вели себя скорее на поводу у массы, так как одобрительные возгласы тоже были вместе со вздохами облегчения. Некоторые все искали причины, чтобы уйти и не могли найти. Но тут подвернулась очень существенная и более мягкая, чем собственноручный уход.

– Есть другой вариант, – произнес Иван. – Все вы остаетесь. Но, прошу прощения, не в качестве актеров. Актеры у нас будут другие.

– Это кто же? – возник вопрос в актерском ряду.

– Те, кто никогда им не был, – ответил молодой человек.

Насупила пауза, и все заповеди повисли в воздухе вместе с этими словами. Было слышно, как тикают часы, дышит восьмидесятилетняя старуха, входившая в труппу, но забывшая кого играла в последний раз, как катится за окном троллейбус вишневой расцветки.

– То есть простой человек? – произнес мужчина лет тридцати пяти с мелкими кудряшками на бровях. – Что за чушь? Это что же, я зря четыре года брился на экзаменах, выстраиваясь в мизансцены, заучивая неудобные фразы, и здесь десяток лет, как подорванный, смеялся на новогодних утренниках? Чтобы мы пришли к этому? Вот это докатились, Анатолий Савельевич.

– Не преувеличивайте, – сказал Камчатный. – Театр сейчас в за…нехорошем положении и вы все прекрасно об этом знаете. Нужны деньги. Этот молодой человек предложил идею. Она мне показалась интересной. Театр никуда не уходит. Он просто терпит реорганизацию, что нормально для любого театра. Это означает, что мы движемся, не топчемся на месте. Разве не так?

– Продолжим, – улыбаясь сказал Иван. – Речь пойдет о бизнесменах. Не против?

– Бизнемены – кто они? – вступил парень, недовольно поглядывая на Ивана, как на вражеского оккупанта.

– Неприятные, – сказала женщина-травести, в лягушачьем костюме, будто ее вырвали из самого болота.

– Толстые, – произнес парень с соломой на голове. Солома ему не давала покоя. Он все время чесал ее, будто зудел клей, с помощью которого был приделан так называемый парик.

– Эгоисты, – произнесла элегантная дама. Она смотрелась на фоне этой суетливой массы, как само спокойствие, белый лебедь на спокойном пруду в утренние безмолвные часы.

– Вот так все думают, – согласился Камчатный, ловя каждое слово Ивана, понимая, что только четкое следование инструкции приведет к успеху.

– А на самом деле на всех этапах театрального дела помогали купцы, – весело сказал молодой человек, – они же современные дельцы. Савва Мамонтов – неприятный толстый эгоист. Ну и что. Пусть. Но главное, что он заинтересован в театре.

– Найдешь сейчас такого дурака, – сказал соломенный парень.

– Правильно, не найдешь, – согласился Иван. – Пока не найдешь правильную приманку.

– Приманку? – удивился тот. – Ха, да они же бизнесмены. Ворюги. Они же никому не верят.

– На самом деле они такие же как и мы, – улыбаясь сказал Иван. – Слабые существа, имеющие неосуществимую мечту.

– Да у них все есть, – не уступал соломенный. Он вступил в схватку с человеком, от которого страдали вся его братия, и намеревался победить его. Но он не знал, насколько подкован пришедший парень в клетчатом костюме, поэтому плевал одиночными, не очередью.

– Неправда, – произнес Иван, хватая на лету его патрон. – По статистике, именно у этих людей не реализованы желания.

– И чего же они хотят? – спросил парень.

– Поужинать на сцене? – присоединился чтец и пельменьщик в одном лице.

– Заняться оргией во время спектакля? – не унимался соломенный парень.

– Возможно, а возможно сыграть зайчика в детской сказке, – говорил Иван, наслаждаясь процессом. – Или волка.

– Так что – они у нас и калым новогодний упрут? – изумился молодой актер. – Это совсем нехорошо. Вот хапуги!

– Шире думайте, – громко, но очень добродушно сказал Иван, желая свои криком достучаться до упрямых умов.

– Я не умею думать как компьютер, – возражал актер. – У меня два глаза и всего один мозг, в котором есть четкие представления об искусстве, пороках, съедобной и несъедобной еде.

Маленькая комната пять на три стала горячей. Люди нагрелись. Средняя температура человека в этом пространстве была тридцать семь с половиной градусов. Двенадцать человек реагировали по-разному. В младом поколении был один ретивым, остальные трое не участвовали в диспуте, видя в этом бессмысленность. Три средневозрастные дамы едва не спали, доверяя своим коллегам по цеху, не видя смысла вступать в спор. Одна девушка, как статуя отличающаяся от местного формата, зорко наблюдала за происходящим, с вниманием, интересом и выразительными глазами, от чего Иван почувствовал легкость и новую порцию вдохновения, так как понимал, что четверо матерых актеров и актрис в содружестве с брезгливым мясником давят его своим негативом и непонятным мышлением.

– Вы займетесь рекламной компанией, – сказал он.

– Что-о-о? – зазвучало со всех сторон и только внимательная девушка улыбнулась еще ярче, словно радуясь, что услышала то, что хотела услышать.

– Будете выступать на телевидении, – продолжал Иван. – Говорить по радио под музыку. Разве плохо.

– По телику меня увидит дочь? – скептически спросил седой актер.

– Наверняка не один раз, – радостно сказал Иван.

– Братцы, а что? – воскликнул актер с пучком соломы на голове. – Какой ролью вы в последнее время были довольны.

– Кикиморы, – невнятно зазвучало в воздухе.

– Муравья, – еще одна попытка.

– Священника, – третий глас.

– Низко, низко, – воскликнул мужик с усами. Теперь он плавно перешел на другую сторону и уже не смотрел в газету, а живо участвовал в диспуте. – Телевизионщики – это другое дело. Мне еще не приходилось работать на телевидении, разве что в гостях, делился рецептом своей фирменной ухи. Но это все мелко. Вот если бы меня заметили, а я, как понимаете, весьма видный мужчина, да и голос мой приятно слушать, то я бы там такое сотворил… Мечта.

– Мечтатели, – подумал Иван. Этот старик напоминал ребенка в песочнице, который делится по мере приготовления песочных изделий своими мыслями по поводу того, как вот он станет большим и тогда… Актеры не растут, – сказал то-то из знаменитых. – Они продолжат вести себя как дети.

– Все может быть, – произнес Иван и тут же добавил предельно серьезно: – Да, мне нужен опытный сценарист.

– Я еще никуда не уходила, – вынырнула из завалов Леночка.

– Браво, мамзель, – произнес Иван. – Я целую ваши ручки.

– Тогда целуйте, – настойчиво произнесла завлит.

– Непременно, – произнес Иван и приник к рукам «скромной» дамы под общий гвалт неспокойной публики, и тут же занял место худрука – в старинном кресле из какого-то исторического спектакля.

– На этом месте возникнет театр, – сказал он и все последующие слова произнес с таким вдохновением, которое покорилось и встало на колени. – Театр здесь существует давно. Имеет в своей истории много грандиозных спектаклей, лиц, событий. Театр гордится своей историей, и я ни в коем разе не хочу убивать все то, что накоплено с годами. Сейчас наша задача сделать его лучше. Оснастить, обогатить. Чтобы были возможности – световые, декорационные, костюмные. Чтобы не было стыдно перед другими. Но для этого надо привлечь череду Мамонтовых, которые нам помогут своими инвестициями. Но просто так они это делать не будут. Поэтому я решил продавать роли. Роли, о которых они мечтали. Роль, которая у актера одна. Самая главная. И мы дадим им это.

Возникла пауза. Народ молчал, чувствуя, что даже легкий шепот может растоптать ощущение, что переживают актеры.

– Объявляю перекур, – объявил Иван, прерывая таинственную паузу. – Вижу, что это сейчас необходимо.

После кулуаров, где, вполне вероятно, тоже царила тишина, так как народ. живующий ранее комплексно, теперь вверяя решение за свою жизнь другому человеку, кому-нибудь из труппы, задумался индивидуально. Они понимали, что этот амбициозный человек рушит старое, но в то ж время он несет новое, которое принесет плоды. Или нет?

– В общем, так, – произнес мужчина с седыми усами. – От лица всего голодного актерского профсоюза, я объявляю согласие. Но у нас есть свои условия.

– Какие? – привстал Камчатный. Никогда актеры не выдвигали своих условий, поэтому от них можно было ожидать чего угодно. Накопилось наверняка за все это время.

– Мы хотим получать зарплату каждую неделю, – произнес усатый.

– Что? – воскликнул худрук. – Два раза в месяц, как положено. Знаю я это, каждую неделю. Так хоть дважды в месяц пили, а теперь каждые семь дней. Не согласен.

– Раз у нас европейские замашки, так и система оплаты труды должна в корне видоизмениться, – поддержал парень с соломенными волосами. – Я не прав?

– Послушайте, молодой человек, – нервничал Камчатный. – Вы в театре как долго? Первый сезон. Правильно…

– Мы согласны, – произнес твердо Иван. – Что-то еще?

– Раз здесь будут новые люди, мы хотим процент от сделки, – произнесла девушка, которая все это время молчала.

– За счет чего? – спросил худрук.

– Мы этому театру отдали полжизни, кто-то и больше, – спокойно произнесла девушка. – Он стал для нас настоящим домом. Неужели мы не можем рассчитывать?

– Могу обещать бесплатные обеды, – произнес Иван и хлопнул по столу.

– Решено, – присоединился Камчатный, и тоже ударил по столу как на аукционе, где продавалась актерская профессия, или, скорее, обменивалась на социальный пакет. – На этом все. О следующем сборе будет сообщено заранее. Не отключайте телефоны. Будем звонить.

Ряды поредели. Народ вышел, думая про себя, начав борьбу двух тарелок – с мясом и тарелкой звенящей, духовной. То ли продолжать пихать в себя тошнотворную пищу с редким количеством мясного или все же… Борьба шла и не скоро была видна развязка.

Камчатка проводил всех взглядом, потом подошел к Ивану и рассмеялся.

– Как это у вас так получилось? – не унимался Камчатный.

– Место актера, – ответил он, – сами знаете где.

– В буфете, – закончил фразу худрук.

Можно сказать, испытание он прошел и теперь Камчатный видел в лице Ивана уверенного в себе полководца, за которым не грех пойти.

– Нам нужно сейчас думать о подборе ролей для разной категории первых лиц, – продолжал Иван, отнеся эти слова к Леночке. – Мне нужно полное досье, из которого нужно выбрать четыре, нет, пять человек, с которыми мы начнем работать.

– Я сделаю, – ответила она, записывая все на желтый листочек, наклеивая его на стену рядом с календарем, на котором давно не передвигали даты. По календарю на дворе было второе апреля, день после смеха, который продолжался порядка двух месяцев.

– Мне также нужны координаты всей верхушки, – продолжил перечислять Иван, – которая поможет проплыть по волнам театральной компании.

– Можете на меня рассчитывать, – кивала головой Леночка, наклеивая еще один язычок на стену.

– Сделать небольшой ремонт, но сперва.., – присвистнул Иван.

– Что? – спросил Камчатный.

– Сперва то, что любил вспоминать мой дед, когда вроде все уже сказано, аж до ломоты в зубах, – продолжал насвистывать молодой человек.

– Что же? – спросила Леночка.

– Отобедать, – выдохнул Иван.

– Прошу, прошу, – произнес худрук, он гордо свистнул, и стол, на котором было много бумаг был переоборудован в стол для пиршества.