Текст книги "Продаются роли!"

Сцена 24
Заказ оттуда

Лексей упрямо говорил о просторе нашей родины, где располагаются живописные места, где так любит отдыхать народ и почему народ предпочитает места с неровным климатом, чтобы как говорится все – и тепло и холодно, и чтоб зубы стучали, и пот ручьями стекал.

– Есть дома отдыха. Более тысячи. На любой вкус. Например, база отдыха «Беспамятство», претендующая на звание одной из самых красивых, где, по их вероятности, клиент должен впасть в беспамятство, в хорошем понимании – влюбиться в это место с первого взгляда и продлить свое пребывание с короткого на необычайно продолжительный срок.

Ивану в очередной раз приснился спектакль. Трое из актеров выносят четвертого на руках. Двое мужчин крупного телосложения, но без видимых черт – на лицах маски и одна женщина, что выдает ее стать и пышная копна волос. Они подходят медленно к авансцене, звучит колокол, раскачивают четвертое одушевленное лицо на сцене – не известно какого пола, больше напоминает мумифицированное тело, обмотанное белыми лентами. И в когда частота качаний стала зашкаливать и пора было принимать решение, в толпе раздался женский крик:

– Не надо его брать на ручки. Он уже ходит.

Помнится Иван проснулся, и увидел перед собой собачью голову. Он вскрикнул, отбросил ее и только, когда вокруг него в радиусе метра не было ничего угрожающего, спокойно вздохнул и тогда смог разглядеть, что наступило обычное утро, приснился очередной кошмар, что в его жизни не редкость, а голова песика – это детская игрушка, которая случайно обнаружилась в этом коммунальном хозяйстве и стала своего рода защитой для Ивана.

– Каждый брюзга может изжить свои низменные интересы в этих уголках России, – продолжал Лексей. Его несло и он, чувствовалось, хорошо подготовился по этому вопросу.

– Кто по твоему брюзга? – задал встречный вопрос Иван. Он не понимал, что его больше беспокоит – собачья голова из ангорки или эта мумия, за которую заступились. Голова была разгадана, но с мумией все обстояло несколько иначе. Она таила в себе секрет, завернутый на несколько слоев белой ткани.

– Да что я нашего брата олигарха не знаю? – ответил Лексей. – Тот, что ворочает нос от одного до другого. Мне кажется, что нос у богатеев самый развитый орган. Они им могут и вправо и влево ввернуть. Главное, что им попадет под нос. А уж об этом мы позаботимся.

Лексей потер руки с большим усилием, отчего стал похож на каменного человека, пытающегося добыть огонь методом трения.

– Это «Вернисаж», – бросил он цветной проспект на стол в ряд других названий на «А» и на «Б». – Место в самой гуще леса. Отдых с животными. Медведь, олень и косуля. Без охоты. А вот «Город на траве», – последовал желто-красный сложенный вчетверо буклет. – Все то же самое, но есть два плюса. К животному семейству примешивается кабан и второй, самый важный охота. Здесь можно охотится. Эти животные выращены для того, чтобы пасть ниц от отдыхающего, доставив ему удовольствие тем, что не будут слишком долго бегать от наведенного ствола, а остановятся прямо перед тобой и единственное что останется сделать, это нажать курок.

Лексей мало где бывал и был в этом плане близоруким. Но у него был талант говорить о любом городе таким уверенным тоном, словно он там не просто отдыхал, но и жил. Но его способность говорить о самом, пусть даже захолустном месте с чувством восхищения здесь играла не на руку.

– Ты что думаешь, наши актеры будут разъезжать по никому не известным домам отдыха? – сердито сказал Иван. – Я тебе отвечу на этот вопрос. Нет. Не будут. Завертят самым активным органом? Теперь мои точки. Кремлевский дворец съездов, Храм Христа Спасителя, Большой театр. Еще нужно подумать об открытых площадках. Патриаршие, на Поклонке…

Лексей стоял с растерянным видом. О периодически что-то записывал, как говорится, на манжетах, на миниатюрных бумажках, заранее приготовленные для таких случаев. В правом кармане были чистые, в левом исписанные. Как-то раз он перепутал карманы и дважды исписал один и тот же лист, после чего долго разбирал написанное в своем размашистом почерке.

– Да, но там репертуар, – апеллировал он. – Как же? Неужто мы можем претендовать на внесение собственных корректур?

Лексей держал в руках брошюры с оставшимися домами отдыха с буквы «Д», и не заметил, как сперва одна выскользнула из центра, за ней поспешили другие, образуя на полу бумажную горку. Он наклонился, чтобы поднять, но разволновался, и уронил все подчистую, приговаривая:

– Я сейчас все уберу, сейчас, сейчас.

– Нас не должно это волновать, – твердо говорил Иван. – Мы должны сдвинуть идущие в репертуаре нашим спектаклем. Понимаешь, если мы не ворвемся, не столкнув никого, ничего не разбив, то ничего и не выйдет. Не надо ждать.

– Хорошо, – согласился Лексей и поднятый ворох в очередной раз поспешил покрыть пол. – Тогда мы идем напрямую к ним.

– Не надо, – перешел на спокойный тон Иван. – Нужно, сам знаешь что.

Лексей наивно захлопал глазами, проворачивая в голове все возможные варианты, но эта процедура никак не стимулировала его ход мыслей.

– Просто предложить деньги, – подсказал Иван.

– Кому, – продолжал хлопающие движения Лексей.

– Скоро у тебя будет список, – успокоил его Иван. – И не надо вести себя как коммивояжер, уговаривая купить ненужное. Мы должны к ним прийти как в магазин, купить и все. А они продать, предоставив нам место, зрителей и успех.

– Понял, понял, – кивнул Лексей, крепко удерживая цветные проспекты, улыбаясь в свои неполные ряды зубов и, подбоченись, побежал корректировать свои данные.

Почти все было готово. Пьеса вырисовывалась. Не хватало еще одного героя. Но у Ивана было предчувствие. Этот герой как бог из машины должен появляться внезапно. Разом. Возможно, он будет выдавать себя за ушедшего из жизни. Пусть эпизодом, но эпатажный выход и роль. Когда на сцене все главные, тогда наступает некий хаос. Но ежели хотя бы один из них побочный, тогда другое дело. Все шишки достаются ему.

В кабинет вошел Ерофеевич. Он был не брит, тяжело дышал, и казалось, что вырвался из марафонского потока, где был первым. Его лицо было покрасневшим, и морщинки выделились и укрупнились, стали как будто вырезанными лезвием. Он, не спрашивая сел на кресло, налил воды и выпил. Та же участь последовала со вторым и с третьим стаканами. Иван с интересом взглянул на него перед этим, успев задуматься о том, как все систематизировано в этом кабинете – вышел один человек, вошел другой и обязательно только тогда, когда первый выйдет.

– На Братиславской волнения, – устало сказал он. На Поварской не пройти. Я каким-то образом прошел. Люблю эти копеечные лотки с книгами. Вот и понесло меня. Едва не стал жертвой.

Ерофеевич налил еще один стакан, посмотрел на свое отражение, внутренне успокаиваясь, что все на месте и выпил его ровными глотками.

– Что произошло? – спросил Иван.

– На всех площадях, – сказал старик. – На некоторых бульварах. Сжигают чучело. Беспощадно. Грубо.

– А чего сжигают? – удивился Иван. – Так не масленица же.

– Сжигают старый театр в честь нового, – произнес Виктор Ерофеевич. Он вытер рукой лоб, и ладонь проехалась по образовавшейся лужице с температурой жидкости под сорок градусов.

– И хорошо то как! – бодро сказал Иван и вызвал такое недоумение в глазах стареющего актера, что то приподнялся, посмотрел по сторонам, словно не верил, что перед ним тот самый Иван, есть еще другой, и он бы среагировал по-другому.

– Думаешь? – ответил Ерофеевич и пристально посмотрел в глаза Ивану, срывая одну маску за другой, надеясь найти то истинное лицо, которое будет соответствовать его представлению.

– Да, а что? – улыбнулся Иван, прошелся по кабинету, затем присел и стал говорить вполголоса, как будто действительно опасаясь внешних источников, которые непонятным образом информируют обо всем, что происходит в этих стенах. – Старый добрый дедушка театр. Как ни печально, но он себя изживает. Он похож на старый дом, который прекрасен тем, что когда-то существовал, и, что парадоксально, все понимают, что хранят его ветхость только потому, что когда-то именитый актер сказал свою ключевую фразу и зародилась жизнь. Что он уже не популярен, как в прежние годы и нужна реформа. Глобальная. Размером в глобус. Не меньше.

Иван смотрел на актера и наверное если бы перед ним сидела Нелли, то этот монолог звучал иначе. Виктор Ерофеевич – прообраз старого ветхого дома, скошенного прошедшими событиями, жарой и пушистой оспой деревьев, новыми людьми и их ноу-хау.

– Мне сообщили, что через десять дней премьера, – прозвучали в устах актера, как приговор.

– Правильно, – согласился Иван и понимал, что эта информация была известна только ему и даже не до конца были определены эти дни, до начала репетиций. Но эти вести гуляли по тропинкам, наведываясь в каждый дом, где горит свет. Ерофеевич смотрел на Ивана, как на редкое существо, на особь в зоопарке, которая получилась методом скрещивания. Только здесь скрестились две культуры – наша, европейская, две эпохи – до и после кризиса и два поколения.

– Да, но репетиции еще не начались, – недоумевал Виктор Ерофеевич. Он даже стал заикаться, так как ему было небезразлично положение дел, но понимал, что не сможет сыграть никакой роли, механизм уже запущен и уже грохочет, набирает обороты, передвигается и давит то, что лежит на дороге, ища перспективу в новом методе разрушения старого.

– Это не так важно, – сказал Иван. – Вы что же думаете, они смогут сыграть хоть на сотую долю как вы. Нет, это нонсенс. Но в то же время, сейчас не нужна хорошая игра. Для этого есть кино. В театр сейчас ходят на звезд, на эпатаж. Вы представьте, когда пять неумех, пятеро олигархов с миллиардовым состоянием изображают детский сад, разве люди не пойдут на это шоу. Валом. Я гарантирую.

Возникла пауза. Виктор Ерофеевич переваривал информацию, смотрел на Ивана, на желтую луковицу храма в окне, налил себе пятый стакан и, держа его как во время произношения тоста, сказал:

– То есть вы не слишком искренни с актерами?

– А зачем? – усмехнулся Иван. – Я делаю то, что хотят они. А они понимают, что будут смешны, но им это и нужно. Новое чувство, незнакомое, адреналин, который действует как сафари, как горные лыжи. Где еще такое найдешь? Конечно, в театре. Да, те самые слова. Из рекламной компании.

– Что будет с нами? – как-то безнадежно спросил Виктор Ерофеевич и поставил стакан на стол, не сделав ни глотка.

– Продолжайте заниматься рекламной компанией, – сказал Иван. – Объявления. Сотрудничайте с Лексеем. Он сейчас получил некоторые инструкции по точкам, в которых будет намечено проведение этих шоу. Не останавливайтесь. Скоро все только начнется, и мне бы хотелось, чтобы вы поддерживали огонь в вашем секторе. Я как повелитель огня должен обеспечивать топливом и это топливо, оно…

У Ивана потемнело в глазах. Перед глазами прошли полные люди, они витали в воздухе, и мумия с сачком их пыталась поймать, но те не поддавались, так как, даже будучи пойманными, вырывались, используя складной ножик, зажигалку, ногти. Он дотронулся до одного, тот захохотал, как будто в нем заработал некий механизм, заставляющий его смеяться, до другого – тот сперва среагировал сухим молчанием, но потом оскалил зубы и засмеялся только наоборот, громко и привлекая внимание, до третьего – заставляя говорить и говорить, на разных языках, членораздельно и нет, по-разному, до четвертого – тот смутился и на фоне плача, смеха, болтовни долго не мог сориентироваться и, наконец, запел, покрывая все звуки в толще голоса и слов. Только каких слов? Слов не было. Были звуки. Как и пятый человек, которого еще не было, но все знали, что он должен быть и ждали его.

– Вы в порядке? – прозвучал знакомый членораздельный голос.

– Да, – сказал Иван, пробиваясь сквозь толщинку внутреннего хаоса. – А что?

– У вас усталый вид, – комментировал Виктор Ерофеевич.

Иван не чувствовал себя усталым. Эта маска сама нацепилась на него, без спросу. Всему виной был этот кабинет, это кресло, эти заполненные папки, состоящие из пустых пьес и люди, которые заносили сюда вирусы, заражая стены, потолок, шкафы и даже воду в кулере.

– Да, – сказал он. – Я сплю и ем не согласно режиму. Обычный процесс. Творческий.

– Ага, вниз или в дурку, – предположил Ерофеевич и вирусы, припасенные им, стали заканчиваться. – Или…

– Пусть будет или, – улыбнулся Иван и поднялся, показывая, что собеседнику пора. Тот приподнялся, подошел к двери и спросил перед выходом:

– Я чего зашел-то, мы все, то есть я, Борька, Нелли, интересуемся финансовой стороной вопроса.

Он стоял немного косясь в сторону, словно этот вопрос требовал таких усилий, от которого тело изгибается.

– После премьеры в этот или на следующий день, – ответил Иван и проводил Ерофеевича взглядом. Тот вышел и забрал с собой ту неразбериху, которая сминала в голове амбиции. Раздался звонок. Иван улыбнулся. Один вышел, другой зашел. Какая четкость. Он стал искать на потолке камеры и стал всматриваться в грушевидный плафон, где могла поместиться неплохая камера слежения.

– Новый театр слушает вас, – сказал он и выпил стакан воды, оставленный предыдущим посетителем. Он поморщился, так как в этой атмосфере вирусов и летней пыли вода становилась негодной уже через мгновение. А таких прошло как минимум два.

– Мне нужен Иван Онегин, – прозвучал голос. Ему он показался знакомым, но зная о том, как телефон способен коверкать голоса, не стал пытать мозг.

– Это я, – ответил он. Он привык что телефон трезвонил. Рекламные газеты, интернет каналы, просто интересующиеся бабушки и юные бизнесмены, уцепившиеся за идею. Его приглашали на семинары, платные и благотворительные. Он соглашался, и вся его последующая неделя была расписана по такому принципу: утром – репетиция, вечером – публичное мероприятие. Поэтому когда раздался звонок и спросили его, он не смутился и стал ждать очередного приглашения на творческий вечер или форум.

– Хорошо, – услышал он. – Я не хочу называться. Но вы сейчас поймете, кто с вами говорит.

В трубке послышался шум. Одновременно с этим зашумел Кеша, который до этого сидел спокойно, что для попугаев неестественно, но он видимо тоже был подвержен местному вирусу, и как ему это удалось, но странным образом клетка открылась, и он вылетел на свободу. Он поднялся вверх, оглянулся и рассмотрев широкую со створками щель в стене, направился к ней, рассекая взъерошенными перьями воздух.

– Стой! – крикнул Иван, забыв на время о странном собеседнике, бросился к окну, но птица уже оказалась на воле и парила в ста метрах от дома, подыскивая более удобное пристанище, чем клетка.

– Нам кто-то мешает? – продолжил таинственный голос.

– Нет, простите, просто он улетел, – грустно сказал Иван, словно потерял последнего друга. Что-то в этом было.

– Мы вам перечислим следующую сумму, но на определенных условиях, – продолжал голос. – Это наши условия и очень хотелось бы, чтобы вы их соблюли. Если вы не подведете нас, тогда будет еще заказ, возможно крупнее. То есть от вас Онегин зависит очень многое. Я думаю, что мы с вами сработаемся.

Далее прозвучала цифра, и Иван очнулся. Только тогда он понял серьезность происходящего, что это не просто звонок.

– Этого будет много, – сказал он.

– Не бывает много. В этой пьесе должно быть…

Условия звучали как пули. Он решетили его сознание и заставляли мрачнеть под покровом современной инфраструктуры, политического снобизма и тех дешевых элементов, от которых Иван уворачивался.

– Это не так просто, – произнес он.

– Не надо употреблять частицу «не», – сказал знакомый голос, который Иван все не мог припомнить. – Это не слишком вежливо.

– Как скажите, – согласился парень.

– Тогда до встречи, – серьезно сказал голос. – То есть, конечно, вы нас не увидите. Мы будем вам звонить сами. До свидания. У вас будет еще один клиент. Потом начинайте репетировать.

– Хорошо, – согласился Иван.

Послышались гудки. Открылась дверь. На пороге стоял Ромка, но Иван его не видел. Он сидел в коматозном состоянии и думал:

«Камчатный пропал в очередной раз. Леночка не показывалась дня три или четыре. Иван остался один. Даже Кеша скрылся в неизвестном направлении. Все было не так гладко. Когда остаешься наедине с самим с собой, то встречаешься с тем, кого не сразу понимаешь. Он не соответствует тебе. Он другой».

Иван вспомнил тот момент, когда в первый раз остался дома один. Он целый вечер просидел на подоконнике и легкий холодок, просочившийся сквозь щели не заклеенных окон сковал его ноги и он руки и все тело. И он ощущал себя ледяной фигуркой, которая стояла во дворе и претерпела множество изменений, благодаря изменчивому климату и теперь выглядела несколько странно, вызывая множество ассоциаций, но не было ни одного точного определения.

Сцена 25
Пятый клиент

Иван писал пьесу. Он не думал о том, что окружающий народ поредел. Мало кто заходил в гости, пил чай, как бывает обычно. Традиционного кофе с администраторами – не было, так как администратор сбежал, точнее побежал за Леночкой, но попал под автомобиль и теперь лежит в больнице. А Леночка, сердобольная, бросила своего богатого Буратино и теперь сидит у кровати Оклахомы, от которого ушла жена и говорят, что негде ему жить. Около театра теперь не стояли машины монтировщиков. Скамейка пустовала. А по театру бродил призрак вчерашнего драйва.

Не все у него сходилось. Он пытал свой ум, который, вмещая в себе две должности, не мог полностью сосредоточиться на каждой из них в отдельности. Директор занимается хозяйственными делами и в этом он очень надеялся на Камчатного. Но тот его подвел и уже около недели не показывался в театре. Режиссер занимается творчеством, не сталкиваясь с хозяйственными нуждами, разве что в самых редчайших случаях. Тут он уповал только на себя. И пусть туалета не было в помещении, а тот, что на улице, расписан и наполовину сломан, пусть в некоторых местах штукатурка сыпется, и нет времени на эти посторонние звуки, которые бы так сильно мешали сосредоточиться, но зато идет творческий процесс. Создается произведение. Уникальное, можно поспорить. Его уникальность заключена в самих актерах, которые будут произносить собственный текст, рожденный ими. То есть текста не будет, так решил Иван. Пара фраз, не больше. Он не верил в память, тем более за такой срок. Даже если один выучит на ура, то другой, не зная текста, не сможет вовремя среагировать на реплику, тогда будет провалена одна сцена, другая, весь спектакль. Но у Ивана была идея, которая позволит актерам не прибегать к такой сложной системе как память. Каждому встроенный микрофон в ухе и текст по проводам сразу воспринималось утопически. Не выйдет живого общения. На сцене будут роботы, повторять текст и стоять и ждать следующей подсказки. То, что он придумал, лежало на поверхности. Нужно было просто заметить и взять. Что он и сделал.

Послышался грохот. В предбаннике кабинета, стояло ведро, которое оповещало о прибытии новоявленных лиц. Иван вернулся в кабинет, который был залит светом, как майонезом и стал свидетелем явления чуда. В дверь вошел человек – не человек, в болотном костюме, на нем было ведро, а в руках большие сумки.

– Какие у вас двери узкие, – произнес он, снимая ведро как шляпу. Иван ждал, что гость повесит ведро на крючок, но пришедший поставил ведро рядом с мусорной корзиной, заполненной до отказа. – Я бы расширил. Здравствуйте.

То, что он поздоровался в последний момент, говорили о его рассеянности и застенчивости. Иван ждал пятого клиента с самого утра, а уже был полдень, но он не думал, что тот будет таким несуразным. Он был худым как жердь и костюм свисал с его конечностей и когда он вошел и произнес речь об узких дверях, в проеме которой могло помститься десять таких как он. Но размахивая руками и отчаянно жестикулируя и широко ставя шаг, он становился вроде бы как шире и заполнял собой пространство своими движениями. У него был нос картошкой и глаза в виде изюма, потерявшие форму то ли от усталости, то ли еще от чего.

– Добрый день, – произнес Иван. Кабинет наполнился чудным ароматом.

– Восточные благовония, – подумал Иван. – Человек с востока, занимается йогой. Залезает в труднодоступные места для достижения нирваны.

Но этот воздух был специфическим. Казалось, в нем скрыт несколько других ароматов и этот внешний, с виду восточный, на самом деле был лишь прикрытием для настоящего запаха.

– Я работаю директором а…., – произнес мужчина, одновременно кашляя и двигаясь в каскаде звуков его хруста костей так, что его профессия исчезла и стала такой же таинственной, как и звучащий аромат.

– Кем? – переспросил Иван. – Я не расслышал.

– Аср…м. – пытался снова сказать мужчина, на этот раз он сознательно наклонил голову, проговорил слово в себя и если бы Иван сидел у него на коленях или на переносице, то вероятно слово было бы услышано.

– Еще раз, – спросил Иван, хотя уже понял, что эта та профессия, про которую вслух просто не скажешь.

– Наверняка что-то связанное с разведкой, – подумал Иван. – Какой незамысловатый наряд. Такой человек точно не вызовет вопросов. Шпион. Интересно, из какой разведки? Неспроста меня о нем предупреждали. А какое непринужденное поведение. Вот это я понимаю маскировка.

– Я лучше напишу на листочке, – произнес он и начал искать в своем внутреннем кармане, по всей видимости, блокнот. – По старинке.

Он достал из кармана несколько сложенных вчетверо листочков, и вывел на одном из них ручкой, которая возникла у него в руке, как будто он все время держал ее наготове. Протягивая листок, он прикрывал его ладонью, и сперва Иван должен был догадаться о профессии по кольцам на руке, которые были нанизаны на каждый палец, но «шпион» рассекретил себя, убрав ладонь, при этом приговаривая, как бы в довеску к профессии, которая была хоть и нечетко написана, но раскрывала глаза на деятельность в целом:

– Вы не представляете сколько на сегодняшний день выбрасывается в каналы. До тысячи литров. И это только в России. За границей и того пуще. А более всего в развитых странах. Где питание получше и соответственно с этим тоже проблем не возникает. А уж наша забота все это утилизовать, и в некоторых случаях использовать. Вы не представляете, как можно это использовать. Не мы это придумали, но мы уцепились за эту идею и считаем, что она выведет нашу страну из кризиса. Именно с помощью фекалий. Фекалии – и нет кризису.

На листочке было выведено «главный ассенизатор». Вот откуда такой странный запах.

– Ага, – произнес Иван с трудом, так как легкие заполнились тяжелым воздухом, который пребывал в замкнутом пространстве уже четверть часа и занял лидирующую позицию. – Что ж почетная профессия. Очень нужная.

– И я о том же, – благодарно произнес он, услышав понимание в лице Ивана. – Ведь никто не задумывается о том, куда все это уходит. Если бы нас не существовало, тогда все бы утонули в…

– К счастью это не происходит благодаря… – не стал договаривать Иван. А зачем? Итак было понятно, что тема скользкая и говорить о ней прямо могут только работники этого учреждения. Они сидят за столом и спокойно пьют чай вприкуску с печеньем, конфетами и обсуждают эти «продукты», которые образует человек, съев обед или ужин, о совокупности семейных килограммов и прочее. Иван понимал, что впервые не может с интересом говорить на предложенную тему.

– Мне давеча звонили, – сказал он. – Вас как по батюшке?

– Для вас я просто Анатолий, – произнес гость.

– Вот и явилась достойная замена нашим кадрам, – подумал Иван и продолжил уже вслух, – Как здорово. Просто Анатолий, а я просто Иван. Анатолий и Иван. Отлично, не правда ли?

– Да, – согласился тот, соединив коленки, и весь как-то закрылся.

– Так вот мне давеча звонили, – повторил Иван, – и я было подумал, что это вы изволили звонить.

– Нет, – ответил Анатолий, – я к вам без звонка. Думаю, зачем звонить. На меня плохо волны влияют. Понимаете? И я не хотел бы лишний раз в них попадать. Лучше напрямую. Так оно и лучше и полезнее.

– Я вас внимательно слушаю, Анатолий, – произнес Иван. Странно, что он не сознался, но это не меняет дело. В любом случае он здесь, а остальное не важно.

Тот сидел на стуле и долго не мог найти нужное слово. Он сперва массировал коленки, словно собирался совершить забег, затем теребил кисти рук и, наконец, произнес едва слышно:

– Понимаете меня интересует роль…

Он произнес слово в конце предложения прикрыв рот и это слово стало простым движением руки и звуком, похожим на высмаркивание.

– Кого? – переспросил Иван. – Не расслышал.

– А.. – повторил Анатолий, убрав руку, но произнося таинственное слово не раскрывая рта. Казалось, что он не говорил, а делал упражнения для лицевых связок.

– Еще раз, – сказал молодой человек.

– Меня интересует роль… – начал он сначала, но тут же засмеялся и сказал, – Я лучше на листочке напишу. По старинке.

И он написал. Слово, которое легло на один из его сложенных листочков из кармана. Бог заднего прохода. Именно эти слова легли на бумагу. И нужно было ответить на них. Немедленно.

– Так что вы хотите сказать, – начал Иван напрямую, – что вы себя таковым не считаете? Вы итак бог всего…

– Нет, вы поймите, – сказал Анатолий, – я хочу быть настоящим богом. Ходить в белых одеждах и говорить с умершими. Только я хочу распределять людей не по лицам и душам, а по другой части тела. То есть в отличие от другого бога, я буду смотреть в человека с обратной стороны.

Иван смотрел на человека, который занимался тонким делом, и наравне с отвращением у него возникло доля уважения к нему. Но значительнее было то, что этот человек был готов выложить хороший гонорар за такой пустяк. Бог поп, да пусть будет бог поп. Какая разница?

– Вы мне только скажите это возможно? – спросил Анатолий с капелькой сомнения, которая негативно отразилась на его теле. Плечи стали подрагивать , приводя в движение и корпус, и ноги.

– Театр – волшебство, где сбываются мечты, – улыбнулся Иван. – А мечта – она как ребенок, ее нельзя обижать.

– И? – спросил Анатолий.

– И вы будете этим…самым, – сказал Иван.

– Расскажите, – попросил Анатолий. – Как вы меня видите?

– Все просто, – сказал Иван и стал приводить в движение свои импульсы, которые неслись уже в сторону импровизационного канала, собирая на ходу всех и вся, оговаривая новый поступивший вопрос.

Более получаса Иван рассказывал о том, какая судьба ждет бога поп. Анатолий в свою очередь ахал и охал, представляя свое тело в причудливых сценах, написанных воображением Ивана Онегина.