Текст книги "Продаются роли!"

Сцена 15
Хухунов и последователи

Режиссеры признаны руководить. Они просыпаются не потому, что ими руководит разум, а потому, что они сами говорят себе «подъем». У них крепкая рука и твердый шаг. Ступая, они оставляют заметные следы. Они не шепчут, а говорят очень громко, пробуждая все вокруг. Режиссер – человек-оркестр.

Хухунов родился в семье полиглотов в небольшом городке под Костромой во второй половине прошлого века. Страна переживала кризис, за границу не пускали, а Европа продолжала быть колыбелью как для писателей, так и для других работников искусства.

В детстве он соорудил кукольный театр. Разобрал чердак, без спросу. Однажды дед, известный в своих кругах филармонист, вышел во двор выкурить сигарку, и увидел, что у дома отсутствует чердак, а так как чердак являлся составной частью крыши и большей его частью, то закричал: «Талантливый, сукин сын. Где у меня ремень?».

Первый спектакль, которым он сразил наповал – «Беспреданница». Хухунов показал в сочных красках палитру того времени – бурая ткань, куклы, погода и состояние героя. Паратов смеялся, он был с широко открытым ртом, Карандышев был грустен, рот был зажат. Весь текст за мужские роли произносил он и его сестра за женские. Ей нравилось, что брат играет с куклами. Брату тогда исполнилось одиннадцать лет. Потом был Чехов. Небо меняло свои очертания, художественные образы меняли форму, оставив для выражения идеи тканевую основу, которая могла показать как светлый мирный день, так и поле битвы.

В двенадцать он ушел из дому. Его искали, долго. Но поиски были тщетны. Родители поплакав, успокоились. И вот как-то тихим осеним вечером к дому подкатила телега. Катил ее какой-то старик. Он начал играть на скрипке и из телеги показался мальчик, подкидывая апельсины. Это был он. Хухунов. Оказывается, он бежал из дому вместе с труппой бродячего цирка. На вопрос, зачем это сделал, пожимал плечами и говорил «не знаю, видимо я понравился актерам». За время отсутствия, а не было его долгих шесть месяцев, дома ничего не произошло. Уходил, когда распускалась листва, а пришел, когда она уже увядала.

Он пробыл дома ровно час, за столом, съев все что было, и сказал родителям:

– Отец, мать, – произнес он, – я должен идти в большой город.

Родители запричитали – мать заохала, отец схватился за ремень, но через пару часов они сидели на завалинке и собирали ему вещи и подшивали деньги в дорогу.

Через сутки он был в столице.

Через три года он выпустил свой первый спекталь. Три года выпали из его летописи. Чем он занимался все это время? Говорят, готовил свое первое творение.

Это был спектакль под названием «Театроном». Пьеса, написанная им самим под влиянием картин Сальвадора Дали и Шагала. История о человеке, который изобрел аппарат, по проверке театральности в том или ином обществе. Стоит только поместить этот аппарат в какую-нибудь среду, то он с точностью до девяносто девяти процентов определяет насколько общество просвещено. Спектакль был воспринят на ура.

В газете был опубликован репортаж и интервью.

« Хухунов – фамилия, которая звучит в языцех. Мы оглядываемся назад, а смотрим далеко вперед».

Прошли президентские выборы и пришедший к престолу государь не любивший так сильно театр, предпочитавший все больше домино и хоккейный клуб ЦСКА, запретил несколько спектаклей. А уже вышли его «Дороги» – спектакль о выборе места в жизни ( по Горькому с примесью восточного фольклора), где он ярко и живо показал странников на Руси, бредущих без возможности дойти до нужной точки. Уже все столичные мамы говорили с возмущением о его «Поросятах», которых почему-то в сказке было двое, как и волков, нехорошо среагировавшие на его национальный конфликт, который по их мнению может нанести травму ребенку. Но Хухунов считал, что дети должны понимать это с самых ранних лет. Когда в одной группе в детском саду выделяют тебя по критериям. К своим пятнадцати годам он смог сорганизовать все театры выступить в качестве движущей силы строительства большущего центра, где спектакли будут идти, как киносеансы, каждые пятнадцать минут. Правда, ничего из этого не вышло, но верхи узнали, что есть некто Хухунов и уж больно он прыток для своего возраста, но пока его не трогали.

Театры любили этого паренька. У него не было места жительства. Он жил в театре. Его приглашали – на чай, на юбилей, на спектакль, на постановку. Последнее он получил, когда ему исполнилось восемнадцать, и его спектакли на площадных театрах уехали на гастроли и не вернулись. Он нуждался в стационаре. И он его получил.

Он поставил «Буратино». Спектакль для детей, но и для родителей. Оставив из персонажей только самого носатого и двух ворюг – Алису и Базилио, он показал борьбу двух структур – мафиози и честного гражданина. Алиса попала в психотерапевтический госпиталь, а Базилио лег с сердцем. Снова родители, их возмущение и худрук, который доверился ему, отказал ему в дальнейшей постановке.

Ему стали отказывать. Народ хотел смотреть сказки и вытирать слезы, глядя как возрождается любовь. Он уехал заграницу. Поставил Колобка. Концепция выражалась в том, что колобок представлял собой правительство, которое шло от одного привала к другому, дуря прохожих и вот нашелся один прохвост, не менее хитрый.

И дети пошли. И родители стали говорить, какой современный умный спектакль. Он чувствовал себя хороши в свои девятнадцать мог остаться там, но слишком любил Россию. Она его манила к себе.

И он уехал. Уехал в свое родное костромское село и до двадцати двух лет занимался исключительно деревенскими делами. Пас коров, ходил за водой.

За эти три года он старался изучить жизнь. Три раза пытался жениться, но не выходило. Изучил технику – от сеялки до крупного агрегата и стал помогать в колхозе. Но в скорейшем времени пробил колокол.

Газета, которая приходила в село, каждую неделю писала о нем. Что его разыскивают и что он нужен. На его счету более тысячи писем от благодарных родителей. Также есть письма с извинениями.

И он вернулся. Но создал только один спектакль. «Антимир». Об актере, попавшем в мир, в котором все было против него.

После премьеры он исчез. На этот раз навсегда. Его ждали, надеялись, что пройдет время и он всплывет на поверхности какого-нибудь подпольного театра. Но он не появился. Его и искали, но тщетно.

Говорят, что он ставит сейчас космические спектакли.

Появлялось много мошенников, выдававших себя за Хухунова, но Хухунов оставил в памяти не только свои игривые глаза, но и спектакли, с редким искусным почерком.

Сцена 16
Кто ходит в театр

Театр придумали греки. От скуки. Был такой бог Дионис. В честь него проводили обряды – надо же было как-то его благодарить. Это выражалось в форме диких танцев с бедной хореографией и слабыми нечеткими мизансценами. Тогда народ считал, что театр – это громко, быстро и эффектно. Последний пункт перекочевал в последующий век, там развился в некие формы – скоморошничество, языческие праздники – Ивана Купала, рождественские с Херувимами и пастухами. И так, кочуя из одного в последующий век, он стал тем, кем является сейчас – драматический, музыкальный, оперный, то есть какой угодно, на любой вкус, запросы и человеческую психику, что нынче действительно актуально, хотя на некоторых спектаклях люди со слабой психикой не выдерживают. Все дело в том, что сегодняшние приемы – это оголение на несколько секунд, взрыв, падение огромного, тяжелого и опасного на сцену, нецензурные выражения. Вчерашнее забывается – маститая игра, актер – ведущий спектакля, а не световой эффект и движущаяся декорация. Спектакль все больше превращается в кино, где на первое место ставится смена кадров и звук. Музыка, которая когда-то лейтмотивом присутствовала в жизни героя, теперь живет своей потусторонней жизнью, загружая сцену своей мощной полифонией, делая спектакль живым, но актера мертвым, не настоящим.

Сегодняшний Актер Актерыч – это не вчерашний Михаил Чехов, он не видит в театре себя. Он мечтает о большой роли за большие деньги. Поэтому старается не жить на сцене, а показывать, как он живет. В этом суровая правда сегодняшнего театра. Показушничество, которое начинается с театральных школ, где сами педагоги строят свою учебу с эффекта. Если человек идет под дождем в лесу, то нужно обязательно два раза споткнуться, опуститься в листья, полежать минуту и подняться, с таким выражением будто попал в собачье дерьмо. Разговаривая с противоположным полом, он должен обязательно прикоснуться к ней. И актер прикасается, падает и фальшиво лепит несуществующее. Скульптура создана, но она неживая, у нее нет глаз, ее руки сжаты, а ступни вросли в землю. Она скована. Таким ее сотворил создатель. Большой поклон ему. Ей страдать. А он будет создавать следующий труп, которым будет любоваться человечество, радуясь и закрашивая черным свой тонкий вкус.

В театр идут расслабиться. Как в горячей сауне, со всеми ингредиентами. После трудных будней, закабаленных часов вынужденной отсидки в мире трелькающих телефонов, разнополых голосов, криков, окриков, чавкающих звуков, отпивающих, проглатывающих. После этого бесхрамья они попадают в настоящий храм. Во всяком случае так надеются на это. Они слышат, как тикают часики, продолжает звонить сутяга-телефон, тянется за ним, чтобы отключить, но не успевает, так как раздается грохот, на сцену падает луч света и окрашивает растревоженные мысли в ровные цвета, переворачивая страницу за страницей. Мужчина выходит из театра. Он расслабился. С ним точно что-то произошло. Он приходит домой и к изумлению своих близких ложится спать, не поужинав. А на следующий день идет на работу, садится в свое кресло и ему не удобно. Он не может, как прежде, в нем находится. Оно ему кажется чужим. Он меняет себе кресло и ставит вместо него стул, но и тот не утешает его. Но это полбеды. Он не может говорить с клиентами по телефону. Он не понимает происходящего, он не видит в этом смысла. Он говорит себе: «А зачем я с ним говорю таким тоном, он же мне не нравится». И перестает с тем общаться, а может быть говорит всю правду, что мол, вы мне не нравитесь, поэтому я не хочу с вами разговаривать. Клиент недоумевает, но мигом перестраивается на другую фирму, коих немало. Тоже самое происходит еще с одним клиентом и еще. И нашего героя увольняют. Он освободившись от этих фальшивых законов, запирается в комнате и не выходит целые сутки. Все волнуются – семья на взводе. Все было в порядке, пока он не сходил в театр. Стоило ему идти на этот спектакль, – подумала жена. Именно она купила билет и поэтому больше всех чувствовала угрызение совести. – Нельзя было его отпускать одного. За ним нужен глаз да глаз. Мужчина уходит из дома, чувствуя иронию, насмешки, кривотолки. Все такое нереальное, фальшивое, думает он и продолжает уходить. Он лишается работы, семьи, но обретает свободу и чистый лист, на котором он пишет предсмертную записку. На этом листе он может написать новую жизнь, но тот спектакль дал ему запала только до этого пункта, не больше.

Театр опасен. Он способен возродить, а способен и загубить все самое хорошее в человеке. Культура массового сознания, спрессованная в спектакль, часто вызывает недоумение. Сейчас все реже эффект восхищения, когда выходишь на крыльцо и так приятно вдыхать воздух. Он так хорош и все вокруг такое. А чаще выходишь и думаешь, что наверное нужно перечитать произведения и пеняешь на свою безграмотность. Наверное, режиссер лучше знает, Он так развил свою идею, вышел за рамки. И ты читаешь, читаешь, подгоняешь себя под него. Разрушаешь свое мнение, которое самое главное.

В театр ходят все. С первого взгляда кажется именно так. Здесь встречаются и солидные представители определенных конфессий – политических, деловых кругов, использующие театр для обмена информацией, для собственного укрытия от своих оппонентов, которым никогда не придет в голову искать их здесь. Юноши и девушки в джинсах и футболках с противоречивыми надписями – учатся жизни. Наблюдая за перипетиями на сценической площадке, они учатся на чужих ошибках, но в чем парадокс, внося в свою жизнь эти самые ошибки, а не для того, чтобы избежать их. Почтенные старики, традиционно пришедшие в этот театр, как в старые добрые времена, чтобы посидеть в зале, вы буфете выпить кофе с пирожным, а затем долго толкать в гардеробе, просачиваясь к выходу, чтобы некоторое время стоять у него, провожая глазами молодых, вспоминая себя такими же юными и спешащими с театра к друзьям, а потом на танцы, а потом, а потом… Сейчас хорошо пройтись по бульвару и когда все деревья в цвету обсудить актера Х, который так красиво вскинул ногу, а актриса У так заливисто смеялась. Критики ходят сюда, чтобы узреть соринку в глазу. Они садятся в кресло, приготовив блокнот и ручку. Весь спектакль они строчат. Они одинаково настроены на любой спектакль. И если он превзошел все свои ожидания, то конечно сложнее увидеть трещины, но тут включается критический профессионализм, который выдает фразы, слова, находит несоответствие, что главное в этой профессии. Найти несоответствие. Маленькие посещают это заведение под надзором взрослых. Ребенок любит новые места, но зал, в котором они находятся, не устраивает его по двум причинам – выключают свет и смотреть надо на то, что происходит там, далеко. Ребенку хочется включиться в эту игру, он не привык смотреть, как другие играют. Поэтому начинает елозить, баламутит маму, та думает, что тот хочет в туалет, ведет его, ребенок же думает, что его ведут домой, где он вдоволь наиграется, оказывается в комнате с писсуарами. Происходит непонимание. Они возвращаются, часть действия упущено и что происходит на сцене, в очень знакомой сказке непонятно. Ребенок сидит, надувшись, а мама, краем глаза посматривая за своим чадом, ломает голову, как сделать так, чтобы ее ребенок полюбил театр.

Примечательны совместные походы, цель которых обычно никак не связана со спектаклем, а скорее это общее времяпровождение, проверка на прочность. Школьные безобразия, семейные, дружественные, поход в театр после ресторана тоже во истину уникален. Школьники галдят, перенося атмосферу школьной перемены в эти стены, мама с папой перевоплощаются в истуканов, делая таким и сына – походка по струнке, положение сидя, тишина, обязательное обсуждение, друзья становятся врагами, особенно зуб стачивается на того, кто стал зазывалой, подвыпившие люди слишком много смеются. Школьники остаются школьниками, семья остается семьей…это что качается вопроса перевоплощения. Театр – место, где люди перевоплощаются. Исключительно в положительного персонажа. Или в того, кем ты являешься. Ты видишь себя на площадке и тебе интересно. А театр, как место для соблазнения своей пассии – перевоплощение в кого? В Казанову. Если в этом прямое предназначение театра…

Относительно ресторанов театр проще. Сравнение было взято исходя из того, что в этих двух заведениях подают пищу. Конечно разные блюда, на совершенно непохожих подносах, да и официанты скорее напоминают манекенов, нежели актеров. Прейскурант цен самый разный.

Желание разглядеть родинку и морщинку, чувствовать энергетику, плещущуюся через край – разные цены. Чем выше желание – видеть, но не трогать конечно, хотя в наш век вседозволенности за определенную сумму такое вероятно.

Список предлагаемых ролей был расписан в одночасье. Но понимая, что необходимо идти от клиента, что он схематичный, шаблонный, в нем примерно указано то, на что он может рассчитывать.

Итак, примерный список ролей, предлагаемых Новым театром:

– Театр древней Греции

Прометей прикованный (он может быть раскованным, татуированным, в пирсинге или в доспехах),

Антигона (прообраз современной леди, идущая вопреки у своего отца, народа, политическая леди. Возможно, феминистка);

– Театр Древнего Рима

Федра (опытная женщина воспылавшая страстью к пасынку, возможны варианты),

Медея (наравне с главарем Ясоном похитила золотую шкуру, прообраз современной женщины-хапуги);

– Зарубежный театр эпохи Возрождения и Нового времени

Дездемона (в отличие от классической интерпретации, сама душит, как вариант – травит),

Гамлет (как частный детектив расследует убийство и накрывает целую шайку, прообраз инспектора Мегре),

Король Лир (без комментариев),

Шейлок (еврей, может выступать любая нация ),

Доктор Фауст (прообраз современного врачевателя),

Тартюф ( хитрый проныра, герой нашего времени)

Арган (больной, симулирующий болезнь, ловкий, хитрый, двуличный, плут)

– Театр эпохи Просвещения

Фигаро ( человек нашего времени),

Труффальдино ( туда же)

Плюс типажи: подбирается с клиентом.

Театр призван…да кому это сейчас нужно. Каждый зарабатывает как может. И что театр призван никого сейчас не волнует, главное, что важно для самого человека. И сколько за это платят. Мы это не оговариваем, но понимаем важность этого.

Сцена 17
Первый клиент

Иван убивал от скуки пыльного микроба, что бороздил просторы освобожденного от бумаг стола, кои покоились на шкафу, готовые в любой момент скинуть свои заполненные туши на пол. Прошло три дня со времени открытия. На город снизошел праздник. В правительственных кругах придумали выходной, благодаря которым и простые смертные отдыхали и не оставляли свои разгоряченные тела в городе. Театр тосковал. Тосковали и управляющий «чебуречной», и продавец матрешек. Последний открывал магазин в двенадцать и уже к трем часам закрывал его. А эти три часа стоял под козырьком и, протирая платочком какую-нибудь маску или поделку из слоновой кости, насвистывал мелодию, чаще всего одну из тех, что ты знаешь, но не можешь вспомнить. Она формируется, исходя из нескольких сразу, как часто просмотренный фильм оставляет осадок того, что это уже было, человек, которого ты хорошо знаешь. Камчатный уехал на три дня в отпуск, за гору, его роман приобрел новое звучание и он, отключив телефоны, пребывая там совершенно один, доверив все дела новому управляющему. Он должен был приехать и увидеть результаты, которыми особо не поделишься.

– Почему к нам никто не идет? – тоскливо сказала Леночка. – Такая компания и название просто притягательное. Я бы зашла, хотя бы просто из любопытства.

– Что же у нас есть результат, – комментировал Иван. Он перестал гоняться за невидимыми жителями стола, и обратил внимание на дверь, которая замерла, как и все остальное в этот час. – За эти три дня, пока существуем мы, нас посетило в общей сложности пятнадцать человек. Девушка в малиновом берете спросила не сможем ли мы устроить ей гастроли в Париж, где ей предсказала гадалка встречу со своим суженым. Она почему-то негодовала, что «такая крупная организация не может сделать такую малость».

– Народ не понял, – вяло протянула Леночка. Она поглаживала свой живот и что-то шептала время от времени, но Иван не решался спросить, да и все мысли были направлены в другую параллель.

– Парень с тремя пакетами книг хотел обменять их на роль, – продолжил Иван, – он думал, что это равноценный обмен: обменять Горького на роль. Он думал, что можно сразит нас наповал своей редкой коллекцией.

– Сбрендил что ли, – прошептала Леночка. Здесь одной библиотекой не отделаешься. Здесь нужны другие бумажки.

За окном маячил фигурный змей. Тот достиг своей надрывной точки и рвался выше, но чья-то крепкая рука сжимала моток синтетической нити.

– Пожилая пара предложила организовать трио, – Иван продолжил. – Он поют, играют на пяти музыкальных инструментах и могут тоже стоять в прейскуранте цен как роли, например балагуров.

– Столетние, а не уймутся, – усмехнулась Леночка.

– Студенты, – перечислял Иван, – в количестве четырех человек, три девушки и один парень долго изображали из себя бизнесменов, возникла мысль, что они могут быть детьми одного из того самого списка, но тщательный осмотр одежды смутил. Джинсы за пятьсот рублей и телефоны за три тысячи не могут быть у такого контингента.

– Детки. Вот у меня не такой, – сказала завлит. – Честный. С его талантищем в Голливуде сниматься.

Дверь скрипнула, прервав диалог. На ней колыхнулся прошлогодний календарь и антураж, который входил в оформление – грамоты, призы, большинство сфабрикованное и сделанное благодаря рыжему пацаненку с Камергерского, тоже заходил ходуном. В двери показался сперва один белый кед и часть потного носа. Параллельно со входом головы полностью, появилась вторая пара из обуви и, наконец, сам человек в костюме и розовой рубашке спросил:

– Можно?

– Да, – машинально ответила Леночка.

– Я прошел по-по прямоугольным, – начал он, немного заикаясь. – По квадратным углам, переминаясь, надавливая на поверхность.

Теперь он стоял в двери, словно зажатый в тиски створкой, переминал в руке свой портфель, неожиданно уронил его, поднял, снова уронил, не стал поднимать, потом одумался, поднял и прижал его к груди. Рубашка была застегнута на все пуговицы, и было понятно, что ему трудно дышать, но он ничего не предпринимал для этого, словно на него было возложено проклятие таким, а не другим образом носить рубашку. Волосы его были зачесаны вперед, отчего глаза наполовину были скрыты, и все обозрение лица начиналось с носа. Нос был прямой и длинный. Казалось, что в этом человеке главное именно нос. По нему он определяет погоду, состояние, степень приготовления спагетти. На носу у него были небольшие очки, хотя его нос мог вместить целую дюжину или одни, но очень существенной величины.

– Академик, что ли, – спросила Леночка, к его удивлению продолжала гладить свой живот, – Что тебе надо академик? Хочешь вычислить, сколько тебе надо работать, чтобы купить хоть самую мелкую роль?

– Само вычисление не затрагивает полярность двух нестыкованных станций, – начал он. – Одна из них подключена, другая нуждается.

– Хорошо, кто же спорит, – улыбнулась Леночка. – Если кто и нуждается, то его надо подключить. Только у нас не бюро, где включают-выключают. Мы другим занимаемся. Вы про театр когда-нибудь слышали?

– Да, правильно, – ответил он и сделал технический жест и случайно задел плафон. Тот зашевелился и стал вращаться, затухая с каждым новым повторением.

– А вы поймите, что мы не намерены заниматься глупыми вопросами, – продолжала Леночка.

Иван догадался. Леночка еще нет. И впустую Иван жестикулировал, Леночка все поняла только после фразы, сказанной гостем:

– Я тот самый. Директор.

Она побледнела. Вскочила, посмотрела на Ивана, тот пожал плечами, она вцепилась в чайник и помчалась в сторону кулера, чтобы налить воды, сделать чай, чтоб хоть как-то загладит этот казус.

– Ели прокрутить матрицу сценосхождения на третий уровень вашего бенома, то порядок равен вашей каверзности вопроса, – сказал мужчина и засмеялся. Вероятно, это была шутка, и Иван, понимая, что нужно поддержать пришедшего засмеялся. – А сам вопрос ингульдирован и принадлежит метрической системе координат. Посему уделяя вашей абциссе точку инофермы, я попадаю в матричную систему, откуда был вовремя отщеплен.

– Да, да, – продолжал усмехаться Иван, понимая, что этот человек хочет обрисовать этот случай с помощью метрической системы. – Позвольте представиться, Иван, создатель этого бинома.

– А, приятно, – улыбнулся мужчина. – Николай Глубокоуважев. – Математик, академик, и главное директор исследовательских лабораторий по всему миру. Мой профессиональный контиинум будет рад детерминировать с такой конгруэнтной мне плоскостью, как ваша. Я рад провести диагональ, но для начала надо познакомиться.

Он похлопал по чемодану и Иван сразу же подумал, что детерминировать для него все равно, что выпить и уже готовил свой организм для принятия вовнутрь крепко напитка, так как знал, по наслышке, что ученые пьют по-черному. Николай открыл портфель и вытащил оттуда большую кипу бумаг, положил перед ним, и с чувством достоинства произнес:

– Вот.

Он это сделал как опытный картежник, запасливо скрывающий до самого последнего крупную масть, чтобы красиво победить в финальной части игры. Иван разглядывал схемы, параболы, графики.

– Это мой мир, – произнес он. – А это ваш.

– Правильно, – произнес Иван.

– И вы можете их соединить, – резюмировал Глубокоуважев.

Иван понимал, что будет нелегко и что обязательно придется плясать от клиента, но этот клиент был самородок. Этакий камень грубой породы, не отшлифованный, найденный уже изначально со своими скосами, зазубренностями.

– Без проблем, – воскликнул Иван. – Но у нас есть маленькая традиция. И мы ее стараемся соблюсти.

– Да, традиция – это аппроксимация жизненных лемм, – произнес математик.

– А? – вошла Леночка и эта фраза заставила ее замереть на пороге. – Как красиво. Вы наверное поэт.

– Поэт – компактифицирует зримое в окольцованное пространство своего кругозора, – изрек Николай.

– А, божественно, – завизжала Леночка, вручила стакан с кипятком Ивану, отчего от тоже закричал «а», едва не издал матерное «б…-ть», в связи с попавшими каплями на брюки и живот и подбежала к столу, чтобы найти блокнот, куда бы могла записать эти строки. – Как вы сказали? Зримое куда?

– В окольцованное пространство, – повторил математик. – А вы интересуетесь математикой.

– Женщина и математика – очень тождественные понятия, – скромно произнесла Леночка.

– А, как коаксильно, – произнес он.

Леночка завизжала в очередной раз.

– Продолжим, – перебил Иван. – Мы о традициях. Расскажите о себе.

Математик, расположился в кресле, которое было специально устроено под клиента – удобные подлокотники, несколько режимов, подогрев.

– Я люблю свои формулы, – сказал Николай. – Аксиомы, доказательства, компоненты, матрицы. Я родился, чтобы искать неизвестные, решать формулы и доказывать теоремы. Если вам интересно, то я был рожден в лаборатории, прямо на столе. Подо мной лежали теоремы Гаусса, а я появляся на свет. И первое, что я увидел – это яркий свет и плакаты с математическими формулами. Мне интересен свой мир, но я совершенно не знаю другие, и мне показалось, что самым правильным прохождением, будет проведение диагонали от моей точки сквозь призму театра.

– Сквозь призму, – повторила Леночка и зачастила ручкой, конспектируя высказываемое. Иван кашлянул, указывая, на стол и Леночка, скосив глаза опустилась достала с нижней полки и вскинув руки с пачкой чай и банкой кофе, вскрикнула:

– Чай, кофе?

– Чай, без кофе, – произнес Николай. Кофе – продукт ночной, от него экспоненциально зависит день. Как и днем чай. Но тот и другой продукт могут стать как дневным, так и ночным. Все зависит экспоненциально от условий существования индивида.

– А, – вскрикнула Леночка, и бросилась записывать произнесенное.

– Я разработал матрицы нашей жизни, – продолжил говорить Глубокоуважев. – Все вокруг состоит из мелких клеток. То есть одна клетка стоит на другой, та еще на одной и так далее повсюду. И все можно переделать. Сместить один кирпичик, чтобы поменять конструкцию. Главное, найти тот кирпичик и не спутать. Иначе жизни может пойти под откос. Рискуем, но кто не рискует, тот не получает Нобелевскую. Нет, я не получал. Но платят мне не меньше.

Иван уже был не рад, что попросил его рассказать о себе, так как информационный поток, льющийся из его уст, требовал дополнительного переводчика или усвоения.

– Вы бы наверное хотели для себя роль солидного ученого, предположил Иван.

– Ни в коем случае, – возразил он. – Мне нужен образ Мефистофеля, образ убийцы или маньяка. Я хочу попробовать каково это. Знаете, как обо мне пишу в газете – у него такие добрые глаза, что хочется писать иконы. С меня иконы? Не рано ли?

Иван уже видел его в образе Раскольникова, убившего одного человека, «сдвинул у него не туда кирпичик», и это ему понравилось. Он вошел во вкус и стал передвигать кирпичи, нарочито неправильно. Люди катились вниз, а он, стоя перед зеркалом смеялся, обнажая свои зубы, десна и потускневшую душу.

– Для меня все это – сцена и движения, – продолжил он, но все больше поддаваясь внутреннему порыву, словно брал разгон перед прыжком, – раньше было не более чем правильно смоделированный механизм действий. Я редко смотрел, но если и попадал, то видел в нем движения частиц, без внутренней энергии. Со мной уже год что-то творится. Я не могу спать, с подушкой, поменял квадратную на треугольную, перьевую на игрушечную с запахом детского мыла.

Николай достал носовой платок, громко высморкался и положив его на стол к недоумению присутствующей женщины, продолжил с еще большим каскадом эмоций и слов:

– Понимаете, вся эта терминология преследует меня, – прошептал он. – Вот если вы меня попросите сказать что-то, то я обязательно загну. Непременно загну. Попросите меня. Ну, давайте.

– Расскажите о вашей первой любви, – предложила Леночка.

– Нет, – воскликнул он, – только не это. – Это уравнение с тремя неизвестными и я остаюсь неизвестным.

– Как вы относитесь к живописи? – спросил Иван. Вопросы, которые возникали к клиенту, рождались произвольно. Нельзя было заранее знать, кто войдет в дверь, поэтому общение было вольным.

– Это матрица, тех самых квадратиков, – ответил мужчина с длинным носом, – только в живописи все больше неровностей и сдвигать эти квадратики намного сложнее, нежели у реального человека. Вот видите.

Мужчина заахал, а Леночка наконец налила ему чашку чая и домашний пирожок смог претворить кислую гримасу в улыбку на его таинственном лице. Пока он жевал и умно смотрел на Леночку, которая время от времени доставала пирожки, словно фея, воплощающая в жизнь все желания, Иван обдумывал. Он понимал, что этот человек попал в новый мир, он как ребенок, только что родившийся или попавший в детский сад, но уже подпорченный наукой. И с ним нужно долго работать. Либо нет.

– Мои пирожки кушают все в театре, – нежно прошептала Леночка, и протянула еще один пирожок. – Этот с повидлом. Объедение.

– Объедение, – повторил мужчина. Его лицо было измазано разными начинками из пирожков и он действительно напоминал ребенка, который, не желая ослушаться взрослых послушно ел пирожки, пил чай и слушал молодого человека с гармошкой на лбу, которая стала постепенно сглаживаться.

– Без проблем, – воскликнул Иван, отчего Николай заашлял, Леночка сердито посмотрела на Ивана и захлопала Глубокоуважеву по спине. Тот, в свою очередь, с интересом посмотрел в сторону Ивана. – Вот что я примерно вижу.

И Иван начал описывать ему мир, который только что возник у него в голове. Он говорил о человеке, мечтающем о карьере актера, но жизнь в ветхом жилище, постоянные подсчеты копеек и сантиметры сыплющейся штукатурки сделали из него геометра. Но так как геометр не мог получать много, он решил нанимать богатых учеников, брать в заложники и потрошить их семьи. Одна семья, вторая, третья, но четвертая семья – была той семьей, которые сами вышли из тех слоев. И он не смог просить денег. Таким образом он или погиб или остался жив, что по согласию клиента. Сюжет был прост и вряд ли мог получить Букера за оригинальность, но человек, который впервые столкнулся с миром театра, мог подойти даже Колобок.