Текст книги "Продаются роли!"

Актеры молчали. Ларочка промокала глаза салфеткой. Петр Ильич тяжело дышал. Никита сложил руки в замок. Настасья Ароновна кивала головою. Анатолий улыбался. А Марк Карлович замер.

– Мне понравилось, – шепотом сказала Настасья Ароновна.

– И мне, – произнесла Ларочка.

– Я такой трогательный, – всхлипнул Петр Ильич.

– А я обаятельный, – произнес Анатолий.

– А я такой ха-ха, харизматичный, – гордо произнес Никита Глубокоуважев.

Марк Карлович молчал. Сказать, что понравилось, это ничего не сказать. Пусть он был королем, но ему отрубали голову. Вот в чем была загвоздка.

– А мне обязательно в конце рубить голову, – спросил Марк Карлович.

– Того требует драматургия, – сказал Иван.

– А если министр другого потребует, – шепотом произнес Марк Карлович, прищуриваясь, как будто закладывая снаряд в пушку.

– Да, маэстро, я бы хотел чтобы у меня была еще одна сцена, а лучше две, – сказал Петр Ильич.

– Если мы о предложениях, – вступила Ларочка, – то я хочу являться во снах всем. – И злодею-слуге, и заключенной, и даже богу, извиняюсь, Поп.

– А мне бы хотелось фигурировать не только в конце, – сказал Анатолий. – Я бы хотел появится в начале. Например, я сбегаю из тюрьмы. Меня посадили за то, что я кричал на каждом шагу что король – лжец. И вот меня поймали. Но я продолжаю кричать. Меня хотят приструнить, но я все равно кричу. Казнить меня не могут, я ни одну собаку пальцем не тронул, да и держать в замках, где акустика будь здоров тоже не желательно. Меня отпускают. Вот я и начинаю действовать, собирать народ.

– При чем тут попы, – спросила Ларочка, – никак не могу понять.

– Эх, ты, – сказал Петр Ильич, – это же метафора. То что они против нынешнего строя и повернулись к нему одним местом.

Ивану захотелось стучать головой о стену, но эти предложения он обещал внести.

– Все будет основано на ситуациях, – сказал он. – Мы сейчас смоделируем несколько ситуаций, затем их соединим, повторим снова и все спектакль готов. У нас есть шесть сцен, точнее уже десять, добавляем сцены с побегом Анатолия из тюрьмы, явлений собаки и дополнительная сцена с ребенком. Приступим?

Как выглядит человек, который полжизни просидел в кресле, на сцене? Как он выглядит. Нелепо, смешно, как катастрофа. Он передвигается по сцене, как по минному полю, не замечая окружающих. Он состоит не из плоти и крови, это скорее дерево и сталь. Как выглядит шесть человек, которых объединяет только одно желание развлечься, потратить деньги и стремление своим я задавить окружающих. Нелепо, смешно, как катастрофа.

Иван провожал взглядом поток автомобилей, скрывающихся один за одним за прямоугольными домами. Он взял в рот сигарету. К нему подошел дворник, которого редко можно было встретить в этой местности. Вероятно первые дни или один их волонтеров, которые выходят, когда есть настроение. Он прикурил Ивану от спички и встал рядом, чтобы, как и положено всем дворникам знать положение дел в этом районе.

– Что здесь происходит? – спросил он, не дождавшись пока Иван сам не начнет говорить.

– Здесь становятся актерами, – сказал молодой человек.

– А я смогу им стать? – спросил дворник.

– Сможете, – сказал Иван. – Сейчас все могут стать актерами. Даже…

И он осекся, так как понимал, что внутри него зашевелился беспокоящий его ранее камень, который не просто вытащить, так как был внушительных размеров.

Сцена 31
Бунт, или за два часа до премьеры

Сердце не слушалось. Оно билось в такт налаживаемому кругу, который как обычно сломался перед премьерой. Его некому было наладить, так как произошел сбой не только у Ивана, но и у директора по прокату. Если Иван несколько дней не мог говорить, его тошнило, как беременную женщину, то Лексей просто вернулся домой, где его ждала Марианна Леонтьевна. Действительно, ждала, поняв его попытки и расшифровав все слова сказанные им.

– Мы круг не задействуем, – кричал Петр Ильич, который взял за себя основные технические моменты. Вторая репетиция прошла…неоднозначно. Актеры говорили о своих способностях. Собака оказалась полиглотом, умеющая говорить аж на пятнадцати языках, демонстрирующая в своих снах. Ребенок оказался настоящей находкой для психотерапевта – такое количество проблем нужно было еще поискать. У него были проблемы с одноклассниками, с ребятами во дворе, девочками, он не понимал книги Жюль Верна и ему постоянно хотелось сладкого. Все это он тоже излагал, когда являлся к королю. Бог Поп проявил новаторство в том, что стал рассказывать своему народу, используя в данном случае зал, что сходство физиономии с пятой точкой имеет свои преимущества. Эти преимущества у него были в четырнадцать пунктов. Среди них самые яркие – это таинственность и импозантность. Короля воскрешали, и он долго благодарил свою спасительницу до такой степени, что она уже жалела о своем поступке.

– Это как же? – возмущался Лексей в последний раз, когда круг выходил из строя. – Я его налаживаю, налаживаю. Он у меня на прокрутке сходит, потому что барабан ни к черту, а они не участвует. Мне обидно.

Тогда на него было жалко смотреть, но сейчас он был в крепких руках Марианны и все мысли крутились вокруг нее на том таинственном круге, который не мог сломаться. Поэтому на все вопросы по поводу сломанного круга, Лексей пожимал плечами и говорил, что «его круг в полном порядке». Но самый жалкий вид был у Ивана. Девяносто девять и девять десятых процента сделано. Сегодня соберется народ. Прогон для прессы, искусствоведов и студентов. На родной площадке Нового театра. Всю ночь не давали спать телефонные звонки. Грозили развалить. Почему у Ивана было предчувствие, что они были правы.

Актеры разминались. В голове проносилась недавняя репетиция и один из самых дорогостоящих проектов. На сцене был нарисованный задник с морским пейзажем.. Станок с движимыми лестницами, чтобы темница могла выезжать наверх. И конечно костюмы, которые были подобраны согласно действующему лицу. Больше всего досталось Богу Поп, который в силу авангардности был сделан из силикона.

Ивану не хватало воздуха. Воздух не был пригоден для дыхания, так он был заполнен разного рода информацией. Телевидение разносило в пух и прах эту идею, и хоть этот пиар был ему на руку, он был пропитан негативом и отстраненностью. Газеты комментировали то одного героя, то другого. Ивану понимал, что такого количества информации не выдержит ни один мозг. Смешались параллели из театрального искусства в виде усмехающихся масок и современного железобетона в виде опускающихся труб на городской стройке и грядущих перспектив с роботами-актерами, технически переходящих из одной мизансцены в другую, ломая еще одно ветхое здание с позабытым архитектором. Газеты мелькали о его «профнепригодности». Радио передавали новость о предстоящем анонсе наравне с критикой извне. У Ивана жутко болела голова. Он хотел найти ту проточку, благодаря которой вся боголепная атмосфера скисла и стала утопичной. Он прощупывал здание, переходя из одного квадратного помещения с одним-двумя проемами, тяжело дыша, как будто гнался за призраком, который по его сведениям должен был быть в одном из этих театральных комнат.

Борька сидел на куске лестницы и грыз яблоко.

– Как дела? – спросил Иван.

– Да никак, – произнес парень. – Все вокруг темное и мрачное.

– Отчего? – спрашивал руководитель. У него дрожали руки и зубы, которые в какой-то момент как будто пропали в ротовой полости, появились и стали мешать.

– Вот что лучше духовное или материальное? – спросил молодой актер, принявшись за сердцевину яблока.

– Духовное, – ответил Иван.

– А почему же больше любите материальное? – процедил Борька.

– Так жить то нужно, – ответил Иван.

– То есть любя духовное, жизнь невозможна, – сказал парень. – Вы так утверждаете?

– Она возможна, только… – начал Иван, но понял что есть в этом своя правда. И он ее ощущал. С каждым днем все больше и больше. Она разрасталась как снежный ком, делая его самого холодным как снег, или лед.

– Только не в нашей стране, – спокойно сказал Борька, держа в руках веточку от яблока. – Кстати тот гонорар, который вы мне заплатили, после спектакля, я оставил.

– Но почему? – удивился Иван.

– Мне стало горько, – признался парень.

– Но мы же договаривались, – сказал Иван, хотя понимал, что сейчас говорит не он, а скорее тот пиджак, который был на нем и брюки, а также рубашка в клеточку и серебристый галстук.

– Да, но сразу то непонятно, – ответил Борька. – А вот когда сядешь, да подумаешь, тогда другое дело. Тоже советую…

– Сесть? – машинально спросил Иван.

– Подумать, – сказал Борька и спрыгнул с лестницы в пустоту, точнее чистоту принятого решения.

Иван молча вышел из кармана. Повсюду зудели мухи. Откуда они здесь, – подумал Иван. – Их что специально разводят? Он шел по щербатой лестнице, напоминающей трап самолета, словно потерял что-то.

В темном коридоре, где постоянно выкручивали лампочки, он столкнулся с Ерофеевичем. Тот выходил из гримерки с пакетом вещей и в связи с тем, что опасался, что ручку может оборваться, держал его обеими руками.

– Здравствуй, – сказал Иван.

– Привет, – сказал Виктор Ерофеевич. – Хотя сразу же скажу до свидания.

– Отчего? – спросил парень.

– Перехожу в другой театр, – сказал старик.

– Но почему? – удивился Иван, хотя это удивление было сродни тому, что рано или поздно должно было случиться.

– Актеру надо играть, – сказал Ерофеевич. – Он не может играть роль подмастерья, когда он сам мастер.

– У тебя будет роль, – произнес Иван в полголоса.

– Не надо, – закрутил головой старик. – Прогнило все. И попытка реанимировать лишь подтверждает это.

Иван шел дальше, спотыкаясь о камни, которые были разложены по всему зданию. Некоторые побольше, некоторые поменьше, но их было огромное количество и главное рассчитать траекторию, по которой они были разложены, практически было невозможно.

Нелли он встретил около гримерки. На ней помимо имеющихся фамилий возникли новые имена, точнее имя Петр Ильич.

– Уходишь? – спросил Иван, предчувствуя расставание.

– Нет, остаюсь, – сказала она. – Только мне нужно чтобы вы мне помогли. Один актер холостой. Мне нужно сделать так, чтобы он в меня влюбился.

– И как же я это смогу сделать, – спросил Иван.

– Вы же режиссер, – сказала девушка.

– Я попробую, – согласился Иван, взваливая на себя эти баулы и подобно девушке с кольцами, ждал когда освободившись от оных, снимет первое и последующие.

Он не понимал что происходит. Он чувствовал, как его тело ходит по этому гранитному полу, не чувствуя как он ступает, испытывая недостаток в ощущениях, как будто он ходил по чему-то мягкому, облачному. Мысль подсказывала, но она подсказывала не то. Он не хотел вверять свою судьбу шальной мысли, пришедшей из ниоткуда. Слишком случайной была она. Он растерялся и поплелся к кабинету, стараясь быть незамеченным, наблюдая со стороны, как члены труппы выбегают с телефонами и громко говорят на несуразные темы, вроде повышения цен и количества выпавших осадков, а также нового бизнеса, который можно купить в один из вечеров.

Он вернулся к себе в кабинет. Дверь была открыта. Кто-то встрепенулся в самом углу. Он заметил, как синий силуэт погрузился за письменный стол. Иван бросился к столу и увидел Ромку, притаившегося под грудой пакетов от печенья, конфет, без которых не могли работать большинство актеров.

– Ты что делаешь? – спросил Иван.

– Искал простой карандаш, – ответил тот.

– Он обычно на столе, – сказал Иван и обратил внимание, что мальчуган что-то прячет за спиной. – Что это у тебя?

– Ничего, – сказал Ромка.

– Покажи, – воскликнул Иван и схватил за руку. В его руке был фотоаппарат. – Для чего тебе это?

– Это для моих творческих поисков, – сказал мальчуган.

– Покажи, – сказал Иван.

– Нет, – беспокойно отреагировал мальчуган,, и вцепившись, совершив жесткое соприкосновение двух рук до самого предплечья, он смог сорвать с него куртку, откуда посыпались фотографии, статьи. В этой подборке было целое досье.

– Так это ты шпионишь, – догадался Иван. – Но почему?

– Мой брат так решил, – сказал Ромка. – А я ему помогаю.

– Брат? – спросил Иван. – Какой брат? Да кто, черт возьми, твой брат?

– Круглогодов, слышали, – спросил Ромка, понимая что попался. Хотя он был очень спокоен.

Ивану стало не по себе. Он слышал шуршание за спиной, поворачивался снова и снова, а шуршание все продолжало оставаться за спиной, не давая возможность разглядеть источник.

– Так это твой брат, – сказал Иван. Его голос дрожал, как у актера-дебютанта. – И жить тебе было где.

– Да, прости, но я тебя прощупывал, – сказал Ромка. – Крепкий, но в тебе нет одного качества. То есть то, что не должно быть.

– И что же это? – спросил Иван. В то время пока он репетировал свой спектакль, за его спиной происходил другой, используя его, как в реалити-шоу.

– Ты слишком любишь людей, – сказал Ромка, собирая с пола артефакты.

– Понимаешь, – сказал Ромка. – Я родился здесь и мне известно как работает эта система. Чиновники, мэры – все это пешки в руках журналистов. Только человек из газеты способен так представить материал как ему выгодно, да еще тиражом в сотни тысяч экземпляров.

– А Камчатный значит пишет пьесу, – догадался Иван.

– Да, наш худрук сильно потрепался за последнее время, – сказал Ромка. – Стресс, стресс. У него и семьи то нет. Так выдуманная история. Он всю жизнь придумывает истории, верит в них и живет, пока не наскучит Полечка из продуктового, на ходу сочиняя историю о Вере из парикмахерской.

– Да но ему-то это зачем? – спросил Иван.

– Он труслив, – сказал Ромка. – Нам были нужны материалы. Он постоянно был рядом с вами. Но в последнее время запил. Совесть замучила. Хорошо, что пьесу успел передать, где мы благополучно все поправили.

– Поправили – удивился Иван. – Я знал.

– Понимаешь, – нам нужен рейтинг. Лишь потому. Дело не в тебе. Точнее в том, что тебе пришло в голову. Это могло прийти в голову продавцу огурцов, но пришло тебе и это здорово. Осталось только довести до финала.

– То есть ты меня используешь, – негодовал Иван. – В свои двенадцать. Это-то хоть правда?

– Да, мне двенадцать, – сказал Ромка.

Ивана повело. Он пнул дверь, провалился в проем двери, оставил позади прямоугольные препятствия лестницы и оказался на улице.

– Ты куда? – услышал он в окне.

– Как Достоевский писал неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься, – произнес Иван.

– Что? – спросил Ромка.

– Мне пора, – сказал Иван.

– Стой, а как же? – удивился мальчуган. – Твой спектакль.

– Он не мой…. – произнес Иван.

Иван шел и теплый ветер обжигал его как жаркое на сковородке. Если он когда выбегал из театра не знал куда несут его ноги, то сейчас он ясно видел траекторию движения.

Лестница скользила. Недавно ее вымыли, и идти было немного опасно. Иван улыбнулся, так как представил на мгновение, как поскользнувшись, летит вниз, размахивая руками и взывая о помощи. Но этого не было, и он благополучно открыл дверь и зашел в квартиру. Он осторожно прошел на цыпочках в свою комнату, взял рамку с семейной фотографией, небольшую сумку и также осторожно вышел. Хозяйку с Лексеем он не увидел. Хотя оставил на столе записку.

«Спасибо. Буду помнить. Иван».

Он положил записку на столик в прихожей, сверху положил ключ и вышел на скользкий парапет.

Сцена 32
Под мостом-3

Ноги сами его привели к мосту. Гранитный монстр скалился. Он выражал свое недовольство потерянным лицам и холодно отрезвлял каждого, кто появится здесь с эмоциональной маской скорби.

– Махнуть бы на Луну, – возникло в голове. – Чтобы бороздить кратеры, переходить с одного труднодоступного участка на другой, чтобы не видеть и не слышать. Чтобы оставлять следы, глубокие, по колено. Чтобы ветер снимал один слой, а другой еще многие десятилетия мог радовать или приводить в недоумение космонавтов, инопланетный разум. Взять с собой тех, кто мне дорог. Родителей, сестер, бабушку, друзей. Леночку, оторвать ее от Оклахомы, Камчатного, он хороший, просто пошел по пути наименьшего сопротивления. Ромку. Он тоже живет так как умеет. Борьку, Виктора Ерофеевича. Нелли не пропадет. С ней бы я просто переписывался. А моя доблестная труппа. Наверное, нет. Я бы взял тех, кто во мне нуждается. А они все могут сами. Я им не нужен. Я как телохранитель.

Солнце пряталось за гранитный желоб играя в прятки с прибрежными посетителями.

– А Новый театр…. – бурлила мысль. – Нужен ли он? Наверное, да. Но тем, кто не различает полезного от вредного. Уже семь ноль две. Представление начинается. Зрители рукоплещут. Впереди час уныния и скорби. Точнее смеха и слез. Глупой отсидки и зевоты. Интеллектуального времяпровождения…Не знаю. Сейчас вряд ли кто может отличить интеллектуальное от псевдоинтеллектуального, все замазано образами, метафорами, загадками и символами.

На берегу сидел парень. У него были джинсы, малиновая футболка, кеды. Он смотрел вдаль, где проплывающие парусники посылали сигналы пешеходам и наземному транспорту.

– Извините, – сказал Иван.

Парень не услышал. Он был на самом дне своих таинственных мыслей и не хотел всплывать на поверхность.

– Я прошу прощения, – осторожно подошел Иван и заметил, что у парня порвана губа.

– Да? – ответил парень, немного отрешенно. Он смотрел на Ивана испуганно, словно видел в нем угрозу, поэтому весь сжался так, что стал похож на комочек.

– Вы не видели одного человека? – сказал Иван. – У него джинсы. Он еще бубнит.

– Нет, – ответил парень. – Не видел. Я ничего не видел, ничего не знаю.

С ним явно что-то произошло. Обокрали, бросили, обманули. Ясно одно, у него что-то произошло. Наверное, с каждым происходит одно и то же, как только здесь появляется впервые.

Иван заметил, что такого количества сидящих людей несколько. Просто они сливались с берегом, с камнями и взглянув впервые их можно было не заметить. Он узнал знакомое лицо, фактуру, гардероб – худую фуфайку, под которой была одета спортивная синяя куртка и футболка красного цвета с желтой окантовкой. Костюмные брюки с едва приметной стрелкой и грязные, но солидные штиблеты, а также табличка «поможите бывшему банкиру»

– Вы? – удивился Иван. – Вы снова здесь? Вы же должны были вернуться.

– Да, – резко сказал он, – я снова здесь. Вам то какое дело? Смотрю у тебя полный порядок. Здесь обычно те, у кого не все в полном.

– Мне нужно от тебя только одно, – сказал Иван.

– Нет у меня паспорта, – воскликнул «банкир».

– Да к черту паспорт, – ответил Иван.

– И денег, – сказал парень на берегу. – Они все ушли. Вот и попытайся найти их.

– Не надо денег, – спокойно сказал стоящий и вынул из кармана несколько тысячных купюр и бросил банкиру. – Вот, возьми. Мало? Еще на. Мне не жалко.

– Тогда что? – испуганно смотрел на него парень, сгребая в кучу деньги и рассовывая их по карманам.

– Где он? – спросил Иван.

– Кто? – еще больше испугался банкир.

– С вами был мужчина в джинсовом, еще порванные кроссовки, где он? – спросил Иван.

– Философ? – спросил банкир.

– Да, именно, – сказал Иван.

– В больнице, – ответил ему парень.

– В какой больнице? – удивился Иван, не до конца доверяя этому человеку.

– В центральной, – ответил банкир. – Попал под грузовик. Переходил дорогу, задумался о смысле или бессмысленности жизни, вот и угодил. Так, наверное, бывает со всеми, кто слишком много думает.

– Серьезно? – спросил Иван. Это звучало как бред. Вот еще недавно был человек, ходил, философствовал, хлоп и он на больничной койке.

– Я то серьезно, а он – да так пустяки, – произнес банкир.

Иван не стал расспрашивать у банкира, как это так получилось, что он снова оказался здесь, он помчался в больницу. Преодолев пролеты моста, он оказался на остановке. Пять остановок трясясь в автобусе, выйдя в неположенном месте, криком остановив оный, он поймал такси и доехал до намеченного пункта уже через полчаса. Он забежал в открытые двери и стал всматриваться в лица лежащих на каталках. Мужчина с лицом похожий на жаренную яичницу, женщина с перевязанной головой – выступающие длинные волосы помогали разглядеть в ней женщину.

– Мне нужен…, – начал парень.

– Кто вам нужен? – пришла на помощь женщина в белом халате.

– К вам поступал мужчина? – начал Иван.

– Имя, фамилия, – сухо сказала женщина.

– Не знаю, – ответил он. – Я не знаю как его зовут. Я очень мало о нем знаю. Знаю, что он был в джинсовом костюме с лямками, как у автослесаря.

– Это не показатель, – ответила женщина. – Джинсы, джинсовые костюмы. Смешно. Девяносто процентов больных. Джинсовых больных. Можно так сказать. Может быть адрес?

– У него нет адреса, – ответил Иван.

– Этого не может быть, – сказала женщина в белом халате.

– Он живет под мостом, – ответил Иван. – На краю города.

– У нас центральная больница и к нам попадают люди, у которых есть крыша над головой, есть полис, есть работа, – ответила женщина.

– А что же происходит с теми, у кого этого нет? – спросил Иван.

– Этого я не знаю, – сказала женщина. – Есть множество благотворительных обществ, клиник при церквях. Они помогают этим субъектам.

– Подождите, – воскликнул Иван. – Вполне вероятно, что у него был адрес.

– Тогда вероятно, что он у нас, – сказала женщина.

– Его невозможно забыть, – сказал парень. – Он старик, но очень колоритный, Борода, пляшущая походка и свист. Да, он постоянно что-то насвистывает. Старые американские песни.

– Ах, вот вы о ком, – сказала женщина. – Этот свистун. Был такой. Выписали. Он должен был еще пару дней полежать, но «поеду», говорит.

– Куда он поехал? – спросил Иван.

– Домой, говорит, поеду, – ответила женщина в белом халате.

Иван вышел из пахнущего лекарствами заведения. Он прошел несколько переулков с заковыристыми названиями и вышел на шумный проспект. Он шел по проспекту и думал о философе, который наверняка вернулся домой и сейчас пьет чай и плачет над фотографиями. Мужчина в джинсовом комбинезоне разговаривал с бабушкой, продавщицей семечек. Это был он.

– Добрый день – сказал Иван. – Мне медсестра сказала, что вы поехали домой. Я думал, что вы уже дома.

– Не поехал, – ответил философ. – Нет. Не смог.

– Но почему? – спросил Иван.

– Не нужен я там, – сказал философ. – Я ведь при рождении был оставлен у ворот их дома. Прожил ровно три дня. Потом меня похитили. Хотели продать в какую-то жаркую страну. Хотели из меня что-то вырезать, но меня снова перехватили борцы. Так я болтался по свету, переходя из одних грязных рук в другие, пока не окреп и не подумывал о самостоятельности в жизни. – И ты сбежал?

– Откуда знаешь? – спросил Иван.

И Иван вспомнил того рембрандтского старика с меховой шялпой, который спрашивал его о побеге и предостерегавший от сублимации дорог.

– Мне ли не знать, Ваня, – сказал философ.

Старик опустил голову, и когда ее поднял, то Иван увидел старца с закатанными глазами. Он просто мычал.

– Но как же ты, – не понимал Иван. – И почему ты?

Философ стал бубнить на своем языке, произнося фразы, напоминающие Ивану парад, на котором провожают. И он понял, что добиться чего-то еще у него вряд ли получиться. Он хотел пожелать ему счастья, но увидев, как старец что-то говорит, при этом покачивает головой и что его счастье здесь не нуждается ни в каком дополнительном ингредиенте. И что можно быть счастливым везде, даже если ты попал туда не по собственной воле. Он просто повернулся и пошел дальше по проспекту, где увидел много стариков с печальными, но счастливыми глазами.

Он увидел вывеску музей книг и зашел. Он зашел, потому что впереди был подземный переход, а спускаться он не хотел. Что-то подсказывало ему не делать этого. Оставался магазинчик по пути.

Листая книги с полки с драматургией, он слышал, как книги гогочут. Как когда-то животные несдержанно потешались над ним.

– Хватит, – воскликнул он.

– Вы что-то конкретное хотели, – спросил продавец, тучный мужчина с желто-зеленым шарфиком.

Полки затихли, услышав голос владельца.

– Извините, – сказал Иван.

Заметив, что Иван находиться около этажерки с темой театр, он произнес:

– У нас прекрасная коллекция драматургии. Например, вчера прислали с десяток книг молодых авторов. Они вот здесь немного, прямо перед вашими глазами.

Молодые авторы находились на самой видной полке. Они призывали купить и ставить себя на сцене. Они больше всего смеялись, в то время как классики молчали. Не потому, что многие их ныне не здравствуют, а только лишь потому, что массовое сознание хотело их. Они были сексуальны, модны, противны, что тоже привлекало. Оно было безвкусным, плохопахнущим, но тем и притягательным.

– Спасибо, – ответил Иван. – Нет.

– У нас еще есть, – не унимался он.

– Я вам сказал, что я не буду ничего у вас покупать, – твердо сказал Иван.

– Как знаете, – равнодушно сказал тучный владелец, хотя скорее сделал вид, что найдется другой, кто купит, а вам я желаю счастья, идиот.

Ивана трясло. На сцене должно было произойти то, что он слепил, почти с закрытыми глазами, видя перед собой только металлические кружочки и звон от них. Но теперь он открыл глаза.

– Это вы, – удивилась девушка, – не подходите, я сейчас вызову милицию.

Она была в том самом платье. Желтое, безвкусное, успевшее столкнутся с перипетиями своей юности, оно элегантно сидело на ней. И теперь, увидев его, она демонстративно схватилась за телефон, показывая, что это сделает, поэтому Иван остановился, понимая, что уже начинает подходить к ней вплотную в без того миниатюрном магазине.

– Мне нужен мой телефон, – произнес он. – Девушка, можно стакан воды, – добавил он.

Все смешалось – эти две просьбы, сомкнувшиеся опережая друг друга в важности и ее недовольство предыдущими инцедентами.

– А кто мне поможет? – спросила она. – За такого рода покупателей, кавалеров. Слишком дорого вы мне обходитесь.

– Вот возьмите, – произнес Иван и вывалил всю кучу денег из карманов, которая мятым ворохом покрывала стол с шапочками и летними шарфиками.

У девушки все потеплело в глазах. У Ивана потухало. Он чувствовал, как колючий шар пытается пройти по горлу, вонзая свои шипы в толщи тела.

– Мне бы телефон, – сказал он и добавил, – И каплю воды.

Полина или иначе, растерялась, но сумела собраться и направиться в сторону платье, с которыми она выглядела как клоун среди деловой челяди, где даже дети одеты в тройки и имеют аккуратно завязанные галстуки.

– Вот, хотела выбросить, – протянула она конверт пепельного цвета. В нем выступала антенна мобильного телефона – Два раза разрывался, я брала трубку, но там молчали. На третий он потух, потеряв свои способности.

Он вертел его в руках и понимал, что всего шаг отделяет его от возможности поговорить, но оказалось, что к этому шагу добавился еще один, а может быть и все сто, не понимая какой величины.

– У вас есть зарядка? – спросил Иван, вспоминая где могло быть зарядное устройство, но так и не вспомнил.

– Нет, – сказала девушка.

– Что же делать? – спросил Иван.

– Ничего, переносите симку на мой телефон, – сказала девушка.

– Вы теперь не работаете в том магазинчике? – спросил Иван.

– Да, частично благодаря вам, – сказала она. – Тогда было первое нарушение, второе случилось в тот день, когда я с вами не прогулялась. Ушла раньше с работы на пятнадцать минут. Думала, не заметят. Ошиблась, заметили и выгнали. Сразу же, на следующий день. Да и друг мой оказался и не другом вовсе, а так.

– Не обессудьте, – сказал Иван. – Среди книг как-то уютнее, чем среди тряпок. У книг есть душа, а тряпка – она бездушна.

– Да что я, – сказала она. – У меня спокойная жизнь. Работа, дом, магазин. Хожу я медленно, люблю, когда меня обходят в толпе, не сталкиваясь. Люблю идиллию ночи, а также классику и новогодние огни все праздничные дни. В любые праздники, даже летом. Я когда на них смотрю, то в каждом огоньке вижу человека, который пытается догнать другой огонек, то есть человека, ноу них ничего не выходит. Тогда я закрываю глаза, и мне снится то, что все же они догоняют друг друга. А у вас все очень беспокойно. Я и сама актриса, закончила Щуку, но не пошла в театр, так как слишком спокойная натура. Там такое творится, если бы вы знали.

Иван смотрел на бывшую актрису, которая сняв себя бремя актерской жизни, стала играть в жизни, как это обычно бывает с теми, кто предает театр. Она положила руку на шею и стала придерживать голову, как хрустальный бокал.

– Актриса для стоп-кадров, – возникло в голове у Ивана, когда он переставив симку со своего погасшего телефона на рабочий, звонил за тысячи километров:

– Мама, привет. Да, я дурак. Не переживай. Сейчас еду на вокзал. Завтра ночью ждите.

Прозвенел колокольчик, и легкий морозный ветер летнего вечера залетел в помещение, совершив полтора круга, чтобы потревожить легкое, что было в этом магазинчике. Но книги были упрямы. Они твердо стояли на полках и с усмешкой наблюдали за листочками, чеками и флажками, которые ожили в колокольном звоне.