Текст книги "Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря"
Автор книги: Сантьяго Постегильо
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Суд III
Inquisitio
Время, предоставляемое обвинителю и защитнику для сбора доказательств и поиска свидетелей.
XXIV
Свидетели
Domus Юлиев, Рим
77 г. до н. э.
– Я понял, что имел в виду Цицерон в том разговоре после divinatio. – Цезарь говорил возбужденно, взволнованно. Лабиен слушал его с интересом, но лицо его омрачала тень; Цезарь, желая поскорее узнать значение слов Цицерона, до поры до времени, казалось, не замечал ее. – Надо быть защитником, это делает оратора привлекательным в глазах народа. Обвинителей, или, как их еще называют, доносчиков, народ не любит, доносчик – вроде ребенка, который на глазах у взрослых ябедничает взрослым на других детей. Донос – та же подлость, та же зависть. Обвиняя сенатора, как в случае с Долабеллой, мы собираемся положить конец его участию в государственных делах, загнать его в угол, отстранить от общественной жизни, унизить, опорочить.
Лабиен, зараженный страстью Цезаря, на мгновение забыл о плохих новостях, которые ему предстояло сообщить, и включился в разговор:
– Но Долабелла – продажный сенатор, которого нужно разоблачить, вывести на чистую воду. Мы обязаны остановить его. Иначе он станет новым Суллой. Даже хуже.
– Да, конечно, мой друг, – согласился Цезарь. – Это наша главная задача. И Цицерон наверняка думает о том же. Он подсказывает нам, как достичь цели, не выглядя злодеями. Обвинители непопулярны, защитники же считаются героями, например тогда, когда встают на сторону слабого. Долабеллу точно не назовешь слабым, он силен и могуществен, к тому же мы знаем, что он держит в руках судей, сенаторов, многие из которых так же продажны, как он сам. Да что там, таковы все крайние оптиматы-консерваторы, и четыре месяца на inquisitio нам даны не для того, чтобы облегчить сбор доказательств против Долабеллы: они лишь хотят дать Метеллу, их вождю, время вернуться из Испании и возглавить суд. Я уверен, что Долабелла просил об этом оптиматов. Хочет как следует себя обезопасить. Не забывай, что Метелл ведет войну с Серторием, правой рукой моего дяди Мария. Серторий в Испании по-прежнему возглавляет мятеж против Республики, где всем заправляют оптиматы.
Лабиен кивнул. Он прекрасно помнил Сертория – храбреца из войска Мария, его самого смелого военачальника.
– Обвинителем выбрали меня, а не Цицерона, так как они уверены, что я бесконечно слабее его и, уж конечно, менее опытен. К тому же Долабелла нанял моего дядю Котту и Гортензия, лучших защитников в Риме. Долабелла силен, но в базилике, перед народом, он – reus, обвиняемый. Получается, он – жертва, а я – палач, выставляющий его злодеяния на всеобщее обозрение, быть может даже порочащий его. Это не сделает меня… нас популярными в глазах простолюдинов. Так не пойдет, клянусь Юпитером: мы должны найти способ убедить народ Рима, что я – поборник справедливого и благородного дела.
– Это и есть справедливое и благородное дело – разоблачить мздоимца и отстранить его от власти.
– Да, но, так или иначе, мы – обвинители. Мы должны быть защитниками, защищать что-нибудь или кого-нибудь. Я, Гай Юлий Цезарь, выступлю в базилике как защитник македонян, простых людей, уважающих римские власти, хотя им достался несправедливый наместник. Они не восстали против Рима, имея для этого веские причины. Это люди, подчинившиеся римским законам, нашим законам, которые они считают своими собственными, и, следовательно, заслуживают справедливой защиты. Я буду их защитником, я предъявлю обвинение Долабелле, я разорву его на части, но это будет не нападение, а защита тех, с кем обошлись несправедливо. Понимаешь?
Лабиен медленно кивнул, прохаживаясь по атриуму римского дома Юлиев.
– Да, я все отлично понимаю. И это очень разумно, – признал он, но его лицо снова омрачилось. – Жаль, что у тебя остается все меньше средств для защиты, которую ты готовишь, – возразил он.
– Что ты имеешь в виду? И почему ты так мрачен?
Лабиен остановился и посмотрел ему в глаза.
– У меня скверные новости.
– Говори, – приказал Цезарь, усаживаясь на солиум.
– В нашу пользу должен был свидетельствовать Вет, строитель, нанятый Долабеллой якобы для починки Эгнатиевой дороги: он собирался рассказать о том, как ему не заплатили обещанное, несмотря на налоги, которые Долабелла ввел для исправления мостовых…
– Деньги осели в карманах Долабеллы, да-да, знаю, – нетерпеливо прервал его Цезарь. – Его свидетельство жизненно важно для нас. Что с ним случилось?
Лабиен ответил незамедлительно. Не было смысла откладывать плохие новости на потом.
– Найден мертвым сегодня у себя дома.
– Как это произошло?
– Он был заколот.
Лабиен извлек из-под тоги острый кинжал с рукоятью, выкрашенной в красно-черный цвет, и положил на стол. На кинжале все еще виднелись пятна крови.
– Вот орудие убийства.
Цезарь язвительно усмехнулся:
– Клянусь Юпитером! Они даже не потрудились сделать так, чтобы это выглядело как несчастный случай.
– Ты прав, – подтвердил Лабиен. – Но это еще не все. Я получил послание от македонян, подписанное неким Пердиккой. Ты тогда был на загородной вилле, и они обратились ко мне: жрец храма Афродиты в Салониках, который согласился приехать в Рим, чтобы дать показания на суде, также найден мертвым несколько дней назад у себя в храме.
– В Македонии?
– В Македонии.
– Даже туда дотянулись лапы Долабеллы… – сквозь зубы пробормотал изумленный Цезарь. Ему, однако, хотелось узнать больше. – Тоже заколот?
– Да. Слишком много совпадений: два твоих главных свидетеля, пользующихся наибольшим доверием, умерли всего через несколько недель после того, как ты огласил во время divinatio их имена, подтверждая, что готов быть обвинителем и что у тебя есть свидетели.
Цезарь помолчал. Хорошо, что он объявил имена остальных.
– Зря я их назвал, – пробормотал он. – Я сделал это нарочно, притворяясь скверным оратором, чтобы все приняли меня за неумеху и выбрали обвинителем. Я догадывался, что обнародование имен свидетелей используют против нас, но полагал, что это лишь поможет защитникам Долабеллы лучше подготовиться к допросу строителя и жреца или найти других свидетелей, которые опровергнут их показания. Не думал, что они осмелятся их убить.
Наступила новая пауза.
– Дело принимает серьезный оборот, – сказал Лабиен.
– Очень серьезный, – заметил Цезарь, вспомнив, сколько раз дядя Марий предупреждал его о жестокости Долабеллы и об опасности, с которой он может столкнуться. Эти слова эхом звучали у него в голове.
Друзья опять замолкли. Цезарь был погружен в свои мысли, Лабиен искал какой-нибудь выход. Безуспешно.
Обоих охватило отчаяние.
– Что собираешься делать? – спросил наконец Лабиен.
– У нас остался единственный свидетель, о котором я не упоминал на divinatio.
– Этого мало, – возразил Лабиен с искренней печалью. – Свидетельница, то есть женщина. Ты знаешь, что Гортензий и Котта разорвут ее на части. Она очень молода. Не выдержит давления. И даже если выдержит, судьи лишь посмеются над тем, что сделал с ней Долабелла.
– Я знаю, – согласился Цезарь. – Но показания этой девушки, Мирталы, вызовут потрясение: она – дочь аристократа из Салоников, а не рабыня. Ее слова растрогают судей. Однако этого мало. Мы должны отвести от нее опасность, а заодно найти свидетелей вместо тех, которых убили люди Долабеллы. Македоняне охраняют Мирталу?
– Девушка не выходит из дома, – ответил Лабиен, – македоняне сторожат ее – вооружены до зубов. Долабелле придется перебить их всех, прежде чем прикоснуться к ней.
– Хорошо. Займемся другим. На дознание нам дали четыре месяца, – более уверенно продолжил Цезарь, оправившись после потрясения. – Как я уже говорил, они хотят дождаться возвращения Метелла, который возглавит суд, но в эти четыре месяца я буду использовать каждую минуту. Здесь они допустили ошибку.
– Дав тебе время?
– Дав мне время и убив так поспешно строителя со жрецом. Если бы с ними расправились в конце расследования, у нас не осталось бы ни свидетелей, ни возможности подыскать им замену.
– И все-таки их убили, – заметил Лабиен, понимая, куда клонит его друг.
– Ты прав, клянусь Геркулесом, и это дает нам время на поиск новых свидетелей.
– Новых свидетелей?
– Вот именно. – Глаза Цезаря вспыхнули. – Хочешь поехать со мной?
– Куда?
В голосе Цезаря не было и тени сомнения:
– В Македонию.
XXV
Эгнатиева дорога[23]23
См. карту на с. 615.
[Закрыть]
Италийский полуостров, на пути в Македонию
77 г. до н. э.
Четырех месяцев было достаточно, пусть и впритык, чтобы добраться до Салоник и вернуться вовремя к следующей стадии разбирательства: reiectio. Цезарь и Лабиен тронулись в путь на следующее утро по Аппиевой дороге, направляясь на юг, к порту Брундизий. Они ехали верхом. Важно было прибыть туда как можно скорее. С собой они взяли рабов и охранников, бывших гладиаторов. Путешествовать всегда было опасно. Еще их сопровождал опытный строитель из Рима по имени Марк.
– Зачем ты взял его с собой? – спросил Лабиен, когда они выехали на Аппиеву дорогу и устремились на юг.
– Я говорил тебе, что нужны новые свидетели, – ответил Цезарь. – Этот строитель подтвердит показания первого, нанятого Долабеллой якобы для починки Эгнатиевой дороги. Нам нужен знающий человек, который собственными глазами убедится в том, что дорога в скверном состоянии, поскольку в нее много лет не вкладывали ни сестерция.
Лабиен кивнул, но что-то смущало его.
– Как ты уговорил его дать показания, втянул в это безумие? Сейчас он наверняка уже знает, что случилось с тем, первым.
– Проскрипции, во время которых Сулла при поддержке Долабеллы отбирал имущество у своих врагов, оставили главных заказчиков Марка без денег. С тех пор он переживает скверные времена. И наверное, захочет нанести ответный удар Долабелле. А что до потерь – он и так уже много потерял.
Лабиен по-прежнему видел блеск в глазах друга. По какой-то причине, ускользавшей от него, Цезарь все еще пребывал в уверенности, что Долабеллу можно осудить, несмотря на то что суд был куплен, председателем управляли оптиматы, а подсудимого защищали лучшие защитники. Воодушевление Цезаря невольно передавалось Лабиену.
В Брундизии они сели на первую же трирему и поплыли к Диррахию[24]24
Современный Дуррес в Албании. – Примеч. автора.
[Закрыть], расположенному на македонском берегу Mare Superum[25]25
Современное название – Адриатическое море. – Примеч. автора.
[Закрыть].
– Ты собираешься заявить отвод кому-то из судей? – спросил Лабиен. Они плыли на север, в лицо дул свежий морской бриз. Лабиен имел в виду следующий этап судебного разбирательства: reiectio, когда обвинитель и защитник имели право отозвать кого-либо из членов суда. – Таков твой замысел?
– Я хотел бы отозвать только одного судью, – ответил Цезарь. – Все эти судьи – сенаторы, поддерживающие Долабеллу, но сейчас они ожидают прибытия самого сильного, самого могучего судьи. Его-то мы и постараемся отстранить.
– Уж не Метелла ли? – искренне удивился Лабиен. – Неужели они назначат его председателем?
– Метелла, – подтвердил Цезарь.
– Но как ты собираешься его отстранить?
– Не знаю. Мне нужно с кем-нибудь посоветоваться.
– С кем?
– С матерью. Она – умнейший человек в Риме. Пусть посоветует что-нибудь насчет reiectio.
Ответ не удивил Лабиена. Он знал, как Цезарь уважает Аврелию, знал, как она умна. Все же ему показалось, что друг возлагает слишком большие надежды на женщину, однако он решил держать сомнения при себе. Оба молчали, вглядываясь в морскую даль: не покажется ли македонский берег?
Когда зашло солнце, они спустились в трюм, к себе в каюту, чтобы отдохнуть, а на рассвете их разбудили рабы.
– Берег, мой господин, – сказал один из них Цезарю.
Они высадились в Диррахии, сели на лошадей и приступили к осмотру Эгнатиевой дороги, что брала начало в этом оживленном портовом городе и вела на восток. Из Диррахия они отправились в Клавдиану[26]26
Современный Пакен (Албания). – Примеч. автора.
[Закрыть], в то время – небольшой военный лагерь: тем не менее там можно было переночевать под охраной римских войск.
На следующий день они добрались до Мазио Скампа, затем до Лихнида[27]27
Современные Эльбасан (Албания) и Охрид (Северная Македония). – Примеч. автора.
[Закрыть], где пообедали в таверне на берегу озера с прозрачной водой, в честь которой был назван город: lychnitis по-гречески означало «прозрачный». Вскоре они убедились в том, что дорога в ужасном состоянии: плиты были разбиты либо вовсе отсутствовали, – возможно, их украли и перенесли на близлежащие виллы или использовали для других построек в деревнях либо городах. Что еще хуже, на многих участках не было гравия. Таким образом, проезжую часть покрывали выбоины; повозки то и дело застревали, что замедляло доставку товаров. Всадники или пешеходы передвигались по этой дороге, забытой строителями, куда быстрее. Марк тщательно отмечал на табличке все недостатки: об этом просил Цезарь, стремившийся собрать как можно больше свидетельств для обвинения Долабеллы. Среди прочего они обратили внимание на ветхие мосты и осыпи в горных районах: лежавшие посреди дороги камни делали ее почти непроходимой.
Путь их лежал на восток.
Далее они ночевали в Гераклее Линкестис, Флорине, Эдессе и Пелле[28]28
Первый город – нынешняя Битола (Северная Македония), остальные соответствуют одноименным городам на территории современной Греции. – Примеч. автора.
[Закрыть]. Мостовая была в ужасающем состоянии, продвижение к провинциальной столице было крайне затруднительным из-за ям: изначально дорога была отлично вымощена, но в последние годы, особенно при Долабелле, поддерживалась лишь кое-как. Они проезжали мимо поселков, задерживаясь лишь для того, чтобы пополнить запасы воды и пищи, пока не добрались до Пеллы. Здесь Цезарь хотел остановиться на две ночи, чтобы как следует осмотреть огромный город-призрак. Пелла была столицей древней Македонии, страны великого Филиппа Второго, отца Александра Македонского.
Цезарь показал Лабиену множество обветшавших зданий: столетием ранее римляне разрушили город, воюя с македонянами и греками, да так и не отстроили, будто опасались возрождения древней и могущественной столицы. Как и в случае с легендарным Карфагеном, о развалинах Пеллы позабыли на многие десятилетия. Тем не менее столь значительный город не переставал поражать, даже будучи заброшенным и пребывая в самом плачевном состоянии.
– Еврипид ставил здесь свои пьесы в конце жизни, – объяснял Цезарь другу, пока они разъезжали между роскошными особняками, заросшими травой, с потрескавшимися стенами и полуразрушенными оградами, и процитировал «Елену»: «Все вы безумцы, кто ищет чести, крепким копьем начиная битву, смертную нить обрывая грубо! Если все споры решать насильем, то не исчезнет вражда на свете!»[29]29
Ἄφρονες ὅσοι τὰς ἀρετὰς πολέμῳ κτᾶσθε δορὸς ἀλκαίου λόγχαισιν καταπαυόμενοι πόνους θνατῶν ἀμαθῶς. Εἰ γὰρ ἅμιλλα κρινεῖ νιν αἵματος, οὔποτ’ἔρις λείψει κατ’ἀνθρώπων πόλεις. Еврипид, «Елена», 1.151–1.157. – Примеч. автора. Перев. И. Анненского.
[Закрыть] Так рассуждал Еврипид о распрях и войнах, мой друг. Не все можно и должно решать силой оружия; вот почему так важно правосудие, вот почему так важен справедливый суд, подобный тому, которого мы сейчас добиваемся.
Цезарь заметил, что стихи Еврипида не слишком занимают Лабиена, поэтому рассказал о Пелле еще кое-что:
– Аристотель давал в этом городе свои уроки. А еще здесь родился Александр Македонский.
Имена древнего автора и старого философа мало что говорили Лабиену, зато упоминание об Александре Македонском заставило его взглянуть на покинутый и разрушенный город другими глазами.
– Так вот какова она, родина Александра, – пробормотал он с восхищением.
Входя в полуразрушенные дома, они видели великолепные мозаики – мифологические сцены, выложенные из смальты и разноцветной гальки. Город в эти мгновения казался уже не мертвым, а всего лишь спящим, подобно гиганту, дремлющему в ожидании пробуждения, которое случится неведомо когда, в далеком будущем.
– Рано или поздно город будет восстановлен[30]30
Император Август, преемник и внучатый племянник Цезаря, впоследствии приказал отстроить город заново. – Примеч. автора.
[Закрыть], – проговорил Цезарь, когда они возвращались на Эгнатиеву дорогу, где их ждали рабы. Они продолжили двигаться на восток и наконец прибыли в Салоники.
Поездка оказалась полезной, им удалось собрать доказательства нерадения Долабеллы во время его наместничества, однако Цезарь встревожился: если погода испортится, возвращение окажется не таким быстрым, как путь в македонскую столицу, а ему предстояло сделать еще две важные вещи. Он должен был заручиться авторитетным свидетелем из числа местной знати, готовым свидетельствовать в Риме против Долабеллы, и, кроме того, осмотреть Эгнатиеву дорогу от Фессалоники до Византия, дабы убедиться в ее плачевном состоянии, несмотря на особый налог, введенный Долабеллой.
– Оба эти дела займут слишком много времени, клянусь Геркулесом, – мрачно заметил Цезарь. Он уже пожалел, что позволил себе из любопытства провести лишний день в Пелле, на время забыв о цели своего путешествия.
– Ты доверяешь Марку? – спросил Лабиен.
– До некоторой степени.
– Тогда пусть он проедет по оставшейся части дороги и осмотрит мостовую, а мы с тобой останемся здесь и поищем свидетеля, который даст показания о преступлениях Долабеллы в Фессалонике. Например, об ограблении храма Афродиты, на котором настаивали македоняне, доверившие тебе свое дело. И конечно же, об ужасном случае с той знатной девушкой, дочерью одного из них.
Цезарь устроился на солиуме, оперся локтем о стол и поднес руку к губам. Они остановились в доме, куда их пригласили благодаря письмам от Аэропа и Пердикки: те сообщали знатным горожанам, что Цезарь – защитник македонян по иску против Долабеллы. Фессалоникийцы проявили некоторую холодность, граничившую с недоверием или сомнением, но Цезарь заметил проблеск надежды в глазах кое-кого из тех, с кем они перекинулись двумя-тремя словами. Македоняне подозрительно относились ко всему римскому, но в то же время жаждали отомстить Долабелле. Если бы вместо Цезаря за них вступился другой римлянин, они бы не возражали.
– Да, пусть строитель сам проедет по этой дороге и соберет нужные сведения. Поезжай вместе с ним, – заключил Цезарь. – Здесь нас встретили неплохо, и вряд ли у меня возникнут трудности. Через пару дней мне удастся убедить кого-нибудь из влиятельных горожан отправиться вместе с нами в Рим, присоединиться к своим македонским товарищам и дать показания против Долабеллы. Лучше – одного из бывших жрецов. К показаниям жреца отнесутся с особым доверием.
– Именно поэтому они зарезали жреца, который должен был приехать в Рим, чтобы свидетельствовать против Долабеллы, – заметил Лабиен.
– Точно.
– Сегодня утром мне принесли кинжал, воткнутый в его тело. Я оставил его в прихожей. Острый, с разукрашенной рукоятью. Точно таким же закололи строителя в Риме.
Цезарь вздохнул и покачал головой. При мысли об этих кинжалах ему показалось, что в затылок грозно дышит Долабелла.
– Хорошо. – Лабиен присел рядом и вернулся к прерванному разговору: – Если ты считаешь, что я должен поехать со строителем, так и сделаю.
Цезарь улыбнулся и положил руку ему на плечо.
– Спасибо, друг. Думаю, так будет лучше, – сказал он. – Хочу, чтобы вы отправились в Кипселу[31]31
Соответствует современной Ипсале в европейской части Турции. – Примеч. автора.
[Закрыть], что во Фракии. Поездка в Византий не нужна, она лишь отнимет драгоценное время и задержит нас. Главное – убедиться в том, что за пределами Фессалоники Эгнатиева дорога также находится в плохом состоянии, но после пересечения восточной границы провинции, то есть при выезде из страны, где правил Долабелла, становится лучше. Это будет очень полезно. Готов ли ты мне помочь?
– Отправлюсь в путь завтра же, на рассвете, – подтвердил Лабиен.
– Замечательно. – Цезарь встал и посмотрел на рабов, которые, угадав его намерения, принесли вино и снедь. – Но у нас есть время, чтобы вкусно поужинать после многодневного путешествия по худшей дороге, которую я когда-либо видел.
XXVI
Печальный взгляд Ореста
Дом старца Ореста в фессалоникийском акрополе,
Македония
77 г. до н. э.
Все знатные горожане Фессалоники называли имя одного и того же человека: старца Ореста. Он вызывал наибольшее доверие, кто бы о нем ни упоминал – богатые аристократы или простые люди на рынках и в тавернах. К его дому и направился Цезарь.
Жилище старика не было роскошным, хорошо расположенным или нарядным, однако дышало безмятежностью и душевным покоем.
Орест не заставил долго себя упрашивать и не позволил римскому гостю ждать.
– Я – Орест, – представился он, выйдя ему навстречу.
– А я – Гай Юлий Цезарь, – просто ответил Цезарь, проявляя такую же скромность, как и хозяин. Для двадцатитрехлетнего юноши было бы слишком самонадеянно говорить о том, что он – гражданин Рима и защитник македонян в деле против Долабеллы. К тому же все в Фессалонике знали, кто он и зачем прибыл сюда.
– Может быть, ты хочешь воды? Или вина? – спросил фессалоникиец, знаком приглашая гостя сесть на стул, стоявший посреди внутреннего двора, неухоженного, но чистого и тихого.
– Воды, если можно, – согласился Цезарь, стараясь казаться человеком умеренных нравов.
Орест обратился к одному из слуг:
– Вода и вино, кубки для двоих. – Он сел на стул, стоявший рядом. – Я выпью вина и приглашаю тебя присоединиться, если тебе нравятся благородные дары Диониса. Я живу в строгом воздержании, но, признаться, изредка балую себя. В моем возрасте мясная пища уже не нужна, но я снисходителен к себе и не брезгую вином.
– Буду рад выпить с тобой.
Подали кубки. Оба пригубили вина.
– Действительно превосходное, – сказал Цезарь, сделав глоток.
– Еще бы, – подтвердил Орест. Внезапно лицо его омрачилось. Он поставил кубок на столик, принесенный слугами. – Однако то, что привело тебя в мой дом, совсем не так превосходно.
– Ты прав, – признался Цезарь, не зная в точности, как понимать слова хозяина.
– Все это плохо в двух отношениях. Во-первых, вы расследуете на редкость низменные преступления: от изнасилования знатной девушки до ограбления храма Афродиты и незаконного присвоения нововведенных налогов. Во-вторых, ты молод, а значит, моим соотечественникам в Риме не удалось заполучить действительно превосходного обвинителя. Я слышал, это твой первый суд в Риме.
Цезарь замер с кубком в руках.
Не спеша поставил его на другой столик.
– Да, это мой первый суд, – признался он. – Мне не хватает опыта, но я много тружусь, предан делу и благороден духом. Я ищу лучших свидетелей, чтобы вынудить Долабеллу заплатить за мерзкие преступления, совершенные в вашей провинции.
– Проделанный тобою путь свидетельствует о твоей самоотверженности, – заметил Орест. – Но расскажи подробнее о благородстве духа.
Цезарь моргнул. Он не ожидал, что разговор примет такой поворот: ему казалось, что старик заговорит о своем священстве в храме Афродиты, разграбленном Долабеллой. А также о том, стоит ему или нет отправляться вместе с Цезарем не куда-нибудь, а в Рим, чтобы дать показания. Долгое путешествие по скверной дороге, как они с Лабиеном убедились за последние недели, крайне утомительно, и для человека такого возраста стало бы очень непростым. Однако вышло так, что это гостеприимный хозяин оценивал, способен ли юный гость быть защитником в таком сложном деле, а не Цезарь решал, годится Орест в свидетели или нет.
Тем не менее он решил дать старику чистосердечный ответ. Он понимал, что только при взаимном доверии этот человек согласится стать свидетелем и рассказать римскому суду о преступлениях Долабеллы. Он, Цезарь, знал о достоинствах Ореста: весь город говорил о его безукоризненном поведении в личных и общественных делах. Орест же почти ничего не знал о нем.
– Под благородством духа я подразумеваю борьбу за справедливость, – пояснил Цезарь. – Справедливость, одинаковую для всех: могущественных и не очень, римлян и неримлян, подчиняющихся законам Рима. Для меня Долабелла олицетворяет все, что противоречит благородству: сенатор, который в бытность свою наместником использовал власть для вымогательства, грабежей, даже изнасилования и, движимый лишь жаждой власти, наживы и удовольствий, нисколько не заботился о последствиях своих злодеяний. Я верю в справедливый Рим. Справедливый по отношению ко всем. И если для этого мне придется столкнуться с продажными сенаторами, такими как Долабелла, я не дрогну и не испугаюсь трудностей.
– Что ж, твое благородство духа воодушевляет меня, но твоя наивность огорчает. Если тебе удастся сохранить благородство духа в зрелом возрасте, ты, несомненно, добьешься больших успехов. Но обычно происходит одно их двух: либо оно утрачивается, либо… – он подыскивал слово, которое звучало бы не слишком грубо. – Либо таких людей убирают. Возможно, тебя уберут в юности, возможно, ты доживешь до зрелых лет живым и здоровым. Скорее, первое.
– Почему? – спросил Цезарь. Он произнес это своим обычным голосом, но Орест наклонился и поднес руку к уху. – Почему ты так думаешь? – повторил Цезарь громче. В тот миг тугоухость собеседника не казалась ему чем-то существенным.
– Разве ты не понимаешь, что подписал себе приговор, согласившись быть обвинителем на этом суде? И не важно, выиграешь ты или проиграешь.
Цезарь нахмурился:
– Выиграю или проиграю?
Орест чувствовал себя Аристотелем, просвещающим неопытного юнца, который возомнил себя новым Александром, но плохо рассчитал свои силы и вступил в борьбу с противником, превосходящим его силой, опытом и прежде всего возможностями.
– Если ты проиграешь, юный Гай Юлий Цезарь, твое восхождение в Риме закончится, о чем тебя наверняка уже предупредили родственники и друзья.
– Да, но если я выиграю…
– Если ты выиграешь, – перебил его Орест, изъясняясь совсем как жрец, прозревший будущее, – если ты выиграешь, твои враги поймут, что ты опасен, и убьют тебя. Так быстро, как только смогут.
Наступило долгое молчание.
Вечернее солнце рисовало на земле причудливые кружева. Размышляя над словами Ореста, Цезарь задумчиво рассматривал белые стены, освещенные последним проблеском дня.
– Как прекрасен закатный свет, – пробормотал он.
Старик огляделся и вздохнул:
– Очень боюсь, что на закате моей жизни усталые глаза подведут меня и не позволят видеть красоту, которой так много в мире.
Цезарь вспомнил о своей задаче: ему нужны были влиятельные свидетели. Поэтому он пропустил мимо ушей слова Ореста об утрате зрения. В конце концов он решил поставить вопрос ребром, желая получить однозначный ответ:
– Как я понимаю, ты не поедешь в Рим, чтобы давать показания против Долабеллы?
Орест ничего не сказал. Он казался рассеянным, будто его мысли блуждали где-то далеко.
– Разве я еще не ответил на этот вопрос? – спросил наконец старик, к удивлению Цезаря.
– Пока нет.
– Я-то думал, мы уже все обсудили, – продолжал Орест, словно выйдя из оцепенения. – Я стар, мне нечего терять. Это твоя ранняя смерть должна вызывать сожаление. Но если ты жаждешь сразиться с этим негодяем, мой ответ таков: я поеду в Рим.
– Хорошо, – с облегчением вздохнул Цезарь. – Если все сложится удачно, выезжаем через неделю.
– Прекрасно, через неделю.
Орест встал. Цезарь последовал его примеру и в сопровождении старого македонянина направился к воротам. Орест молча попрощался с гостем, бросив на него печальный взгляд, отчего Цезаря охватили тоска и неуверенность. Выйдя на улицу, Цезарь с вооруженной охраной пересек город, вернулся к себе и удалился в комнату, которую сделал своей спальней, встревоженный и задумчивый.
Он дал Лабиену и Марку неделю на то, чтобы доехать до границы с Фракией, вернуться назад и рассказать о состоянии Эгнатиевой дороги за пределами Фессалоники.
Через семь дней Лабиен предстал перед Цезарем и принялся рассказывать:
– Так и есть – дорога пребывает в ужасном состоянии до самой Фракии. Дальше становится лучше.
– Другой правитель, другое отношение к общественному благу, – отозвался Цезарь.
– Похоже на то.
– Итак, Долабелла действительно проявил небрежение, махнув рукой на содержание дороги, столь важной для торговли. К тому же теперь мы знаем, куда делись деньги, выделенные на ее починку.
– Да, – подтвердил Лабиен.
– Что ж, хвала Юпитеру, это отличные новости.
Цезарь ликовал. Лабиен не разделял его воодушевления, так как не верил, что на суде, в присутствии сенаторов-оптиматов, все пройдет гладко.
– А у тебя нашлись свидетели? – спросил он.
Цезарь рассказал о своей беседе со стариком Орестом. Лабиен озабоченно смотрел в пол.
– Он очень стар, – сказал он. – Может умереть по дороге в Рим или по прибытии туда и не успеет дать показания.
Цезарь вздохнул.
– Риск есть, зато судьи с уважением отнесутся к его почтенному возрасту, – возразил он.
– Возможно.
– Уверен, – кивнул Цезарь, а затем, дабы отблагодарить друга, пригласил его выпить вина и отдохнуть за хорошим ужином.
Наступила ночь, Лабиен пошел спать. Он устал после стремительного путешествия по Эгнатиевой дороге на восток и еще более быстрого возвращения в Фессалонику.
Оказавшись один в своей спальне, Цезарь еще раз подумал о том, что отныне у него есть новые, надежные свидетели – строитель Марк и почтенный Орест. Не следовало забывать и о юной Миртале, ожидавшей в Риме под присмотром македонян. И все же никто по-прежнему не верил в него и в то, что он одержит победу на суде. Ни старик Орест, ни его друг Лабиен, ни кто-либо еще.
Затем ему в голову пришла одна мысль.
Он позволил себе улыбнуться.
Корнелия, его юная жена, верила в него.
Он откинулся на спинку кресла.
– Корнелия, – чуть слышно проговорил он среди теней от факелов.
Он скучал по ней.
Ему не хватало ее слепой веры в него, а еще – почему бы не признаться в этом – он скучал по ее прекрасному телу.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?