Текст книги "Продаются роли!"

Сцена 21
Третий клиент

Камчатный запил. Когда пьет рабочий – это еще полбеды, но когда запивает творческий человек – это настоящий кризис. Он лежал на коленях у Леночки, после третьей бутылки вина и тосковал:

– Вот так, Маруся. Жизнь она строится по досочкам. Но леса бывает что жалко. Бывает, что былинка радуется своей сути, а дуб может пребывать в вечной меланхолии. Кому лучше и главное как лучше. Вот так живешь, строишь свой дом, выстраиваешь его, заполняешь людьми и пытаешься делать их счастливыми, а не выходит. То есть на каком-то этапе ошибся – фундамент не так клал, не в той пропорции цемент или дом не в том месте, а может быть, и не тех людей запустил. Только что сейчас об этом? Жизнь подходит к концу, а жить вроде как и не начинал.

– Что не идет роман? – спросила Леночка.

– Не хочет, – согласился Камчатный. – У меня заковырка там. Понимаешь, я все еще не могу определиться с главным героем. То ли он положителен, то ли отрицателен.

– Главный? – переспросила Леночка. – Конечно положительный. Разве главный может быть отрицательным.

– Да, но заковырка в том, что никому не нужен положительный персонаж, – прохрипел Камчатный. – Всем подавай брутального подонка. Тогда есть что читать. Когда в нем все так хорошо, покрыто густым слоем меда и шоколада, приторно и вызывает изжогу. А если он с иголками, тогда уу…адреналин.

– А может он быть и тем и другим? – спросила Леночка, поглядывая на лысину худрука и свой живот.

– Как это? – спросил Анатолий, вскочил и встал перед ней на колени. – Еще раз, пожалуйста.

– Может он быть положительным, – медленно проговорила Леночка, – но решивший на поворот в сторону.

Камчатный стоял посреди кабинета на коленях, медленно приподнимая руки вверх, как в ритуальном танце и когда его кисти достигли максимальной точки, он подпрыгнул, одним прыжком стал на ноги, приговаривая:

– Еврика, еврика, Леночка, – радостно прокричал он и стал обнимать девушку. – Это еврика.

В кабинет вбежал Иван. Увидев картину объятий, он лишь на мгновение замер у входа и не став извиняться прошел, бегло осматривая стол, бланки и само кресло.

– Так, все собрались, – воскликнул Иван. У нас клиент.

Камчатный не слышал его. Он продолжал благодарить Леночку за удачную линию главного героя.

– Хватит, – на полтона громче сказал он. Его услышали. – У нас клиент. Важный. Такой важный. Он уже наверное поднимается по лестнице.

Иван бросился к еще запертому окну.

– «Жигули», «Ренолт», – перечислял Иван, – «Газель», а это что? «Тайота рав 4»? Чья? Не известно. Но я нутром чувствую, что это он.

– Ваня, ты не понимаешь, как странно устроена судьба, – начал Камчатный. – Мы с тобой крутим землю, во всяком случае пытаемся, а она нам не дает плоды. Может оно пошло все. Не будем крутить?

– Это что? – спросил строго Иван.

Леночка указала на аккуратный флигилечек, где уместились четыре бутылки, одна непочатая, плюс разрезанное пополам яблоко, и апельсин, с на четверть снятой шкуркой. Все это было прикрыто папкой с надписью « Пьеса. Домоуправление»

– Так понятно, – серьезно среагировал парень. – Не очень хороший прием. Пьяный слезливый мужчина, беременная женщина и психопат. Да и все это в суровой обстановке с ароматом кислой капусты и еще что-то…

Иван открыл окна. В комнату ворвался воздух, растворяя винный запах, который за эти часы приобрел объем и не желал сразу расщепляться, противоборствуя атмосферным налетчикам.

– За ширму, – скомандовал он, – Быстро.

Как только Качатный водрузил себя за черную ширму у окна, раздался стук.

– Вам не обязательно, – прошептал Иван на попытки Леночка тоже спрятать свое тело за черной тканью.

– Хорошо, – согласилась Леночка и села на стул около статуэтки с греческим трагическим актером, подарок одного из поклонников.

– Войдите, – громко сказал Иван и дверь отворилась. На пороге был человек или не человек. Он походил на животное по выпячивающим формам и жировым складкам, на которых можно сыграть как на гармошке и только костюм, обернутый вокруг него давал понять, что это человек, правда, немного полный. Было ясно, что он не пройдет в дверь, то есть он был значительно шире дверного косяка, но каким-то образом его воздушное тело прошло в пространство Нового театра и завладело их вниманием.

– Я директор мясокомбината. – произнес он. – Петр Ильич. Здесь презент. Отведайте бараньи мозги. Очень вкусно.

Он протянул сверток, который извлек из своего костюма, как фокусник, у которого может появиться все, что угодно из-за пазухи. Это тогда бы точно объяснило ей распухший вид.

– Спасибо, конечно, – произнес Иван. – Но, наверное, это будет излишним.

– Ничуть, – среагировал гость. От него шел изрядный перегар, не меньший чем у Камчатного.

Прозвучал какой-то монотонный звук, похожий на гудение бритвы или кофе-машины.

– Это что? – спросил он.

– Да вы внимания не обращайте, – улыбаясь сказал Иван. – Это наш кондиционер. Он так работает в неполную силу. Выдохся под конец дня.

– Понял. – подмигнул Пер Ильич и достал из внутреннего кармана бутылочку беленькой. – Ву а ля.

– Это лишнее, – сказал молодой человек.

– Ву а ля, – продолжил Петр Ильич, и на столе появилась палка колбасы и ветчина. – Закуска любит появляться там, где ее не ждут. – Ву а ля, – и на столе были поставлены стаканчики.

Он смеялся громко так, что дрожал стол с танцующими стаканчиками, колебалась в графине вода и сера стала просачиваться к барабанным перепонкам с удвоенной скоростью. За ширмой снова послышалось бурчание. Петр Ильич прервал свой раскат смеха.

– Что это? – удивился он.

– Вы же знаете российские кондиционеры вещь ненадежная, – прокомментировал Иван. – Кряхтит, кашляет, не охлаждает.

– Понял, – произнес Петр Ильич, – Я вам японский подарю. Он сунулся в карман, заелозил и Иван уже думал, что из внутреннего кармана пиджака появится кондиционер, но тот достал платочек и вытер себе лоб, на котором образовалось полотно из капель пота.

– Вы только сделайте все как надо. Платить буду, кормить мясом буду, поить. Главное, дайте мне возможность.

В его маленьких зрачках, которые двумя светящимися точками горели вокруг мясистого лица, чувствовалась та непосредственность, которая пыталась выбраться на поверхность, но была заложена, и поэтому оставалась лишь горящими угольными точками в округлых формах.

– Постараемся, – улыбнулся Иван. – Наша литературная муза, Леночка. Рождает такие чудесные образы.

– Я смотрю, натурально рожает, – сказал Петр Ильич, и посуда задрожала от его неудержимого каскада, смыкающегося рта с перебоями от смеха.

– Так вышло, – скромно произнесла Леночка, словно была виновата в чем-то перед этим тучным человеком.

– И вошло, – заметил мясных дел мастер, – Как я это все понимаю. Но давайте выпьем. Первый тост за рождаемость. Чтобы у нас рождались и не вырождались. Все. Вы муза, можете скушать эту колбаску. Ваш малыш будет в восторге от этого качества. От мяса. От вкуса. Да из-за рецепта этой колбасы может война начаться.

Он отрезал значительный кусок, который обычно покупают в магазине на всю семью из пяти человек и протянул Леночке. Сам выпил и проследил за тем, чтобы Иван тоже опустошил содержимое сосуда.

– Мясо – это сила. Я без труда резал кур. Мне нравилось наблюдать за птицей, когда она без головы пыталась взлететь и летала намного выше, чем при жизни. Тогда я чувствовал себя волшебником.

За ширмой в очередной раз раздалось неторопливое звучание.

– Хотите, я его починю, – воскликнул Петр Ильич. – Это я могу. Когда я начинал свое дело. У меня был маленький сарай и больной теленок. Сейчас у меня сеть самых крупных заводов по всему миру. Что произошло? Я просто починил теленка. Подлечу ваш кондиционер, гляди через год…

– Не надо, – сказал Иван. – Спасибо, зачем себя утруждать. Давайте лучше поговорим о вас. Как об актере.

Петр Ильич подтянулся, втянул живот, что никак не отразилось на его форме, пригладил волосы и произнес:

– Мне нужна роль ребенка. Да, может быть, это звучит безумием, но я хочу быть ребенком. Здесь не важно, каким он будет. Лет десять, с привычками, попыткой стать кем-то. Понимаете, дело в том, что у меня не было детства. Я вновь хочу его пережить. Пусть на сцене.

Его зрачки вновь совершили попытку выбраться на поверхность пышных розовых холмов и частично удачно.

– Ради бога, – произнес Иван.

Потребность рассказа о себе отпала, так как за этот небольшой промежуток этот клиент показал все, что было достаточно для роли. За ширмой в очередной раз прозвучал монотонный гул.

– А почему у вас человек, изображающий кондиционер, к нам не присоединится, – спросил Петр Ильич. – Тогда он наверняка хандрить перестанет. Как раз родился второй тост. За наш совместный проект. Нет, нет так. За наш удачный проект.

Из-за ширмы показалась голова Камчатного – удивленная, скромная, но в то же время довольная тем, что на него обратили внимание.

Сцена 22
Попытка влюбиться

Иван шел по Арбату, и в переливах вечерних огней фонари светили то ярко красным, то желтым, то зеленым. Последнего было больше, и он шел обдаваемый светом от неоновых вывесок, как канатоходец под куполом цирка. Он шел медленно, наступая и как бы проваливаясь в пешеходку, которая увязала в его ноге и он вытаскивал ее также осторожно, чтобы проделать повторную попытку.

За последние дни он устал. Но устаешь после проделанной работы – это в порядке вещей, наступает то чувство томительного ожидания, когда сливаешься с подушкой и уносишься в неизвестность под покровом ночи. Когда ничего не тревожит и результат месячной, а то и двух– и трехмесячной натуги лежит на столе, переминаясь с ноги на ногу, как годовалый малыш, совершающий первые попытки передвижения. Помнится, когда-то он ставил параллельно три спектакля, а здесь он пока ничего не ставит, но устает значительнее. Процесса еще не было и это отображалось на нем.. Только в голове звучал марш, зарождалась идея, что объединяла всех героев вместе.

– Здравствуйте, девушка, – сказал Иван. – Я пришел, чтобы узнать как вас зовут.

Он стоял среди вороха платьев и аромат парфюма сливался с шоколадно-кофейным вкусом.

– Меня Полина, – произнесла она и в первые секунды была для него открытой и расположенной к общению.

– Поляна? – переспросил Иван.

– Нет, Полина, – ответила она, начиная подозревать в нем что-то.

– Очень склоняемое имя, – весело произнес молодой человек. – Полина – малина, смешлива, игрива, строптива, ретива, спесива и мила.

Иван взял ее руку, провел пальцем правой руки по ее раскрытой ладони, написав что-то, используя ладонь как полотно, а палец как кисть. Она отдернула, испугавшись своей реакции или того сочетания букв на линиях жизни.

– Спасибо, но вы торопите события, – сказала она и прищурилась.

– Если бы я их торопил, когда они сами меня толкают и шепчут всякие непристойности, – произнес Иван. – Я бы рад, но тут побеждает их большинство.

И тут она его узнала. Сперва она не показала это. Наверняка подумала, что так будет лучше. В магазине кроме Полины и Ивана никого не было. Да, еще стояло несколько бесполых манекенов кремового цвета, облаченных в унисекс так что Иван в своем костюме чувствовал себя джентльменом на студенческой пирушке. Девушка совершала пальцами рук таинственные действа – соединяла, скрещала, проглаживая тыльную сторону ладони и ее внутреннюю часть, собирала руки в замок и все это в какой-то ритмической последовательности, которая была продиктована локальным климатом. Кружки в руках не наблюдалось, но она держала в руках ножницы и желтый лист бумаги и небольшой хвостик отрезанного куска свисал с большей части, желая отделиться.

Иван был здесь. Для чего? Его тянула сюда одна банальная истина, которая гласит, что без любви жить нельзя на свете. И его тянуло туда, где она могла быть. Где он чувствовал ее зарождение. Вокруг еще все было чужим и миллионы незнакомцев не позволяли зародить это чувство, заслоняясь от него, как от проказы. Но были люди, с которыми ему приходилось столкнуться и даже какая-то искра пробежала между ними. Он шел к ним, точнее к искре, надеясь, что она разгорится.

– Чем вы занимаетесь, кроме того, как бегаете от продавщиц женского белья? – спросила девушка.

– Бегаю от продавщиц молока, – сказал Иван, и понял, что искра никуда не уходила, она просто терпеливо ждала ее обладателя, храня заряд, – которое я страсть как люблю и московских плюшек, на которые сейчас жалеют сахар, чему я очень возмущен.

– Вы шутите? – спросила она.

– Нет, я вру, – сказал он. – Я врун, который пытается исправиться. Просто нужен верный соратник, на которую я бы смотрел и хотел походить. Надюха Константиновна и Лилечка Брик в одном.

Он приложил к себе висящий халатик розового цвета и Полина рассмеялась, правда сдерживаясь, но совсем немного.

– Не надо походить на женщину, – обнажала она вои ровные зубы снежного цвета.

– Только самую малость, позвольте, – сказал Иван и добавил, – спросить, вы во сколько заканчиваете? Когда будут распроданы все платья, и манекены будут зябнуть от холода до нового поступления?

– Через полчаса, – ответила Полина, продолжая смеяться, как смеются над забавным анекдотом из жизни. Ну чем не анекдот. Еще вчера он похитил платье из ее магазина, а сегодня приходит и приглашает на свидание.

– Прогуляемся? – спросил он.

Она смотрела на него как профессор с высокой степенью на микроб, новоявленный, про которого еще никто ничего не знает.

– Я каждый день гуляю до метро, – сказала она и проводила взглядом свадебную пару, прошедшую мимо. Жених нес ее на руках, но невеста была полной и поэтому пронести долго ему не удалось. За ними шли друзья и звякая бокалами подтрунивали над ними. – Если будет угодно.

– Будет угодно, – сказал Иван. В окне прошелся бродячий пес, принюхиваясь не оставил ли свадебный кортеж что-нибудь съестное и не найдя ничего приличного поплелся обратно.

– Так вы дамский угодник? – спросила она.

– В хорошем смысле этого слова, – развел он руками. – Угождаю дамам, но не забываю о себе.

– То есть вам подходит мужской угодник в виде женской половины? – предположила она. – К сожалению или к счастью я к ним не принадлежу.

– Отчего? – просил он.

– Не люблю идти на поводу у мужчин, – ответила она. – Они такие, они такие… ненормальные.

Так странно прозвучало это слово, подобранное с такой страстью, что Ивану сразу захотелось считаться безумным, вырядиться в обветшалый вид и скакать на одной ноге, голося на японском слова из «Библии». Но в ее устах ненормальный – это скорее человек, который может крепко взять за руку и, не спросив разрешения повести туда, куда ему вздумается и там, в этом месте, любить страстно, опять же безумно может быть долго, а может быть мимолетно, бросая ее на песок вместе с остатками разбитого корабля. Она опасалась, ее уводили, бросали, поэтому она одергивала руку, не шла по неизвестной местности, а сама выбирала дорогу. И вот теперь появился он – странный молодой человек, меняющий костюмы как маски, образы и свое поведение, что ей было не угнаться за его логикой.

Прошло полчаса. Он рассматривал черно-белую афишу театра Вахтангова, выискивая в художественном оформлении режиссерский ход. Белый снежный ком, который увеличивался по мере накопления неприятностей. Он оглянулся, что-то его заставило это сделать – знакомый профиль, походка, скорее голос и увидел ее, Полину. Он смотрел на нее как на героиню спектакля. Настоящей Полины не было – была актриса, с реальной он должен был увидеться через десять минут и прогуляться. Люди шли создавая массовку – молодые ходили зигзагами, думая о цели своего назначения, пожилые шли черепашьим шагом, утопая в каждом сантиметре этого воздуха. Режиссура была славная и Иван, пребывая в ней, как в карамельном воздухе, опьянел и застыл в одной точке. Послышался грохот. Иван вздрогнул. Послышался крик, переходящий в гул. Иван осторожно оглянулся. В метре от него рухнул фонарный столб. Послышались различные версии происшествия:

– Основание столба было ослаблено писающими собачками. Пьяный тракторист, патруль или не выдержал массовость лохотронов.

Иван посмотрел в сторону идущего «спектакля». Он закончился. Актеры оставались на месте, но сам спектакль подошел к концу. Героиня этого спектакля смыв грим шла с неизвестным субъектом. Он был низкого роста, ниже ее на полголовы, молодой с редкой растительностью на подбородке и не поднимал ноги при ходьбе. Этот маленький юный отпрыск шел под ручку с ней, точнее шаркал.

– Здравствуйте, – произнес Иван, настигнув удаляющуюся парочку.

– Вы меня извините, – сказала Полина, и в ее глазах замаячил суетливый мотылек, попавший в замкнутое пространство горящих свечей. Иван застыл, наблюдая, как они в очередной раз уменьшаются. За спиной проходили удивленные люди, обходя и перепрыгивая столб, добавляя в версию греховность этого места и дороговизны электричества.

Послышалось «кто это» и ответ «мой сегодняшний благодарный клиент», купивший для жены желтое платье» зазвучало так жестко, так больно.

– Да что же это? – прошмыгнуло в голове. – На глазах уводят. Когда я позволял себе такую вольность. Надо догнать.

Когда он догнал Полину и этого маленького бородатого хомячка, то увидел как они рассматривают в лавке книгу с изображением Колизея.

– Рим – это уникальный город, – услышал Иван и вспомнил таксиста также говорящий о Москве. – В нем есть такие улочки, в которых так узко, что можно пройти только одному. Или очень близко вдвоем. Говорят, поэтому Италия – одна из самых горячих стран в смысле страсти и прочего.

– Простите, сэр Антонио, – произнес Иван. – Но мне нужно поговорить с Полиной.

– Полиной? – повернулся он. – А это вы? Вы же торопились к жене?

– Не у меня жены, – резко сказал Иван. – Полина, послушайте, мы же с вами договорились, я вас ждал. Что случилось?

– А кто у нас Полина? – спросил мужичок.

– Дорогой, для него все женщины Полины, – грустно сказала девушка, – И всех он рано или поздно считает женами. Со мной он тоже сделал попытку.

Мужчина насупился, стал еще круглее и затоптался на месте как петушок в порыве агрессии.

– Я не посмею, чтобы какой-то молодняк портил настроение, – произнес он. – Мне нужно успокоиться.

– А я хочу разобраться, – сказал Иван. – Значит, вы не Полина и не собирались со мной прогуляться. А то, что у вас в глазу автоматическое устройство по производству искр – это факт.

Полина смотрела равнодушно на Ивана, понимая то, что находится в выигрышной ситуации.

– Спокойно, я хоть и маленький, – прокричал недоросток, размахивая руками, – но приемы знаю.

– Не напрягайся, – спокойно сказал Иван. – Я уже ухожу.

Он тут же повернулся и пошел в сторону Смоленской. Последнее, что он слышал – это «без массажа я не усну. Мне нужен горячий чай и массаж» и «да, да, дорогой». Последняя фраза звучала то ли с досадой, то ли с грустью.

С ней он столкнулся через метров десять. Она шла с пакетами, довольная и счастливая. Таких искрящихся глаз можно увидеть разве что у ребенка.

– Леночка, а что вы здесь делаете? – спросил он. В его глазах была грусть, зато у Леночки горело лицо.

– Подбираю свадебное платье, – воскликнула она. – Поможете?

– Я? – удивился Иван.

– Понимаете, с моим животиком – это не так просто, – сказала она. – Обычно это делают с подругами, но сколько я живу здесь с подругами напряженка.

– Понимаю, – сказал Иван, – А что у нас уже свадьба?

– Да, через неделю, – сентиментально сказала Леночка. – А потом мы едем в путешествие.

– Я вас поздравляю, – сказал он, – А как же наше дело?

– Вы справитесь, – радостно сказала она. – Я уверена.

– Буду надеяться, – согласился молодой человек.

И Ивану так захотелось поговорить с кем-нибудь из родных и он вспомнил, что был рядом с тем местом, где оставил телефон с номерами своих родных и был так близок, чтобы их услышать. Но девушка с лицом похожее на пуму уже была далеко.

Сцена 23
Четвертая

Кабинет приобрел в своем лице кондиционер, и дышать стало проще. Вода была в кулере, а не в графине как раньше. Были и другие нововведения. В клетке появился попугай, которого Камчатный приобрел по случаю распродажи. Попугай пестрил своими резкими перьями и изредка раскрывал крылья, что в пространстве клетки было непросто и кряхтел не по-нашему.

– Почему я уже третий день не вижу Леночку? – спросил Камчатный. Он уже держал в руке свернутый рулон бумаги, по всей вероятности, рукопись, и жаждал поделиться им, но достойного слушателя не было.

– А у нее свидание, – сказал Иван.

– С кем? – нервно спросил Камчатный.

– Не знаю, – ответил парень и попугай зашевелился в не по размерам клетке и закряхтел, прокашливаясь, как тенор перед выступлением. – За ней подъехал шикарный автомобиль такого серебристого цвета, и она выбежала.

– Бремахноу, – воскликнул попугай и зашуршал своими крыльями о клетку. – Бремахноу.

– Никуда не надо махноу, – пригрозил Камчатный. – Ишь, чего удумал. Все назад в джунгли дороги нет и навряд ли будет. – Она же в положении.

– Ей это не мешает ходить, – ответил Иван.

– Да, но у нее уже срок, – взволновано сказал Анатолий. – А она как…как…институтка. Бегает, все бегает. И это черт. Кто он, за кем она бегает? Серый. А он то кто? Что за морда? Откуда?

Камчатный был не в себе. Если ранее у него был кризис по случаю непродвигаемости романа, то сейчас он нашел препятствие в виде Леночки, которой не было на своем месте.

– Плохой писатель всегда найдет причину, – вспомнился молодому человеку кто-то из классиков. – А хороший будет их избегать.

– Не надо так беспокоится, – произнес Иван.

– Как это не надо? – возмутился Камчатный. – На шестом месяце на свидание, да еще и работу прогуливать. Безобразие.

Он присел, выпил стакан воды, уже стоящий на столе, проглотил ставшей теплой жидкость, поводил нервно губами, бросил на стол рукопись – та развернулась и стала походить на детские качели, покачиваясь из стороны в сторону.

– Она меня успокоила, – сказал Иван.

– Как? – из последних сил выдал Камчатный.

– Сказала, что если что позвонит, – ответил молодой человек.

– Да, теперь я не волнуюсь, – сквозь зубы произнес Анатолий, и его снова понесло, – Теперь я успокоился. А что? Все нормально. У меня все хорошо. А если правде в глаза? Да ни черта не хорошо. Коллектив вразвалочку, завалит на свидании, актеры разбрелись по другим театрам.

Вошел Борька. Он прошел вдоль стенки и застыл около календаря с изображением маски скорби.

– Можно? – осторожно спросил он, – Я тут от лица всех, так сказать, чтобы узнать. Не полагается ли нам по случаю успешного, так сказать, открытия, премиальные в виде, так сказать, благодарности.

Он стоял в проходе и не заметил, как с другой стороны тяжелая рука направляется к двери и надавливает на нее, едва не зацепив Бориса.

– Нет, пока еще не полагается, – произнес Иван и плотно закрыл дверь.

– Зачем ты так с ними? – спросил Камчатный.

– Потому что не полагается, – спокойно сказал Иван.

Иван встал не с той ноги, но сейчас чувствовал себя хорошо. Камчатный не верил в правило правой ноги, вообще не верил ни в какие приметы. Он подошел к Ивану и произнес:

– Ты пойми. Ты молодой. Ты конечно можешь себе позволить слабость. Так, сам с собой. На крайний случай, с женой своей или еще с кем, не принадлежащих рабочему месту. Но нужно всегда уважать их мнение, просьбы. Вот что…не сюсюкаться конечно. Но пойми…актеры народ обидчивый. Они мигом чуют неприятие и тогда пеняй на себя. Я бы на твоем месте, выделил деньги.

– Сперва спектакль, потом деньги, – на своем стоял молодой человек.

– Как знаешь, – сказал Камчатный пошел к выходу, остановился, вернулся к столу, забрал рукопись и вышел из кабинета. Обиделся он или нет? Наверняка, но Ивана это мало трогала, заповедь его первого худрука о том, что если что сказал, то неси до конца и что у режиссера что ни слово, то жизненный принцип. Он обратил внимание, что Камчатный не понимал, что он делает – руководит театром, пишет пьесу, приударяет за женщинами и все не в полную силу. Вся жизнь не в полную силу получается. Где остаются пробелы, заливает вином и замороженной водой.

Через полчаса в кабинете сидел новый клиент. Это была женщина в черном кожаном костюме. У нее была кожаная шляпа и сумочка. Когда она говорила, то приподнимала верхнюю губу, желая показать то ли свои ровные зубы, то ли животный рык. Представилась она, как Ларочка. Без отчества.

– У меня свой салон, – произнесла она. – Животные – это прелесть. Я хотела прихватить с собой моего четвероногого друга, но решила оставить его дома. Он бы здесь стал проказничать. А я их балую. Пусть думаю, проказничают, вволю. Но у меня есть фотографии всех пород. Вот посмотрите. Вы будете в восторге. А, взгляните, лапочка. Прелесть, не правда ли?

– Коррида, – воскликнул попугай.

– А, – вскочила и залаяла. – Гав-гав. – Какая мерзость. Птицы – разносчики болезней. Другое дело собаки.

Попугай как будто понял ее и застыл, подтачивая клюв своими широкими лапками.

– Кеша рад приветствовать гостя, – предположил Иван и в доказательство сему попугай захлопал крыльями.

– Вы знаете, что собаки – это чудо, – воскликнула она.

– Догадываюсь, – подметил Иван.

Последовала лесть, одна фраза за другой и теперь она была гуще, просторнее. Иван был один в кабинете и мог говорить все, что угодно. Все же Леночка и Камчатный его смущали. Леночка тем, что не хотелось перед ней обнажать свои порывы – она итак постоянно влюбленная (хорошо, что нашла новый объект вожделения, сняв путы с Ивана), а перед Камчатным, как перед старой закалки человеком.

– Собаки – они удивительные, – протяжно говорила Ларочка, смакуя каждое слово. – У меня большое количество собак и сколько бы их не прибавлялось, я буду с удовольствием их брать, покупая еще одно поле и еще одно, беря на работу еще одного и еще собачника, который сможет за ними ухаживать. И это того стоит. Вы меня извините, но я должна сделать один звонок.

– Да, да, конечно, – произнес Иван, получая удовольствие от общения с такой увлеченной персоной, какой являлся и он.

Она взяла телефон и стала звонить. Сперва нервно нажимала на кнопки, нервно вздрагивала от того, что ошибалась и наконец набрав нужный номер, стала вглядываться в него, как песик перед сосиской. И как только на том конце ответили, то последовала ее речь, в корне отличающаяся по манере от той, с какой она говорила с Иваном:

– Люся, время обеда вы не забыли. Да, полкило съедает Шерри, ноль шесть Гаррисон, но Молли сегодня на диете, даже если она будет просить. Она проказница забывает, что у нее каждую неделю один день очищения. Да, Роден будет счастлив, если ты ему погладишь за ушком. Ты записываешь, или запоминаешь Сколько съедает Шерри? Да нет, ноль шесть съедает Гаррисон. Кому нужно погладить за ушком? Да нет, Молли на диете. Милочка, вы что? Это не просто собаки. А если вас вместо мяса накормили почесыванием за ухом? Что, вообразили. Отлично. И теперь ответьте, почему собаки должны терпеть? Потому что они собаки. Что? Я скоро буду.

Она положила телефон на стол, и теперь Иван мог его разглядеть. На аппарате висели множественные волосяные косички.

– Это я сделала в память моим умершим собачкам, – грустно сказала Ларочка. – Да, косичка воспоминаний.

– Кем бы вы хотели быть? – вывел Иван гостью из грез своих сентиментальных мыслей.

– А что, вы разве не догадались? – спросила она, поглаживая уголки глаз.

– Нет, – ответил Иван.

– Конечно песиком, – сказала она. – Собакой. Такой маленькой, хорошей, и чтобы люди, увидев меня, захотели приобрести. Не меня, конечно, а собачку. Я думаю, мы обязательно об этом скажем в антракте или еще где. Например, укажем в программке. Все будут говорить обо мне. Вам кто более всего запомнился. Тот резвый песик. Просто чудо.

– Хорошо, – согласился Иван.

– Харя шо, Харя шо, – стал кричать попугай.

– А это невозможно? – воскликнула Ларочка и схватилась за лоб. – Если мы будем работать в таких условиях, то я буду нервничать, а мне этого делать нельзя, так как мои питомцы чувствуют. Они все воспринимают близко к сердцу.

– Сейчас я все сделаю, – сказал Иван, – Извини, Кеша, но так надо, – грустно произнес молодой человек, и накрыл говоруна черным материалом, предназначенный то ли для этого случая, то ли для другого, так как в театре все может найти свое применение.

Тот издал какой-то мрачный звук.

– У меня есть то, что другим непонятно, – сказала Ларочка. – Это свой мир. Я не каждого зову туда. Вот вы любите попугаев и кошек.

– Откуда вы знаете? – спросил Иван.

– Не сложно догадаться, – сказала она. – У вас спокойный ровный голос. Вы не любите встрясок. А также кофе и крепкие напитки.

В двери стояла большая птица. Она появилась неожиданно, совершенно бесшумно и торчала в проеме, просуну свой большой нос внутрь, как будто застряв в дверях. При этом грустное выражение птицы подтверждало эту догадку.

– Какая мерзость, – воскликнула Ларочка.

Из под фанеры в форме птичьей головы показалась голова Ромки.

– Неужто плохо? – промямлил он. – Я думал, что…

– Нет, все отлично, – воскликнул Иван. – Наш художник. Талант от бога. Рисует, делает декорации. Самородок. И что удивительно из Москвы.

– Да, мальчик…, – сказала Ларочка, кривясь лицом, как будто птица светила противным светом, таким каким пользуются при очищении помещения в лабораториях. – Тогда поменьше птиц. Больше собак.

– Как скажите, – сказал мальчуган и уволок здоровый кусок фанеры обратно. – Птица им моя не понравилась, – промычал он. – Ничего, ничего, они у меня потанцуют.

Этих слов уже никто не слышал. Так как шел официальный момент. Соглашение, подписи сторон, пожатие рук и финансовая сторона вопроса.

На столе лежала сумма в два раза превышающая предыдущие взносы. Наверное, животные больше стоят. Так думал Иван.

– Ну что пернатый, я думаю ты заслужил особую пищу, – произнес Иван. – Вот только чем ты питаешься, кроме зерна и фруктов?

– Паррау, – кричал попугай, прорываясь сквозь ткань, словно он хотел произнести название любимого блюда, но блюдо под названием паррау не знали ни в одном зоомагазине и птичьем рынке.