Текст книги "Поход клюнутого"

– Не будем. – Торгрим заставил себя вспомнить, что он тут не пацан на посылках, а Десница Клангеддина, сам по себе воин такой, что не таким вот лишенцам стращать. – Глотки резать побежденным неумно и подло. В бою – да… в бою можно.

– Ай, только не заводись про традиции. – Бинго равнодушно махнул освободившейся рукой. – Не будем так не будем. А чего будем-то? Мясо с задов срезать под засолку?

– Поедем дальше, оставив все как есть.

– Чё, и помощь оказывать недобитым не станешь?

– Не стану. Я воин, а не карета целителя. Ни больше ни меньше. Бой провели – и пошли дальше.

– Ну хоть карманы-то обшмонать! Уж это как есть воинская традиция – кого свалил, того и обобрал.

Торгрим на миг задумался.

– Действительно, так и есть… хотя у нас воины и таким не занимаются – за ними идут собиратели, но где тут сыщешь собирателей. Как думаешь, сядет ли на меня кольчуга вон с того дородного?

Бинго глянул с сомнением. Дородный лежал без движения, да никак иначе и не мог, ибо гоблинский клинок стесал ему половину черепа. Брюхо у него было, конечно, выразительное, а под кольчугой еще толстенная вязаная рубаха, но в сравнении с дварфом он смотрелся рахитичным и болезненным… даже без учета трепанации.

– По плечам едва ли, а в длину как шуба будет. Впрочем, чем ничего, лучше такое… полу как-нибудь оборвем.

– Я кой-какими инструментами разжился, а на пути нам обещали и кузнеца посерьезнее. Может, он и с остальных возьмет железо, хотя бы на гвозди?

– Вот теперь слышу речь истинного гоблина, а то все «собиратели» да «бугенваген».

От такого комплимента Торгрима мощно передернуло, но возразить было нечего. Вольно следовать чистеньким и аккуратным традициям, будучи почетным клановым воином, когда каждый вокруг знает свое место и ты можешь себе позволить идти и рубить, зная, что за твоей спиной об остальном кто-то позаботится; но будучи сам себе (а еще и этому дикому, безумному, но не сказать что такому уж нескладному), головой действительно приходится на какую-то часть заделаться гоблином. Уж тех-то, похоже, по самодостаточности никто не настигнет!

– Меч подбери, – сурово приказал дварф. – Не тот! Хотя этот тоже. Вон тот, которым ты кидался давеча.

– Мураши загрызут! – захныкал Бинго истерично. – Это ты вон какой грозный, а меня враз порвут и к себе туда затащат, тебе стыдно будет, что на меч променял мою чистую, невинную душу!

– А на хрен ты его туда пихнул?

– Да я ж не нарочно! Говорю же, оно само забурляется, проклятие такое загадочное. Мог куда хошь пихнуть, все равно бы там оказался… или где похуже. Хочешь, с твоим топором повторю на спор?

– Протянешь к топору руку – немедля и ноги протянешь, – предупредительно отказался Торгрим, подвинулся к муравейнику и, подцепив выступом лезвия меч под гарду, выдернул его прямо вверх. Меч взлетел, вяло покачнулся в полете и плашмя шлепнулся Бингхаму под ноги. Встревоженные рыжие муравьи, сколько их ни удержалось на оплетенной рукояти, суетливо по ней забегали.

– Могучее колдуйство, – догадался Бинго восхищенно, но от муравьев на всякий случай попятился. – В другой раз тебе вовсе мешать не стану. Взамен помашу платочком из оконца, как добрая бабушка.

– Из какого оконца?

– Это по ситуации. Надеюсь, что из наиболее богато украшенного.

Бинго стащил с головы шлем, обнажив взмокшую от усилий башку, извлек из шлема подавленный макушкой подосиновик и меланхолично его зажевал.

– Совсем не мухомор. Никакого прилива сил.

– А ну, кончай колупаться! Собирай ценное – мечи, пояса, монеты. Кольчуги бы тоже со всех снять, чтоб неповадно было жадничать, да намаемся. Все равно уже только двоим. – Торгрим указал топором туда, где громоздился незадачливый арбалетчик с разрубленной головой. – Остальные еще могут оклематься… пускай наслаждаются.

– Этот вряд ли насладится. – Бинго пнул того, которого на лету выбил из сапог. – С перепугу-то я резковат бываю. Ну и этому говорливому перепало – глазами лупать, может, еще и будет, но едва ли что-то серьезнее.

– А если б на твоем месте был видный воитель вашего племени?

– То эти бы из леса высовываться постеснялись.

– Пожалуй, это было бы и кстати. А то я только что сообразил, что сэра Малкольма мы злостно подвели – мало ему от нас неприятностей! Я ж лично обещал, что постараемся выбраться за пределы королевства без происшествий.

– Так давай все-таки дорежем остальных, чтоб не донесли, а над парой надругаемся, дабы на залетных гзуров подумали.

– Да не в том дело, на кого подумают, а в том, что слово-то дано и не сдержано.

– Не пойман – не гзур. Мы и самому этому сэру Малому не признаемся!

Торгрим вздохнул тяжко, с укоризной:

– Дубина ты, гоблин. Честь – она сама знает, когда ей урон нанесен, независимо от того, остались ли свидетели.

– Это бы лечить надо, покуда в могилу не свело.

– Могила – не край, Бингхам! Все в мире неприятности оттого, что каждый порою допускает недопустимое и тем искажает мировые устои на малую толику. Один, другой, а там глядь – и уже детей приводить в мир боязно, ибо порядки нарушены, связи порваны, у власти такие, что рекорды по вероломству поставили, а добро и зло местами перепутались.

Бинго беспомощно развел руками:

– Что ж теперь? Давай вернемся, покаемся? Авось твою… нашу камеру еще не заняли, сядем там во искупление, станем сморкаться в бороды. Чур, я в твою буду, свою-то мне отращивать – значит допустить лишнее недопустимое, куды детей поведу после таких выкрутасов?

– Не станем мы возвращаться, пока дело не сделано. Но на ум принять недопустимость подобного следует! И как в следующий раз кто на тебя криво посмотрит, ты помни, что не шляешься дурак дураком, а являешь собою эмиссара важного человека, не только пройти должен, но и соблюсти все положенные приличия.

– Эй, ты ж присутствовал – я ли не соблюдал? Говорил вежливо, кулак показывал, грозился бугенвагеном!

– Да знаю я. Но, пожалуй, поторговаться стоило, а то и заплатить все ж таки. Вернуться-то мы еще успеем, не будучи никакими обещаниями связаны!

– К той поре они наши денежки спустят так, что десять лет не докопаемся. Не бери ты в голову, борода, вали на меня как на мертвого, а я стану переваливать на свое это… которое вокруг создает забурление. Никогда его и не скрывал, так что кабы благолепное поведение было важнее, нехай бы тот усатый посылал своих Унгартов.

– Да ладно, ладно, проехали. Собирай железо, и ходу отсюда!

Бинго покладисто припустился на сбор трофеев. Вдвоем вытряхнули дородного дружинника из кольчуги – гоблин перед тем опытно обернул ему вскрытый череп его же джупоном, чтобы не измазать доспех кровью; Торгрим приложил железную рубаху к плечам, отчего полы осыпались на землю, и постановил, что на безрыбье сойдет, а там можно будет и надставить при случае. Мечи Бинго собрал все вместе с ножнами. Ковку их Торгрим оценил как среднехреновенькую, если со всей дури хватить по Бингхамову горшку, меч скорее сломается, нежели прорубит. Пояс старшего с серебряной пряжкой Бинго попытался было нацепить поверх панциря, но тонкая кожа опасно затрещала, едва попробовал распустить пузо, так что снял и обернул им вязанку мечей.Торгрим подобрал оба самострела, снял колчаны с дюжиной болтов каждый. Предоставив Бингхаму обчищать карманы, одно за другим оттащил обобранные тела подальше от дороги в лесок, сложил в ряд. Не удержался – снял пояс с того, которому отрубил руку, и перетянул покалеченную конечность выше среза. Конечно, и добить мародеров грехом бы не было, но с другой стороны, каждый крутится как может, эти своего и так отхватили с лихвой, а что-то еще граф им устроит, когда до него дойдет.

– Много набрал? – осведомился дварф, вернувшись к лошадям.

– Маловато. – Бинго предъявил пригоршню мелочи и пару медных колец сверху.

– А по карманам?

– Это и было.

– По твоим карманам, Бингхам. Я тут с тобой шутки шутить не собираюсь. Казначеем экспедиции сэр Малкольм меня поставил, так что вываливай, чего настриг, покуда я тебя не перевернул и за ноги не потряс.

Бинго соорудил оскорбленное лицо и показательно вывернул боковой пустышечный карманчик.

– Доволен?

– Остальные показывай.

– Какие остальные?

– Щаз тебе бугенваген настанет, враль Стремгодов. А ну, сдавай кассу!

Бинго тихонько заскулил от такого невезения и нехотя выскреб из глубокого наштанного накладного кармана пяток серебряков.

– Более карманов не имею.

– Тогда сапоги снимай.

– А потом в задницу светить станешь?

– Если в сапогах не найду ожидаемого, то да. У меня и клещи есть, в деревне прикупил… не думал, правда, что для такого дела пойдут, но порядок прежде всего.

Бингхам со стоном стащил правый сапог, высыпал из него еще полдюжины монет серебром и серебряную же цепочку.

– Вот и ладушки. – Торгрим поприкинул что-то в уме. – Среднему доходу с засады это примерно соответствует. Если еще чего утаил, так и быть – подавись, дармоед, не стану ради лишней монеты паскудить клещи в твоей заднице.

– Грубый ты, – посетовал Бинго и показал Торгримовой макушке язык, поскольку и впрямь чуть не подавился, заглатывая единственную затертую и обрезанную золотую монету. – И кровавый весь… башка кровью заляпана – да сразу видно, что чужой, у тебя небось ихор черный при таком-то норове.

Торгрим недолго думая подобрал позабытую под ногами капеллину, сбитую со старшего дружинника, и нахлобучил ее на голову.

– Отмоюсь при случае, а пока так сойдет. Поехали отсюда, пока никто не нагрянул!

– А вам, воинам, разве не западло от драки бегать?

– Сколько тебе говорить – я ныне не воин, а посланник с поручением! Кроме того, нет, воинам ничего не западло, кроме одного: в бою не победить. Настоящий воин – это не тот, который железом трясет и на драку повсеместно нарывается, а тот, что боев не проигрывает. Когда выиграть бой нельзя, и в отступлении нет ничего постыдного.

– Если оно так, то для меня еще не все потеряно. – Бинго озадаченно взъерошил волосы. – Еще могу стать видным воином. Ежели сопрячь твои наставления с известной философией, что, мол, вступивши в бой, ты уже проиграл, то в аккурат и получится, что высшая воинская доблесть – быстрые ноги.

И полез на Рансера, прежде чем из ушей медленно взъяряющегося Торгрима повалил пар, а плоскость секирного лезвия повстречалась с гоблинским загривком.

Далее лес был тих и спокоен, единственно – Бинго таки схлопотал тычка пяткой секирного древка, когда начал примериваться соскочить за очередным грибом. Дварф сопел злобно и смотрел с такой суровостью, что заячья Бингхамова душонка уползла в сапоги и там затаилась, выжидая случая, когда можно будет огрызнуться безбоязненно. А примерно через пару миль от места побоища путникам повстречался еще один галадранетс – в виде еще более неприглядном, нежели первый, поскольку висел на пару недель дольше и был уже наполовину изглодан, а на вторую истлел так, что Торгримов пони попытался взбрыкнуть и свернуть в лес.

– Дикие места, дикие люди, – пробурчал дварф, каменной дланью удерживая животное на трассе. – А ну как королевская особа поедет или там дети и беременные женщины? Такое зрелище никому не в радость.

– Их радость в карманах звенит, – пискнул Бинго. – Висят и висят, внушают, стало быть. У пещерных орков, например, в чести головы на колья надевать – да не вдоль дорог, а прямо в своих же деревнях. Там тебе и дети, и королевские особи… ну, какие там у них королевские – который всех дальше из лука стреляет, тот и король.

– Безумный мир.

– У орков-то? Это да. Без ума там точно обошлось.

– Вообще тут у вас, на поверхности. Небо, что ли, на головы так давит, что всякий разум из них вытесняется?

На это Бинго не взялся так с ходу ответить. Знавал он одного аскета, который жил в подземной каверне, питался мхом и улитками, а говорил нараспев и невпопад, так не было похоже, что отлучение от неба благотворно на нем сказывалось. И, наоборот, многие умы, почитаемые за великие, нарочно повадились селиться к небу поближе – в высоких башнях. Правда, помимо мудрецов, в башнях обычно живут и принцессы-блондинки, лучшее подтверждение Торгримовой теории… Задумавшись же о блондинках, Бинго с критики их разума незаметно перешел на осмысление иных их сторон и вскорости уже глупо ухмылялся, начал плямкать губами, развесил слюни до седла, блаженно зажмурился и наконец так треснулся лбом о сук, коварно перекинутый старым кленом через дорогу, что опрокинулся на могучий круп Рансера. Для Торгрима иных подтверждений слабоумия наземников и не требовалось… да и вообще не требовалось. А Бинго полежал, потирая голову, да так и пристроился было ехать лежа, даже задумался, закрепиться ли как-нибудь, чтоб даже во сне не свалиться, но долго прохлаждаться ему не довелось.

– Вижу разметный столб, – заявил дварф. – Похоже, тут-то графские земли и кончаются. Правда, незнамо что еще начнется.

– Хуже, чем было, в эту сторону быть не должно, – лениво заверил Бинго. – Ну, по крайней мере, до Рухуджи.

– А там будет?

– Там все по-другому. Никаких тебе, понимаешь, пасторалей, только успевай стрелы зубами ловить да от особо крупных троллей прятаться.

– Что-то ты больно безмятежен в свете таких радостей!

– Берегу нервы. Чего сейчас-то плакаться? Вот как пойдет самая забава, тогда-то всласть и поною, поскулю, разревусь и обделаюсь.

– И не хочешь пути поспокойнее поискать?

– Как же его поищешь? Думать ты запретил, чему я и рад, к тому же есть народная примета – если что-то можно было сделать безболезненно и без усилиев, то это уже давным-давно гномы сделали. Нет уж, тут искать бесполезно – придется лезть, как набежит, а там уже по обстоятельствам от плюх уворачиваться. Это вон что там?

Лес расступился, выпуская дорогу в раскидистые луга, а Бинго перстом пометил возникшую вдали постройку, над которой поднимались дымовые клубы.

– Похоже, предсказанная кузня, – смекнул Торгрим. – Вот что, давай-ка в этот раз я сам поговорю, а ты молчи в тряпочку.И не зарься на кузнечиху! Здешний мастер, как я понимаю, весь при делах, непьющий и суровый, как реморхаз на морозе, к тому же нам может быть полезен, так что не зли его никаким образом.

– А кого я когда злил?

– Меня. Всегда.

– Это у тебя разлитие желчи. Тебя все злят! Мастеровой пьет – ты недоволен, старушка косо глянула – ты в ярости, на национальный вопрос переводишь, увидел в лесу людей при деле – сразу норовишь их буген…

– Вот только скажи это слово еще раз, и я его к тебе применю в полном объеме!

– Во-во, я и говорю, чуть беседу поддержишь – сразу за топор, а не поддержать тоже боязно – сочтешь за неуважение, как влупишь! Ладно, трепись со своим кузнецом сам, только не забудь у него вызнать, как нам дальше ехать, где заночевать, в чем смысл жизни, ну и вообще всякое.

– Смысл жизни-то тебе зачем?

– Мне незачем, да я слыхал, что один заморский мудрец его ищет и обещал щедрейше наградить принесшего.

– Вечно вы, наземные, все хотите задурно, на чужом горбу. Жизнь у каждого своя, и смысл в ней тоже свой у каждого. Даже если у кузнеца он водится, мудрецу не подойдет – тот вовсе не сдвинет такую кувалду.

Торгрим наподдал коняжке каблуками под бока и вырвался в авангард. Бинго без особой охоты сел в седле, посмотрел было на шлем, но солнышко припекало, края железного ведра нагрелись, и влезать в него совершенно не захотелось. Гоблин подумал было выдернуть из пучка мечей один и присобачить на бок, чтобы смотреться гордо и убедительно, но и этой мерой по здравом размышлении пренебрег – перед кузнецом Торгрим пускай сам рожи корчит и иначе выделывается. Если заведутся разговаривать и тем паче кольчугу кроить, надо будет слезть и прилечь поваляться, дабы силы зря не расходовать. И не вводить окружающих во искушение пообщаться, чреватое, как водится, рукоприкладством и другими архаичными формами насилия.

Кузня попалась добротная – обширный сарай с двойными воротами, в окружении огородов, промеж которых вилась тропка к неплохому домику на горизонте. Рачительный и соображающий хозяин попался! И место у дороги удачное, и живет рядом, не приходится каждый день пилить из ближней деревни. О путниках кузнеца, видимо, загодя предупредили – то ли выдающееся чутье, то ли кто-то из снующих подмастерьев, так что он выдвинулся на порог глянуть, кого принесла нелегкая. Рожей местный мастер оказался таков, что Бинго на его фоне сошел бы за ангела. Черная злодейская борода его топорщилась, словно фаланга пиками, а ручищами, похоже, кузнец мог и без молотка обрабатывать железо. Кожаный передник зиял дырами и пятнами копоти, чем чрезвычайно умилил Торгрима.

– Благословение богов на твой дом и твою мастерскую, человек! – гаркнул Торгрим с седла, не торопясь слезать, дабы хоть начать общение не снизу вверх.

– Не обижены, – ответствовал кузнец осторожно. – Вы проездом или хотели чего?

– Мы хотели! – опередил дварфа Бингхам. – И хотим! И…

– Молчи лучше, – прирявкнул на него Торгрим. – Ты, хозяин, не уделяй ему внимания, он дурнее, чем непрокованная крица.

На физиономии кузнеца враз образовалась заинтересованность.

– Разбираешься в ковке, путник?

– Выпивал как-то с мастерами, – отрекомендовался Торгрим скромно. – Ну там клещи держал пару раз деду Аркраму.

Челюсть кузнеца с чавком отвисла, явив толстый обложенный язык и неровные зубы.

– Самому таки Аркраму Звездному Молоту?!

– Ага, только он к тому времени отошел от дел созидательных и перешел в наставники. Вишь, какое дело, уважаемый, мы тут поспешаем с товарищем… ага, с этим, дурным, ты не волнуйся, ему Аркрам и уголь подвозить не доверил бы! Дела срочные, дела тайные, но хотелось бы потолковать кой о чем с человеком, понимающим в железе.

Кузнец оглядел обоз, заметил связку мечей и криво ухмыльнулся:

– Бульвиговых головорезов повстречали?

– Напрыгнули какие-то дикие, – ответствовал Торгрим уклончиво. – Мы уж и сами гадаем, не погорячились ли, но в наших краях разговор с вымогателями обычно громкий и решительный.

– Эти давно нарывались. Не впервой их уже отучить пытаются, да граф новых набирает, те тоже без нюха случаются. Здесь земли уже не графские, а прилежащие к городу Прузену, так что тут власти графа нет… Но я б вам советовал надолго не задерживаться, за городскими стенами будет всяко поспокойнее.

– Даже водички попить не дадите? – огорчился Бинго, жалобно косясь на небольшой колодезь во дворе.

– Да пей на здоровье, можешь хоть шатер разбить по соседству. Я ж так, советую, никому ничего не навязываю.

– Вот-вот, поди попей, авось захлебнешься, – пожелал Торгрим. – Весьма благодарны тебе, мастер, за предупреждение, но как насчет глянуть на кольчугу – подогнать бы для меня, а? Ну и мечи эти, чего нам их таскать, объяснять происхождение такого букета каждому встречному, – может, тебе в хозяйстве пригодятся?

– Заходи в кузню, поглядим, – распорядился кузнец сговорчиво. – Эй, безрукие, мечи возьмите, кольчугу тоже… посмотрим.

Безрукие (хотя на первый взгляд вполне рукастые) подмастерья быстренько похватали с коней перечисленное, самый любопытный цапнул было даже Торгримов тюк, но сил не достало даже с седла стянуть.

– Жди здесь, – распорядился дварф, погрозил Бингхаму пальцем и, сползши с седла, вперевалку потопал следом за мастером. И остался гоблин предоставлен сам себе, потому что подручные кузнеческие тоже скрылись в кузне, откуда немедленно грозно зафыркало, дымок из трубы усилился, зазвякал металл, а потом и гулко-размеренно забубухали молоты. Бинго постарался представить себе картину жестокой засады и забивания заманенного дварфа кувалдами, но картинка вышла скорее комичная – Торгрим так потешно брыкался в ней короткими ногами, что гоблин вскорости не выдержал и захихикал, а потом и откровенно заржал. Рансер развернул, насколько мог, голову и посмотрел на седока укоризненно. Пристыженный Бингхам слез на землю и прошелся, растирая затекший зад, по двору кузни. Не то чтобы ему хотелось пить – скорее плюнуть в колодец, чтоб впредь не оскорбляли невниманием.

– А за лошадями твоими, дяденька, кто будет присматривать? – окликнули его от небольшого хозяйственного амбарчика.

Бинго от неожиданности втянул голову в плечи, но обнаружил в собеседнике всего лишь мальца лет восьми и позу принял независимую и гордую.

– Не лыцарское это дело, – объявил он важно. – Этим оруженосец должон заниматься.

– А ты разве не оруженосец при том, бородатом, лыцаре?

– Чё? Я? При нем? Думай, чего говоришь, недоросль! Главный у нас я, а он так, на побегушках, потому как общаться с чернью я брезгую.

– То-то он тебя дурнем в глаза честит!

– Лыцарю дурнем быть выгодно и почетно. Это вам, поселянам, приходится являть умы, разумы и хитрости, а наша лыцарская сила – в силе да доблести, чем меньше лишнего – тем ближе к блестящему еталону.

– А меня батька грамоту да счет учить заставляет, – посетовал мальчонка, пораженный таким суждением. – И розгой дерет, ежли не в уме, а по перстам считаю.

– Потому и общаюсь с вашим братом через бородатого, чтоб зараза разума не пристала. Ты это… не дыши в мою сторону! Начну еще различать буквицы, как бы не поперли из лыцарей. Лучше вон присмотри сам за моими конями, водички им налей, овса принеси, помой, причеши… а кстати, нет ли у тебя старшей сестренки?

– Ажно трое, а тебе зачем?

– Они ж дуры, я полагаю?

– Девчонки же!

– Ну вот, чтоб мне было с кем поболтать, не опасаясь оскоромиться.

– Батька не велел незнакомым про сестер сказывать.

– Да кто такой твой батька? Маг, что ли, или сельский пастор? Счет учи, про сестер молчи, – да я б такого батьку сам поучил вожжами, каково на неокрепший мозг капать.

– Дык кузнец Анберг и есть мой батька. – Парнишка потыкал в сторону кузницы. – Коли ты впрямь готов с ним потолковать, чтоб перестал меня счетом мучить, а взамен доспех сварганил и отпустил на подвиги, так я покличу его?

Бинго припомнил кузнецовы ручищи, прикинул на глазок шанс внушить этой глыбе хоть что-нибудь вожжами и приуныл.

– Сиди уже, малолетний преступник! Без тебя подвигов наперечет, и так уже ездить приходится невесть куда, чтоб только людям бездельником не казаться.

– Ну, тогда сам своих лошадей и обихаживай. Вон одна удрала уже!

Гоблин поперхнулся, обнаружив несомненную правоту кузнечонка – Рансер и пони покладисто торчали у изгороди, одна из безымянных лошадок сэра Малкольма тоже топталась неподалеку, а вот последнюю еле разглядел неспешно трусящей через луг невесть куда… и что всего хуже – это оказалась именно та, на которой ехал Торгримов мешок с латами! За такую утрату дварф, вполне очевидно, не только обидными словами попеняет.

– Эх ты ж, вредитель, нарочно зубы заговорил! – взвыл Бинго и рванул со всей прыти. Махнул через колодец, влегкую перелетел через изгородь и врезался, как плуг, в пышное разнотравье, стараясь не упускать из виду маячащий вдалеке доспешный тюк. Лошадь оглянулась, увидела несущееся напролом безобразие с перекошенной рожей, испуганно заржала и прибавила шагу, противно собственной природе устремляясь в недалекий ельник.

– Вернись, я все прощу! – засипел Бинго в отчаянии. – Цыпа-цыпа, сукин ёж!

И сам чуть не перешел на четыре конечности, но вовремя вспомнил, что уже пробовал, и скорости это не прибавляет, разве что шокового эффекта для наблюдателей. А лошадь лучше не пугать еще больше, и так-то ее хорошо б поймать раньше, чем в Фигасе-озере. Плотный доспех не пропускал воздух, так что Бингхам моментально перегрелся, пошел паром, зеленая его рожа налилась кровью, отчего обрела устрашающий баклажанный отлив, во все стороны полетели брызги, а вскоре и струи пота, глаза выпучились, как тележные колеса, а в груди захрипело и принялось колоть, словно под ребро совали шилом.

Все-таки бегал Бинго отменно, и тюка неподъемного на нем не висело, так что уйти от него в лесу скотине не светило. Попав в лесополосу, она начала цепляться тюком и седлом за ветви, а копытами – за корни, испустила тревожное ржание, пыталась как-то сбросить ношу, но шанс был упущен – гоблин непринужденно настиг ее, порою качаясь на стволах деревьев, словно огромный павиан, и сгрябчил сразу за седло и за холку, едва не усадив крупом под ближайшую ель.

– Фуух! – только на такое изречение Бингхаму и хватило оставшейся дыхалки. – Ты чего же это, кхех, кхех, делаешь, хвостатая?

Кобыла понурилась, вероятно надеясь, что хоть раскаяние спасет ее от немедленного ритуального пожирания. Может, и не спасло бы – славный своей недальновидностью Бинго мог бы и прибить сгоряча (вот нарочно прибить, чтоб пришлось обратно тащить доспехи на собственном горбу), но, на ее счастье, внимание Бинго отвлекло постороннее песнопение. Бывая по роду деятельности в лесах довольно часто, гоблин твердо знал, что подобное звуковое оформление – далеко не обычное дело. Конечно, можно порой напороться на мурлычащего под нос рассеянного охотника, а при большом везении – даже на симпатичную собирательницу грибов, но уж хоровое-то пение, да еще не абы какие посконные «люли-люли», а на иностранном языке и, похоже, с глубинным смыслом – это явление, несомненно, заслуживало рассмотрения.

– Умба зух Шао-Кан бакомба пугель чиф-батыр! – выводил могучий баритон так старательно, словно бы какое контролирующее лезвие грозило при малейшей погрешности в исполнении перекроить его в фальцет. – Махай шамбла кагирим, эхолот удум!

– Хабалах, хабалах, трампампам качуча! – поддерживал его слитный и хорошо спетый, хотя и не слишком мощный хор.

Они вообще-то пели уже какое-то время и закругляться особо не собирались[7]7
  «Славься, Шао-Кан, незаконно свергнутый Император Мира» (дословный, мало кому ведомый перевод: «Слушай, Шао-Кан, твои выходки у нас уже вот где») – гимн одного малоизвестного культа одного малоизвестного… Шао-Кана. Малоизвестного в Дримланде настолько, что никто не знает даже, имя это, биологический вид или профессия. По сути, славиться Шао-Кану нечем и незачем, но жестокие правила культизма неумолимы – если кого-нибудь не пославить, то вроде как не будет повода оприходовать жертвенную девственницу. На самом деле в качестве гимна используется случайно попавшее в уши основателям культа обращение к Шао-Кану некой затерянной в веках инстанции, удачно положенное на самобытную народную музыку. Язык, на котором написан гимн, относится к безнадежно мертвым, и в том благо – никому не пойдет на пользу знание, что Владыка Мира призывается, дабы переставить колесницу, перекрывшую выезд с парковки.


[Закрыть], но в голову Бингхама такое количество незнакомых слов лезть не пожелало, так что слушать он перестал – тем более что пели совсем недалеко, чем гадать, проще пойти и посмотреть.

– Без выкрутасов мне! – предупредил Бинго лошадь, накрутил для верности ее узду на кулак и, как был тяжело пыхтящ и сиреневолиц, ломанулся через заросли на распевку. Мелькнула было мысль подобрать корягу поувесистее, благо палицу, как всегда, забыл, но тут же и прошла – личности достаточно творческие, чтобы петь в лесу, в сознании Бингхама не вписывались в образ потенциально опасных.

И надо ж было так тому совпасть, что на полянку с песнопевцами Бинго выступил в аккурат под финальную строфу гимна (сулящую Шао-Кану – кто бы знал! – суровую административную ответственность за неисполнение высказанных требований). Солист, плотный громоздкий мужчина в балахоне с капюшоном, надвинутым на лицо, к нему случился спиной, а вот дюжина разномастных человеков с капюшонами откинутыми, расположившихся по кругу, на посетителя обратили внимание сразу же. Были тут в основном старички и старушки, которым зловещести не могли придать даже застиранные черные рясы, пара прыщавых юнцов да единственная девица призывного возраста посреди круга – на ней одной вместо балахона было одеяние белое, такое же долгополое, да еще украшения… ах нет – это не украшения, это реальные веревочные путы на руках, сообразил Бинго. Девица была отменно страшна – угреватое бугристое лицо, медвежья фигура – и к тому же отрешена от мира, как бревно.

В наступившей тишине благообразный седой старец шаткой походкой, не отрывая глаз от Бингхама, придвинулся к капюшонному мужику и что-то шепнул ему на ухо. Мужик вздрогнул и поворотился, а увидав Бинго, икнул так, что аж подпрыгнул. Бинго, не сдержавшись, икнул встречно. Получилось, что вроде как поздоровались.

– Это ты? – дрогнувшим гласом вопросил предводитель культистов.

– Ясный пень, – ответил Бинго честно. – А ты кто таков?

– Твой преданный слуга, – объяснился солист дрогнувшим голосом.

– Это хорошо, – признал Бинго одобрительно. – Преданные слуги – это мне нравится. Остальные с тобой?

– Со мной, о Великий.

– И это все? Или еще есть?

– Великий! Мы подвергались гонениям!

– Бла-бла-бла, началось. – Бинго оттопырил губу и издал презрительный трескучий звук. – Можно подумать, я на курортах прохлаждался.

– Мы звали тебя год за годом!

– Ну, вы б громче орали. Ты хоть представляешь, из какой я дали приперся?

– Но мы не теряли надежды! Как завещано, каждый год мы собираемся и проводим ритуал, только вот… – культист замялся, – на общем собрании лет тридцать тому постановили проводить службу днем взамен лунной ночи.

– Это еще почему? – Бинго непонимающе нахмурился. – Совсем традиции не цените?

– Ценим, о Великий! Но ночью в лесу очень уж боязно… разбойники, воры, а то еще всякие эти… сектанты!

– А, ну это да. Зря нарываться никому не в радость. Но вот я и пришел!

– Да, вот ты и пришел! – Культист замялся. Похоже, этот момент в его культе не был жестко регламентирован – а может, он просто не вызубрил нужный параграф устава за безнадежностью. – И теперь все будет хорошо! Да?..

Настала очередь гоблина замяться.

– Ну, даже не знаю. Это ж я пришел, а не какой-нибудь там этот. От меня хорошо редко случается.

– Ну, нам будет хорошо, – поправился культист технично. – Мы же за тебя, а остальным ты сейчас же устроишь… всякое!

– За мной не заржавеет.

– Вот и отлично! Не мог бы ты начать с мельника Пархома?

Престарелые культисты оживились и зашебуршались, даже строй сломали и мелкими шажками начали приближаться к долгожданному благодетелю. Бинго, со своей стороны, начал смекать, что что-то тут не так, но что – с ходу не сообразил. То есть, конечно, сразу подумал, что его приняли не за того, но логично рассудил, что на вопрос «это ты?» даже он не мог ответить неправильно.

– Поставим мельника в очередь, – дипломатично предложил гоблин и, дабы не упускать инициативу, указал на девицу в путах: – Почему не по форме одета?

– Так это ж для тебя. – Предводитель нервно оглянулся на нарушительницу. – В полном соответствии с заветами, да… девственница для ритуальных нужд.

– Пострашнее не нашли?

– Помилуй! Девственницу в таких-то летах? Мы ж не педофилы поганые!

– Тоже верно. Ладно, давай ее сюды.

Прыщавые юнцы нервно вскинулись, да и сам старший, сколь можно было судить по выражению его капюшона, нахмурился.

– А как же это… ритуальные нужды?

– Так я ж уже пришел!

– Ну, ты-то пришел, но она ж не тебе… а для тебя! В твою, то есть, честь! Как глава общества я прямо-таки обязан это… сам!

– Хорошо устроился. – Бинго сурово свел брови. – Тебе девственница, а мне мельник Пархом? Он хоть это… симпатичный?

– Хромоног и сквернословит без устали, а еще цены на мукомольные работы сбивает.

– И не забудь, батюшка, старую дуру Ульпию! – визгливо вступила крайняя слева бабка.

– Не боись, Ульпия, не забуду.

– Тьфу ты! Да не я Ульпия! Ульпия через дом от меня живет, и кажинный раз, как меня видит или каво из внуков моих, так плюется и говорит, что мы сквернавцы, а сама молится таким идолам, что как еще лоб не разбила!

– А мне б, командир, хоть на старости лет побыть деревенским головой! – не отстал и старикан с козлиной бородкой. – Уж я научу этих халупников истинной вере!