Текст книги "Продаются роли!"

Глава 10
Первые люди

Они появляются внезапно, и сразу становятся лидерами. С дипломом, положением, семьей. Затмевают самых ярких – мурашки совершают свой кросс по взволнованным спинам, но первые люди давно не испытывают волнения, они помнят только свое имя, звания. Им невдомек, что про них думает народонаселение. Они сами народ, они сами все решают.

Первые люди редко чувствуют себя плохо, они ведут себя по-своему, не подчиняясь рамкам морали. Обедают на газоне, если им вздумается, и пачкают руки чернилами. Им наплевать, что в другой части города квартиры дешевле. Они живут там, где экологически чисто и где удобная инфраструктура.

Они могут быть спортсменами, а могут ими и не быть. Факт, что у них есть спортивный интерес, не сойти с дистанции. Но это маловероятно, за этим они тщательно следят.

Спортсмены не всегда хотят быт первыми. Некоторые так и идут всю жизнь вторыми, словно для них это приемлемо, и что было бы морокой для них в очередной раз подтверждать свой титул. А так будь вторым, либо третьим и нормально. Деньги те же. В газетах не часто, но публикуют, да и усилий не так много. А то, что после смерти будут говорить меньше, ну и черт бы с ним – главное то, что при жизни. При смерти другим жить.

Первые работяги. Они похожи на рабочих в цеху, то же усилие, энергия, пот. Первый рабочий должен отлить больше деталей. Капитан быть у штурвала, растить свою команду и улучшать свои показатели. Но есть и посредственные капитаны. Они плавают в морях, пропадают на недели, отдыхают, ведут праздный образ жизни, показывая кукиш ответственным работоголикам, пьющим только на суше.

Первые люди не ходят пешком. Фигура у них имеет определенный стандарт, под который подходит примерно любой человек из первостепенных лиц. Это редкие волосы у мужчин и пышная шевелюра у женщин. Мужчина много думает, отчего нагревается мозг, напрягясь, он вытесняет растительность посредством избытка мыслей, а женщины напротив возбуждая мозг, пробуждают волосяные луковицы к бурному росту, что подтверждено медициной. Широкие плечи у обоих полов, так как хорошего, но и уважаемого человека должно быть много. Эти плечи должны выдерживать мужа, крепких и слабых сотрудников, ватагу детей, любовницу и количество алкоголя, которое приходится выпивать в течение дня. Грудь – уникальна в том, что она есть у обоих. Порой вызывает недоумение – у мужчины она тоже не маленькая и лишь дальнейшее продолжение на животе и правосторонние пуговицы отличают их от второй половины. Живот – это важное место первого человека. Он служит не только для хранения пищи, но и инструментом управления, двигателем, катализатором роста. С помощью него оцениваются риски, погодные условия. Живот служит барометром в семье. Следует выходить из ванной раньше времени или стоит задержаться, пока не прошла буря. Ноги – стройные у мужчин и как трубы у женщин. У мужчин вся сила в животе, а у женщин в ногах. Именно они позволяют двигать все то, что должно постоянно крутится, беспрепятственно переходить из одного состояния в другое. Ноги – это голова женщины, тогда как живот – голова мужчины. Возникает вопрос, чем являются настоящей головой мужчины и женщины.

Как он обычно появляется? Рождается мальчик или девочка. Ходит в садик, где ни в чем себя не проявляет. Ведет себя очень спокойно, тихо, наблюдая со стороны за другими, не выкладываясь. В начальной школе он также спокоен, правда хорошо учится, но иногда выпрыгнет то одна двойка, то другая, из-за которой он чувствует себя изгоем. Ближе к шестому классу он начинает учиться хуже, забывает об учебе, не ходит в школу, появляются угрозы от директора, он говорит маме или нет, остается на день, а то и на год у бабушки или у дедушки. Те делают все, чтобы ему было хорошо. И вот он попадает во взрослую жизнь, закончив школу с не самым удачным аттестатом, но главное, понимая и отделяя нужное от ненужного. Он не идет в тот вуз, про который щебечут родители, говорят соседи, друзья, а уезжает. В другой город, чтобы самостоятельно выбрать направление в жизни. Без чьих-либо советов, устроившись на работу дворником, общается с опытными людьми, которые, будучи пенсионерами, хлебнули жизнь в полную. Стремится вперед, работает, учится, интуитивно выбирая тропы. Закончив вуз, он при деле. Не домашний мальчик-девочка. То есть не дома, а где-то среди домов, среди домашних, только те в четырех стенах, а в двух и у него есть выбор в отличие от других лиц. Хочется его найти. Точнее тех, кто первый.

Их нигде не увидишь. Что, правда, то, правда. Они пролетают мимо вас на машине, скоростнее вашей на порядок, какая бы у вас ни была, торопятся на деловую встречу, хотя редко опаздывают. Встреча проходит в закрытом помещении, с надежной охраной, и за полночь появляются дома, где ужинают с закрытыми жалюзи в одиночестве, так как жена и дети давно спят. Отдыхать они любят далеко, чаще всего за границей, предпочитая места более независимые, жертвуя звездами сервиса ради спокойствия. В окружении себе подобных, обрастая растительностью, что еще добавляло бал в спокойствие и тишину без должного внимания окружающих.

Где же они прячутся? Даже если ты и знаешь, где, когда и даже умудрился выведать как, то не факт, что он с тобой заговорит. С людьми, занимающимися крупным рогатым скотом, разговор должен быть особый, бассейнами – специфический, школой детского развития – не такой, как у продавцов рыбы…

Всемирная паутина выдавала имена. Тех, кто зарабатывает в год цифры с шестью и более нулями, было не так уж и мало.

Их было огромное количество. Половина из них соприкасалась с органами правопорядка, в основном не потому, что была причастна к тем или иным формам мошенничества, а по причине «открытой заботы».

Картотека предложила более десяти тысяч влиятельных имен. Более сотни были с похожими фамилиями, отчего создавалась путаница, например Николаев Распекаевых было три, а Павлов Смирновых четыре, тогда как Катерина Семенова проживала в двух экземплярах.

– Каждый из них должен быть приглашен, – думал Иван. Нельзя никого оставить без внимания. Первые люди – они же первыми смогут обидеться и затаить злобу. А нам нужны друзья, а не лица с оскалом.

Кабинет был слабо освещен. Из трех положенных лампочек в плафоне выступала только одна энергосберегающая, которые выкручивал электрик в соседнем здании овощного супермаркета, куда ходил в туалет. Да, в театре не было туалета. Зрители терпели или бегали во время антракта в биотуалет, специально поставленный для чебуречной, в которой тоже сей момент отсутствовал. Но в театре была нарисована дверь, с согласными буквами, стоящими друг от друга в пяти шагах. На ней были написано то, что вызывало недоумение:

«Уважаемые дамы и господа! Вы стоите перед тем, что когда-нибудь станет комнатой воплощения ваших нужд. Но сейчас вы туда не попадете. Это произойдет не потому, что этого не хочу я, актеры и другой персонал театра. Просто, за этой стеной кипит работа. Мы стараемся, и в скором времени, приходя на наши спектакли, вы забудете о неудобствах деревянных кресел, обитых мешковиной, слабом освещении, по причине потери половины светового оборудования после гастролей по малым городам, а также духоты, которую можно компенсировать веером, который легко делается из нашей программки. С уважением художественный руководитель театра Камчатный Анатолий».

Далее шла схема изготовления веера из программки, который придумал главный монтер Юра – изобретатель двигающейся пальмы в фойе – ее можно было изгибать, придавать ей любую форму, а также велосипеда театрального, на котором были нашиты кожаные подушки, не портящих пол, преспокойно передвигаясь со сцены в цех, из цеха в карман, из кармана на сцену с фанерным домом или портретом, продырявленном в двух местах неаккуратным переносом.

В связи с этим в театре отсутствовал буфет. Но зато была столовая, исключительно для персонала, и теперь после того, как ушла повариха Света, бразды правления на кухне занимала то Леночка, то Евлампия Суворовна, то сам Камчатный, который готовил намного лучше, чем писал пьесы.

В кабинете было два человека. Они провели в этом помещении порядка пяти часов, штудируя компьютер старого поколения, чудом подключенный к сети. Они нависли над ним, как над котлом, в котором варился целебный отвар.

Леночка входила в один раздел, переходила в другой, затем методом тыка набирала название одной компании, снабдив себя достоверной информацией, добытой ранее, и наконец, находила то, ради чего было проведено это время. Иван ходил кругами, советовал, садился сам, но так как техника вела себя не слишком хорошо и в скорости напоминала стареющую леди, долго думающую над вопросом, он отлипал от клавиш, предоставив хозяйке этой ветхой машины обращаться с ней, так как она уже привыкла.

Они посели сайт «Богатые люди», где наравне с информацией о звездах Голливуда и нашего кино помещалась рекламка маленького формата, призывающая стать одним из них. «Не умеете это читать, то над вами висит пороки других сайтов. У нас их нет, разве что посещение случайных лиц». Сайт был пестрым. Рейтинги по журналам «Финанс», «Forbes». Шкалы роста. Писатели, откровенно написавшие о сексе – миллионеры, художники, порвавший коллекционную картину, так как посчитал, что его картина лучше и был прав, так как его шедевр с девушками лилипутками в большом городе был продан как шедевр Ван Гога. Деньги путешествуют по миру и заплывают туда, кто хорошо подставляет карманы. Миллион заработал человек, который придумал самолет. Орудие тоже было придумано за не меньшую сумму. Самолеты падают, оружие убивает. И за все это платят мешки с долларами. «Хотите заработать?» – всплывала реклама и воспоминания той ночи, которая сделал из него психотерапевта на одну ночь, проплыли перед глазами.

– Хватит, – выдохнул Иван, и Леночка радостно согласилась.

– По чефиру! – сказал Иван, понимая, что хочет пива или коньячку, совсем немного, но не стал говорить это беременной женщине.

– Я бы… кефиру выпила, – выпалила Леночка, хотя от бокала вина или двух она бы не отказалась.

Они выпили изрядное количество кофе, съели мороженое, что компенсировало их разные желания, отдыхали после большого количества информации, фильтруя мозг, Иван расположил расслабленное тело на диванчике, не успев спросить у Леночки, где ей удобно. Она сидела на подоконнике и смотрела в окно.

– Смотришь на идущего человека, и кто его знает, может, у него под подушкой миллион запрятан, – произнесла она.

За окном было темно. Круглый циферблат настенных часов напоминал о пройденном времени постоянным тиком и монотонно верещал, переводя секундную стрелку, подготавливая минутную, которая в свою очередь толкала часовую, и если бы была еще одна – по дням, то та тоже заводила бы пружину, чтобы оповестить о своем движении едва заметным переходом.

– Идет старушка, покрытая сединой, идет с кульком семечек, а у нее дома – шикарно накрытый стол и пять искусно обставленных комнат. Она идет в скромном платье, прикрывая на болонку, а у самой золотые серьги и браслет с бриллиантами.

– Леночка, вам очень идет говорить о подобного рода вещах, – сказал Иван. – Говорите о бриллиантах – глаза становятся гранеными как дорогие каменья. Скажите о золоте – и наверняка, покроетесь легким налетом.

Леночка засмеялась. Она обнажила свои ровные зубы, и блеск, который покрывал их, был таким особенным, живым, что этот белоснежный ряд напоминал водопад, в некоторых местах омывающий камни не бурным потоком, а тонкой струйкой, смачивая только поверхность толщиной в одну десятую миллиметра.

– Я оттого говорю об этом так легко, потому что знала это, – ответила она. – Мои родители в Израиле и здесь меня держит…уже не знаю что. Разве, что сын. Или….

Она стояла около окна, и ее распущенные волосы, спадающие на округлый живот, подчеркивали его значимость и красоту. Это было живописно, и если еще никто из художников не наблюдал подобное в вечернем сумраке – задумавшаяся беременная женщина с длинными волосами вспоминает свою сытую жизнь в увядающем театре, то многое потерял. Как прекрасно!

Иван представил себе обратную картину – леди в мехах и сверкающих подвесках вспоминает годы своих первых неуверенных шагов. Они были робкими, но стали очень дорогими.

– Так вы не простая девушка, – произнес он.

Ваня не хотел кокетничать с ней. Но когда он общался с представительницами противоположного пола, этот наигрыш, это взаимодействие рождалось и становилось неуправляемым. Тем более у него были свои правила, по которым он не должен был заводить интрижки с подчиненными.

– Напротив, я очень обычная девушка, – произнесла Леночка. – Всегда грезила театром, закончила филологический, защитила диплом на тему «Трагедия в современном искусстве как трагедия в современной жизни» и стала частью этого театра. Дважды уходила, первая причина – рождение ребенка, без мужа, случайно, его я даже не помню, вроде стоматолог или таксист. Мне не так легко пришлось. Мне казалось, что я рожаю целую труппу актеров. Но говорят, так случается с теми, кто впервые. Вернулась, внеся в семью еще одного актера, моего сына, который с трех лет на подмостках. Он так привык, что на сцене чувствует себя увереннее, чем на большой улице. Потом сошлась с ним, – она показала на стенку, которая олицетворяла человека – такой же плоский в кричащих орнаментах с прошедшего дня Победы, – Ну и результат… Правда, он женатый подлец. Трое пацанов растет. Я не претендую. Вот и хочу в Израиль, где мои родители. Они после того, как я родила, сразу уехали. Отец нашел работу механика, а мама ухаживает за садом. Они счастливы. А я жду.

Она заревела. Снова, снимая то напряжение, которое накопилось, вызывая легкость, превращая плотность слез из вязкой массы в более жидкую.

Иван обнял ее.

– Все это временно, – произнес Иван, и эта фраза должна была успокоить, внести уверенность и позволить дальше сотрясать просторы паутины в поисках богатеев, которым скучно живется. – Посмотри на часы, он круглые. Они призваны оборачиваться вокруг оси, чтобы человек пробовал снова и снова. Не получилось сегодня, можно будет попробовать завтра – будет такое же утро, вот тогда с новыми силами.

– Да, – зашмыгала Леночка и ответно обняла Ивана, пачкая него рубашку. Этот знак показал то, что между ними может быть исключительно дружба.

Молодой человек понимал, что впервые за долгое время не воспользовался ситуацией. Сейчас он смог побороть это гадкое чувство. В нем горел огонь его мастерства, и эта идея виде растущего леса должна была пойти в печку, чтобы разжечь такой огонь, какой не снился живущим на вулкане.

Раздался стук, который расшатал из цепкое объятие и возник воздух между ними, как и раньше.

– Отворите, я знаю, что вы здесь, – горланил голос. – Не пытайтесь сидеть тихо. Из-под двери струится свет, он такой романтичный. Неужели он предназначен еще кому-то? Зачем ты отдалась его другому?

Этот монолог напоминал финал трагедии или начало комедии дель арте. Вернулся муж – будет убийство и что важно без жертв.

– Мы что закрылись? – спросил Иван. Женская сторона молчала. Стук продолжался.

Это был Оклахома. Леночка отворила дверь, вбежал администратор. У него горели уши. Они смотрел на Леночку, подозрительно оглядывая ее платье, в очередной раз испугавшись разрастающей округлости на животе, остановился на складках, дрожащими руками схватил край платья, отпустил и только потом посмотрел на Ивана.

– Руки вверх, в стороны, – рявкнул он. Его голос был похож на животный позыв. – Главное от нее подальше.

У него были взлохмачены волосы. Его глаза искрились и торопились моргать, не успевая смазывать накопившиеся следы влаги, опорожняясь каждое мгновение и спустя секунду глаз вновь обретал прежнее свечение, не успевая высохнуть.

– Извините, – твердо сказал Иван. – Но мы здесь, извините, работаем.

– Хорошая работа, – закапризничал седеющий мужчина в броской рубашке фиолетового цвета с желтыми звездами на пузе. Ностальгия по прошлому, слезы. Знаю я. Проходили. Чаровница, ну почему ты не отвечаешь на мои письма? Я страдаю.

Окно было открыто. И вечерний зной раздавал без сожаления трогательные кадры – в окне блеснул и погас светлячок, качнулась ветка от вспорхнувшей птицы, мотылек собирался залететь внутрь. Оклахома был трезв. Леночка опьяненная предыдущим кадром, смотрела на него равнодушно, как на призрак, который должен исчезнуть после того, как сильно зажмуриться.

– Мне выйти? – спросил Иван.

– Останьтесь, – резко сказала Леночка. – Вы нам не мешаете. Это ему здесь делать нечего. Слушай, пошел ты!

Иван усмехнулся припомнив свой недавний тренировочный день, когда отправлял всех людей туда же, вспоминая уместится ли там еще один, представляя то место в виде узкого лифта, где неудобно, спертый воздух и нет дезодоранта.

Оклахома заплакал. Он встал на колени, обнял Леночкины ноги и стал целовать колени, вызвав у нее оторопь.

– Они друг друга стоят, – подумал Иван.

– Хорошая получилась сцена ревности, – прокомментировал Иван. – Жаль, нельзя ее продать.

– Это хорошо, что не все можно продать, – сказала грустно Леночка.

– Я пойду, пойду, – встал мужчина в фиолетовой рубашке. – вы работаете. Я все понимаю.

– Да, да, конечно, – бодро сказал Иван, плюхнулся на этот раз в кресло, взял в руки линейку в сорок сантиметров, повел ею в воздухе, нарисовал круг и проткнул его, издав звук лопнувшего шара, выдыхая теплый воздух.

Леночка стояла посреди кабинета – растерянная, словно забыла или потеряла что-то очень важное, но и название и форму не помнила.

– Так, – процедил Иван. – Я бы их на одной каравелле поместил и вызвал грозу, чтобы всех на дно, русалок соблазнять.

– Да ладно, – растаяла Леночка. – Он бывает не так уж плох.

Казалось, она состоит из того мороженого, которое они недавно ели – также легко таяла, растекалась при малейшем повышении градуса.

– Тысячи лиц, красивых и не очень, – возвращался к своим баранам, то есть первым лицам Иван. – Тысячи лиц, красивых…Черт, вот дьявол, сбил с нужной волны. Ну надо же. Оклахома. Что за бред? А почему он Оклахома?

– Потому что он торопыга во всем, – произнесла Леночка.

– При чем тут торопыги? – не понял Иван. Кабинет скосился, и дряхлый компьютер стоявший в стороне, мигая экраном, переливался с желтого на зеленый из-за болезненного кинескопа, вызывая у парня помутнение и мигрень.

– Так Оклахома – штат торопыг, – произнесла Леночка.

– Оклахома – штат торопыг, а Москва – город из… – Иван остановился, думая, какую фразу подобрать. Хотелось вставить «книг», но дома и проспекты с книгами не рисовались в его воображении, скорее глянцевые журналы и плакаты с разрисованными мадмуазелями в оголении. Крутилось «барыг», что в какой-то степени было правдой. Первые люди могли быть барыгами. Грубо, но правдиво. Перед глазами пронесся поток слов – имена, фамилии, звания, семья, капитал, которые образовывали вместе круглый шар – сомкнутый бумажный листок, полетевший через пространство всего кабинета в переваливающуюся через край корзину, попал в самый центр, оставшись лежать в ворохе других клоков, спихнув самые крупные и округлые.

– Оклахома, Оклахома, какой бред, – повторил Иван. – Однако, подкинул идею.

– Леночка стояла у окна и, зажимая рот, посмеивалась как школьница.

– Черт, – подумал Иван. – Еще никогда меня не вдохновляли мужчины…

Сцена 11
Театральная кампания

Шел снег. Тропинки были устланы следами мокасин, в одном месте был большой округлый след, словно при падении. Народ работал. Наверное, никогда еще так не бурлила улица. Окружные заведения – цветочная лавка, книжный и магазин сувениров, спортивный клуб с эмблемой жмущих перчаток выставили своих продавцов на улицу. Товар не шел. Никому не хотелось читать книги, изданные в прошлом месяце. Народ скупал все новое, вышедшее за ночь, не успевая прочесть, но это не беда – книги пылились и в итоге дарились – подругам, друзьям, совершая буккроссинг в городском измерении. Никто не хотел дарить цветы. Ранее бывало в антракте, народ занимав очередь, забыв про бизе в буфете, стоял на морозе в тонких свитерах ради того, чтобы отдать дань искусству в виде ростка с попоной на конце. Нынче лавка полнилась чуть завядшими ветками, помня за сегодняшний день одного клиента, примчавшегося откуда-то в мыле, умоляя сделать ему букет за двести рублей. Продавщица долго колдовала, понимая, что на эту сумму можно купить бутылку, но никак не цветы для дамы. Можно было конечно зайти в магазин с мороженными розами, которые как мумии сидели в холодильниках и подобно свиным тушам утрачивали способность к движению, не говоря уже о росте. Сувениры пылись и продавец, который менял свою национальность и имя каждую неделю, скучая стирал пыль со старых побрякушек, которые никто не хотел покупать, видя в них прошлое, что было для некоторых – пошло и грубо.

В полдень Иван собрал труппу. После собрания несколько человек исчезло – пропали самые тихие. Молчуны, которые, прокрутив все варианты, как при работе над ролью, обдумывая перспективу своего героя, решили не вменять свою барьерную жизнь новому испытанию, не веря в успех. Остался соломенный парень Борька, мужчина-пельменщик с седыми усами Виктор Ерофеевич и та дамочка, просматривающаяся в этом обществе, как клубника среди редиски. Ее звали Нелли, и она любила, когда к ней обращаются Нелли, с ударением на последний слог.

– Нас трое и не обязательно всем тельняшки, – начал свою речь предводитель. Он держал в руках солидную папку, прощупывая ее как хлеб, проверяя его свежесть.

– Что это? – спросил он и демонстративно подкинул папку – та сделала один оборот в воздухе и вернулась на прежнее место тем же углом.

– Папка, – сказал Борька, шмыгая носом, и добавил гордо, – с завязочками. Примерно червонец по стоимости.

– Все так думают? – хитро прищурился Иван.

– Информация, – предположил Виктор Ерофеевич и уставился на папку. Словно умел читать сквозь миллиметровый картон.

– Верно, капитан, – бодро сказал Иван. – Здесь мы имеем информацию. А информация – это та база, из чего произрастает наша работа.

– Какой салат получается, – произнесла Нелли и в ее глазах пробежало пустая строка с недошедшей до нее мыслью.

– Теперь по порядку, – улыбнулся молодой человек. Сегодня он проснулся в шесть. Сейчас было два пятнадцать. Все это время он рисовал данные на формате А4, вкладывая их в десятирублевые папки. Он не принимал внутрь ни грамма, ни капли со вчерашнего кофе с мороженным. Он не видел сны с позавчерашнего дня, точнее ночи. Он был взбудоражен и должен передать свое состояние всем суставам своего тела, коими являлись актеры театра.

– У меня есть все, – уверенно произнес он. – Например, возьмем эту папку, – он ловким движением дернул за торчащий из петли лоскуток, открыл сложенные каскадно картонные дверцы и прочел:

– Леонид Андреевич. 57 года рождения, основатель единственных фитнесс центров «на один день». По его мнению, человек придя всего раз к ним, может на всю жизнь накачать себе достойное количество мышц. Информация не проверенная. Правда, есть пара отзывов. «Мышцы растут, но медленно.» и второй отзыв «Полундра, они растут». Но насколько все это правда, судить не нам. Да и нам это не так важно. Нам важно другое. Кто он, что он и как найти к нему подход.

– Ну не знаю. Машину подарить или билет на Аврил Лавин? – предположил младой.

– Посетить его центр и поблагодарить, желательно при личном контакте, – снова выступил пельменщик.

– Снова побеждает старшее поколение, – произнес Иван.

Нелли продолжала молчать. Казалось, что и она сейчас может сорваться с крючка, присоединится к ушедшим.

– Да, вы правы, – продолжил тренер этой небольшой команды. – Личный контакт. Он самый трудный.

Нелли игриво улыбнулась.

– Да, контакт – это… – начала она подбирая нужное слово и три поколения следили за ее губами, как она ловит в тридцати градусной жаре шаловливое слово, сорвавшееся с губ. – Это контакт.

Хотелось крикнуть браво, захлопать в ладоши, смешивая выкрики с поэтическим «я просто», но Иван скромно улыбнулся.

– Следующая папка, ознакомьтесь, юнга, – протянул Иван папку парню с соломенной горой волос, спадающей до затылка.

Борька взял солидной толщины папку, повертел ее в руках, открыл плотные листы и продекламировал:

– На мушке член финансовой академии. 45 лет. Женат. Пятеро детей. Трое от первого брака, двое от второго. Любит теннис. Ага. Пьет киндзмараули и императорский коньяк. Запомним. Любит прыгать с тарзанки на глазах у массы людей. Извращенец какой. Неужто все они с придурью? Да, пациенты нынче пошли пупырчатые, объемные. Его наверно крупная дробь возьмет.

– С ним лучше не пить, а достаточно одной игры в теннис, чтобы наладить контакт, – довольно сказала Нелли. Кажется, она нашла своего клиента.

– Тогда разбираем, господа, – торжественно крикнул Иван. – По пять в руки. Подходи, не стесняйся. Товар надежный, проверенный. Первый сорт. А теперь, спокойнее, всем достанется.

Каждый получил по пять папок, с которыми они должны были в ближайшие два дня провернуть и прийти после завершения операции с результатами.

Иван пропустил стаканчик зленного чая, хотя страсть как хотелось выпить пару коктейлей, забросить себя в клуб, проторчать там до рассвета, чтобы при первых петухах плестись домой с надутой головой, подрагивавшей в такт ночным ритмам.

– Во-первых работа, – подумал он, – во-вторых….

Он даже не знал, наверное, и не задумывался, что для него важно, что стоит на втором месте после работы. Личная жизнь. Нет, он как-то к ней равнодушно относится. Развлечения. Да, но редко. Снова работа. Точнее. На всех пунктах была работа. Заводя отношения, он говорил о работе, в баре о ней думал, ночью ему снились новые форматы спектаклей. Когда пил чай, анализировал классического героя.

Изучив психологию нескольких сот ролей, Иван реально предполагал, кто перед ним может стоять. Бравый солдат Швейк, Дон Кихот или же хитрый Чичиков. Достаточно было увидеть этого человека, узнать про него максимум два-три факта и его подноготная выступала, поднималась на поверхность. Например, при выборе этого три десятка лиц, он руководствовался тем, что «вот они могли бы заинтересоваться». На сто процентов он не мог судить, но процентов семьдесят у него было. Остальные тридцать нужно было прицепить во время личных контактов.

Направив кавалерию в разные точки, сам он двинулся к зданию в стиле хай-тек, разговаривать с человеком, который управлял всеми выставками собак в городе. Заручившись поддержкой своего личного пятилетнего опыта, он шел к резиденции, где находилось, в одном месте по крайней мере до ста пятидесяти пород сразу. Он понимал, что, говоря с ним на так называемом собачьем языке, они сразу найдут общий язык.

– Мне нужен Нафанаил Маратович, – произнес Иван в настенный микрофон, в нем прохрипел металлический женский голос, спрашивая «кто?».

– По какому вопросу? – прохрипел голос, коверкая представление о говорившем.

– По вопросу приобретения у него права случки, – сказал Иван.

– Чего права? – спросил голос.

– Права случки, – повторил Иван, – вязки, что они тын-тын, ну вы понимаете. Чтобы потом после этого самого они могли продолжить род. Ну вы же все понимаете. Мужская особь, имениемая кобелем напрыгивает на женскую особь, именуемую сукой…

– Хорошо, я сейчас узнаю, – прервал его голос, уходя в фальцет.

Через минуту микрофон вновь зашипел и женский голос благосклонно произнес:

– Проходите. Двигайтесь все время по указателям.

Щелкнул замок, и Иван открыл массивную дверь и попал в коридор, который был похож на квартиру с черновой отделкой – полый коридор и больше ничего, кроме аромата недавней работы. На стене была приклеена бумажка с красной стрелкой в виде вытянутой таксы. Иван следовал направлению этой собаки, которая встречалась ему на поворотах, за углом, при раздвоении, когда дорога начинала петлять и был выбор. Наконец, он набрел на дверь, на которой та самая такса показывала ему палец, и серьезный взгляд можно было перевести как «осторожно, за этой дверью то, что вы искали. Там я и нас много».

Иван открыл дверь, вышел на широкий двор, но не успел опомниться, как лающий звук оглушил его, сделал беспомощным, он хотел было бежать – ему казалось, что сейчас на него набросится стая собак, голодная стая, и пока не поздно, надо делать ноги. Он бросился обратно к двери, но та, успев щелкнуть, не пропустила его.

– Пустите, пустите, – стал кричать он. – Это безобразие! Что же это делается посреди города большого быть съеденным какой-то шафкой, – завопил он, как будто в его ногу вцепился бультерьер, а руку покусывает овчарка. – Откройте, откройте, последний раз прошу.

– Здравствуйте, – услышал он за спиной. – Это вы интересуетесь моими собаками?

Иван повернулся. Перед ним стоял Марк Головин. Тот самый, про которого столько слов, сплетен и главное, все касаемое его безумного состояния. У него были редкие каштановые волосы, приглаженные, закрывая плешь в двух местах в виде распахнутого занавеса, худое лицо и шаловливый взгляд, как у шелудивого пса, который не может избавиться от зуда. Одет в болотного цвета комбинезон с центральным большим карманом, из которого торчала антенна.

– У него собаки денег не жуют, – говорили про него.

– Да, – ответил Иван. – Интересуюсь песиками как объектом для дальнейшего распространения. В странах Азии, Востока. Недавно был в Египте. Собак там мало. Нуждаются.

– Да? – с интересом взглянул на него Головин.

– Именно, – уверенно сказал Иван, оглянулся, и увидел просторные поля, площадки для игр, тропинки, зеленые насаждения, все то, что делало это место оазисом для собак. – Они и не понимают, как это важно увеличивать число собак. Что те приносят неоценимую пользу. Собаки-няньки, собаки-спасатели, а сейчас новая мода в Европе собаки-консьержки, собаки-экономисты. Они же ближе к земле, к его ядру, следовательно, намного чувствительнее нас, долговязых особей. Благодаря им в городе Попа, ударение именно на последний слог, было спасено три посева бобовых. И это еще не все. Собаки предсказывают погоду.

– Никогда не думал, – произнес Головин, – никогда не думал, что есть такие люди, кто также любит собак, не просто любит, а ставит их популяцию в один ряд с человеческой. Вы наверняка читали мои статьи, доклады?

– Да, – согласился Иван. – Трижды перечитывал и ставлю ваше изложение в пример многим кинологам.

– А некоторые говорят, что я того, – произнес Головин.

– Они сами того, – прошептал Иван, и Марк рассмеялся свободно, легко, видя в собеседнике единомышленника. – Не доверяйте мнению туристов. Они не понимают, почему мы избежали еще одной войны. Кругом маленькие вспышки, по всему миру. Но этим вспышкам не дают распространиться именно собаки. А туристы – это те, в детстве мучил собак, бросал в них камни.