Текст книги "Последний трюк"

Глава 33. Кающиеся

Вопрос «когда тебя в последний раз хорошенько избивали» никогда не приводил ни к чему хорошему. В данном конкретном случае Фериус настаивала, что это необходимый урок арта сива.

Талант аргоси убеждать был тем талантом, которому я всегда страстно хотел научиться. А кто не захотел бы научиться быть очаровательным? Однако у аргоси своеобразные представления о том, что именно является очаровательным, и одна из таких вещей – редкое очарование наблюдения за тем, как кого-то избивают.

– Вставай, малыш, – сказала Фериус. – Нельзя увернуться, если ты…

– «Нельзя увернуться, если ты лежишь на спине», – закончил я за неё. – Знаю. Ты научила меня этому два года назад, когда я позволял тому парню в Семи Песках надирать мне задницу.

Удар в нос вернул меня к драке. Ну… В общем-то, к избиению.

– Похоже, ты ещё не усвоил урока, – заметила Фериус.

Позвольте мне правильно описать обстановку: три берабесских кавалериста по очереди молотили кулаками, пинали ногами и иногда били коленями по всяким моим чувствительным местам. К этому добавлялось множество оскорблений, начиная от сомнений в моей мужественности и кончая… сомнениями в моей мужественности в других отношениях.

Моё смущение лишь слегка усугублялось тем, что все три воина оказались женщинами. В промежутках между избиением и словесными оскорблениями они развлекались тем, что плевали на меня. Я корчился на земле, когда одна из них решила по-настоящему амбициозно завершить нашу маленькую стычку: она начала спускать штаны, готовясь на меня помочиться.

– Ты собираешься просто лежать и терпеть? – с отвращением спросил Рейчис.

Вот что интересно: белкокоты считают, что помочиться на противника – значит окончательно его унизить, сочтя его недостойным смерти, потому что даже белкокот не укусит то, что облито мочой.

«Неужели я буду лежать и терпеть?» – спросил я себя.

Теория Фериус заключалась в том, что для нас лучше пройти мимо лагеря, изображая кающихся – дескать, она путешествует в поисках божьего благословения, чтобы вылечиться от болезни, а я предлагаю себя в качестве меча Бога, поражая его врагов и вообще принося славу его имени. Если это звучит невероятно высокомерно, что ж, в том-то и заключался замысел.

– Ах ты, жалкий мышонок! – солдатка, стягивающая штаны, сплюнула. – Думаешь, Бог хочет, чтобы ты был его мечом?

Другая засмеялась, подзадоривая свою подругу.

– Скорее, он нужен Богу как ночной горшок.

План (если можно назвать так нечто настолько непродуманное) состоял в том, чтобы благодаря моим искренним убеждениям и желанию быть избитым до бесчувствия любым, кто сомневается в «преданности иностранца, вдохновлённого верховной волей Бога», командиры сочли меня сперва забавным, а после – и это термин Фериус – очаровательным.

Конечно же, закавыка в том, что можно быть жалким лишь до тех пор, пока людей не перестаёт это развлекать. Кроме того, хотя инстинкт и нужда заставили меня вынести больше унижений, чем выносят многие другие, даже я должен был где-то подвести под унижениями черту.

И этой чертой было позволить помочиться на себя самодовольной тупоумной солдатке из Берабеска.

Как только она склонила бедра, готовясь на меня поссать, я перекатился на левый бок, придвинулся к ней, закинул правую ногу ей на бедро и сильно дёрнул. Это изменило направление её весьма впечатляющей струи, и вместо того, чтобы облить меня, она попала на свою подругу.

– Глупая корова! – прорычала та женщина.

Во всяком случае, мне подумалось, что она сказала «корова». Я вечно путаю берабесские слова «корова» и «верблюд». Глядя на облитую женщину, третья засмеялась и хлопнула её по плечу.

– Ну и кто теперь ночной горшок для Бога?

Вторая выругалась, схватила порядком растерянную первую воительницу за плечи, подталкивая её ко мне, но я уже перекатился через спину, поднимаясь на пятки. Всё ещё низко пригибаясь, я обежал их по тесному кругу, заставив первую солдатку крутануться волчком в попытках меня найти. В результате она упала на своих подруг и обмочила их ещё больше, а они выкрикивали непристойные ругательства в адрес нас обоих.

– Хватит! – прорычал новый голос.

Двое из трёх воительниц мгновенно застыли по стойке смирно. Третья, слава богу, вздёрнула вверх штаны.

А я? Я сделал долгий, медленный вдох, чтобы подготовиться к тому, что будет дальше.

– Хочешь, возьму это на себя, малыш? – тихо спросила Фериус.

– Я сам.

Командир – я так и не разобрался в воинских званиях Берабеска, не имевших для меня никакого смысла, – шагнул к нам, и толпа наблюдавших воинов расступилась, пропуская его. У него была толстая бочкообразная грудь, прикрытая богато украшенным бронзовым нагрудником. У воинов Берабеска есть традиция проводить свободное время, украшая свои нагрудники с помощью медленного и кропотливого искусства под названием «хамитшани». С помощью маленьких, точных молоточков и специальных шил они запечатлевают рисунки на металле. Как правило, это религиозные сцены одного из кодексов Берабеска, имеющие особое значение для данного солдата и вдохновляющие его.

На нагруднике командира изображался грешник со связанными и вытянутыми до предела руками, чьи внутренности вытаскивало ангельское существо и подставляло лучу сияющего сверху солнца.

– Что тут за ересь? – спросил командир у трёх воительниц.

– Шпионы, квадан, – пробормотала одна из них.

«Квадан» означает «направляющая рука», – если я правильно помнил, высокий чин командира дивизии.

Командир бросил на неё недоверчивый взгляд, но шагнул вперёд и навис надо мной, лениво теребя свёрнутый кольцом шипастый хлыст на боку.

– Кому принадлежат твои глаза?

Мне потребовалась секунда, чтобы перевести эту странную фразу. «Он спрашивает, на кого я шпионю».

Я ткнул пальцем на небо.

Намёк на то, что я шпионю на Бога, вызвал смешок у некоторых зевак, но не у командира. Он развернул хлыст.

– Я могу содрать им кожу с человека за минуту.

Он позволил мне рассмотреть колючки.

– Ещё меньше времени на это уходит, если человек мне не нравится, а мне очень не нравятся шпионы.

– Я не шпион, – сказал я и показал на Фериус. – Моя тётя и я – кающиеся грешники, пришедшие служить живому Богу.

– Он не твой Бог, – яростно сказала женщина, пытавшаяся на меня помочиться.

Я воинственно фыркнул, взглянув на неё.

– Разве визирь Оссодиф не пишет: «Бог есть Бог всех или Бог никого»?

Командир настороженно посмотрел на меня.

– Я не читал этого Оссодифа.

И я не читал.

Я пожал плечами.

– Как говорит визирь Оссодиф: «Истина божья не нуждается в авторе, ибо слова сами постигаются сердцем каждого верующего».

Командир как следует обдумал услышанное.

– В этом есть мудрость, но, как глубокомысленно писал визирь Калифо: «Вера заключается в делах, а не в словах».

О визире Калифо я тоже никогда раньше не слышал, но я ведь так мало знал о богословии Берабеска. Если вы всю жизнь росли там, где поклонение Богу считается суеверным вздором, вы не проводите много времени за изучением теологии. Поэтому теперь я пытался угадать, действительно ли есть визирь Калифо или командир просто обманывает меня. Я решил довериться этому, возможно, несуществующему визирю.

– Моя вера доказана делами, – сказал я.

– И что же это за дела? – спросил командир.

Наконец-то разговор повернул в нужное русло: туда, где я мог выдать шутку. По словам Фериус, арта локвит – талант аргоси к красноречию – придаёт юмору довольно большое значение. Само собой, она могла говорить такое шутя. И всё равно шутка была ключевой частью моего плана, и мне следовало поблагодарить за неё ту, что пыталась на меня помочиться.

– Деяния могучего воина, – ответил я с невозмутимым видом.

Трое воительниц ухмыльнулись – удивительно синхронно.

– Могучий воин? Он упал, не нанеся ни одного удара!

– Так и есть, – сказал я, как будто она привела довод в мою пользу.

Командир, которого происходящее, похоже, всё больше забавляло, показал на синяки и ссадины на моём лице, полученные от рук его воительниц.

– Объясни, о могучий воин.

– Всё очень просто, благородный квадан. Кто, кроме могучего воина, мог лишь своим устрашающим присутствием заставить закалённых воительниц обмочиться?

И я указал на трёх кавалеристок, избивших меня до полусмерти.

На мгновение воцарилась тишина, пока толпы наблюдателей ждали, кто первым искромсает меня на куски. Затем… грянул гром. Гулкий смех, от которого, как мне показалось, подо мной задрожала земля.

– Храбро! – сквозь смех сказал командир, хлопнув меня по плечу.

Интересно, сколько ударов я смогу вынести, прежде чем меня забьют в землю, как колышек для палатки?

Толпа подхватила его веселье; шутку передавали дальше по колоннам солдат, и те начинали смеяться. Даже троица, устроившая мне взбучку, принялась хихикать. Наверное, женщины решили, что я «милашка».

«Проклятье. А я-то думал, на сей раз Фериус окажется не права».

Тут я заметил, что командир постепенно успокоился и его взгляд грозит пронзить меня насквозь, раскрыв мой обман. Его рука легла мне на плечо, пальцы сжались крепко, как железные тиски.

– А теперь, о могучий воин, – сказал он, наклоняясь ко мне, – у тебя есть пять секунд, чтобы рассказать о своих истинных целях, прежде чем я проверю, не смешнее ли ты изнутри.

Я кивнул. Этого мы тоже ожидали. Смысл моего последнего публичного унижения состоял не в том, чтобы заставить командира поверить в ложь, а в том, чтобы понравиться ему настолько, чтобы он принял частицу правды.

– У моей наставницы, – я показал на Фериус, – болезнь, которую не может вылечить ни один целитель нашего народа. До нас дошли слухи, что Бог Берабеска реален, что он живёт в вашей столице и творит чудеса. Я надеялся…

Дальше будет сложно, потому что честность даётся мне нелегко. Я задержал взгляд на Фериус. Моей наставнице. Моём друге. Той, которая сотни раз спасала мне жизнь и взяла несчастного, самовлюблённого мальчика, не видевшего ценности ни в чём, кроме магии, а потом открыла мне глаза на то, что в нашем мире действительно имеет значение. Я совершенно ясно вспомнил день, когда впервые её встретил, эти смеющиеся зелёные глаза, эту сводящую с ума ухмылку и дикую доброту в каждой чёрточке её лица после того, как она вернула воздух в мои лёгкие и заставила моё сердце снова забиться.

Теперь она умирала. Медленно, мучительно, неумолимо.

– Если он Бог, я заставлю его спасти её.

Я выбрал неподходящие слова. Никому не нравится, когда ты говоришь, будто можешь заставить их божество выполнять твои приказы. Но это была правда, а время от времени нечто столь бесполезное, как правда, может звучать убедительно.

Челюсти командира напряглись, но потом его лицо смягчилось.

– Я бы избил человека почём зря за такое богохульство, – сказал он и занёс руку, как будто хотел меня ударить.

Но меня били столько раз, что я мог распознать финт. Я стоял, не дрогнув, когда он поднёс ладонь к моей щеке и осторожно удержал руку.

– Визирь Калифо пишет, что мужество исходит от Бога. – Он убрал руку и начал сворачивать хлыст. – Своим мужеством ты заслужил право добраться до столицы.

Глава 34. Квадан

Командира звали Келиш – как выяснилось, берабесский вариант моего собственного имени. Когда-то в глубокой древности некий старинный общий язык дал корень обоим словам: Келиш на языке берабесков означало «умное и энергичное дитя», а Келлен (согласно предполагаемым исследованиям Шеллы на эту тему, когда мы были детьми) означало «неуклюжий, идиотский, упрямый мальчишка, который думает, будто изображать умного – то же самое, что быть умным».

Возможно, в её переводе что-то потерялось.

– У тебя неплохо получается действовать на доске. – Квадан Келиш, ухмыляясь, поднял одного из своих крошечных деревянных копейщиков и опрокинул им моего визиря. – Но чтобы стать мастером игры в шуджан, требуется целая жизнь.

Шуджан был разновидностью (хотя Келиш называл его родоначальником) тех военно-стратегических игр, которые я видел в нескольких странах континента, в первую очередь в Гитабрии и Дароме. Самым заметным нововведением берабесской игры являлась доска с шестью сторонами вместо четырёх.

– Позволяет обходить с фланга, – объяснил Келиш. – Никогда две армии не сражались, бросаясь друг на друга по прямой.

Я вслух подумал, не связаны ли шесть сторон с шестью ликами Бога Берабеска, за что получил подзатыльник. Хотя подзатыльник был раздражающим и болезненным, он явно спас меня от чего-то худшего, учитывая, как некоторые из оказавшихся поблизости воинов уставились на меня, услышав столь богохульное предположение.

– У Бога есть один лик, который он дал своим детям, – произнёс Келиш.

– Но у всех нас разные лица, – возразил я.

Может показаться – глупо так говорить, учитывая религиозный пыл берабесков, но я заметил, что Келишу очень нравится поправлять меня, особенно если это превращает меня в мишень для шуток.

– Ты никогда не видел изображений Бога? – спросил он.

– Насколько я понимаю, его изображения не одобряются.

Он нахмурился.

– «Не одобряются»? Почему Бог должен бояться собственного изображения? Есть только один запрет: на создание его ложных изображений.

Келиш полез в заплечную сумку.

– Вообще-то каждый воин держит при себе изображение Бога, чтобы не забывать, кто его истинный командир.

Он протянул мне маленький бронзовый диск, похожий на дароменскую камею, только более плоский и не такой изукрашенный. Заметив крошечную застёжку, я раскрыл диск на две половинки и увидел изображение. Я смотрел на молодое, худощавое лицо, загорелое в путешествиях и довольно растерянное.

– Это же зеркало, – сказал я.

Келиш снова меня стукнул.

– Видите, как глупы чужестранцы? – спросил он своих воинов. – Они даже не могут узнать Бога, увидев его лицо!

Раздался громкий смех. После чего Келиш пространно объяснил, что у всех нас один и тот же лик Бога, и только тщеславие заставляет нас верить, будто мы отличаемся друг от друга.

– Наша религия – религия единства, – объяснил он.

– В которой шесть священных книг?

Ох, зря я продолжал испытывать судьбу, но мне действительно любопытно было понять природу их Бога, особенно учитывая то, что я имею солидный шанс его убить. Кроме того, несмотря на все предостережения против богохульства, стоит разговорить воинов Берабеска, и они с удовольствием обсуждают религию.

– Есть всего один истинный кодекс, так же как один истинный Бог, – сурово произнёс Келиш, заново расставляя на каждой из шести сторон доски для шуджана – два набора по шесть фигур.

– Откуда ты знаешь, что твой Бог – кающийся – и есть истинный? – спросил я, уже обдумывая, как сделаю первый ход одной из своих фигурок правоверных. Правоверные были воинами, способными атаковать в любом направлении, находясь по крайней мере на расстоянии двух ходов от визиря. Атаковать рядом с визирем они не могли, но их нельзя было и убить, поэтому обычная стратегия берабесков заключалась в том, чтобы держать их вблизи от визиря. Однако я использовал правоверных слегка безрассудно, наверное, потому, что однажды меня чуть не убил их отряд, и теперь мне нравилось смотреть, как они умирают.

– Мы знаем, что наш Бог – истинный, потому что все знаки ясно об этом говорят, – ответил Келиш, делая ход одним из своих копейщиков.

– Но вы же солдаты. Почему бы вам не поверить, что Бог – это воин? Вот ты лично командуешь тысячами солдат, тщательно выверяя точность их передвижений, как должен делать часовщик. Почему бы не поверить, что Бог такой же, как ты?

Келиш показал на себя, потом на других солдат неподалёку, чистящих доспехи или латающих изношенную одежду.

– Посмотри, как мы живём, мальчик. Вдали от домашнего уюта, под жарким солнцем пустыни, где жизнь наша полна лишений и кровопролития. Кто, кроме кающегося, согласился бы вести такую жизнь?

Я подумал, не ответить ли: «кровожадные убийцы?», но Келиш ещё не закончил. Он показал на юг, в сторону столицы.

– В трёхстах милях отсюда ждёт Бог, один в огромном храме, никогда не покидая его шпиля, хотя мог бы предъявить права на весь мир. На что это похоже?

Вечерело, и я готов был отправиться на поиски постели, поэтому уступил.

– Похоже на кающегося грешника в тюрьме, которую построил он сам?

Келиш улыбнулся и поднял руки, обратив их ладонями к небу.

– Видишь, мой господин? Даже нижайшего из язычников можно обратить в твою веру!

Насчёт этого я сомневался, но не рвался продолжать дебаты. Но, не успел я встать, как Келиш схватил меня за плечо.

– Ты видишь правду, Келлен, хоть и пытаешься закрыть на неё глаза. А знаешь, почему?

– Потому что даже нижайшего из язычников можно…

– Потому что ты сам грешник, – теперь он говорил тише. Келиш кивком показал на дальнюю сторону лагеря, где Фериус спала беспокойным сном в палатке, которую нам уступили. – Тобой движет чувство вины.

– Я не сделал ничего такого, чтобы…

Он снова меня перебил.

– Твой языческий народ, без сомнения, считает вину недостатком. Слабостью. Но мы с тобой знаем правду. Вина – это совесть. Покаяние – не только монета, которой мы расплачиваемся за свои грехи, но и средство для исправления несправедливостей мира.

Была какая-то странная мягкость в этом большом, грубом воине, который, если бы не моя удачная шутка, мог бы повесить нас за шпионаж. Возможно, маленькие проявления доброты – игра со мной в шуджан, позволение усомниться в его вере – входили в его личное покаяние. Интересно, что он почувствует, когда узнает, что ценой моего искупления может стать смерть его Бога.

– Иди спать, Келлен, – сказал он. – Даже кающийся грешник должен отдыхать.

Как я ни пытался вести себя тихо, нырнув в палатку, Фериус почти сразу проснулась. Я заметил, что её пальцы дрожат, когда она потянулась за парой острых как бритва стальных карт, которые держала под подушкой.

– Малыш? – спросила она.

Её глаза были мутными, а лицо таким бледным, что я как будто видел под кожей кости её черепа.

– Спи, – сказал я. – Если только не… Тебе что-нибудь нужно?

Она покачала головой.

– Просто немного подремала. А где белкокот?

– Думаю, охотится.

Фериус усмехнулась.

– Скорее всего, ворует.

На самом деле Рейчис сидел на дереве рядом с нашей палаткой, чтобы каждый, кто осмелится подойти слишком близко, дорого заплатил бы за то, что потревожил покой Фериус. Но я ей этого не сказал. Она ненавидит, когда её защищают.

– Забавно, что он застрял с тобой так надолго, тебе не кажется? – спросила она.

Вопрос застал меня врасплох.

– Что ты имеешь в виду? Мы деловые…

Она отмахнулась.

– Вы деловые партнёры, усекла. Но он же белкокот. Ты не думаешь, что ему хочется…

Фериус подняла на меня затуманенные глаза. На моём лице она увидела нечто, заставившее её заколебаться.

– В чём дело?

– М-м-м? Ни в чём. Просто устала, и всё. – Она протянула палец и слабо ткнула меня в тыльную сторону руки. – Значит, ты опять провёл вечер с тем сумасшедшим кваданом?

– На самом деле он гораздо добрее, чем кажется.

– Он религиозный фанатик. Никто не говорит, что они не могут быть милыми людьми.

– Не знаю, – ответил я, разворачивая свой спальный мешок. – Стоит взглянуть на вещи с его точки зрения, и в его вере появляется определённая логика. Может, даже некое благородство.

Фериус рассмеялась и спохватилась только тогда, когда начала кашлять. Ей пришлось сплюнуть, и след крови в слюне выглядел так, словно пытался скользнуть обратно к ней. Протянув руку, Фериус взяла меня за подбородок, чтобы я не смотрел на кровь.

– Значит, Келиш не так уж плох?

Я знал, что она пытается меня отвлечь, но всё равно подыграл.

– Думаю, он пытается обратить меня в свою веру.

– Похоже, пока он неплохо справляется.

– Вовсе нет. Я просто… В этих людях есть нечто большее, чем я думал вначале, вот и всё.

Она снова рассмеялась.

– Вот что мне в тебе и нравится, малыш. Куда бы мы ни пошли, какими бы странными ни были люди, стоит мне ненадолго оставить тебя с ними, и ты начинаешь глядеть на мир так же, как они.

– Думаю, потому что я легковерный.

Она покачала головой, внезапно сделавшись серьёзной.

– Нет, малыш, потому что ты – аргоси.

Фериус редко делала мне комплименты, а когда такое случалось, из-за её язвительного тона трудно было сказать, насколько искренни её чувства. Но время от времени она говорила что-нибудь настолько простое, настолько бесхитростное, что я внезапно ловил себя на том, что с трудом сдерживаю слёзы.

Её глаза закрылись, а дыхание стало таким тихим, что я засомневался, жива ли она.

– Фериус? – окликнул я.

– Да, малыш, – прохрипела она.

– Я тебе помогу. Я знаю, ты не любишь, когда за тобой присматривают, и уж прости меня за это, но я не позволю дурацкому Проклятию тебя забрать. Где-то в Берабеске, будь то у Бога или какого-нибудь визиря, должно быть лекарство. Я заставлю нам его отдать. Мне плевать на цену или на то, что ради этого я должен сделать, но именно так всё и будет.

– Знаю, малыш, – сказала она, всё ещё не открывая глаз, и потянулась к моей руке, но на этот раз не закончила жеста. – Потому что ты Келлен.