Текст книги "Кир"
Автор книги: Семен Злотников
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
49
Однажды шеф службы внешней разведки Комитета государственной безопасности СССР разложил на столе, как пасьянс, тринадцать фотографий пленительных девичьих образов и как бы играючи предложил мысленно выбрать одну из них и запомнить.
Сразу скажу, что один из тринадцати ликов мне был знаком.
И я бы не спутал его ни с одним другим ликом на свете!
Меня, помню, бросило в жар, потом в холод, и я испытал смятение чувств, какого со мной не случалось.
Прелестное существо с фотографии как две капли воды походило на ту самую, что являлась мне в сновидениях.
И по сей день в усталом мозгу вспыхивают, подобно светлячкам в ночи, картинки нашего с ней любовного буйства, имя которому – тайфун, ураган, апокалипсис!
Так и чудится мне, как она возникает волшебно, будто из воздуха, в моей подземной обители и, пританцовывая, приближается ко мне…
О, врожденное чувство стыдливости вряд ли позволит мне описать (да это и неописуемо!) хотя бы тысячную толику наших ночных безумств.
Ах, мы любили друг друга нежно и трепетно, томно и сладостно, страстно и ненасытно.
Слов я не помню (а вопли восторга не в счет!), я ее ни о чем не расспрашивал, и ее как будто ничего не интересовало.
Само Время, казалось, остановило свой бег и только с изумлением взирало на нас.
Мы не знали усталости, не ведали страха, сомнений, печали, и нас не заботило, что с нами будет.
Я видел сияние звезд глубоко под землей в моей конуре, вход в которую охраняли тринадцать латышских стрелков.
– Ну-ну, что ли, выбрал? – услышал я голос Альцгеймера.
Не в силах сдержать волнения, я потупил глаза и кивнул.
– Дай-ка минутку подумать! – как мне показалось, насмешливо пробормотал генерал-лейтенант и неторопливо простер свои белые руки над пасьянсом.
– Барух Ата Адонай Элогейну Мелех Ха Улам, – загундосил Альцгеймер, насколько я мог различить, используя тюркскую группу языков.
– Ми Ат? Ми Ат? Ми Ат? – страшно вращая зрачками, вопрошал он подчеркнуто приказным тоном.
– Ти-са-пер! Ти-са-пер! Ти-са-пер! – подвывал и взывал он, закатив глаза.
Внезапно и непостижимо фотографии под его пальцами пришли в движение, наподобие броуновского, и так же неожиданно залегли на столе – как замерли.
– Вот она, золотая рыбка! – с одного раза безошибочно определил старый разведчик. – Что, угадал?
Я молчал, потрясенный магическим даром Альцгеймера.
– Твой вкус одобряю! – решительно похвалил он, с прищуром разглядывая фотографию, словно видел ее впервые.
– А хороша ведьма, а! – скорее утвердительно, чем вопросительно заметил генерал-лейтенант и заговорщицки подмигнул. – Хороша, а?
– Могу познакомить! – неожиданно предложил он (отчего я едва не лишился рассудка!).
– Не позднее чем завтра! – воскликнул Альцгеймер как о решенном деле.
Сама мысль о возможной встрече с возлюбленной из сновидений мне представлялась невероятной!
– Завтра, Кир, – повторил генерал, – ты увидишь ее своими глазами на торжественном открытии VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве!
Должно быть, решив, что его плохо слышно, он перебрался со стулом поближе ко мне.
– Ты, что ли, не рад? – удивленно поинтересовался он.
От него вкусно пахло кислыми щами.
И тут мне не к месту, должно быть, припомнились обрывки наших с Альцгеймером разговоров, где он не без гордости признавался в своей близости к простому народу во всем, что касается простоты!
– Я ценю в простых людях несложность! – любил подчеркнуть Макс Петрович.
– Всё, – повторял он, как мантру, – на самом-то деле просто, если только не усложнять!
От его мыслеформ вообще отдавало не единожды пережитым и многажды выстраданным.
Например, он всерьез полагал, что «все люди друг другу – враги!»
И при любом удобном случае повторял, что «и друг мой – он тоже мне враг!»
– Да и ты себе – враг! – прибавлял он с ухмылкой.
При всем моем уважении к Максу Петровичу я людей никогда не делил на друзей или врагов, и на добро и любовь всегда старался ответить любовью и добром…
– Фестиваль! мир! молодость! – между тем просвещал меня старый разведчик. – Секс! кока-кола! наркотики! рок-энд-ролл!
– «Песню дружбы запевает молодежь, молодежь, молодежь, эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь, не убьешь!» – пел и в такт тормошил меня генерал.
– Утро вечера, брат, мудренее! – наконец, на прощание пообещал шеф службы внешней разведки Комитета государственной безопасности СССР…
50
Как-то так получилось, что вся моя жизнь поделилась как бы на два периода: на первый, детско-юношеский, через край бьющий лишениями и страданиями, и на второй – внешне полный комфорта и благополучия.
Один – протяженностью в бесконечные шестнадцать лет и другой – увы, скоротечный…
Между первым периодом и вторым пролегают водоразделом исторический ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза, положивший конец моим крестным мукам, и разразившийся вскоре же VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве, вознесший меня на вершину блаженства.
Впрочем, подумалось мне, я бы мог еще сколько угодно делить свою жизнь или множить на фазы и периоды, анализировать и выискивать в ней случайности и закономерности – а только я прожил ее, удивительным образом, в точности следуя дьявольски изощренному сценарию матери моей.
Волосы на голове поднимаются дыбом, когда представляю пределы мстительности раненной в самое сердце женщины…
51
В тот памятный вечер Альцгеймер ушел, ничего не сказав, но наутро вернулся и сообщил…
О, сказали бы мне, когда я висел на кресте, что меня вдруг полюбит всем сердцем английская принцесса и для встречи со мной специально приедет в Москву – я бы воспринял все это как горячечный бред, неуместную насмешку, помноженную на садизм.
Я слышал уже: что я враг, что я друг, что герой, что я жалок, что мною гордятся и что меня ненавидят, и чтоб я сдавался, и чтобы подох, что меня ждут в аду, что мне место в раю – но никто никогда не говорил мне, что любит меня…
И также Альцгеймер поведал мне, что:
– в продолжение всех моих крестных лет обо мне что ни день трубили газеты «свободного мира»!
– и что я таким образом вдруг превратился в нового Мученика и Спасителя человечества!
– и что «там, в том мире» повсеместно растут как грибы, явные и тайные сообщества людей, поклоняющихся святому Киру – то есть мне!
– и что именем Кира (то есть моим!) в самом сердце Нью-Йорка названа площадь!
– да и сам я, по версии авторитетного журнала «TIME», единодушно был признан человеком года!
– и даже (вообще!) стал самым юным лауреатом Нобелевской премии мира за всю историю существования Нобелевской премии мира!..
В то далекое и душноватое июльское утро 1957-го я вроде внимательно слушал моего наставника – но мало чего понимал.
«Святой мученик», «спаситель человечества», «площадь в Нью-Йорке», «по версии «TIME», «самый юный лауреат» – звучало красиво, но мало что значило для меня.
То есть слова существовали сами по себе – как и я сам, продолжая пребывать вне всякой связи с ними…
Итак, помолчав, продолжал Макс Петрович, некая тринадцатилетняя девочка по имени Маргарет Роуз Виндзор однажды прочла в газете «The Guardian» о некоем мальчике, тоже тринадцати лет, позорно распятом в Москве на кресте.
Буквально шокированное античной жестокостью сталинского режима юное существо стало жадно ловить любую информацию о далеком и несчастном ровеснике.
От потолка до пола стены ее спальни были оклеены фотографиями нового юного мессии (как она меня именовала) и во всех своих интервью она с таким проникновением повествовала о его (моих!) невыносимых страданиях, словно это она (а не я!) на протяжении трех лет подвергалась крестным мукам.
– Между тем, пока ты себе кайфовал на кресте, – незло пошутил Макс Петрович, – девочка превратилась в очаровательную семнадцатилетнюю леди и… – тут Альцгеймер помедлил, – приехала к нам в Москву в составе английской делегации молодежи якобы для участия в фестивале, на самом же деле – для встречи с тобой!
И опять я не знал, что мне думать и как реагировать – настолько все это казалось невероятным.
Наконец, пожалев меня, старый разведчик достал фотографию юной девы (той самой, являвшейся мне по ночам!) и великодушно пояснил, что она-то и есть та самая Маргарет Роуз Виндзор, любимица Англии, младшая дочь безвременно усопшего короля Георга VI, родная сестра ныне правящей королевы Елизаветы II…
52
Не будучи профессиональным писателем, я и не ставил себе целью при описании собственной жизни что-то домыслить для пущей убедительности, укрупнить или высветить; я лишь хотел бы по мере сил последовательно и правдиво изложить некоторые судьбоносные факты моей биографии.
Возможно, с одной стороны, вся эта влюбленность юной принцессы в далекого незнакомого мальчика (пускай и распятого!) имела вид дури и безумия, однако с другой – и с чем приходилось считаться! – то были дурь и безумие существа венценосного, избранного Судьбой и Богом.
Два последних слова – Богом и Судьбой – старый разведчик, как мне показалось, произнес не без внутреннего трепета…
Насколько я понял со слов Альцгеймера, нашей с Маргарет встрече в Москве предшествовали трудные многомесячные межправительственные переговоры.
У меня голова пошла кругом от одного перечисления тайных и явных дипломатических встреч, их тем и проблем по обеспечению безопасности королевской особы на воде, в воздухе и на суше, а также по немедленному удовлетворению всех ее желаний, включая встречу со мной.
Что касается меня, то английских господ особенно занимал вопрос моего психического самочувствия после стольких лет на кресте.
Как раз в этом плане, насколько я понял, Альцгеймер решительно поручился за меня…
Наконец, ровно в полдень меня повезли на задание – в черной машине с черными, задернутыми наглухо шторками и черной повязкой на глазах.
Наша первая встреча с принцессой, по договоренности сторон, должна была состояться в новом открытом бассейне «Москва», чудом, как мне казалось, возникшем на месте снесенного храма Христа Спасителя.
Никакого подтекста, как мне объяснил Макс Петрович, в том не было – исключительно забота о нашей с принцессой безопасности.
Просто, сказал он, в купальнике бомбу не спрячешь!
Насколько я понял, накануне нашей встречи выселили и увезли в неизвестном направлении жителей ближайших домов, замуровали проемы окон и входы в подъезды, а по крышам рассыпали снайперов.
К бассейну «Москва» нас с Альцгеймером провели запутанными подземными переходами, минуя турникеты станции метро «Кропоткинская», через потайную дверь в бетонной стене, справа от касс.
На мгновение мне показалось, будто в толпе промелькнуло женское лицо, похожее на лицо матери моей.
Я было рванулся за ней – но Альцгеймер меня удержал.
– Я тебе говорил, что ее растоптали на похоронах Сталина, и даже показывал фотографию из городского морга! – напомнил Макс Петрович.
В самом деле, едва меня сняли с креста, моим первым вопросом было: где мать моя?
Помню, тогда же меня потрясли два слова – полное добра существительное: люди и страшный глагол во множественном числе: растоптали…
В мужской раздевалке старый разведчик предложил мне защитного цвета трусы с пылающей спереди эмблемой серпа и молота.
– К лицу! – похвалил мой купальный костюм Макс Петрович и строго напутствовал: – С Богом!
53
О, я сразу ее узнал!
Наяву, в цветении солнечных бликов она мне показалась существом еще более нереальным, чем это было во сне.
– Мой воин, мой Бог! – восторженно закричала принцесса и стремительно увлекла за собой на самое дно водоема.
Я даже вздохнуть не успел.
Должно быть, заметив, что я не дышу, она обвила мою шею лианами рук и прильнула устами к моим устам, поделившись со мной воздухом.
Так, ласкаясь и трепеща, мы с ней погружались все глубже в нереальные пучины бассейна «Москва».
Вокруг нас хороводом кружились прелестные стайки тропических рыб, плавали парами каракатицы, мерцали морские звезды, степенно, с фасоном скользили длиннохвостые леопардовые акулы (о, только не спрашивайте у меня, откуда акулы в бассейне «Москва» – я не знаю!).
– Я тебе нравлюсь? – беззвучно кричала принцесса (я точно угадывал звуки, стекавшие с ее чуть припухлых чувственных губ).
– Да, очень! – шептал я в ответ (и она меня тоже, казалось, слышала и понимала!).
– И ты очень – мне! – восклицала принцесса, изящно извиваясь и пританцовывая в толще воды. – С той самой минуты, как только!.. Как только я увидела тебя на кресте, – уточнила она, – на обложке журнала «TIME»!.. Тогда-то я сразу себе и сказала: он – очень!.. Он-он, я сказала, мне – очень!
В ту минуту меня удивила и тронула искренность, с какой эта царственная английская особа, почти небожитель, признавалась в любви беспородному русскому юноше.
…В самом деле, откуда ей было знать о моем истинном происхождении – я и сам знал о нем лишь понаслышке со слов матери моей и вспоминал, как о чем-то бывшем не со мной…
– Я сразу узнала тебя, мне тебя нагадали, давно… – признавалась принцесса, пуская пузыри. – Он будет с востока, у него будут грустные глаза и доброе сердце, на шее за левым ухом у него будет маленькое родимое пятно… – И она прижималась ко мне и ласково и осторожно поглаживала мою маленькую детскую родинку за левым ухом. – Ты приедешь ко мне, в мой загородный дворец всего в тринадцати километрах от Лондона… Ты будешь со мной, а я буду с тобой, тебе будет легко и приятно… Ты будешь просыпаться, когда захочешь, смотреть на небо, видеть солнце, луну, звезды, думать о приятном и надеяться на приятное… А я буду тебя охранять от беды, от тоски, от непогоды… Ты узнаешь другую жизнь, все у нас с тобой будет хорошо! – слышалось мне из воды.
Мне до боли хотелось ей верить, но что-то как будто смущало меня.
– Я бы рад, но боюсь, не приеду! – кричал я в отчаянии. – Антимиры!.. ядерные боеголовки!.. железный занавес!.. холодная война!
Тут, как бы в подтверждение моих слов, с разных сторон к нам подплыли аквалангисты и стали силком отдирать нас друг от друга.
– Да и черт с ней, с войной! – напоследок кричала принцесса. – Любовь, говорят, все победит!
– Любовь победит! – повторял я, как мантру, корчась в ежовых рукавицах аквалангистов…
54
Наша первая встреча с принцессой в бассейне «Москва» продлилась всего-то мгновение!
Уйдя под воду, мы, как выяснилось, жутко переполошили секретные службы двух стран.
– Слава богу, живой! – взволнованно, со слезами на глазах встретил меня Макс Петрович и обнял.
Милый Альцгеймер, подумалось мне, беспокоится обо мне!
– Утащила под воду, подумал, утопит! – причитал Макс Петрович.
Позже Маргарет мне рассказала, что ей просто хотелось побыть со мной наедине, без назойливого внимания телохранителей, кинокамер и микрофонов.
– Ты же теперь, Кир, можно сказать, наше всё! – растроганно бормотал мне в уши главный разведчик страны. – Так просто теперь не уйдешь!
Я был слишком взволнован свиданием с принцессой и не сразу осмыслил слова Альцгеймера: «Так просто теперь не уйдешь!». Я почти не почувствовал тонкий, едва ощутимый укол в шею…
55
Так, в искусственно вызванном летаргическом забытьи, я пребывал сорок дней и ночей – считая от памятной встречи с принцессой, совпавшей с торжественным открытием молодежного фестиваля в Москве – 27 июля 1957 года.
Над восточным берегом Эльбы, где я пробудился, висели дожди и туман.
Вернее, дожди и туман я увидел, открыв глаза, – а затем уже мне объяснили, что я нахожусь конкретно на берегу великой немецкой реки.
– Вставай, Кир, пора! – прозвучал надо мной голос Альцгеймера.
– Так весь праздник проспишь! – улыбался разведчик, демонстрируя верхний ряд железных зубов.
– Седьмое, Кир, ноября на дворе! – уже не шутя, возвестил старый коммунист. – День, когда все прогрессивное человечество отмечает Великую Октябрьскую социалистическую революцию!
Очень скоро, за непринужденным завтраком в генеральской палатке, разбитой у самого моста через Эльбу, Альцгеймер обрисовал мне ситуацию.
То есть рассказал, как она выглядела – в целом, и в частностях.
– В целом, – он начал словами великого английского поэта Редьярда Киплинга, – Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись! Что касается частностей… – тут он взглянул на часы, – то в них мы с ними вот-вот и сойдемся!
Я по-прежнему мало чего понимал из того, о чем говорил этот старый, опытный революционер.
В полусонной голове медленно и тяжело ворочались вопросы, вроде: для чего меня усыпили? с какой целью доставили, беспамятного, именно в Германию, разделенную, насколько я помнил, на два лагеря – социалистический и капиталистический? и к чему клонил Макс Петрович Альцгеймер, цитируя мне провидца и пессимиста Редьярда Киплинга?..
– О чем это, Кир, говорит? – между тем вопрошал генерал-лейтенант и сам же решительно отвечал: – О том, что Редьярд не работал в разведке!
Кажется, я невольно улыбнулся, представив Редьярда Киплинга в роли подрывника-диверсанта.
– Когда бы разведчики правили миром – тогда бы все сразу сошлись! – убежденно добавил он.
Похоже, Альцгеймер кричал о своем, наболевшем.
– Сегодня, сейчас и на этом мосту, – помолчав, произнес он, глядя мне прямо в глаза, – мы с тобой распрощаемся и Бог знает когда еще встретимся.
Нечаянно я уронил на пол яйцо, сваренное вкрутую, и нагнулся было, чтобы поднять.
– Оставь, после нас приберут! – остановил он меня легким движением руки и задумчиво повторил. – Придут и приберут…
Внезапно, как будто заслышав что-то, бывалый разведчик включил радиоприемник.
Я сразу узнал «Аппассионату», столь любимую неподдельным Владимиром Ильичем Лениным; он напевал ее мне, бывало, в долгой очереди к Лобному месту с гробом Иосифа Сталина.
– Береженого Бог бережет! – доверительно пробормотал Макс Петрович и уже жестом пригласил меня залезть с ним под стол.
И там, занавесившись скатертью, в темноте он изложил мне самую суть секретного задания, возложенного на меня социалистической Родиной (за пару минут под столом эти два милых сердцу слова – Родина и социалистическая – прозвучали из его уст не раз, не два и не три!).
Чтобы я знал, осторожно шептал генерал-лейтенант, в первые дни, месяцы, годы, возможно, меня тревожить не будут – покуда, короче, я не стану своим в высшем английском обществе.
В общем, на профессиональном языке, меня с далеким прицелом инкорпорировали в так называемые высшие британские структуры; другими словами, на меня возлагалась роль «крота», или, как еще говорят, «спящего агента», которого, можно не сомневаться, однажды достанут из-под земли и разбудят.
– Скорее всего, это буду не я! – прошептал он печально. – Скорее всего, будет кто-то другой!
По сути, Альцгеймер прощался со мной, что я осознал много позже; он знал, что болен Альцгеймером и что его дни сочтены; так и не довелось мне побывать у Кремлевской стены, где его похоронили со всеми воинскими почестями в 1962 году от Рождества Христова…
Еще сколько-то времени он посвятил инструкциям на случай провала, просил зафиксировать в памяти явки и пароли, в конце осенил меня крестным знамением и, наконец, отечески поцеловал в лоб.
Иногда я вспоминаю тепло губ генерал-лейтенанта…
56
В тот же день на железном мосту между Западом и Востоком меня обменяли на 13 000 советских дипломатов, арестованных якобы за шпионаж.
Сам Альцгеймер, стоя в центре моста, лично встречал и прижимал к груди каждого из тринадцати тысяч бойцов невидимого фронта и тут же вручал им по ордену Ленина и по Звезде Героя Советского Союза.
При первом же упоминании о социалистической родине, которая их не забыла, у этих измученных пленом людей оживали глаза и разглаживались морщины на лбу.
Тогда, на мосту через Эльбу, меня поразило, как на самом-то деле мало надо для счастья: чтобы не забывали!..
По условиям сделки я все это время реально находился на мосту, поблизости от Альцгеймера, в плотном кольце из тринадцати наших и тринадцати английских пехотинцев (отныне меня охраняли с обеих сторон).
Только за полночь иссяк казавшийся нескончаемым поток плененных героев.
Наконец Макс Петрович обнял меня, можно сказать, по-отечески.
Он что-то мне говорил – только слов я не мог разобрать.
Слезы душили его.
– Кир, Кир… – бормотал он потерянно, будто прощался навеки. – Кир, Кир…
И тоже тогда же мне будто почудился голос матери моей, повторявшей мое имя: Кир, Кир…
Наваждение, впрочем, продлилось недолго, поскольку я снова почувствовал тонкий, едва ощутимый укол в шею…
57
Говорят, что где-то там, на небесах, прежде чем выпустить нас в жизнь, Некто (возможно, что Он не один!) придумывает нам судьбу: буквально по дням, по минутам, по сути и настроению.
В моем случае: надо признать, этот Некто не поленился и в полной мере продемонстрировал, на что Он способен…
Бывало, что мне рисовались картины, где я покорял снежные вершины или открывал новые земли, летал, как птица, и плавал, как рыба в воде, или отчаянно бился за счастье людей и побеждал.
Больше всего мне хотелось сражаться за счастье людей!
И также, помню, я бредил и восхищался подвигами Самсона, Геракла, Ильи Муромца, а иногда представлял себя героическим персидским царем Киром Великим, не знающим поражений, Александром Македонским, Наполеоном Бонапартом, Василием Чапаевым…
Но даже в самых смелых моих фантазиях – сколько их было! – я не просыпался в старинном Кенсингтонском дворце, в центре Лондона, в объятиях настоящей английской принцессы.
Буквально с первого взгляда меня восхитил готический интерьер спальни: изысканная старинная мебель, картины в золотых рамах и гобелены на стенах в сочетании с тяжелыми сводами, витиеватыми колоннами и стрельчатыми арками; все вместе создавало особое, что ли, метафизическое, захватывающее дух пространство.
И еще я успел заметить поблизости натурального чеширского кота; неподвижный, огромный, размером с овцу, он сладко дремал себе на подоконнике и являл пример неподдельной несуетности.
Вижу тень недоверия на лице возможного читателя, привыкшего наблюдать меня в ситуациях отчаяния и выживания.
Я и сам, признаюсь, отказывался поверить в реальность происходящего.
Такое, казалось, бывает только во сне…
В тот же миг, когда я шевельнулся, Маргарет прильнула к моей груди и со слезами воскликнула: «Ах, наконец!»
Это позже она мне расскажет о нескончаемых днях и ночах, в продолжение которых я оставался холоден и недвижим; об угрозах и мольбах предать мое тело земле; о том, как она выстояла и дождалась моего возвращения с того света.
Но это потом, а пока же она, заливаясь смехом, радостно скакала вокруг королевской кровати, похожей на маленький аэродром, подбегала к распахнутым окнам и кричала целому миру, как она счастлива.
Очень скоро огромная спальня принцессы до краев переполнилась крошечными напомаженными пажами, плоскогрудыми длинноносыми фрейлинами, бесстрастными дворецкими, смешными шутами, ряженными по моде позднего Средневековья гвардейцами и прочими дворцовыми специалистами.
И, конечно же, тут же нас окружили плотным кольцом аккредитованные при королевском дворе корреспонденты ведущих мировых газет, журналов, теле– и радиокорпораций.
Яркие сполохи фотовспышек слепили глаза, я с трудом понимал, чего от меня хотят.
При подобном скоплении народу нечего было и думать, чтобы спрятаться куда-то или хотя бы одеться для приличия: я так и застыл, в чем мать родила, в объятиях Маргарет.
В отличие от меня, впрочем, она в свете прожекторов чувствовала себя как рыба в воде.
Я растерялся по-настоящему, когда затрубили фанфары, толпа расступилась, и в высоких дверях под дробь барабанов возникла сама королева Елизавета II в сопровождении любимого мужа принца Филиппа и совсем еще юного принца Чарльза (спасибо Альцгеймеру, я всех особ коронованного семейства помнил по именам, лицам, привязанностям, достоинствам и порокам).
Впереди, в котелке, с потухшей сигарой в зубах и слегка припадая на правую ногу, торжественно шествовал премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль – я также узнал его без труда.
– Трон для королевы Англии! – неторопливо чиркая спичкой и прикуривая, распорядился глава кабинета министров.
– Трон, трон, трон!.. для королевы, королевы, королевы!.. Англии, Англии, Англии!.. – подхватилось и трепетно зазвучало на тысячи голосов.
Пока королева томилась в ожидании трона, тысячи верноподданных оставались коленопреклоненными; к моему удивлению, я не заметил в их позах ужаса и тоски, каковые я наблюдал на лицах членов Политбюро в пору похорон Иосифа Виссарионовича Сталина-Джугашвили; видел лишь нескрываемую любовь и неприкрытое восхищение.
Еще тогда у меня промелькнула мысль, что верноподданные верноподданным рознь!
– Любимый, не бойся, они не кусаются! – удержала меня принцесса, заметив, как я от смущения полез прятаться под одеяло.
– Я кусаюсь! – внезапно оскалился маленький принц Чарльз и, размахнувшись, запустил в нас игрушечным копьем с настоящим, как выяснилось, наконечником.
Просвистев в сантиметре от моего носа, копье вонзилось в беднягу– кота, который от боли метнулся сначала на люстру под потолком, затем соскользнул на людей и помчался по их головам, уже не разбирая пути и сея переполох.
Кому доводилось услышать однажды вопль несправедливо раненного чеширского кота – тот его уже не забудет, столько в нем человечьего недоумения (по силе это сравнимо с восставшим вулканом, по чувству – с отчаяньем брошенной женщины)…
С досады, должно быть, что промахнулся, принц Чарльз, разбежавшись, нырнул к нам в постель и укусил меня за ногу.
– Чарльз, фу, в сапогах на постель! – огорчилась, как мне показалось, сама Елизавета II.
– Фу, Чарльз! – пожурил мальчугана отец, принц Филипп.
– Противный мальчишка, – кричала принцесса, хохоча и кувыркаясь по постели в обнимку с племянником, – он меня ревнует!
Всем (и мне в том числе, от Альцгеймера) было известно о нежной дружбе младшей сестры королевы с юным племянником – оттого и мальчишеская выходка принца мало кого удивила.
Кто-то даже вообще закричал: «Браво, принц!».
Бедный Чарльз между тем разрыдался на алебастровой груди Маргарет.
И она, в свой черед, не смогла сдержать слез.
– Дурачок такой, Чарльз… – лепетала она, – я же его люблю…
– А меня? – вопрошал безутешный подросток.
– И тебя, глупыш, – отвечала принцесса, – а только тебя по-другому…
– Это как – по-другому? – явно недоумевал принц Чарльз.
– Это так – по-другому! – напрасно пыталась она объяснить ему необъяснимое…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?