Текст книги "Продаются роли!"

Сцена 14
Открытие Нового театра

26-е число подступило следом за 25-ым. Утро выдалось мрачным, но к одиннадцати солнце прогнало настойчивую тучу, заполнившую большую часть неба. Все было готово. Точнее, все должно быть в ажуре. Народ не проходил мимо, чтобы остановиться и обсудить странное событие в их тихом районе. Появление «Чебуречной», закрытие «Сосичной», открытие «Рюмочной» – нередкое явление. Но открытие нового культурного центра воспринималось как нонсенс. Центры в основном закрывались. Меняли форму и содержание, оставляя порой само название. Из досугового центра «Лепесток» – кооперативный холдинг по детскому досугу с одноименным названием, из районной библиотеки – Интернет-кафе. Народ был в хорошем расположении духа, чему способствовала погода и новшество, которое заставляет проснуться и протянуть свой интерес к свету, на котором все это новое и произрастает. Люди ходили кругами и изучали увиденное, или делали вид, что изучали. Народ любит ходить кругами. Все дело в том, что наша земля сама, по своему строению, подсказывает, какой фигурой ходить. Итак, люди ходили по кругу, посматривая на вывеску и все остальное вокруг. Оформление было странным. Шарики, флажки и две растяжки «Театр – мой дом» и «Добро пожаловатъ» с твердым знаком в последнем слове. Перед входом стоял деревянный настил на скособоченных ножках. Как будто только что по нему прошелся бегемот, стадо слонов бежали к водопою или поработал незрячий. Если так, то простительно. Но три версии, одна другой лучше, не соответствовали правде.

Иван рвал и метал. Он ходил от начала растяжки в конец, смотрел на все это художество, затем отворачивался, плевал вниз и снова бросал взгляд на слова, которые можно было увидеть за несколько миль отсюда, находясь на Тверском бульваре, на ветке дуба с цепью.

– Ты сколько заплатил за дизайн, оформление и саму работу? – спросил Иван с камнем на сердце.

– В долларах или фунтах? – спросил Камчатный. Ему нравилось все – от шарика до каждой буквочки, от музыкального сопровождения до маленькой собачки, подбежавшей к зданию. Он видел во всем символы удачи, победы. Он широко улыбался с чувством выполненного большого дела, и ему были непонятна нервозность гендира.

– В деревянных, – резко сказал Иван.

– Около, – начал подсчитывать Камчатный. – Примерно восемнадцать тысяч пятьсот в дубовых. Если в зеленых, то мы делим нашу сумму на…

– Это за пять шариков? – возмутился Иван.

– Но ведь они же рисковали, – защищал бригаду охмелевших рабочих Камчатный. – Для того чтобы подвесить один шарик, нужно, находясь под куполом неба, почти как в цирке, умудриться удержаться, что совсем непросто. И притом, нормальные столичные расценки.

Камчатный предстал перед капитаном этой идеи, боготворцем и названным родителем в одном лице, в новом обличии. Как бы не шумели мысли, заглушая это обидное слово, но оно проступало. В обличии труса.

Камчатный боялся. Главное отличие Ивана – еще молодого человека от Камчатного – уже хлебнувшего кислых щей, что у первого не было такого слоя жизненных отказов. Анатолий уже глотнул неприятие хорошей идеи, воплощение новой задумки, которая, по его мнению, должна была всколыхнуть мир. Он смотрел на Ивана и, во-первых, естественно, видел себя, с голыми руками берущегося за горящие вожжи и управляющего тройкой гнедых, распустившихся и отбившихся с рук. Камчатка понимал, что ему не хватило немного храбрости, где-то следовал поднажать, а не уступать ни под каким предлогом. А он, приняв кресло, стал во всем потакать правительству, которое понимало в театре столько же сколько Камчатный в пуговичном производстве. В результате подгнившая структура стала заваливаться на бок, а правительство видя сей процесс решила использовать регресс в своих целях. Благо, театров по городу было предостаточно, и лучше пусть детки богатеев учатся продавать, чем бедный театр с глупым некассовым лицедейством влачит жалкое существование. Камчатный видел, как время от времени приходил человек оттуда…с самого верха, здоровается, осматривает здание, говорит «хм», что-то записывает, куда-то звонит и уходит, возвращаясь через два дня с другим, показывая тому те места, в которых он воскликнул «хм». И Анатолий молчал, боясь даже элементарно спросить, в мыслях попрощавшись с театром, должностью и, возможно, самой жизнью, так как для человека, покинувшего театр наступает худшее время, все равно, что смерть. Не меньше и не больше.

– А где же мой проект, мой уникальный проект!? – воскликнул Иван с досадой в голосе, – мое эмпирическое здание, напоминающее олигарха – точь-в-точь, большой, полный, нахальный и в то же время харизаматичный, приятный и эстетичный. В самом начале под музыку сэра Брамса у толстяка Сэма открывается рот, и оттуда под звон набежавших аккордов, один за одним выплывают воздушные шарики в виде древнегреческих масок, как трагических, так и комических. Они плывут по небесной сцене… Растоптали, да? Раздавили мою идею!?

– Слушай, Иван, – по-отцовски начал Камчатный. – Это все хорошо, но наш народ любит лаконичность, чтобы тут шарик, там флажок, тут надпись, а вот тут стул, нужно сесть и перед тобой сцена, где будут выступать.

Камчатный, принимавший за зерно в произведении три слова – патриотизм, дружба и любовь – теперь не понимал взмыленного руководителя процессии. По его мнению, все идет как надо. Вывеска есть, украшение на месте, плакат с анонсом есть. Что еще? Музыка – пусть не Брамс, но что-то из французского шансона, что, по его мнению, даже лучше.

– Вот именно, – вздохнул Иван, – я ушел от стереотипов и не хотел бы снова вернуться в мир, где стоят автоматы с газированной водой с сиропом за три копейки и игровыми автоматами с черно-белым экраном. Я живу сегодня, и это будет моя жизнь. Не мрачная , а в ярких кислотных цветах. Теперь поймите, отчего я так кипячусь.

Иван не умел сердиться. Точнее, умел, но последствия были неприятные. При этом он надувал щеки и шипел как гусь. Это было сродни астме, когда не хватает воздуха для передачи эмоций. Он дышал глубоко, казалось, применяя для дыхания все тело разом, воспользовавшись ногами как кислородными баллонами.

– Да, – перешел он с тяжелого дыхания на более легкую волну, – сцена моя должна быть в окнах здания. По моему проекту все должны выступать в этих проемах. Так я хочу. И почему вы мне пытаетесь противиться, я не понимаю. У вас восемь широких окон. Они должны были быть все открыты. Я говорю: все. Семь – это не все. Семь и одна створка – это также не все. Все – это ровно восемь. Только при такой сценографии, проемы оживут. В верхнем левом – монолог об арбузном мальчике, далее по порядку – песня «страна в масках», фокусы на подоконнике, монолог шута из «Двенадцатой ночи». А теперь я вижу эти подмостки, от которых меня воротит. Вас не воротит, синьор Камчатный?

– Да нет, – робко сказал худрук. – Не воротит.

– А вот меня сейчас тошнит, – гневно сказал Иван. – прямо на эту отвратительную сцену. – Чей этот новый проект, скажите мне? С кем мне пришлось конкурировать?

Иван не был в театре ровно одну ночь. Спокойно прошелся по вечерним улочкам, вдоль которых бродили одинокие странники, уставшие за долгий день от впечатлений, бродячие собаки, голодные, но еще не потерявшие надежду узреть доброго путника с куском мяса. Улица, по которой он шел, была для него в тот момент целым миром, океаном, который нужно было пройти вброд. Зашел в парк, и скрипач, играющий мелодию вальса из гениального фильма «Запах женщины», заставил его остановиться. Он увидел в свете меркнувшего дня даму, которая шла по бордюру, неуверенно, дрожа, посмеиваясь, боясь упасть. Он оказался рядом тогда, когда она прошла часть пути и, успев раскачать свое тело до неуверенных колебательных движений, перевесивших ее левую часть, уронила свое тело в сторону густой травы, ощутив на талии плотные ладони мужчины. Трава была кучерявая, как у нее волосы – свежая, еще нетронутая газонокосилкой и прохожим. Это видение сопровождало его до дома. И посадив девушку в иллюзорное такси, он решил пойти пешком, чтобы вновь пережить то чувство, которое ему дарили причудливые фонари в парке.

– Кто автор этой безвкусицы? – сердито спросил Иван. Он не любил кустарное производство и, если видел, что хоть один элемент в декоре выпадает или, напротив, делает конструкцию громоздкой и вычурной, начинал все сначала. С проекта, утверждения. Он не торопился в эти вопросах. Сегодня премьера. И все вопросы уже давно обернулись в точки и восклицательные знаки.

– Мой осветитель постарался, – ответил Камчатный. – Этот вариант более экономичный. Я директор, поэтому отвечаю за экономию средств в бюджете.

– Какая экономия? – разошелся Иван. – Вы разрушили мою концепцию. Вы не понимаете? Мое видение оно утонуло. Открытие, которое, по моему мнению, принесет значительные плоды, не состоялось. А, следовательно, плоды будут не такими, как хотелось бы. – Где рабочие? Нужно все переделать. У нас есть ровно час.

Переделывать – это так знакомо. Почему обязательно нужно переделывать? Нельзя сразу, с нуля, делать качественно? Редко. Народ разбился на два лагеря, – те, что ломают и строят и те, что машут рукой, приговаривая: «А что, разве плохо, стоит, себе стоит. А то, что не соответствует ряду домов по улице, так это же нормально. Такое случается. Сплошь и рядом».

– Рабочие спят на скамейках штрафников, – произнес Камчатный. – У них сегодня был прием по две желтых карточки на брата.

– Да что они себя позволяют, – разбушевался молодой человек.

Он их нашел, потому что не мог не найти. Рабочие лежали на скамейке, в соседнем парке и мерно дышали. Они выполнили свою работу, точнее, все делали по предложенному проекту. Нельзя было понять, кто кого кинул. Камчатный решил сэкономить, кустарь изобразил, бригада четко следовала схеме. Такие деньги. Да, деньги имеют свойство уплывать. На этот раз финансовая струя покоилась в организмах уставших работяг. Эти деньги нельзя было вернуть, но их было можно ощутить носом, так услышать, что сразу поймешь.

– Работнички, – подумал он. – да… коньяк налицо.

Это обстоятельство несколько смутило Ивана, но он не успокоился перед этим. Он стал трясти одного, то другого, пытаясь добиться членораздельного ответа. Один махал руками, выставив наружу свой широченный язык, другой пытался обнять, приговаривая « мы с тобой так странно встретились», третий резко вскочил, посмотрел на Ивана, показал ему кулак и лег снова, не реагируя теперь ни на что живое.

– Подъем! – кричал Иван. – А ну проснитесь! Я вас Христом Богом прошу. Черт вас возьми. Кто ж на вас действует? Бог или дьявол?

Он знал, что в премьерные дни случается подобное. Недошитый костюм, сломанная доска на ступени, хриплый актер. И это все сглаживается тем, что позади долгая история репетиций, сделавшая актеров закаленными и слепыми. Слепцами по отношению к выпячивающимся мелочам, которые, если им не придавать значение, сами исчезнут.

– В чем дело? – услышал Иван, и увидел еще одного рабочего, идущего к нему с пакетом, со знакомо позвякивающим звуком. Он был послан за продолжением банкета, и пока тот ходил за продукцией, решили покемарить. Сколько они уже выпили, остается вечной загадкой. Недолго думая, Иван схватил того за грудки, посадил перед собой:

– Дорогой мой, – начал Иван – Мне нужно. чтобы было вот так.

Он вытащил из кармана план-проспект, в двух словах изложил концепцию, в сердцах поругав старшее поколение, пытающееся ввернуть свое.

– Ну я не знаю, – среагировал на это член бригады восточного типа. – Я один. Мне нужна подмога. Плюс переработка. Думаю, дня за три мы справимся.

– Даю час, – серьезно сказал Иван. – Нет, уже пятьдесят пять минут.

– Шутите, начальник, – улыбнулся восточный мужчина. – Нет, мы не успеем. Даже если будем работать командой в десять человек.

– Плачу…, – вскинул Иван несколько купюр солидного достоинства, – только в том случае, если успеете. Он повернулся и пошел в кабинет к Леночке сверить список выступающих, понимая, что и тут могут быт непредвиденные моменты. И разговаривая с Леночкой, которая по случаю этого дня стала королевой, немного волнующейся королевой, он оглядывал на рабочих, которые приподнялись уже через пять минут и, замерев около своего старшего, выслушав его предложения, разбежались в разные стороны и, через минуту вновь соединились, держа в руках сподручные материалы – веревку, ткань, атласные ленты и прочее, прочее.

Через час, как и было намечено, оформление завершилось. На олигарха в костюме, конечно, времени не хватило, но на фасаде здания появилось пышное лицо, выразительные глаза и объемный рот, откуда собственно и должны были вылетать шарики, которые тоже пришлось надувать в бешеном ритме Леночке и Ивану. Пока Леночка надувала один, Иван успел округлить пятнадцать. Леночка волновалась, и шарики вылетали на половине пути своего развития.

Часы на соседней площади соединили большую стрелку с римской цифрой двенадцать. Раздался звон, фатальный и как только одиннадцать ударов остались позади, на двенадцатом полилась мелодия – легкая, полирующая праздничное состояние. Грянул залп конфетти, с неба посыпалась цветная труха, и маски полетели, прыгая, как неопытные парашютисты. Они поднялись в небо, сперва цепляясь друг за друга, неуверенно, чувствуя команду, превратившись в смешную гусеницу, собравшейся своими частями разными спинками, словно была цель дотронуться до каждого, и только потом, когда этот насекомое преодолело самое высокое дерево, оно распалось, погибло в своей совокупности, оставшись в бездонном небе сам по себе, играя роль, произнося текст согласно своему персонажу на маске.

«Первые люди» подтягивались. Они вели свои кадиллаки по дороге, ведущей к театру и, попав в пробку, разглядывали друг друга, не столько одежду, автомобиль а сколько вопрошая взглядом «может быть вы знаете, куда направлен этот поток», но в то же время никто не хотел получить ответа прямо сейчас. Хотелось немного себя помучить, заламывая интригу из этого времяпровождения. Они заметили пышное лицо с выплывающими из полости рта шарами и довольно гоготали.

Наспех сколоченные места – три скамейки были вовремя заняты жителями местного района, двумя бабушками и старичком. Прогонять их и объяснять, что места предназначались для элиты общества, было не вариантом. Предполагалось соорудить удобные кресла со столиками, но экономия разрушила эту мысль, превратив ее в недовольство первых людей, которые будут смешно стоять, и наблюдать за происходящим стоя. Но было уже слишком поздно, и часть из них занимали пустые пространства вокруг театра.

Вторым пунктом была программа, которой руководила Леночка. Она четко отслеживала каждое выступление. Но сперва грянул гром. На грубо сколоченные подмостки взошел человек в костюме. Его сопровождали два персонажа в темных очках, оглядывающиеся и передающие по рации информацию. Казалось, что они сообщают о том, что сделали благополучно еще один шаг и, когда пройдут следующий, обязательно оповестят. Он поднялся по лестнице, едва не упал, но у него была два верных помощника, поэтому падения быть не могло, взошел на трибуну, взял в руки приготовленный микрофон для ведущего.

– Это еще что за сюрприз? – подумал Иван.

– Добрый день, мои дорогие, – прозвучал голос и только сейчас Иван обратил внимание, как собирается народ, затрудняется движение, замер Камчатный, и все люди смотрят на него как на господа Бога. – Я здесь случайно, хотя люблю бывать на подобного рода мероприятиях по личному приглашению. Ну что ж, пусть меня не пригласили, но я решил пробраться в окно, к недовольству устроителей этой церемонии. Но раз я здесь, мне хочется сказать вот что. Театр формирует сознание, и мне хотелось бы чтобы наше сознание благодаря возникновению новых саженцев, заполнялось, превращалось в оранжерею круглогодичного цветения.

Народ зашевелился, и пространный гвалт стал выравниваться, находить общее направление.

– Кто это? – спросил Иван, все более напрягая лоб. – Главный садовод города? Или как их там? Озеленитель?

– Ты что? – удивился Камчатный. – Сам мэр пожаловал.

Иван схватился за голову. Тот пункт, который был обведен зеленой пастой, остался невыполненным. Мэр и все сопутствующие органы не были приглашены. Здесь присутствовал даже священник, который сидел в Леночкином кабинете и беспрестанно пил кофе, рассказывая о своих проповедях в интересных местах – дирекции киностудии «Мосфильм», в студенческом общежитии. Леночка так же как и Иван, хваталась за голову. У нее была причина – борода с остатками сметаны, ряса и большой позолоченный крест на груди.

– Вот так история, – повторно обнял он объемный плод на шее, который редко что забывал.

Не пригласить такого гранда, было делом нехорошим. Надо будет умаслить его. Но как?

– И как только я услышал информацию, – удивленно воскликнул мэр, – по радио, телевидению, плакаты висят по городу и взывают идти сюда, то у меня возникло любопытство – я что-то пропустил, разве я был в отпуске, почему я не знаю ничего о театре, точнее я о нем знаю, водил когда-то сюда детей, помнится…оказывается не помнится. Да и политические блоки формируются частенько в этих стенах. У меня было желание одно время сделать из этого старинного здания, где когда-то жил крупный промышленник Фокус – Приемкин, школу для детишек, желающих научиться такому занятному ремеслу, как торговля. Все мы, сами о том не задумываясь, занимаемся этим. Любая профессия связна с умением качественно продать свои услуги. Поэтому театр, в котором когда-то мужчина, тот самый Фокус-Приемкин, решил своей жене, да и всем женщинам, у кого есть дети, сделать радость, должен измениться. Клянусь богом, если бы не этот молодой человек, занявший эту нишу, то строительство школы началось. Жена этого Фокуса сперва сама играла с дочками, потом крепостных приручила и так далее. Потом родился Хухунов.

Народ зааплодировал. Бурно. Так, наверное, аплодировали первому человеку в космосе.

– Кто этот Хухунов? – спросил Иван.

– Да ты что? – возмутился Камчатный. – Ты не знаешь, кто есть мисье Хухунов? Да ведь это, это…

– Кто? – нервно спросил Иван.

Но не успел Камчатный раскрыть парню глаза на необыкновенную фамилию и самого человека, как мэр сказал:

– Человек, который создал легендарный образ женщины в теле мужчины. Прекрасно, просто, талантливо. Он был поэтом, и ему было просто это сделать. Он даже не женился, так как знал, что если он это сделает, то изменит своему женскому я . Его спектакль живее в записи, в наших сердцах.

Этот Хухунов сейчас выступал как спонсор открытия театра…

– Да, сколько подражателей было на этой земле, – продолжал мэр. – Я желаю, чтобы новый подражатель не был подражателем, а стал развивать свое.

Иван уже стоял рядом.

– Благодарю, – произнес он. – Причина нашего невнимания вполне оправдана. Сегодня открытие театра, но не премьера. Еще рано показывать наш мир, он пока только формируется. Но как только пройдут те самые семь дней, за которые бог создал землю, вы будете почтенным гостем на нашей планете под названием «Новый театр» .

Эта лесть подействовала на мэра. Он засмеялся, народ засмеялся тоже, Иван был сдержан.

Из окна показался священник. Он гордо встал в проеме окна, посмотрел исподлобья вниз, где собрался народ, по его мнению, для того, чтобы услышать праведные слова.

– Не время, святой отец, – произнесла Леночка.

– Как это, не время, – удивленно воскликнул он. – Меня же кличут.

– Это не вас, – отрицала она.

– Только меня так могут, – возразил он.

Леночке удалось сменить картинку с бородатым человеком в рясе на зеленые шторы. Мэр пожал руку Ивану, обещал сопутствовать ему во всех делах, и улыбнулся так, что Ивану показалось, что у мэра города ярко выраженные клыки. Он встряхнул головой и увидел крайнюю границу где-то на горизонте, в третьем ряду дальних домов, впадающих в лесной массив, как случайные туристы.

Мэр посмотрел на народ. Словно подсчитывал, все ли явились, и если кого не досчитается, обязательно напомнит в следующем выступлении. Затем ему помогли спуститься две человеческие ширмы – высокие крепкие парни, и он тут же слился с головами, потерявшими большую часть волос.

Последовала очередь священника. Старика сорвали с панихиды и, как положено, бросили на ходу, что нужно выступать и вроде сказали где, но тот уже не помнил, так как его возраст не позволял ему долго помнить. Ему было за восемьдесят. Он немного устал от роли священника, и когда его звали, порой легче притвориться, что двинулся умом и себя таковым не считает. Ему хотелось отправиться на одинокий остров, где не существует никаких религий. Собирался он таким образом около десяти лет, не решаясь оставить такой важный пост.

– Мне жаль, что этот мир принимает… – начал говорить старик. Паузы не было, да она и не была здесь нужна.

– Батюшка, у нас праздник, – звучал под ухом суфлер.

– Принимает праздник, – исправился он. – А в праздник положено веселиться. Но веселиться надо с умом. Ум – это поле, где можно посеять два вида пшеницы – добро и зло. Встречается мужлан, по природе быдло с интеллигентом и говорит ему « ты мне должен три мешка пшеницы, два овса, один ячменя. Когда вернешь?» А тот ему: «А ты что голодаешь?». Задумался тогда мужлан, заиграла в нем совесть, понял, что всю жизнь только и делал, что требовал с людей, а чтобы так, безвозмездно, то нет. Его затрясло. Как же так.

Он знал, что хорошо во время проповеди вернуть шутку и часто вворачивал. Правда, шутки ему нравилось придумывать самому, что не всем доставляло удовольствие.

– И тогда он сказал, – продолжил святой отец после того, как выпил стакан воды. – Хорошо, сосед. Не возвращай мне пшеницу, овес, ячмень. В этом месяце. Вернешь в следующем. Но учти в следующем будет четыре мешка пшеницы, три овса, два ячменя. Ответил ему сосед. – Будь проклят тот день, когда я был у тебя в гостях и съел пшенную кашу, вкусил овсяных лепешек и подобрал ячменное зернышко со двора. Так и мы поступаем. Не даем просто, а берем за так. Подумайте об этом.

Ему зааплодировали даже несколько громче чем мэру, но тот уже этого не услышал, уехав сразу после выступления. Священник исчез. Запела белокурая девочка в правом верхнем окне. У нее бодро подрагивали кудряшки, и она гордо упоминала в своей песне фразу « я актлиса», не умея произносить букву «р».

– Пустите меня, – вылетело из толпы. – Это все провокация. Это место было некогда культурным, и сейчас его хотят сделать центром разврата. Превратить место в вертеп проще простого, но вернуть былое, как?

Молодой человек, с фотоаппаратом вырвался из плотного кольца и оказался перед сценой, на которой лежал включенный микрофон. Именно он создавал свист, вызывающий содрогание.

– Вы все попадете на обложку, – кричал он. – Про вас узнают. Наверняка. Но вы не знаете какой ценой. Для этого вас разоблачат. У каждого из нас есть свои секреты. Сперва вы должны будете эти секреты раскрыть, потом вас нашпигуют информацией, и будут использовать как флэшкарту, только более надежную.

Народ развлекался, думая, что это часть шоу.

Журналист Никита Круглогогодов ждал этого дня. Он ждал его как праздник. Еще вчера он посетил два открытия ресторанов в центре города, успев ввернуть свою правду-матку об убиенных животных и ценах на бифштексы. Он говорил, что такие как он, никогда не узнают вкус мраморной говядины из японских коров Вагиу, не попробуют пиво за 79 долларов за пинту. Он хотел справедливости, только не всегда знал, что за этим последует. Да, он выскажется, успокоит свои связки, наболевшее. Его статьи в нескольких изданиях были известны и славились тем, что как смело и рьяно он выступал на открытиях музыкальных фестивалей, театральных конкурсов. Во всем он видел свои недостатки. И даже в совершенной картине он видел сырые места, неразборчивость почерка и то, что «могло быть лучше». Сам он критиковал – свою мать, занимающуюся гаданием, сестру, преподающую латынь, бывшую жену за то, что она верила гороскопам.

– Все продается, – кричал он. – Здесь торгуют кожей, Мясной комбинат под вуалью. А так театр, где дают Шекспира, Маугли и трагедию. Но театр, который всегда носил маску добродетели, сорвал ее, оголив что называется все пороки.

Он замер на некоторое время, принимая отклики в вербальном и беззвучном состоянии, испытывая удовольствие. В то время как народ улыбался, кто-то аплодировал, думая, что выступление окончено, Иван же снова схватился за голову, мечтая прищучить этого выскочку. Через пять мнут сцена опустела, оставив после него уязвленное состояние. Но у Ивана было чем это состояние заполнить. Он как будто знал об этом инциденте и все предусмотрел.

Неровно выставленный подиум, на котором выступал мэр, должен был быть использован под стол. Подъехал грузовик и восемь молодых людей в белых костюмах в несколько мгновений постелили скатерть, положили тарелки и большие котлы с яствами стояли по обе стороны, маня своим ароматом.

Народ не заставил себя долго ждать. Подошел первый старичок в приготовленной ложкой. Он зачерпнул с поверхности горячий рис, положил его на язык и сделал такое выражение лица, словно что-то такое, что в его возрасте не допустимо. Подошла парочка с рюкзочками и мисочками. Люди приготовились. Через минуту стучали ложки, чавкали, обсуждая новое место.

– Хорошо здесь, – звучало в толпе, и за этим доброжелателем последовали: Душевно так. Интересно, у них так как часто будет?

Улица опустела. В небе летали шарики. А на скамейке, где недавно лежали рабочие, сидел журналист Никита Круглогодов и нервно кусал ногти.

– Подождите, вы у меня попляшете. Пасадобль…