Текст книги "Удивительное путешествие Нильса с дикими гусями"

Прошло несколько минут, и опять появился гусь, который летел ещё медленнее и ещё ближе к земле, чем предыдущий. Смирре сделал отчаянный прыжок и чуть-чуть не сцапал его, но всё-таки тот увернулся.

После некоторого промежутка опять появился гусь. Смирре даже не сделал прыжка, а вскачь погнался за гусем к озеру; но и на этот раз его усилия не увенчались успехом. Смирре, увидев его, напряг все силы и подскочил на половину расстояния до листвы; но белый гусь, как и все другие, улетел перед самым его носом.

Тогда Смирре вспомнил о своём маленьком пленнике. Из-за гусей он перестал было о нём думать. Конечно, его уже и дух простыл. Впрочем, ему не пришлось заниматься судьбой маленького мальчишки, так как со стороны озера вновь появился первый гусь и плавно пролетел под густой шапкой зелени.

После полудня Смирре уж себя не помнил от усталости. Он ничего не видел перед собой, кроме летящих гусей. Он прыгал за солнечными бликами, игравшими на земле, и за несчастной бабочкой, раньше времени вылупившейся из своей куколки.

А дикие гуси без устали летали взад и вперёд. Целый день они не переставали мучить его. Им не жалко было, что Смирре волнуется, мечется, сходит с ума. Они беспощадно продолжали игру, хотя сознавали, что лис их уж не видит, а только гоняется за их тенью.

И лишь тогда, когда Смирре выбился из сил и в изнеможении упал на кучу сухой травы, они перестали его дразнить.

– Знай, лис, как умеет расправляться Акка с Кебнекайсе! – крикнули они ему над ухом и после того наконец-то оставили в покое.

Глава IV

ДИКИЕ ГУСИ ПОЛЕТЕЛИ на одно из больших полей, чтобы поесть и порезвиться, а мальчик искал себе еды в парке. Прилетела Акка и спросила, нашёл ли он что-нибудь съедобное. Нет, не нашёл? Тогда она показала ему засохший куст тмина, на котором ещё сохранились мелкие плоды. Когда мальчик поел, Акка сказала, что ему рискованно одному бродить по парку. Кругом много врагов, которых он, такой маленький, должен особенно остерегаться. В парке надо беречься лисиц и куниц. На берегу озера нужно помнить про выдру. Около каменного забора нужно остерегаться ласочки, которая способна пролезть в самое маленькое отверстие. Ложась спать на кучу листьев, надо посмотреть, нет ли там гадюки. В открытом поле необходимо озираться на ястребов и кречетов, орлов и соколов, парящих в небе. Везде водятся сороки и вороны, и им нельзя особенно доверять. В сумерки надо хорошенько присматриваться к большим совам, которые летают бесшумно, так что не заметишь, как они очутятся рядом с тобою.

Узнав, что у него есть столько врагов, мальчик вообразил, что его конец близок. Хотя он смерти не особенно боялся, но всё-таки ему не хотелось быть съеденным. Поэтому он стал расспрашивать Акку, как избежать диких зверей. Акка ответила, что он должен дружить с мелкими животными в лесу и в поле – с белками и зайцами, зябликами и синицами, дятлами и жаворонками. Если он будет с ними в хороших отношениях, то они будут предупреждать его об опасности, показывать ему укромные уголки, а в минуту крайности даже сообща защищать его.

Но когда мальчик вздумал последовать этому совету и обратился за содействием к белке Сирле, то она ему сказала:

– Не жди помощи ни от меня, ни от других мелких животных. Думаешь, мы не знаем, что ты Нильс-пастушок, который в прошлом году разорял ласточкины гнёзда, разбивал скворушкины яйца, топил воронят, ловил сетями дроздов и сажал белок в клетки? Обходись как знаешь и скажи спасибо, если мы попросту не прогоним тебя восвояси.

Если бы мальчик был прежним пастушком Нильсом, то не стерпел бы такого ответа, но теперь он испугался, так как и гуси тоже предупреждали, что ему может плохо прийтись. Он так боялся, чтобы гуси не прогнали его, что не решился ни на какую злобную выходку.

Целый день в четверг он ходил и думал о том, что гуси, вероятно, потому не хотят взять его с собою в Лапландию, что он злой. Вечером он узнал, что белку вытащили из дупла, а её детёнышам грозит голодная смерть, и решил им помочь.

* * *

В орешнике у берега озера Вомбшён дети поймали белочку и принесли её на ближайший хутор. Все на хуторе от мала до велика радовались при виде хорошенького зверька с пушистым хвостом, умными проницательными глазами и аккуратными ножками. Им хотелось бы целое лето любоваться ловкими движениями белки, её забавной манерой грызть орехи и весёлыми играми.

Люди думали, что отлично устроили белочку, и удивлялись: чего ей ещё недостаёт? А она забилась в уголок своей конурки, сидела печальная, грустная и время от времени пронзительно взвизгивала.

В крестьянской семье шли приготовления к большому празднеству, и как раз в тот день, когда была поймана белочка, там усердно варили и пекли. Никто даже не позаботился взглянуть, что делает белочка. Хозяйка дома была так стара, что не могла помогать в стряпне, и хотя она это и сама сознавала, но всё-таки была огорчена тем, что её совсем отстранили. Она не легла спать, а села у окна.

Между хлевом и конюшней были широкие, красивые ворота, куда также доходил свет из кухни. Вдруг старуха увидела, что через ворота осторожно вошёл какой-то карапузик, с палец ростом, в деревянных башмаках и кожаных штанах, как простой работник. Старуха догадалась, что это гном, но ничуть не испугалась.

Гном быстро пробежал по мощёному двору к клетке, но она висела слишком высоко для него, поэтому он достал в ящике с инструментами прут, прислонил его к клетке и полез вверх, словно матрос на мачту. Добравшись до клетки, он стал дёргать дверцу зелёного домика, пытаясь её открыть. Но старуха была спокойна: она знала, что дети приспособили к клетке висячий замок, чтобы соседние мальчишки не украли белку. Женщина видела, что белка при неудачной попытке гнома открыть дверцу перешла в колесо. Они долго о чём-то шушукались, и, когда белка сообщила гному всё, что требовалось, он соскользнул вниз по пруту и выбежал из ворот.

Старуха не думала, что ей в эту ночь ещё придётся увидеть гнома, но оставалась у окна. Через некоторое время гном возвратился. Он бежал со всех ног и прямо направился к клетке. Старуха своими дальнозоркими глазами ясно видела его и заметила также, что он что-то нёс в руках, но что именно – она не могла разглядеть. Он положил на землю то, что у него было в левой руке, а то, что было в правой, взял с собою и полез к клетке. Он так крепко ударил ногою в деревянном башмаке по окошечку, что оно разлетелось вдребезги. Через окошко он подал белочке свою ношу. Затем он спустился по пруту, взял то, что лежало на земле и, снова вскарабкавшись наверх, отдал это белочке. С быстротою молнии он опять очутился внизу и так поспешно убежал, что старуха еле смогла уследить за ним.

Теперь старухе не сиделось в комнате. Она тихонько встала, вышла во двор и спряталась в тени колодца в ожидании гнома. Но кроме неё, ещё кто-то внимательно и напряжённо всматривался, а именно кошка. Она незаметно подкралась и стала у стенки в двух шагах от светлой полосы.

Им обеим пришлось довольно долго ждать в ночном холоде, и старуха уж подумывала о том, чтобы войти в комнату, как вдруг услышала шаги и увидела возвращающегося крошку гнома. Он и теперь что-то нёс в обеих руках, а его ноша барахталась и пищала. Старуха на этот раз догадалась, что гном бегал в орешник за детёнышами белки и доставил их матери, чтобы они не умерли с голоду.

Наутро, когда все собрались к завтраку, старуха не утерпела, чтобы не рассказать о вчерашнем событии. Её, однако, подняли на смех, говоря, что всё это ей приснилось: в такое время года ещё не бывает молоденьких белочек. Но она стояла на своём и требовала, чтобы заглянули в клетку. И что же: на подстилке из травы в маленькой конурке лежало четверо полунагих, полуслепых детёнышей, которым могло быть не более двух дней от роду. Увидев их, глава семейства сказал:

– Как бы то ни было, но нам, господа, за свой поступок приходится краснеть перед животными и перед людьми.

С этими словами он вынул из клетки белочку с её четырьмя детёнышами и положил их старухе в подол.

– Пойди в орешник и отпусти их на свободу, – сказал он.

Когда в пятницу мальчик пришёл в парк, зяблики на кустах пели о том, как жестокие разбойники отняли мать у маленьких бельчат, которые погибли бы, если бы пастушок Нильс не отважился пойти в жилище людей и отнести белке Сирле её детёнышей.

* * *

Наступило воскресенье. Уж целая неделя прошла с тех пор, как мальчик был заколдован, и всё он оставался таким же крохотным; но теперь он не так горевал об этом. После обеда он сидел на берегу под плакучей ивой и играл на камышовой дудочке. Он увидел, что Акка с длинной вереницей гусей приближается к нему. Они шли медленно и степенно, и мальчик догадался, что они несут ему приговор.

Когда они остановились, Акка сказала:

– Ты, вероятно, удивляешься, мальчик с пальчик, что я до сих пор не поблагодарила тебя за то, что ты спас меня от лиса Смирре. Но я из тех, которые благодарят не на словах, а на деле. Я послала гонца к тому гному, который тебя заколдовал. Сначала он и слышать не хотел, чтобы освободить тебя от чар. Тогда я стала посылать одного гонца за другим, чтобы рассказать, как хорошо ты вёл себя у нас. Теперь он передаёт тебе, что, возвратившись домой, ты сделаешься человеком.

Но удивительно: вместо того чтобы обрадоваться, мальчик огорчился. Он не сказал ни слова, а отвернулся и заплакал.

– Что с тобою? – воскликнула Акка. – Ты, вероятно, ожидал от меня больше, чем я могла сделать?

А мальчик думал о беззаботных днях, весёлых шутках, приключениях, свободе, полёте высоко над землёю – словом, обо всём, чего теперь должен был лишиться, и искренно огорчался.

– Я вовсе не хочу быть человеком, – сказал он. – Я хочу с вами в Лапландию.

– Знаешь, что я тебе скажу, – ответила Акка, – этот гном очень капризный. Если ты теперь отвергнешь его предложение, то в другой раз тебе трудно будет заслужить его милость.

Как это ни странно, но мальчик за всю свою жизнь ни к кому не был привязан: ни к отцу, ни к матери, ни к учителю, ни к школьным товарищам, ни к соседским мальчишкам. Всё, что от него требовали – будь то работа или игра, – казалось ему скучным. И теперь он ни о ком не вспоминал и не скучал.

Единственными его друзьями были девочка Ооса и мальчик Матс – дети, которые так же пасли гусей, как и он. Но и о них он не думал. Какое там!

– Не хочу быть человеком, – твердил он. – Хочу с вами в Лапландию. Только из-за этого я хорошо вёл себя целую неделю!

– Я не запрещаю тебе сопровождать нас, если ты того хочешь, – сказала Акка, – но подумай, не лучше ли тебе возвратиться домой? Потом будешь жалеть, да поздно.

– Нет, жалеть не буду, – возразил мальчик. – Мне так хорошо было с вами!

– Ну так оставайся, если хочешь, – ответила Акка.

– Спасибо, – сказал мальчик.

Он был чрезвычайно счастлив и теперь плакал от радости, как прежде плакал от огорчения.

* * *

Рано утром дикие гуси, стоя спавшие около озера Вомбшён, были разбужены громкими криками в воздухе:

– Трироп! Трироп! Журавль Трианут шлёт привет дикой гусыне Акке и её стае! Завтра будет большой журавлиный танец на полуострове Куллаберге.

Акка подняла голову и ответила:

– Кланяюсь и благодарю! Кланяюсь и благодарю!

Журавли пролетели мимо, но дикие гуси ещё долго слышали, как над каждым полем и холмом кричали:

– Трианут шлёт привет! Завтра будет большой журавлиный танец на Куллаберге!

Дикие гуси радовались этому сообщению.

– Тебе повезло, – говорили они белому гусю, – ты увидишь большой журавлиный танец.

– Разве это такая диковина?

– Ещё бы! Тебе ничего подобного и не снилось, – ответили дикие гуси.

Глава V

НАДО СОЗНАТЬСЯ, что сколько ни на есть великолепных замков в Сконе, их стены не могут по красоте соперничать со стенами старого Куллаберга.

Гора Куллаберг низка и вытянута в длину; её никак нельзя назвать величественной. На её отлогих склонах встречаются леса и поля, а местами и луга. На вершине нет ничего особенно красивого или достопримечательного, и она выглядит как всякая другая возвышенность в Сконе. Поднимаясь по большой дороге, прорезывающей гребень посредине, всякий невольно скажет: «Чем прославилась эта гора? Она не представляет собой ничего интересного». Однако, если он случайно свернёт с дороги и взглянет вниз с обрыва, то увидит столько интересного, что у него глаза разбегутся.

В условленное время олени, серны, зайцы, лисицы и другие дикие четвероногие отправляются на Куллаберг, но идут ночью, чтобы их не заметили люди. Перед восходом солнца они все собираются на площадке для игр – большой лужайке слева от дороги, неподалёку от самой высокой вершины.

Площадка окружена со всех сторон круглыми пригорками, которые скрывают животных от посторонних взоров. Впрочем, трудно ожидать, чтобы в марте какой-нибудь путник случайно забрёл туда. Осенние и зимние бури несколько месяцев не позволяют чужеземцам лазить по скалам. Смотритель маяка, поставленного на крайней скале, старуха с фермы Кулла, старый крестьянин и его батраки ходят проторённой дорогой и не сворачивают в сторону, к уединённой степи.

Достигнув площадки для игр, четвероногие располагаются на пригорках. Каждая порода зверей держится отдельно, хотя в такой день, конечно, царит мир и никто не должен бояться нападений. В этот день молодой зайчик может безнаказанно ходить вокруг лисьего пригорка и даже не поплатиться за это своими длинными ушами. А всё-таки животные разбиваются на отдельные группы – это старый обычай.

Заняв места, они начинают высматривать птиц. В этот день всегда бывает хорошая погода. Журавли – большие знатоки погоды, и они не созвали бы животных, если б ожидался дождь. Хотя воздух ясен и горизонт ничем не заслонён, четвероногие не видят птиц. Странное дело! Солнце стоит высоко в небе, и птицы уж должны быть в пути.

В то же время звери на Куллаберге с удивлением смотрят на маленькие облачка, медленно плывущие над равниной. Но вот одно облачко направляется к Куллабергу. Над площадкой для игр оно останавливается, и вдруг всё облако начинает щебетать и петь, словно целиком состоит из звуков. Оно поднимается и опускается, но продолжает звонко петь. Потом всё облако разом садится на пригорок, и через минуту он покрывается серыми жаворонками, хорошенькими красно-серо-белыми зябликами, рябенькими скворцами и переливчатыми синицами.

Вслед за тем над равниной проплывает ещё одно облако. Оно останавливается над каждым двором, над каждой хижиной и усадьбой, над ярмарочными площадями и городами, над фермами и станциями железной дороги, над рыбацкими деревнями и сахарными заводами. Всякий раз, как оно останавливается, с земли к нему поднимается маленький вертящийся столб, как будто состоящий из подвижных песчинок. Облако от этого увеличивается, и когда оно в окончательном объёме приплывает к Куллабергу, то это уж не облако, а облачная стена, от которой на землю падает длинная тень. Когда она останавливается над площадью, то заслоняет солнце, и воробьи дождём начинают спускаться на один из скалистых пригорков.

Наконец показывается самое большое облако. Оно составилось из многих стай, слетевшихся с разных сторон и соединившихся вместе. Цвет его серо– синий, и ни один луч солнца не проникает сквозь него. Оно кажется мрачным и страшным, словно грозовая туча, и как будто сулит несчастье: из него доносится пронзительный, насмешливый хохот и зловещее карканье. Звери на площадке чувствуют облегчение, когда оно рассыпается и превращается в воронов, ворон, сорок и галок.

После этого на небе, кроме облаков, появляются ещё разные линии и чёрточки. С востока и северо-востока показываются пунктирные линии. Это лесные птицы – тетерева, глухари, – летящие длинными рядами на расстоянии целой сажени одна от другой. Болотные птицы летят в странном порядке: треугольником, длинным зубцом, крючком или полукругом.

По обычаю, издревле установившемуся на Куллаберге, игры открыли вороны воздушной пляской. На смену воронам вприпрыжку явились зайцы. Они не соблюдали особенного порядка и бежали то поодиночке, то по три-четыре в ряд. Все они встали на задние лапы и так стремительно кинулись вперёд, что только замелькали их длинные уши.

Когда зайцы напрыгались, настала очередь больших лесных птиц. Сотни тетеревов, в блестящем чёрно-буром оперении, с красными бровями, бросились к большому дубу, стоявшему посреди площадки. Тетерев, сидевший на верхней ветке, напыжился, опустил крылья и поднял хвост кверху, вследствие чего показались нижние белые перья. Затем он вытянул шею и издал несколько низких звуков: «Тэк-тэк-тэк». Больше он ничего не мог произнести, только в горле у него клокотало. Затем он закрыл глаза и прошептал:

– Зис-зис-зис! Слышите, как хорошо? Зис-зис-зис!

Он впал в такой экстаз, что уж не видел ничего окружающего. Пока первый тетерев тянул своё «зис-зис-зис», три тетерева, сидевшие веткой ниже, стали щёлкать, и не успели они окончить своего припева, как на смену им выступили десять других, сидевших ещё ниже. Так шло от ветки к ветке, пока все несколько сот тетеревов не принялись щёлкать, свистеть, токовать. Все они впадали в экстаз от собственного пения, и это заразительно действовало на остальных зверей. Раньше у них кровь слегка волновалась, теперь она стала кипеть.

«Да, уж несомненно, весна, – думали звери. – Зимний холод исчез, и огонь весны зажёгся на земле».

* * *

В то время как глухари вступили в состязание с тетеревами, произошло неслыханное событие. Пока звери сосредоточили всё внимание на играх, какой-то лис осторожно пробрался на холмик диких гусей. Он ступал так тихо, что никто не слышал, как он подкрался. Однако один гусь увидел его и, предполагая, что лис не без злого умысла явился к ним, закричал:

– Товарищи, берегитесь, берегитесь!

Лис схватил его за горло, может быть, для того только, чтобы он замолчал, но дикие гуси уже услышали крик предостережения и поднялись в воздух. Когда они взлетели, то взору всех зверей представился лис Смирре, стоявший на пригорке с мёртвым гусем в зубах.

За нарушение мира в день игр Смирре был присуждён к тяжёлому наказанию. Нужно было, чтобы он всю жизнь каялся за то, что не мог подавить своей мстительности и пытался коварным образом напасть на Акку с её стаей. Толпа лисиц окружила Смирре, судила его и произнесла обычный для этих случаев приговор:

– Кто нарушает мир в великий день игр, изгоняется из страны.

Ни одна лисица не ходатайствовала о смягчении приговора. Все знали, что за это другие звери немедленно и навсегда прогнали бы их с площадки. Итак, изгнание Смирре было решено без возражений. Ему запретили оставаться в Сконе. Он должен был проститься с семьёй и родственниками, с жилищем, охотой и укромными уголками, которые он до тех пор считал своей собственностью, и взамен того искать счастья на чужбине. А чтобы все лисы и лисицы в Сконе знали, что Смирре подвергнут изгнанию, старейший лис откусил ему кончик правого уха. После этого молодые лисы стали выть и бросаться на Смирре. Волей-неволей ему пришлось удариться в бегство, и он умчался с Куллаберга, преследуемый по пятам молодыми сородичами.

Всё это произошло во время состязания глухарей с тетеревами. Однако эти птицы так увлекаются своим пением, что ничего не видят и не слышат, поэтому они даже не прервали своего концерта.

Когда окончилось состязание лесных птиц, выступили хёккебергские олени с боевыми играми. Несколько пар оленей боролись одновременно. Они стремительно бросались друг на друга и крепко ударялись ветвистыми рогами, которые от этого сплетались. Каждый старался оттиснуть своего противника. Трава летела из-под их копыт, пар клубился у них из ноздрей, из горла раздавалось страшное рычание, бока были взмылены.

Кругом на холмиках царила полная тишина, пока воинственные олени нападали друг на друга, а у всех животных пробуждались новые чувства. Все до единого чувствовали себя бодрыми и крепкими, полными сил, возродившимися благодаря весне, готовыми на всякие приключения. Они не питали злобы друг к другу, но у всех поднимались крылья, вставали перья на шее и вытягивались когти. Если б хёккебергские олени боролись минутой дольше, то на всех пригорках завязалась бы отчаянная драка, так как у всех животных явилось горячее желание показать, что и они полны жизни, что зимнее оцепенение прошло и мощь влилась в их жилы. Однако олени вовремя окончили борьбу, и от одного пригорка к другому пронёсся шёпот:

– Теперь очередь журавлей!

И вот, словно окутанные дымкой, появились серые птицы с длинными крыльями и красными перьями на затылке. Эти большие птицы с высокими ногами, стройными шеями и маленькими головками как будто соскользнули со своего холма. Подвигаясь вперёд, они кружились, не то летая, не то танцуя. Подняв крылья, они скользили с невероятной быстротой. Казалось, что серые тени затеяли игру, за которой трудно было уследить взором. Можно было думать, что они у туманов научились пролетать над молчаливой равниной. В этом было что-то чудесное, и звери, ещё никогда не бывавшие на Куллаберге, поняли, почему собрание названо журавлиным танцем. Хотя танец отличался некоторой дикостью, он пробуждал в зрителях благородные стремления. Теперь уж никто не помышлял о том, чтобы драться. Зато все – и крылатые, и бескрылые – чувствовали потребность подняться высоко, до облаков, и посмотреть, что делается там, наверху, – потребность покинуть тяжёлое тело, которое тянуло их к земле, и унестись к неземному.

Такое стремление к недостижимому звери чувствовали лишь раз в году, а именно в тот день, когда они видели большой журавлиный танец.