Текст книги "Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования"

Материалы

Русские эмигранты о псевдонимах
Публикация и вступительная статья Олега Коростелева

 
Кстати, все ль у нас раскрыты
Псевдонимы в эмиграции? [656]656
  Строки из этой эпиграммы З. Н. Гиппиус на В. Ф. Ходасевича привел по памяти Ю. К. Терапиано в письме В. Ф. Маркову от 6 июня 1956 г. («Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-х гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов / Сост., предисл. и примеч. О. А. Коростелева. М.: Библиотека-фонд «Русское Зарубежье»; Русский путь, 2008. С. 266). Десятью годами позже он опубликовал в своей статье более полный вариант этой эпиграммы: Терапиано Ю. Об одной литературной войне // Мосты. 1966. № 12. С. 373.


[Закрыть]
 

З. Н. Гиппиус

В печати русского зарубежья тема псевдонимов обсуждалась неоднократно, причем разброс мнений был чрезвычайно широк: от предложений вообще отказаться от псевдонимов до требований свято соблюдать право каждого автора подписываться как ему угодно.

Преобладало, впрочем, зубоскальство над незадачливыми провинциальными репортерами, не соразмерявшими чрезмерно громкие псевдонимы с мелкотемьем своих писаний. С тем же сарказмом писали в эмиграции и о пролетарских авторах, кинувшихся в другую крайность и бравших принижающие псевдонимы (можно бы сказать «прибедняющиеся», да звучит двусмысленно, хотя в обоих смыслах верно).

Обсуждались также причины, по которым авторы брали псевдоним. А. Ренников и А. Яблоновский видели в вычурных псевдонимах только людское тщеславие и недостаток вкуса. В. Ф. Ходасевич подвел под это целую историко-литературную базу [657]657
  См. ниже публикацию М. Шрубы.


[Закрыть].

Тэффи со свойственным ей юмором объясняла выбор собственного псевдонима чистой случайностью, да и в псевдонимах других авторов не усматривала большого исторического и философского значения [658]658
  Тэффи. [Лохвицкая Н. А.] Псевдоним // Возрождение. 1931. 20 дек. № 2392. С. 2.


[Закрыть].

Вадим Белов (совсем как Бубеннов вкупе с Шолоховым четверть века спустя [659]659
  См. материалы этой нашумевшей полемики: Бубеннов М. Нужны ли сейчас литературные псевдонимы // Комсомольская правда. 1951. 27 февр. № 47; Симонов К. Об одной заметке // Литературная газета. 1951. 6 марта. № 27 (2745). С. 3; Шолохов М. С опущенным забралом… // Комсомольская правда. 1951. 8 марта; Симонов К. Еще об одной заметке // Литературная газета. 1951. 10 марта. № 29 (2747). С. 2.


[Закрыть]) был недоволен самим фактом, что в «эпоху, когда все борются с одним общим врагом», люди подписываются не своим именем, а скрываются за псевдонимами [660]660
  Белов В. Опущенное забрало // Последние известия (Ревель). 1921. 1 марта. № 47. С. 3. См. ниже публикацию А. Меймре.


[Закрыть].

По ходу дела решались и конкретные задачи, как при попытке дискредитировать «полковника Шумского», который был и не генерального штаба, и не полковником, и даже не Шумским [661]661
  Али-Баба [Алексеев Н. Н.] Отклики: Псевдонимы // Возрождение. 1936. 16 апр. № 3970. С. 2.


[Закрыть]. Это, впрочем, действия не возымело, и «полковник Шумский» продолжал печататься в «Последних новостях» и выступать с докладами.

Партийные клички большевистских чиновников проходили в эмигрантской печати отдельной большой темой.

Большевики впрямь настолько переусердствовали с партийными псевдонимами, что это стало притчей во языцех. Роман Гуль и десятилетия спустя всех их чохом именовал не иначе как псевдонимами, управляющими страной и стремящимися к управлению миром [662]662
  «Подпольщики-большевики, в октябрьские дни захватившие власть над Россией, в большинстве своем носили псевдонимы: Ульянов-Ленин, Бронштейн-Троцкий, Джугашвили-Сталин, Радомысльский-Зиновьев, Скрябин-Молотов, Судрабс-Лацис, Валлах-Литвинов, Оболенский-Осинский, Гольдштейн-Володарский и т. д. По-моему, в этом есть что-то не случайное и страшное. Тут дело не только в конспирации при “царизме”. Псевдонимы прикрывали полулюдей. Все эти заговорщики-захватчики были природно лишены естественных, полных человеческих чувств. […] Кто прочтет книги бывшего большевика Н. Валентинова “Встречи с Лениным” и “Малознакомый Ленин” или книгу дочери Сталина Светланы Аллилуевой “Только один год”, увидит разительное сходство октябрьских “псевдонимов” с “Бесами”. Для меня эти “псевдонимы”, эти вульгарные материалисты были получудовищами» (Гуль Р. Я унес Россию: Апология эмиграции. Т. I: Россия в Германии / Предисл. и развернутый указ. имен О. Коростелева. М.: Б. С.Г. – ПРЕСС, 2001. С 48–49).


[Закрыть].

А. Яблоновский один из своих фельетонов начал так:

Все советские люди меняют свои фамилии на псевдонимы.

Это правило.

Исключение составляет только советский адвокат Членов, который один из всех доволен своей фамилией [663]663
  Яблоновский А. [Снадзский А. А.] «В одной стране» // Возрождение. 1930. 26 янв. № 1699. С. 3.


[Закрыть].

Д. В. Философов как один из наиболее «непримиримых» выступал в печати на эту тему многократно. Однако и Философов ничего не мог сказать против самого факта использования партийных псевдонимов, неудовольствие его вызвало лишь то, что в качестве псевдонима использовались имена известных людей [664]664
  Философов Д. Большевицкие псевдонимы: Таинственный Федор Гирса // За свободу! (Варшава). 1929. 12 дек. № 331 (2964). С. 2.


[Закрыть].

Впрочем, А. Яблоновский уверял, что в СССР разрешается присваивать без изменений любые фамилии, кроме белогвардейских [665]665
  Яблоновский А. [Снадзский А. А.] Алдаданов // Возрождение. 1927. 17 авг. № 806. С. 2.


[Закрыть].

Журналистская этика требовала соблюдения тайны псевдонима, даже если сам автор не особо скрывал свое истинное лицо. Целый ряд коллизий и публикаций в эмигрантской печати был связан именно с этим.

Рецензируя очередной номер «Современных записок», один из редакторов «Верст» Д. П. Святополк-Мирский заметил, что напечатанная в этом номере журнала статья Г. П. Федотова «Революция идет» «является только вариацией на темы его же статей, печатавшихся (под псевдонимом Е. Богданов) в “Верстах”» [666]666
  Святополк-Мирский Д. «Современные записки». Книга 39-ая // Евразия. 1929. 10 авг. № 33. С. 8.


[Закрыть].

Прочитав этот номер «Евразии», В. Ф. Ходасевич писал М. В. Вишняку 21 августа 1929 г.: «Обратите внимание на то, что редактор “Верст” разоблачает псевдоним своего сотрудника! (Пусть все это знают – никто не имеет права это делать печатно, а уж редактор…)» [667]667
  «Журнальная работа и впроголодь не кормит»: Н. Н. Берберова и В. Ф. Ходасевич / Публ., вступ. ст. и примеч. Дж. Малмстада // «Современные записки» (Париж, 1920–1940). Из архива редакции: В 4 т. / Под ред. О. Коростелева и М. Шрубы. М.: Новое литературное обозрение, 2012. Т. 2. С. 313.


[Закрыть].

Хотя сам В. Ф. Ходасевич как-то отождествил в печати Антона Крайнего и З. Н. Гиппиус, считая, что этот псевдоним давно ни для кого секрета не представляет [668]668
  Ходасевич В. О писательской свободе // Возрождение. 1931. 10 сент. № 2291. С. 3.


[Закрыть]. Гиппиус, однако, это не понравилось, и она откликнулась эпиграммой:

 
Чем не общие идеи? —
Кто моложе, кто старее,
Чья жена кому милее?
Обсудить, коли забыто,
И какой кто будет нации…
Также, все ль у нас раскрыты
Псевдонимы в эмиграции?
 

И. Л. Солоневич, напротив, настаивал на необходимости раскрытия некоторых псевдонимов и, отзываясь на заметку в «Возрождении» [669]669
  А. З. Ни копейки: Письмо в редакцию // Возрождение. 1939. 13 окт. № 4205. С. 8.


[Закрыть], подводил теоретическую базу:

В литературной практике не принято раскрывать псевдонимов – однако по такому случаю можно сделать и некоторое исключение из общепринятых правил. […] Наше же дело здесь заключается в том, чтобы успеть продезинфицировать эмиграцию, пока еще не поздно, от таких господ [670]670
  И. С. [Солоневич И. Л.] Братские объятья // Наша газета (София). 1939. 30 окт. № 54. С. 5.


[Закрыть].

Раскрывая чужой псевдоним, И. Л. Солоневич почему-то все же подписался криптонимом, хотя и довольно прозрачным, таким же, как разоблачаемый им Александр Валерианович Зайцев из Тяньцзина.

Наиболее определенно И. Л. Солоневич сформулировал свою позицию уже после войны:

Я не знаю, как вам, но лично мне все эти анонимы, псевдонимы, ЦК партии и вообще «мы» надоели окончательно. Лично «я» хочу знать, с кем именно я имею дело. Вы, вероятно, тоже хотите. Когда А. Керенский пишет «я», то я знаю, с кем именно «я» имею дело. Когда солидаристы пишут «мы», то этого не знаю даже и я. Можно предполагать, что того же не знает даже и НКВД, – но это было бы совершенно наивным предположением. Уж если ему удалось спереть секрет атомной бомбы в САСШ, то уж секрет партии НТСНП (с) НКВД знает совершенно точно.

Мы живем в эпоху еще никогда небывалого в истории человечества обмана. Какого-то сплошного Societé anonyme et pseudonyme.

От нашего «русского» имени говорят: большевики, власовцы, монархисты, демократы, республиканцы, НТСНП (с) и АБВГД. И никто из нас, или, по крайней мере, очень немногие из нас толком знают: так что же за люди скрываются под этими всеми буквами азбуки? [671]671
  [Солоневич И. Л.] «Я» и «мы» // Наша страна (Буэнос-Айрес). 1948. 30 окт. № 4. С. 6.


[Закрыть]

А «Возрождение» в пылу полемики с милюковскими «Последними новостями» стало называть оппонента «газетой псевдонимов» [672]672
  Информация «Последних новостей» // Возрождение. 1930. 14 сент. № 1930. С. 2.


[Закрыть].

Специально для полемики был создан пародийный образ генерала Дитятина, который с гордостью причислял себя «к славной стае псевдонимов и анонимов из “Последних новостей”» [673]673
  Генерал Дитятин. Чудо Милюкова // Возрождение. 1931. 4 февр. № 2073. С. 3.


[Закрыть]. Зачем понадобилось бороться с псевдонимами посредством псевдонима же, не совсем понятно.

Набоков в своем рассказе «Уста к устам», написанном в 1933 г., в самый пик полемики между двумя главными эмигрантскими газетами, вывел под именем Евфратского сотрудника «Последних новостей» Г. В. Адамовича как «журналиста с именем – вернее, с дюжиной псевдонимов» [674]674
  Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 2000. Т. 5. С. 341; рассказ впервые опубликован: Набоков В. Весна в Фиальте и другие рассказы. Нью-Йорк, 1956. С. 251–270.


[Закрыть].

А. Ренников в своем фельетоне «Чека в Париже» приравнял к советским методы решения проблем сотрудниками «Последних новостей» [675]675
  Ренников А. Чека в Париже // Возрождение. 1930. 6 окт. № 1952. С. 2.


[Закрыть].

Таким образом, разброс мнений по поводу псевдонимов был в эмиграции очень широк, представляя весь возможный спектр, от самых крайних до умеренных.

Та же картина наблюдалась и на практике: одни авторы (как, например, Бунин или Мережковский) относились к псевдонимам отрицательно и подписывались только собственным именем, другие прибегали к псевдонимам лишь изредка и по большой необходимости (к примеру, Ф. А. Степун откровенно признавался: «Очень не люблю псевдонимов» [676]676
  Из письма Ф. А. Степуна к М. В. Вишняку от 18 сентября 1930 г. («Современные записки» (Париж, 1920–1940). Из архива редакции: В 4 т. / Под ред. О. Коростелева и М. Шрубы. М.: Новое литературное обозрение, 2012. Т. 1. С. 544–545.


[Закрыть], однако все же подписывался ими), третьи (как М. А. Осоргин или П. М. Пильский) использовали десятки псевдонимов.

Забавно, что большинство фельетонов, посвященных псевдонимам, подписаны также псевдонимами.

Ниже публикуются некоторые из наиболее характерных статей, заметок и фельетонов о псевдонимах, появившиеся в периодике русского зарубежья.

Александр Яблоновский

Алдаданов

Советский гражданин Ландау, состоящий в распоряжении наркомфина в СССР, обратился в московский ЗАГС с просьбой о разрешении ему именоваться «Алдановым».

Загс отклонил просьбу, но только наполовину.

– Ввиду того, что существует эмигрантский писатель Алданов, советскому гражданину было бы неудобно присваивать себе такую белогвардейскую фамилию. А потому пусть тов. Ландау называется не «Алданов», а «Алдаданов».

Таким образом выход из положения все-таки найден.

– Разрешается воровать у эмигрантов их белогвардейские фамилии, но только с некоторой переделкой в советском вкусе.

Например, если бы советский фельетонист Заславский захотел называться Буниным, то Загс назвал бы его –

– Бубубунин.

А если бы Клара Цеткин пожелала присвоить себе фамилию г-жи Гиппиус, то ее назвали бы:

– Клара Гиппипипиус.

Напоминаем, однако, любителям чужих фамилий неглупые слова старика Гомера, который говорил, что каждый человек «имя свое в сладостный дар себе получает».

К сожалению, в «социалистическом отечестве» эти гордые слова давно забыты. Там все стараются получить какую-нибудь новую кличку и как-нибудь сорвать с себя «стыдную» фамилию своих отцов.

Если не ошибаюсь, первый отказался от «сладостного дара» г-н Нахамкес, который украл фамилию у русского академика Стеклова.

Правда, предки г-на Нахамкеса были, как говорят, стекольщиками. И значит, какое-то отношение к стеклу имел и их знаменитый потомок.

Но за Стекловым гуськом потянулись и все прочие, так что среди советского Олимпа не оставалось ни одного человека, сохранившего отцовское прозвище.

– Государством эти люди управляют под псевдонимами. Это их правило. И я не удивляюсь, что дело дошло даже до «Алдаданова».

Яблоновский Александр [Снадзский А. А.] Алдаданов // Возрождение. 1927. 17 авг. № 806. С. 2.

Дмитрий Философов

Большевицкие псевдонимы: Таинственный Федор Гирса

Как мы уже сообщали, г. Беседовский приступил к печатанию своих мемуаров.

Мемуары эти печатаются во многих газетах, частями.

В газете «Сегодня» (от 10 дек.) г. Беседовский рассказывает о своей «дипломатической» службе в Вене, куда он выехал из Москвы в начале февраля 1923 года.

В Вену я поехал через Москву, где познакомился с Коцюбинским и получил от него ряд указаний. Резидентом Чека при нашей венской миссии был назначен галичанин, называвшийся Федор Гирса. Это, впрочем, не была его настоящая фамилия. Резиденты Чека всегда фигурируют под ложными фамилиями. Переезжая в другую страну, они эту фамилию меняют, так что некоторые из них, часто меняющие место своей работы, в конце концов забывают иногда, какую фамилию они раньше носили, и на этой почве происходят разные анекдотические происшествия.

Нового тут ничего нет.

Особенно для нас эмигрантов.

Мы давно знаем, что «псевдоним» является как бы «второй натурой» большевиков, и мы всегда удивлялись, что «державы» принимают «верительные грамоты» от псевдонимов.

Но в данном случае интересен самый псевдоним, который избрал для своей благочестивой работы в Вене московский чекист.

«Гирса» фамилия очень известная в Чехословакии. Г-н Вацлав (Вячеслав) Гирса состоял чуть ли не с основания чехословацкой республики ближайшим помощником министра иностранных дел Бенеша, в качестве вице-министра. Ныне он занимает пост чехословацкого посланника в Варшаве.

Брат его, Федор Гирса, с давних времен находится в Москве в качестве торгового представителя Чехословакии.

Советское правительство не могло этого не знать, и тем не менее оно (очевидно сознательно!) дало своему агенту в Вене имя и фамилию «Федора Гирсы».

Советские дипломаты чрезвычайно внимательно следят за эмигрантской печатью. Непрестанно на нее жалуются «властям предержащим», заявляют протесты, пишут ноты…

О выступлениях же Беседовского они молчат, воды в рот набравши.

Рискуя на себя навлечь гнев советских дипломатов, мы все-таки (правда, очень почтительно!) заявляем, что давать чекисту, работающему в качестве «дипломата» за границей, фамилию столь известных и уважаемых дипломатических деятелей чехословацкой республики – значит проявлять нахальство, превосходящее все пределы.

Философов Д. Большевицкие псевдонимы: Таинственный Федор Гирса // За свободу! Варшава, 1929. 12 дек. № 331 (2964). С. 2.

А. Ренников

Чека в Париже

Невероятно, но факт.

Произошло ли это под влиянием советского ГПУ или бурцевского анти-ГПУ, однако несомненно следующее: в недрах парижской левой общественности образовалась своя Чека, возглавляемая тройкой:

Кулишер.

Соловейчик.

Талин.

Первый, как оказалось, состоит тайным агентом Разведупра организации РДО; второй – деятельным работником иностранного отдела – ИНО партии эсеров; третий – членом ЦИКа, ВЦИКа, Ячейки и Политбюро парижского объединения меньшевиков.

Кто такой Кулишер?

До настоящего времени деятельность Кулишера (по-английски Кулайшер) в общественных парижских кругах представлялась совершенно неясной. Говорили, будто Кулишер – бывший профессор военного времени, окончивший ускоренные научные курсы вместо пятилетки в два года. Биографы утверждали, кроме того, что Кулишер – бывший друг Шпенглера, внук Фейербаха и приемный сын Ницше. Говорили о нем также, будто его ученые работы о деторождаемости в России получили чрезвычайно широкую известность в крупных университетских центрах Конотопа, Винницы, Белой Церкви.

И, несмотря на все это, открытой видной роли в парижских кругах Кулишер не играл.

Как часто бывает в подобных случаях, обладая огромными полномочиями по надзору за левой общественностью, Кулишер формально довольствовался скромным званием рядового сотрудника «Последних новостей», в редакции не имел даже отдельного стола с собственным выдвижным ящиком, а приносил только статьи на безразличные темы, главным образом о чужом национализме, и сейчас же уходил в те двери, в которые входил.

События показали, что не в столе и не в ящике было дело, а в чемто другом, более важном.

Кто такой Соловейчик?

Соловейчик, сын небогатых родителей, родился неизвестно где, но скоро переехал оттуда неизвестно куда, где и начал свою широкую политическую и публицистическую карьеру, помещая в периодических изданиях статьи и заметки под псевдонимом: «Соловей-Алябьев», «фон Нахтигаль», «Бульбуль Паша», «Райская птица» и пр.

До последнего времени деятельность Соловейчика в парижских общественных кругах представлялась совершенно неясной. Однако, как часто бывает в подобных случаях, состоя формально швейцаром при редакции «Современных записок» у М. Вишняка, Соловейчик вел тайный надзор за выполнением социалистической программы в журнале, противодействовал помещению черносотенной изящной литературы и сообщал в центр о тех уклонах, которые производили в очередном номере сборника И. С. Шмелев или И. А. Бунин.

События показали, что и в данном случае не в функциях швейцара было дело, а в чем-то другом, более важном.

Кто такой Талин?

Талин, сын небогатых родителей, начал свою деятельность в городе Измаил, в мануфактурном магазине по распределению материй по полкам, но вскоре оставил это занятие, сохранив, однако, в душе прежнее увлечение материализмом. Писал под многочисленными псевдонимами, начиная с Барона Брамбеуса. В парижских общественных кругах деятельность его представлялась совершенно неясной, в редакциях «Последних новостей» и «Современных записок» он не только не имел собственного стола или ящика, но часто не знал даже, в какую корзину бросили его рукопись.

Однако, как часто бывает в подобных случаях… Впрочем, перейдем к делу.

Разгром периодических изданий

Неизменные уклоны, которые в последнее время стали обнаруживать «Современные записки» и «Последние новости», как видно, переполнили чашу терпения упомянутой тройки.

После ряда тайных совещаний ее в отделах ИНО, Разведупра, ОСО, ЦИКа, ВЦИКа, Ячейки и Политбюро, организация РДО получила от Кулишера резкое предупреждение относительно уклонения от генеральной линии, редакция «Современных записок» – такое же предупреждение от Соловейчика с Талиным, а через несколько дней, когда М. Вишняк прибыл по литературным делам в редакцию «Последних новостей» и находился в кабинете у П. Н. Милюкова, в дверь вдруг вошли, вооруженные браунингами, Кулишер, Соловейчик, Талин. И произошло следующее объяснение:

Кулишер. Павел Николаевич, прошу немедленно сдать мне редакторские дела и отправиться к Лесину.

Милюков. На каком основании?

Кулишер. Во-первых, несмотря на наши предупреждения, ваш помощник Демидов в газете слишком много пишет о православии. Во-вторых, слово «национальный» вы опять не всегда ставите в кавычки. В-третьих, описание таких случаев, как казаки на могиле Неизвестного солдата, у вас приводится в благожелательных тонах. В-четвертых, ваш сотрудник Лукин неизменно подписывается капитаном второго ранга, а не бывшим капитаном бывшего второго ранга, как мы того требуем.

Объяснение тройки с несчастным профессором было настолько горячо и бурно, что М. Вишняк, воспользовавшись суматохой, проскочил к окну, выпрыгнул во двор и, перепрыгнув через стенку соседнего дома, бросился в ближайший комиссариат для передачи себя под защиту французской полиции. Что же касается П. Н. Милюкова, то он только вздохнул, с завистью увидев, как Вишняк выскочил, вспомнил про свои преклонные годы, в которых каждый небольшой заборчик кажется непреодолимой стеной плача… И, опустив голову, произнес:

– Я в вашей власти, товарищи.

Ренников А. [Селитренников А. М.] Чека в Париже // Возрождение. 1930. 6 окт. № 1952. С. 2.

О «выпадах»

Вчера в «Посл[едних] нов[остях]» мы прочли следующую заметку под заглавием «Новый выпад “Возрождения”» [677]677
  См.: [Б. п.] Новая выходка «Возрождения» // Последние новости. 1931. 29 апр. № 3689. С. 2. Кроме искаженного заглавия («выпад» вместо «выходка») заметка в публикуемой статье точно воспроизведена.


[Закрыть]:

Несколько времени тому назад Союз русских журналистов обсуждал вопрос о недопустимых приемах полемики, к которым прибегает иногда эмигрантская пресса.

Обращаем внимание Союза на последнюю выходку газеты «Возрождение» в номере 2156 [678]678
  Речь о заметке: [Б. п.] Печать // Возрождение. 1931. 28 апр. № 2156. С. 4.


[Закрыть], по поводу помещенной у нас статьи М. Александрова [679]679
  См.: Александров М. [Кулишер А. М.] Вампиры // Последние новости. 1931. 27 апр. № 3687. С. 2.


[Закрыть].

В нескольких строках обозреватель печати этой газеты сумел совместить: 1) попытку раскрытия псевдонима автора этой статьи и автора передовых статей нашей газеты, 2) бесцеремонное извращение смысла статьи, сопровождаемое такими выражениями, как «обычная для него наглость» и т. п., 3) попытку заподозрить ученое звание предполагаемого автора статьи и 4) какие-то непонятные инсинуации по поводу личности проф. Кулишера. Ответить «словом» на подобные литературные приемы невозможно; но отметить для сведения Союза этот очередной эпизод, – увы, один из многих! – мы считаем не лишним.

Газета «Посл[едние] нов[ости]», позволяющая себе по всякому поводу и без повода личные выпады по адресу сотрудников всех других газет, вынуждает время от времени своих противников к резким ответам. Опровержений «П[оследние] н[овости]» никогда не печатает.

Злоупотребляя псевдонимами для брани и для травли, газета претендует на безнаказанность и на неприкосновенность ее псевдонимов. Признавая за писателями и журналистами право пользования псевдонимом, мы будем бороться с злоупотреблением этим правом, будем и впредь срывать маски с тех, кто из-за прикрытия псевдонима делает вылазки личного характера, как это имело место в случае г. Кулишера.

Что же касается обращения к Союзу журналистов, то г. Милюкову ли, принципиально отменившему в своей газете право опровержений за лицами оклеветанными им, говорить о чистоте литературных нравов?

[Б. п.] О «выпадах» // Возрождение. Париж, 1931. 30 апр. № 2158. С. 2.

Александр Яблоновский

О псевдонимах

Я никогда не мог понять пристрастия некоторых литераторов (и наших, и не наших) к псевдонимам.

На мой взгляд, это какое-то чудачество.

– Зачем человеку кличка, если у него есть имя, доставшееся от родителей. И зачем писателю прятаться за какую-то чужую спину, хотя бы только воображаемую?

– Разве мы делаем бесчестное дело?

Некоторые любители берут даже по два и по три псевдонима, хотя ни один не может толком ответить на вопрос:

– Что нам скрывать и от кого скрывать, и зачем скрывать?

Есть только два случая, когда псевдоним кажется мне уместным и законным:

– Если фамилия человека смешна и неприлична (мало ли какие прозвища бывали на Руси: иной фамилии и выговорить нельзя при дамах).

– Если фамилия человека опозорена его предками.

Но все остальное положительно от лукавого.

Я знаю, впрочем, что псевдонимы берутся часто смолоду и по легкомыслию. Помню, например, как в русской провинции делались литераторы с псевдонимами.

Сначала молодой человек держит экзамен за шесть классов гимназии и, конечно, не выдерживает.

Потом молодой человек держит за четыре класса и, если тоже не выдерживает, то поступает в газету и выбирает себе пышный псевдоним:

– «Марк Аврелий», «Тарквиний Гордый», «Теофраст Ренодо» и т. д.

К сожалению, редакторы допускали эту смешную безвкусицу, и я знаю только один случай, когда редактор категорически запретил и Марка Аврелия и Тарквиния Гордого, да и то лишь потому, что Аврелий в публичном месте подрался с Тарквинием, и дело двух римских императоров поплыло к мировому.

Очень любят псевдонимы и французы. Недавно я читал, что какой-то французский литератор (очевидно, очень молодой человек) пожелал называться «Вольтером» и даже «закрепил» за собой этот псевдоним в «хронике общества писателей».

Напрасно молодому человеку разъясняли, что выбранный им псевдоним в свое время был уже использован г. Аруэ и что чужие прозвища даже на конских заводах не принято заимствовать. Так, если какая-нибудь лошадь прославилась под именем «Гальтимора» или «Гладиатора», то вновь родившихся жеребят уже не называют этими прославленными именами (считается неприлично).

Но г. Вольтер Второй лошадиные образцы не считает для себя обязательными и – кто знает? – может быть, появится еще и Вольтер Третий и Вольтер Четвертый. Хорошо, если гг. Вольтеры поссорятся между собой, по примеру русских Марка Аврелия и Тарквиния Гордого, и редакторы перестанут печатать все «вольтеровское», во избежание насмешек. Ну, а если нет, то, конечно, тогда к Вольтеру привыкнут читатели, и у французов будет два писателя одноименных:

– Вольтер умный и Вольтер другой.

Яблоновский Александр [Снадзский А. А.] О псевдонимах // Возрождение. Париж, 1931. 6 июня. № 2195. С. 3.

Тэффи

Псевдоним

Меня часто спрашивают о происхождении моего псевдонима.

Действительно – почему вдруг «Тэффи»? Что за собачья кличка? Недаром в России многие из читателей «Русского слова» давали это имя своим фоксам и левреткам.

Почему русская женщина подписывает свои произведения каким-то англизированным словом?

Уже если захотела взять псевдоним, так можно было выбрать что-нибудь более звонкое или, по крайней мере, с налетом идейности, как Максим Горький, Демьян Бедный, Скиталец. Это все намеки на некие поэтические страдания и располагает к себе читателя.

Кроме того, женщины-писательницы часто выбирают себе мужской псевдоним. Это очень умно и осторожно. К дамам принято относиться с легкой усмешечкой и даже недоверием.

– И где это она понахваталась?

– Это, наверно, за нее муж пишет.

Была писательница Марко Вовчок, талантливая романистка и общественная деятельница, подписывалась «Вергежский», талантливая поэтесса подписывает свои критические статьи «Антон Крайний». Все это, повторяю, имеет свой raison d’être. Умно и красиво. Но – «Тэффи» – что за ерунда?

Так вот, хочу честно объяснить, как это все произошло.

Происхождение этого дикого имени относится к первым шагам моей литературной деятельности. Я тогда только что напечатала два-три стихотворения, подписанные моим настоящим именем, и написала одноактную пьеску, а как надо поступить, чтобы эта пьеска попала на сцену, я совершенно не знала. Все кругом говорили, что это абсолютно невозможно, что нужно иметь связи в театральном мире и нужно иметь крупное литературное имя, иначе пьеску не только не поставят, но никогда и не прочтут.

– Ну кому из директоров театра охота читать всякую дребедень, когда уже написан «Гамлет» и «Ревизор»? А тем более дамскую стряпню!

Вот тут я и призадумалась.

Прятаться за мужской псевдоним не хотелось. Малодушно и трусливо. Лучше выбрать что-нибудь непонятное, ни то ни се.

Но – что?

Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака – дураки всегда счастливые.

За дураками, конечно, дело не стало. Я их знавала в большом количестве. Но уж если выбирать, то что-нибудь отменное. И тут вспомнился мне один дурак, действительно отменный и вдобавок такой, которому везло, значит, самой судьбой за идеального дурака признанный.

Звали его Степан, а домашние называли его Стеффи. Отбросив из деликатности первую букву (чтобы дурак не зазнался), я решила подписать пьеску свою «Тэффи» и, будь что будет, послала ее прямо в дирекцию Суворинского театра. Никому ни о чем не рассказывала, потому что уверена была в провале моего предприятия.

Прошло месяца два. О пьеске своей я почти забыла и из всего затем сделала только назидательный вывод, что не всегда и дураки приносят счастье.

И вот читаю как-то «Новое время» и вижу нечто.

«Принята к постановке в Малом театре одноактная пьеса Тэффи “Женский вопрос”».

Первое, что я испытала, – безумный испуг.

Второе – безграничное отчаяние.

Я сразу вдруг поняла, что пьеска моя непроходимый вздор, что она глупа, скучна, что под псевдонимом надолго не спрячешься, что пьеса, конечно, провалится с треском и покроет меня позором на всю жизнь. И как быть, я не знала, и посоветоваться ни с кем не могла.

И тут еще с ужасом вспомнила, что, посылая рукопись, пометила имя и адрес отправителя. Хорошо, если они там подумают, что я это по просьбе гнусного автора отослала пакет, а если догадаются, тогда что?

Но долго раздумывать не пришлось. На другой же день почта принесла мне официальное письмо, в котором сообщалось, что пьеса моя пойдет такого-то числа, а репетиции начнутся тогда-то, и я приглашалась на них присутствовать.

Итак – все открыто. Пути к отступлению отрезаны. Я провалилась на самое дно, и так как страшнее в этом деле уже ничего не было, то можно было обдумать положение.

Почему, собственно говоря, я решила, что пьеса так уж плоха! Если бы была плоха, ее бы не приняли. Тут, конечно, большую роль сыграло счастье моего дурака, чье имя я взяла. Подпишись я Кантом или Спинозой, наверное, пьесу бы отвергли.

– Надо взять себя в руки и пойти на репетицию, а то они еще меня через полицию потребуют.

Пошла.

Режиссировал Евтихий Карпов, человек старого закала, новшеств никаких не признававший.

– Павильончик, три двери, роль назубок и шпарь ее лицом к публике.

Встретил он меня покровительственно:

– Автор? Ну ладно. Садитесь и сидите тихо.

Нужно ли прибавлять, что я сидела тихо.

А на сцене шла репетиция. Молоденькая актриса, Гринева (я иногда встречаю ее сейчас в Париже. Она так мало изменилась, что смотрю на нее с замиранием сердца, как тогда…). Гринева играла главную роль. В руках у нее был свернутый комочком носовой платок, который она все время прижимала ко рту, – это была мода того сезона у молодых актрис.

– Не бурчи под нос! – кричал Карпов. – Лицом к публике! Роли не знаешь! Роли не знаешь!

– Я знаю роль! – обиженно говорила Гринева.

– Знаешь? Ну ладно. Суфлер! Молчать! Пусть жарит без суфлера, на постном масле!

Карпов был плохой психолог. Никакая роль в голове не удержится после такой острастки.

– Какой ужас, какой ужас! – думала я. – Зачем я написала эту ужасную пьесу! Зачем послала ее в театр! Мучают актеров, заставляют их учить назубок придуманную мною ахинею. А потом пьеса провалится и газеты напишут: «Стыдно серьезному театру заниматься таким вздором, когда народ голодает». А потом, когда я пойду в воскресенье к бабушке завтракать, она посмотрит на меня строго и скажет: «До нас дошли слухи о твоих историях. Надеюсь, что это неверно».

Я все-таки ходила на репетиции. Очень удивляло меня, что актеры дружелюбно со мной здороваются – я думала, что все они должны меня ненавидеть и презирать.

Карпов хохотал:

– Несчастный автор чахнет и худеет с каждым днем.

«Несчастный автор» молчал и старался не заплакать.

И вот наступило неотвратимое. Наступил день спектакля.

– Идти или не идти?

Решила идти, но залезть куда-нибудь в последние ряды, чтобы никто меня и не видел. Карпов ведь такой энергичный. Если пьеса провалится, он может высунуться из-за кулис и прямо закричать мне: «Пошла вон, дура!».

Пьеску мою пристегнули к какой-то длинной и нудной четырехактной скучище начинающего автора.

Публика зевала, скучала, посвистывала.

И вот, после финального свистка и антракта, взвился, как говорится, занавес и затарантили мои персонажи.

– Какой ужас! Какой срам! – думала я.

Но публика засмеялась раз, засмеялась два и пошла веселиться. Я живо забыла, что я автор, и хохотала вместе со всеми, когда комическая старуха Яблочкина, изображающая женщину-генерала, маршировала по сцене в мундире и играла на губах военные сигналы. Актеры вообще были хорошие и разыграли пьеску на славу.

– Автора! – закричали из публики. – Автора!

Как быть?

Подняли занавес. Актеры кланялись. Показывали, что ищут автора.

Я вскочила с места, пошла в коридор по направлению к кулисам. В это время занавес уже опустили, и я повернула назад. Но публика снова звала автора, и снова поднялся занавес, и актеры кланялись, и кто-то грозно кричал на сцене: «Да где же автор?», и я опять кинулась к кулисам, но занавес снова опустили. Продолжалась эта беготня моя по коридору до тех пор, пока кто-то лохматый (впоследствии оказалось, что это А. Р. Кугель) не схватил меня за руку и не заорал:

– Да вот же она, черт возьми!

Но в это время занавес, поднятый в шестой раз, опустился окончательно и публика стала расходиться.

На другой день я в первый раз в жизни беседовала с посетившим меня журналистом. Меня интервьюировали.

– Над чем вы сейчас работаете?

– Я шью туфли для куклы моей племянницы…

– Гм… вот как! А что означает ваш псевдоним?

– Это… имя одного дур… то есть так, фамилия…

– А мне сказали, что это из Киплинга.

Я спасена! Я спасена! Я спасена! Действительно, у Киплинга есть такое имя. Да, наконец, и в «Трильби» и песенка такая есть:

«Taffy was a walesman,

Taffy was a thief…»

Сразу все вспомнилось.

– Ну да, конечно, из Киплинга!

В газетах появился мой портрет с подписью «Taffy».

Кончено. Отступления не было.

Так и осталось

Тэффи.

Тэффи [Лохвицкая Н. А.] Псевдоним // Возрождение. Париж, 1931. 20 дек. № 2392. С. 2.

Александр Яблоновский

О том, о сем…

Недавно в Харькове, на столбах, была расклеена такая афиша:

«Товарищ Ариадна Энтузиазм сделает доклад о “массовых играх революции”.

Обсуждать тезисы доклада будут: товарищ Роза Вихрь, т. Коммун-Парижский, Пролетарцев, Безуклонский и др.».

Признаюсь, мне не было смешно, когда я читал эту афишу, а скорее грустно. И прежде были революционные псевдонимы (и даже больше, чем позволяли правила приличия). Но прежде было как-то больше вкуса, больше грамотности, больше здравого смысла.

Теперь же псевдоним ничего не прикрывает, а скорее разоблачает человека с точки зрения умственных способностей и духовного багажа вообще.

Разве может быть умной женщиной Ариадна Энтузиазм?

Разве имена Розы Вихрь и товарища Коммун-Пожарского [так!] не говорят о местечковой претензии местечковых Прометеев, похитивших отнюдь не огонь с неба, а буржуазные «излишки»?

Есть псевдонимы просто глупые. Но есть псевдонимы, горящие на лице человека, как каторжные клейма. И совершенно непонятно становится, зачем эти бедные люди сами себя клеймят? Не угодно ли, в самом деле, до старости лет носить кличку Ариадны Энтузиазм или Розы Вихрь…

[…]

Яблоновский Александр [Снадзский А. А.] О том, о сем… // Возрождение. Париж, 1932. 10 авг. № 2626. С. 3.

Али-Баба

Псевдонимы

В собрании о[бщест]ва галлиполийцев на докладе об авиации [680]680
  14 апреля 1935 г. в помещении общества галлиполийцев (81, рю де ля Фезандери) генерал Н. Н. Головин выступил с лекцией «Вопрос о переходе русской армии в наступление» (Возрождение. 1935. 9 апр. № 3963. С. 5; Возрождение. 14 апр. № 3968. С. 6).


[Закрыть] известный специалист на днях заявил, что сотрудник «П[оследних] новостей», говорящий об авиации и подписывающий свои статьи «полк. Шумский», ничего в авиации не смыслит. Председательствовавший на докладе генерал всемирной известности нашел нужным также посвятить несколько слов «военному лектору» и сказал: «Во-первых, г. Шумский не Шумский, а Соломонов из кантонистов. Во-вторых, не полковник, а капитан, и в-третьих, он не принадлежит к семье русского генерального штаба».

Верю компетентности суровых критиков, нашедших необходимым сделать такие заявления. Но и от себя позволю высказать недоумение: либо Шумский, либо полковник (или капитан) Соломонов, но ни в коем случае «полковник» не может пристегиваться к псевдониму. Правда, б. военный обозреватель «Нивы» в России не злоупотреблял подобным сочетанием и разрешил вольность лишь в газете г. Милюкова, когда последнему понадобился военный специалист.

Дурные примеры заразительны, и злоупотребление чинами и титулами стало обыденным явлением, особенно у людей тщеславных и расчетливых. Появились в полковничьих погонах деятели сцены и женихи с княжескими титулами. Это, так сказать, особая квалифицированная порода «стрелков». Другие «стрелки» по невежеству, по корысти или в забвении пьяного угара пристают к парижскому прохожему за подаянием и титулуют облюбованную жертву «сиятельством» или «высокоблагородием», а себя «князем» и «полковником царской службы».

Но то, что позволено «стрелку» с церковной паперти, как будто все же не подобает людям, претендующим на принадлежность к отбору эмиграции, и, как никак, но представляющих зарубежную Россию перед Европой и Америкой.

Али-Баба [Алексеев Н. Н.] Отклики: Псевдонимы // Возрождение. 1936. 16 апр. № 3970. С. 2.

А. Ренников

Псевдонимы

Господи, до чего тщеславны российские демократы!

Страшно даже подумать.

Относительно западных товарищей не берусь говорить: мало их здесь. Известно мне только, что обожают они быть шефами: шеф экипа, шеф санитарного обоза, шеф уборной на вокзалах железной дороги…

Но наши русские демократы – это уже что-то исключительное по претензиям на высокопоставленность. Что им звание шефа! Пустяки. Выше брать надо. Позвучнее, поярче.

Уже давно, еще в старой дореволюционной России, демократы и социалисты научились достигать этих высот, благодаря одному простому, но верному методу: придумыванию для себя псевдонима. Выступает на общественную арену Бронштейн… И сейчас же берет старую дворянскую фамилию: Троцкий. Появляется на горизонте Валлах-Финкельштейн и тотчас же занимает у дворян фамилию: Литвинов.

Казалось бы, при отчаянной ненависти к дворянам, к королям, к царям, можно было бы политическим деятелям левого толка брать псевдонимы чисто демократические: Разуваев, например, Колупаев, Голоштанников, Гармошкин, Михрюткин… Мало ли их! Это соответствовало бы и направлению мыслей. И идеалу сближения с черноземным народом.

Но нет! Что поделаешь с проклятым тщеславием! Как ни парадоксально, но чем левее были все эти враги царизма и капитализма, тем пышнее и знатнее выбирали они себе псевдонимы.

Пишет какой-нибудь шкловский фармацевт в меньшевицкой газете безумно социалистические фельетоны. Клокочет ненавистью к клерикализму, к империализму. А подписывается, подлец, страшно сказать как:

«Нума Помпилий».

То есть римский царь. Ужасный царь, любитель религиозных церемоний и празднеств!

Или начинает строчить в эсеровской газетке какой-нибудь, выгнанный за неуспех, семинарист. Злобно порочит монархический строй, высшие круги, аристократию… А подписывается каналья в то же время под своими статьями:

Дон Педро.

А почему именно «дон», если сам против дворян? А почему именно Педро, если эти самые дон Педро были бразильскими императорами?

И сколько по всей России, во всех газетах, толклось таких непреклонных демократов и социалистов с именами не менее пышными: Один – король Лир. Другой – дон Карлос. Третий – Тарквиний Гордый. Четвертый – Марк Аврелий. Пятый – Октавиан Август.

Все эти императоры, короли, цари, доны со всех сторон наваливались на несчастное российское государство, трепали его, долбили, подтачивали, общими усилиями свалили, в конце концов…

И вот, началась псевдонимная свистопляска по всей территории бывшей России. И псевдонимом прикрылось даже название страны.

* * *

Ну, а здесь, в эмиграции, для остатков революционной демократии, выброшенной большевиками за ненадобностью, настали, конечно, тяжелые времена. Все их более счастливые коллеги прекрасно устроились там: Тарквинии Гордые – комиссарами, Марки Аврелии – завами, Нумы Помпилии – директорами, дворяне Литвиновы – наркоминделами… А они, изгои, околачиваются здесь, сами не зная, зачем; эмигрантами себя не чувствуют, советскими гражданами тоже…

И единственно, что осталось им в утешение здесь – это, в созвучии с советской властью, развивать псевдонимное дело.

На подобие того, как в СССР даже слово маршал сделали теперь псевдонимом для вахмистров.

Вот возьмем, например, хотя бы Гецевича-Миркина. В бытность свою в России этот демократ не успел еще завладеть никаким звучным псевдонимом, вроде короля Лира. Оставаться же здесь просто Миркиным или просто Гецевичем, когда Ворошилов стал маршалом, было бы изменой и советскому строю и демократической тенденции старого времени.

И, после совещания с П. Н. Милюковым, Миркин придумал, наконец, для себя псевдоним:

«Профессор».

То есть профессор Миркин-Гецевич. Миркин-Гецевич фамилия; профессор же – его псевдоним.

А за Миркиным-Гецевичем – такой же псевдоним захватил для себя Кулишер. За Кулишером – Сватиков. А глядя на трех этих профессоров, с одной стороны, и на Буденного, с другой, подполковник Соломонов обиделся, сказал: «ба!.. Чем я хуже?» И стал всюду подписываться: полковник Шумский…

* * *

Да, конечно, это тщеславие. Тщеславие характерное для вождей демократии. Но если такова уж псевдонимная традиция российских революционных кругов, то почему, в самом деле, зарубежным демократам останавливаться и не развивать этого дела дальше, параллельно с советской эволюцией?

Сегодня можно ввести в круг псевдонимов звание профессора. Чин полковника. А через несколько лет – глядишь – и вся наша заграничная республиканская демократия уже достигла небывалых социальных высот:

Канцлер Рубинштейн. Фельдмаршал Шумский. Ординарный профессор Поляков-Литовцев. Принц Уэльский П. Н. Милюков. Эрцгерцог С. Н. Волконский. Инфанта Кускова…

Ренников А. [Селитренников А. М.] Псевдонимы // Возрождение. 1936. 27 апр. № 3981. С. 3.