Текст книги "Продаются роли!"

– Точно событие, – иронично произнес Иван, смотря на его непослушные губы, которые когда учились произносить буквы, слова и когда-то целовались первый раз, и ему стало жалко его. Его внешность, внутренне состояние, душа с болезненными ранами – все было такое, как у животного на улице, про которого все забыли.

– Я же хорошим мастером был на автомобильном, – причмокнул Лексей. – Шестой разряд. Наша страна в начале 80-х изготовила только за год более миллиона машин. Дальше вообще дело пошло. Гордились все, ну и я в том числе. А у меня мысль возникла, как повысить доходность. К нам на завод эфиоп приезжал. Ходил, изучал. Вот и подумал я: а что если устроить торги для западных коллег. Наши машины новы, перспективны, боле экономичны. Тогда меня и турнули. За то, что я пытался продать наш автомобиль за бугор. Меня чуть за это не закрыли. Но работу я точно найти не мог. Всюду мне отказывали. Как слышали фамилию Бровкин, сразу возникал вопрос не тот ли это Бровкин, который…в общем я оказался не удел. Спасибо театрам. Они, как церковь – приютят, когда нужно…

– Итак…, – прервал его молодой человек. – Вы получили заказ?

– В общем, нужно было решаться, – говорил мастер шестого разряда. – А заплатить он обещал. Хорошо. Не обижу, говорит, по тройной ставке. Я и пошел. И знаешь, я им так все сделал, что ни разу ни одного косяка. Я и на генеральную ходил, и на премьеру. Хозяйку звал, она тогда не в духе была.

– А что за спектакль? – спросил Иван.

– Не помню, – потянул Лексей. – Я же говорю тебе, три месяца назад это было. Времени то прошло сколько.

– Действительно, очень давно, – согласился Иван. – Здесь тоже не обидят, но тут такое дело. Мне нужна помощь.

Лексей застыл в позе, сохраняя нейтралитет, готовый в следующий момент рассыпаться в любезностях или напротив хлопнуть дверью перед самым носом.

– Так я и знал, – произнес он. – Работу он принес. Добряка. Ты, парень, говори, да не заговаривайся.

– Я в порядке, – сказал Иван, скорее самому себе, так как картина нуждалась в реставрации – это место некогда было приятнейшим домом, стало похоже на сарай, где жило одно животное, похожее на человека. Отдаленно напоминающее.

– Вижу, что в порядке, – сказал он. – Прибарахлился. Я-то думал в помойке крыс дохлых гоняешь, раз на улице остался, а ты наоборот. В чем секрет, поделись? Может, и мне твоим путем пойти?

– Нет секрета, – ответил Иван. – Просто есть голова. Этого достаточно.

– Ну-ну, – скептически отнесся к этому старик, прищуриваясь – И что твоей просто голове понадобилось?

– То, что она не может, – серьезно произнес Иван. – Документы, а именно, паспорт, все как полагается и трудовая книжка. Стаж не менее пяти лет в театре, желательно директором. Наверное, все.

Иван задумался о том, что еще нужно приплюсовать, но так и не вспомнил. Он знал, что Лексей, которому перевалило за пятый десяток, в столице знает всех и каждого. Пусть от него отвернулись работодатели (кроме некоторых театров), но другой мир – мир жульничества, сомнительного промысла был всегда открыт для него. Здесь у него был Клондайк. Можно было все купить, продать, наказать человека. Только Лексей не имел высокого рейтинга. Контакты пылились в записной книжке, и редко пользовались. Если, конечно, кто-нибудь из своих не попросит…

– Вот замахнулся, – присвистнул Лексей. – А это, позвольте спросить, все? Может, и трусы свои с инициалами подарить? А то я могу.

– Нет, – улыбнулся Иван. – Это можете оставить себе.

– А вдруг, – сказал сосед. – А то жил просто, питался дешевой соевой тушенкой и копеечными макаронами, с завистью смотрел на котлеты на сковороде, прошло немного времени и ты франт. Хочешь поменять имя, изменить историю. Стать другим человеком. Вычеркнуть свою прошлую жизнь, нашпиговать ее новыми фактами.

– Так поможешь? – спосил Иван. – У тебя же есть знакомые.

– Хитрый, – продолжал щуриться Лексей.

– Это жизнь хитрая, – аргументировал Иван, – мы лишь подстраиваемся под нее. Была бы жизнь попроще, то ты бы сейчас узрел другого человека. А пока смотри на меня, хитрого и алчного.

Коммуналка была пуста. Такое было впервые. В основном она жила паровозной жизнью – гудок, отправление, ворочание колес, сближенных друг к другу, и редко замирала, не выпускала дым, не остывала. Теперь она похожа на забытый дом, и только расстановка обуви – желтых сандалей и многочисленных тапочек напоминала о прежней жизни, когда обувь стола в ряд утром, совсем недолго, а потом смешивалась, находила себе новую пару, порой совершенно неподходящую, но интересную и загадочную.

– Ладно, – согласился Лексей. – Есть у меня один человечек. Он так все сделает, не отличишь.

– Звони, – резко казал Иван, нырнул рукой во внутренний карман, обнаружив пустоту, вспоминая, куда делся его кнопочный друг. Остался в магазине у той дамы.

– Фото и данные мне сейчас, – серьезно произнес Лексей и весь алкогольный замороженный голос вышел, поменявшись на деловитость и порядочность. – Документ будет через пару дней. Вот цена.

Он написал в воздухе приличную сумму, посмотрел на Ивана, согласуясь с ним, как он хорошо понял. Иван, конечно, понял, но не имея пока в кармане нужной суммы, которая должна уже была появиться через два дня, он свербил мозг над этим вопросом.

– Загнул, – прошептал он. – Делай скидку. Как родственнику.

– Сынок, не могу, – произнес сосед. – Не я исполнитель. Итак цена натурэль, без наценки. Себе я в данном случае ничего не беру.

Иван стал думать. Это у него хорошо выходило.

– Кстати, тебе привет от хозяйки, – произнес Лексей и засеменил в свою комнату, на ходу теряя левый тапочек. – Подожди, я сейчас, – бросил он, оставив тапочек лежать посреди прихожей, как домашнее животное, требующее к себе максимум внимания.

Ему не хотелось уходить. Он слышал как на улице две подруги разговорились о силе внушения. Как можно всего захотеть одним словом и все это может сбыться. Одна все восхищалась этим, а другая, скучая, слушала ее, прерывая невнятным «да». Иван был благодарным слушателем, и скорее он должен был оказаться перед этой дамой, которая раскрывала глаза другой женщине о возможностях нашего подсознания.

– Я хочу, – повторил Иван и представил как он живет в трехкомнатной уютной квартире в центре, примерно на шестом этаже, у него прекрасная семья – жена и трое детей, двое мальчиков и девочка, с разницей два-три года с хорошим сочетанием 2-4-6. Машина во дворе и гениальные спектакли, в репертуаре многих театров. А еще загородный дом, летние путешествия в разные точки планеты и его слава, которая была в центре каждого пункта в отдельности.

Лексей вошел, держа в руке ключи. У Ивана дрогнуло сердце.

– Вот, ключи от комнаты и от квартиры, – произнес он. – Она уходив, бросила ключи на коврик и сказала: «приюти того, кто в том нуждается, кто чист и добр душой, от которого нельзя ожидать плохого». Я сразу тебя вспомнил, а сейчас уже сомневаюсь.

– Зачем? – удивился Иван.

– Приходи, чего там, – сказал Лексей и обнял парня, как отец сына. «Папа» продолжал держать «ребенка», содрогаясь от всхлипываний.

– Спасибо, – произнес Иван. – За это гранд спасибо.

– Да что там, – сказал Лексей и отпустил молодого человека. – Свои же люди. Уже.

Иван спускался по лестнице, и какая-то сила потянула его вниз. Он присел на ступени лестницы, уже ближе к плоскости. Его тянула юность, дом, в котором он родился, его родство с этим. Пролеты, люди и ароматы, по которым он любил распознавать характер.

В подъезд вошел пожилой человек. Он достал из-за пазухи четвертинку водки, открутил крышку и сделал порядочный глоток. Он прислонился к стенке и благодатно задышал. Ему тоже было хорошо. Ему, как и Ивану не хотелось выходить на улицу, где шла расторопная жизнь. Поэтому он остался стоять в темноте, ожидая первого жильца или гостя, который пройдет мимо или испуганно вздрогнет от силуэта, пропахшего водкой.

Через пятнадцать минут Ваня сидел в Интернете и пытался заработать деньги на опросах. Он смог договориться с менеджером одного интеренет-клуба, обещав его пригласить на открытие своего дела. Тот провинциальный парень, с Рязани, легко пошел на контакт, так как клиентов всегда было немного ближе к ночи, и он сам бывало, сидел на каждом из компьютеров, создавая эффект движения воздушных масс.

Сцена 8
Камергерский

Эти два дня он не выходил из клуба. И только на вторую ночь он вышел, пройдя, как призрак по улице. Как богатый призрак. Он вошел в квартиру, желая поспать хотя бы час, но на встречу ему попался Лексей, который, по видимому, за эти дни не пил. Он справился о том, когда может быть полезен, и пригласил дремлющего на ходу Ивана выпить кофе. Иван согласился, хотя желание спать было чудовищным, но он понимал, что с Лексеем лучше пока не спорить. Говорил в основном старик, вспоминая молодость, фанатные страсти, Олимпиаду и очереди за шампанским с мандаринами под Новый год. Через полчаса, как только Иван соприкоснулся с подушкой, Лексей пригласил его испробовать обед, собственноручно приготовленный им. И снова Иван сидел и слушал. Он говорил, как радиоприемник, останавливаясь, только когда делал глоток, на этот раз безалкогольный, и даже после супа, когда оставался один в комнате, доносился его голос, брюзжание и радостный всхлип, когда ему удавалось развести себя на сентиментальное воспоминание, которое чаще всего возникает в промежутке от двадцати до тридцати лет.

Иван штудировал интернет, пронесся своим пытливым мозгом по всем возможным сайтам, нащупал механизм виртуальных бизнесменов, и был принят за полночь в свои ряды и к утру уже смог обнаружить свой первый доллар, который к часам десяти превратился в пятидесятидолларовый капитал. Такими темпами наращивая свою сумму, он, конечно, рисковал.

Фирма «Дача советов» просуществовала ровно двадцать восемь часов. Она была помещена в форум психологического практикума для работы с душевнобольными олигархами. Отбоя не было. Молодой мужчина, изобретатель продуктов питания для дрессированных насекомых, спрашивал, как ему стать одним из членов мелкой породы, так как этот мир не для него.

– Нужно поместить насекомого в такую же среду обитания, что и вы, – набирал текст Иван. – Где он у вас живет? В коробке? Или банке? Неправильно. Пусть он так же спит на постели. Завтракает с вами за одним столом, читает одни и те же газеты, плескается в ванной тоже с вами. Не отделяйте его от вашей жизни.

На что молодой насекомолюб возразил, что тогда муравей станет одним из нас, а не наоборот. Был найден компромисс – три дня они будут жить как люди, а четыре (преимущество) как насекомые.

Этот изобретатель был доволен происходящим и сказал, что обязательно поделится с друзьями этой победой. На что Иван подумал:

– Странно, что у него есть друзья.

Но это ему было на руку. И пошли вопросы. Начиная с бессонницы, заканчивая слишком крепким сном.

– Если не спите, поговорите самим собой. Встаньте перед зеркалом и вступите с собой в диспут. Вы не представляете, как вы увлечено будете с собой спорить, отстаивать свою точку зрения. Ночь пройдет незаметно. А что касается крепкого сна – попробуйте поспать на мокрой простыне. Эффект будет неожиданным.

Мозг кипел, но вопросы шли ровным потоком, один за другим, как в медицинской очереди к популярному врачу.

– Если вы ходите ночью, лунатите, то посадите рядом с собой пса или кота – они будут с вами идти всю дорогу, чтобы пролаять или промяукать в нужный момент. Не гуляйте под дождем, если вы маленький, не думайте, что это позволит вам вырасти. Добавляйте в пищу морковку и капустку.

И все было хорошо, Он даже задумывался о человеке, собственном секретаре, который принимал бы все вопросы по телефону, в письмах при личном контакте. Он уже видел себя сидящим в офисе, с идущими к нему людьми с разных сторон света, чтобы он мог ответить на то, отчего тому всю ночь снятся медузы или почему у него всегда жидкий стул, хотя тот ест исключительно твердую пищу, и будет ли достроена синагога в районе, если ее уже начали превращать в продовольственный супермаркет.

Но никому так хорошо не живется, как бедному человеку. Тебя не трогают. Но как только у человека появляется небольшой капитал, его помечают, средний достаток – запоминают, начинают интересоваться, он становится одним из преуспевающих – ему завидуют и стараются спихнуть с той планки, делая его прежним. Его окружили виртуальные юристы, подъехавшие к его офису на тех же чипованых автомобилях, поставили клеймо «не работаем» и пригрозили подъехать и реально поговорить. Иван успел перевести деньги на карточку и снять наличными, благодаря Камчатному, так как сам пока был без роду и племени.

У него появились деньги на документы и на временное неудобство в виде коммунальной квартиры вместе с рефлектирующим человеком.

В три часа дня он находился в Камергерском переулке. Он не выспался, но не чувствовал слабости. На нем был тот костюм, подаренный директором суши-бара, ожидающим наверное покупателя все эти дни, и не страшно, что он одел его наоборот – одно из преимуществ двустороннего пиджака итальянской фирмы «Пижамо», которые шли как пиджаки так и двубортные пижамы. Изнутри он был в коричневую клетку. То же самое было и с брюками. Они посветлели, покрылись пятнами, и стали намного лучше сидеть на нем, так как однотонный костюм не шел творческому человеку, вынуждая его что-нибудь прицепить, подчеркнуть. В кармане были деньги, незначительная сумма, с которой еще было можно спать. Эта сумма не вызывала галлюцинации, помешательство и боязни того, что ее могут спереть. Она всю ночь лежала на столике, на нее садились мухи и, возможно, клопы, но никак ее не уменьшило и не сделало беднее обладателя.

Иван остановился около окружной вывески МХАТа, которая одиноким рулетом торчала из-под земли, как обрубленный палец. Он оглянулся. Рядом стояла дерганная парочка в цветных молодежных нарядах – рваные брюки, ленточки, шарфики, банданы. Все это он видел боковым взором, не вглядываясь в них, а скорее обращая на всю картинку разом в радиусе двух метров. Дрожали потоки стремящихся людей то в одну то в другую сторону, на удивление не сталкивающихся, как однополюсные магниты, вызывающие отторжение.

– Угловой дом, – произнес Иван. – Только с той или этой стороны? Неизвестно.

С этой стороны выходили сытые люди, напротив обшарпанное здание пыталось прикрыть свое убожество в виде обшарпанных стен с лоскутками кожи на теле классикой жанра – картинами с изображениями радуги после дождя и этюдами из эпохи Возрождения. Впереди были лица и спины, двигающиеся в такт выходившим и заходившим в открытые помещения ресторанов и кофеен. Здесь была своя энергия, музыка, аккорды стали проноситься в воздухе, делая людей теми молоточками, которые воспроизводят волшебные звуки. Сливаются ноты, стучат легкие туфельки, барабанят грубые ботинки, шлепают незатейливые сланцы и звучит громада. Дома – хлопающие ставни, мяукающий кот на подоконнике, упавший телефон под столик в блинной, разговоры поэтов на своем придуманном языке о вымышленном мире.

Донесся вой. То ли машины, то ли шарманки, то ли человека, изображающего космический корабль. Это не вызвало раздражения, удивления, жалостливого взора, – это было нормально. Место шептало «громче, громче, я хочу услышать, сделай громче».

Действительно, это был корабль. Он шел по кратерам этого ярко освещенного пути и кричал своим крепким телом:

– Эй, расступись! Я иду. Не надо идти ко мне спиной. Я иду. Неспроста. Я, король, в широченной мантии прохожу. Цепляясь за щербатую поверхность, где из колес только дуги и повороты шарманщика.

Конечно, это был Иван. Он шел по каменным выступам, переваливая свои прорезиненные мышцы, пропитанные самообладанием и вдохновением, и мнил себя кораблем – тем, кто больше, чем человек, могущественнее и сильнее. Он не наезжал на людей, видя в этом пережиток древнего строя. Люди должны были сесть в этот корабль, но направление будет выбирать он. Только он.

Центральные кофейни исторгали пары кофе и жареного мяса, которые примешивались к ним из соседнего заведения, добавляя остроту национального вмешательства востока к западу. Разноцветные покровы на однотонном коричневом полотне принимали в себя частицы кофе, ободряясь и чередуясь с классической палитрой черно-белого интеллигентного колора, который отрицал резкие мазки, мешающие увидеть суть.

В переулке витала суть, которая пропадала на Манежной, в череде Охотного ряда и Тверской. Здесь она обретала тот самый уют, которого она лишалась в метро в нескончаемые часы пик и тесные соприкосновения с незнакомцами. Она пила здесь родниковую воду у памятника Чехова, который скромно прислонился к каменному изваянию, как случайный прохожий, говорящий «это не я, про кого вы сейчас подумали, я просто похож на него, вы проходите, проходите». Также прислонялась к дверям школы-студии, где безбородые юнцы хотели стать частью этой суеты, бросая все свои привычки и пороки, искусно переделывая их в роли. Подглядывала за истинными театралами, которые шли на классический спектакль, поставленный самим мэтром, уже в седьмой раз. У них были черные шляпки-таблетки с орхидеей, шляпка из магазина «Шапелье». Черные, желтые, красные – множество шляп, покрывающих седину возраста, показывающих тот цвет, который сквозил внутри. Они торопились ко входу, но очень долго стояли около него, дабы узреть тех, с кем уже долгие годы ходят в один и тот же театр, но не знакомы. Они делают значительный кивок, в знак того, что «и вы здесь, я и не сомневался». И только по прошествии положенного времени, когда все поклоны розданы, все новые персоны замечены и оценены, театралы проходят внутрь.

– Пять минут и вы в зале, – звенело в голове у Ивана. – Всегда остается одно место. Как по заказу. Таинственное. Будто сам великий придет и огорошит своим присутствием. Неизвестно. Играть на планку выше. Куда же выше. Итак до срыва голоса доходит. Ничего. Ради него можно.

Было жарко. Иван шел сквозь разгоряченные тела, внутренне негодуя от угла дома, и этот переулок был велик, но в то же время мал, чтобы устать и даже если кто и устал, было множество стульев, ступеней, покатых поверхностей, чтобы расслабить свои суставы.

Он шел прямо, не совершая зигзагов подобно спешащим людям. Он был спокоен, зная, что именно в таком равновесии мир не посылает молнии и внезапные таксомоторы из-за угла. Мир любит медленно бредущих странников, не старающихся сносить подметки в сезон, глубоко вдыхающих предоставленные им ароматы и замечающих все те коллизии, которые были сделаны тоже по его сценарию. И вглядываться в эти округлые образования, которые помнят ежегодные дни города, меняющиеся погоды и ночное безмолвие в предутренние часы.

Люди, лица, театры. Там, где они одевают шкуры, принимая новые обличия. Театры, в которых лежала дорогущая пыль истории. Ее хотелось вдыхать, чихать от нее, но с радостью, с непередаваемым чувством восторга. Она забивалась в нос, становилась частью не для всех, подходя к каждому, принюхиваясь, как уличный пес, сперва недоверчиво, но впоследствии становясь частью тебя – бородавкой на щеке, родинкой на предплечье, зубом мудрости.

Иван не заметил, как оказался у угла (правильного на этот раз) и узрел фигуру юнца, стоящего около мусорки-вазы и сплевывающего, как интеллигент, прямо в оную.

Это был он. Мальчик, который пугал метеоритом посетителей кафе и пытался влезть в красную колымагу Камчатного, украсть портфель, быть пойманным, и слинявший в неизвестном направлении, как сказочный колобок, не боясь быть съеденным.

Он выглядел опухшим. От неудобного лежбища, от обильного количества воды или местного воздуха, который делал людей толще, полнее и сытнее? Он потирал свои орлиные глаза, которые смотрелись из-под веснушчатого лица, как два миниатюрных дисплея, показывающих интересную программу. Иван смотрел на каскад зеленых волос, которые как волны окутывали лица проносящихся тинэйджеров, и видел этого парня, которого тоже захватила волна, пусть другая, и принесла сюда, в этот мир прекрасного лицемерия.

Должен был подойти парень, а не малец. На углу, а не в центральной части переулка. Не все сходилось как надо бы, но следующая фраза отбросила все сомнения:

– Не найдется лишнего билета на «Чайку»?

– Только на «Синюю птицу», – произнес Иван. – На «Чайку» за полгода разбирают.

Это был тот самый пароль, по которому можно было найтись.

Малец протянул ему книгу. На ней был заголовок. Паустовский. «Рассказы». Зеленая потрепанная книжка.

– Сколько стоит? – спросил Иван.

– Сколько не жалко, – ответил юный. Он вел себя, как будто не узнал Ивана, а может быть, действительно и не признал в нем того солидного человека. – Редкая вещь. В ней есть рассказ «Опасность». Занятная штука.

– Мои финансовые возможности исчисляются моим костюмом, – сказал Иван.

– Пять двести – стоимость, – оценил малец. – Двубортный костюм.

– Какая точность, – удивился Иван.

– Знание – сила, незнание – интерес, – бодро сказал он. – Всегда завидовал дуракам, интересно жить.

– Что же сам не стал им? – интересовался молодой человек.

– Хотел, но меня опередил мой разум, – аргументировал малый. – Он рос быстрее моих конечностей и, чтобы не сильно выделяться из толпы, приходилось насиловать мозг и принимать пилюли, которые выровняют все. Но жизнь дорого стоит, поэтому я и здесь и… трачу время на болтовню.

Иван бодро кивнул, достал было конверт, но малец ретиво его остановил, указывая на книгу, которая оставалась в его руках. Клиент взял в руки книгу, пролистал, увидел вырезанную пойму, засунул книгу в карман и через пару мгновений вытащил ее и отдал продавцу. Продавец, в свою очередь, то же самое проделал с книгой – она была помещена за пазуху, и через мгновение вновь появилась.

– На тридцать второй странице, – произнес малец.

Иван взял в руки эту «книгу-табакерку», нашел нужную страницу, достал желаемый документ, открыл его и стал изучать, как искусствовед изучает найденный манускрипт, лежавший в недрах земли целую вечность. Тот человек, который смотрел на него, был не знаком ему. Во-первых, у него были усы, профиль немного больше, чем он есть на самом деле. Да, лоб был широкий как у него и подбородок был прямоугольный, но все остальное было каким-то нереальным.

– Подожди, но я здесь не похож на себя, – произнес Иван.

Малец посмотрел.

– Фотохудожник писал по фотороботу, разговаривая по телефону, – прокомментировал он.

– Да не я это, – сказал Иван.

– Понимаю, – согласился малец и стал копаться у себя в рубашке. Наконец искомый предмет был найден и он протянул его Ивану.

– Прости, – сказал он, причмокивая. – Перепутал. Столько заказов в последнее время.

– Вот это другое дело, – успокоился Иван, держа в руках паспорт, где улыбалось его приятное лицо без усиков и прочих видоизменений. – Иван Онегин. Что за черт. Почему Онегин? Я не говорил, чтобы меня накликали героем Пушкина.

Иван держал в руках документ и почувствовал, как тройка несется где-то вдали, унося с собою его бывшее родство, письмо матери и маленький узелок с его вещами – талисманом, в очередной раз забытый в бане, остаток клубничного мыла и щетку, которую он менял раз в год.

– Так сказали, человек с искусством на короткой ноге, – недоумевал малец. – Я и подумал, чтобы приятно человеку было. Сымпровизировал. Все же для клиента. Ни в чем не отказываем.

– Но я Онегин? – не успокаивался молодой человек. – Это же бред. Быть такого не может. Назвал бы меня Кузнецовым, Романовым наконец, но Онегиным, который ездил по балам и соблазнял юных девиц. Мне неприятно даже носить такую фамилию.

– Могу переделать, – великодушно произнес малец. – За ту же сумму. Будете Романовым. Клиент всегда прав.

Малец протянул руку и уже ухватил край паспорта, чтобы унести его в свое бездонное нутро, как Иван очнулся, вырвал у того из рук и прошептал:

– Но-но. Не надо переделывать. В конце концов, он на дуэли победил, и его любили женщины. По настоящему.

Иван задумался, как выйдет сейчас из-за переулка и изменится. Не будет больше того Ивана, который бегал за шмыгающими девушками зимой, норовящий засунуть им снег за шиворот, чтобы собственноручно его вытащить. Того смешливого говоруна, который учится и не ведает о том, что впереди серьезная жизнь с испытаниями, порогами. Ему невдомек, что оставляет того Ивана в этом месте, где косичка из театрального духовного мира сплетается с миром материальным.

– Не боись, – утешил его малец. – Полстолицы ходит с моими паспортами. И хоть бы кто жаловался.

– Что, все нуждаются? – спросил Иван.

– Все, – согласился малый. – Особенно приезжие. Я-то сам местный. Но мамка спилась и квартиру своему хахалю списала. А он меня на свободу с лестницы. Я, конечно, бываю у них, деньги приношу. Рис, крупа, в трудные времена исключительно овсянку. Мама меня не признает. Порой такая синяя, что и страшно глядеть. А я вот зарабатываю. Но это не основное. Я же рисую, как бог.

У него блестели глаза. Мимо проехала девочка на роликах, ругая себя за то, что заехала на эту неудобную площадку, где следует ходить исключительно пешком. И наверное босиком, чтобы ощущать ту энергию, которая льется через край.

По Камергерскому шли люди. Не босиком, одетые. Улыбающиеся, теплые лица. Им навстречу шел парень. Он ловко держал в руке невидимую трость и подправлял иллюзорный цилиндр, подкидывая тростью головной убор, закручивая его в воздухе, находя ту геометрическую точку, чтобы, остановив, подбросить и подставив голову, быть в оном. Он шел в театр, зная, что нынче грядет одно из важных событий в его деле – разговор с персоналом. Его не трясло, но легкая дрожь присутствовала. В воздухе рябило от белой муки. Красная ленточка с белыми пятнами летела через переулок, как маленький транспарант, предназначенный для отправления послания тому, кто это сможет понять, умеющий читать на языке летящих ленточек по небу.

Мальчик пошел восвояси. Ему не нужен был провожатый. У него был невидимый пес, мать и отец-невидимки, придуманный дом, в отличие от Ивана, у которого имелись в наличии только трость и цилиндр.