Текст книги "Дай умереть другим"

6

Какой здравомыслящий мужчина захочет расхаживать в присутствии дамы своего сердца закутанным в одеяло, словно какой-нибудь придурок из психиатрической лечебницы? Только сложенной треугольником подушки на голове не хватает для сходства с очередным Наполеоном. Но и без этой детали ощущаешь себя шутом гороховым и пугалом в одном лице.

Пока Костечкин забирал с лоджии свои влажные трусы, пока натягивал их в соседней комнате и облачался в выданные ему одежки с чужого плеча, он, кажется, пропустил самое главное. Возвратившись в гостиную, лейтенант почувствовал напряжение, сгустившееся здесь, как предгрозовая атмосфера. Ленка без конца перебирала собственные пальцы и делала это с таким остервенением, словно намеревалась вывихнуть их все поочередно. На гладкой физиономии Алана читалось выражение крайнего беспокойства. Его руки перестали удерживаться в скрещенном положении на груди, а беспрестанно искали себе занятие, то теребя штаны, то поправляя майку. Поза, в которой Алан сидел на диване, была какой угодно, только не расслабленной.

– Слыхал, что придумали эти подонки? – обратился он к Костечкину. Молчать ему было невмоготу. Хотелось высказать свое негодование, поделиться тревогой. Алан озабоченно цокнул языком: – Они решили, что одной заложницы им мало. Теперь вот Ленку впридачу затребовали.

– Не совсем так, – негромко произнес Громов. – Бандиты предоставили вам право выбора. Им безразлично, кто присоединится к Анечке: мать или отец.

– Выбор-то очевиден, – отмахнулся Алан. – От мужчины, оставшегося на свободе, пользы неизмеримо больше, чем от напуганной женщины. Но добровольно отпустить жену к бандитам… – Он скорбно покачал головой. – Для меня это как серпом… как ножом по сердцу!

У Костечкина потемнело в глазах, словно он внезапно потерял еще одну порцию крови.

– Интересно, где ты увидел здесь напуганную женщину? – спросил он. – В зеркале?

Алан выпучил глаза:

– Ну ты, остряк! Попридержи язык, пока я тебя за порог не выставил.

– Ты бы лучше свою крутость перед бандитами демонстрировал. Что, слабо?

Громов внимательно посмотрел на вскипевшего Алана, на напружинившегося Костечкина и нахмурился. Ленка оставила свои пальцы в покое и вскинула голову.

– Заткнитесь вы, оба! – прикрикнула она. – О чем тут спорить? Мне идти, это же ясно как божий день.

– Но почему? – возмутился Костечкин. – Олег Николаевич! – Его взгляд, устремленный на Громова, был полон негодования. Мол, как вы можете отмалчиваться, когда у вас на глазах творится такая вопиющая несправедливость?!

Громов неохотно разжал губы:

– В таких вопросах каждый решает сам за себя, Андрюша. Вот они и решили.

– Анечке будет лучше со мной, разве не понятно? – перебила его Ленка. – И мне тоже будет лучше, если я буду находиться рядом с ней. Я не перенесу трех суток неизвестности! Вот пусть мой дорогой муженек остается и дожидается нас дома. У него это лучше получается. – Она прищурилась. – Спит, как сурок, ест за троих. Позавидовать можно.

– Прикажешь мне от голода пухнуть? – оскорбился Алан.

– Ты уже распух, – сообщил ему Костечкин звенящим голосом. – Дальше некуда.

Он и сам не ожидал от себя такой вспыльчивости. Но его до предела переполняла ненависть к этому крупному, сильному мужчине, который готов отправить свою жену в лапы бандитов, не удосужившись даже оторвать зад от дивана. Приступ ярости был настолько внезапным и острым, что от нее перехватывало дыхание, как будто идешь против ветра в сильную стужу.

Дальше все происходило стремительно и очень буднично. Вскочивший на ноги Алан направился к Костечкину. Каждый его шаг отзывался дребезжанием хрустальной посуды в серванте. Приблизившись к Костечкину почти вплотную, Алан схватил его обеими руками за плечи, ударил затылком об стену и прошипел:

– Тебя никто не уполномочивал вмешиваться в чужую семейную жизнь!

Было такое впечатление, словно в рану вцепились раскаленными клещами, а внутри черепа сделалось совершенно пусто – лишь гулкое эхо ударов раскатывалось там, между лобной костью и теменем: бом-мм… бом-мм…

Несмотря на ужасную слабость, охватившую его, Костечкин попытался оказать сопротивление. Его кулаки дважды соприкоснулись с боками противника, но это было все равно, что молотить плотно набитый куль с мукой. Торжествующе осклабившись, Алан рванул Костечкина на себя и вновь припечатал к стенке. И еще раз. И еще.

Теряя последние силы, Костечкин наподдал противнику коленом, однако сам он уже едва держался на ногах, тогда как противник обладал устойчивостью каменного истукана с острова Пасхи.

– Понял, кто здесь хозяин? – спрашивал он. – Понял?

– Папа! – требовательно крикнула Ленка. – Сделай же что-нибудь!

Громов вскочил на ноги, сделал шаг к дерущимся, но тут же вернулся на место и демонстративно отвернулся.

– Андрей – офицер милиции, а не дитя малое, – буркнул он. – Мужчина должен сам за себя постоять.

– Он же ранен! – напомнила Ленка. – Ему плохо!

– Это еще только цветочки, – пообещал Алан, отдуваясь. – Ягодки впереди!

В тот момент, когда он вновь приблизил к себе Костечкина, чтобы от души приложить его затылком к стене, тот захрипел и боднул соперника в нижнюю челюсть. Растерянно клацнув зубами, Алан ослабил хватку и тут же получил добавку – в переносицу. Его вопль напоминал гудок тонущего парохода – он был такой же басовитый и протяжный.

Это было последнее, что отметил про себя Костечкин, прежде чем рухнуть на пол без сознания. Он не видел, как Громов оттащил назад зятя, попытавшегося пинать его ногами, не слышал, как зазвонил телефон. И когда он очнулся со свежей повязкой на плече, рядом с ним в детской никого не было ни Алана с расквашенным носом, ни его тестя, ни тем более Ленки, которую вызвали на улицу, где ей предстояло сесть в машину и укатить неведомо куда.

Лишь знакомый плюшевый медведь сочувственно поглядывал на Костечкина, но чем игрушечный мишка мог подбодрить вполне взрослого мужчину двадцати пяти лет от роду? Он ведь не был говорящим и не имел возможности шепнуть несчастному Костечкину, что, прежде чем уйти в неизвестность, Ленка наградила его мимолетным поцелуем, легким, как касание стрекозы.

Не плюшевого медведя – игрушкам от такого рода нежностей ни холодно, ни жарко. Поцелуй предназначался Андрею Костечкину, так мало походившему на рыцаря без страха и упрека.

Глава 7
Красиво жить не запретишь

1

Если ты молода, хороша собой и желанна, то быть фригидной обидно вдвойне, так полагала Светлана Кораблева. И, вынеси она свою проблему на суд общественности, с ней согласились бы не только женщины, но и мужчины. Причем последние приняли бы ее несчастье значительно ближе к сердцу.

Действительно, как глупо получается, когда восемнадцатилетняя девушка, которая ведет себя на людях как принцесса, в постели годится лишь на то, чтобы учащенно сопеть да жалобно ойкать. Руки-ноги холодные, как ледышки, нижняя губа страдальчески закушена. Много радости от такой партнерши? Станет ли кто-нибудь называть эти мгновения, проведенные с ней, самыми лучшими в своей жизни? Светлана подозревала, что нет. Лично ее секс не заводил, абсолютно. И скрывать это было тем сложнее, чем опытнее мужчины ей попадались.

С тех пор как два года назад люди молодые и не очень начали помаленьку получать доступ к ее телу, сама она ни разу не познала тех прелестей оргазма, о которых читала в специальной, научно-популярной и художественной литературе.

Сладкие судороги от макушки до пят ее не пронзали. Неописуемое блаженство наступать не спешило. Всякое проникновение чужеродных органов внутрь напоминало Светлане ощущения, которые она испытывала во время визитов к гинекологу, а многие ли находят в них хоть что-нибудь приятное? Что касается Светланы, то нет, нет и еще раз нет.

Тем не менее, как ни парадоксально это звучит, брак с курганским миллионером Зинчуком прельстил ее не только в материальном, но и в физическом плане.

А что? Немолодой дядечка, каждая эрекция которого целое событие, вполне подходящая партия для девушки, мечтающей о богатстве и платонических отношениях с супругом. Так наивно полагала Светлана, когда обдумывала свой будущий брак. Однако на поверку папик оказался ничем не лучше молодых партнеров, с которыми она время от времени ложилась прежде. Напористый, неугомонный, требовательный. Если бы не его состояние, то Светлана вряд ли выдержала бы с ним даже один-единственный месяц, который по какому-то недоразумению зовется в народе медовым. Втайне она мечтала раздобыть снадобье, снижающее мужскую потенцию, и подсыпать его Зинчуку. Это же просто невыносимо, когда законный супруг, годящийся тебе в отцы, ведет себя, как неутомимый жеребец!

Поднимаясь под руку с Зинчуком по ступеням ночного клуба, Светлана покосилась на него из-под полуопущенных ресниц. В черном смокинге с шелковыми лацканами, в белоснежной сорочке с накрахмаленной грудью-пластроном, при безупречной бабочке он выглядел весьма элегантно, привлекая к себе повышенное внимание всех дам. Но ведь это был лишь сияющий фасад, оболочка. Изнанка виделась Светлане совершенно иначе.

Вот Зинчук еще только собирается в клуб, он еще без смокинга, но зато в широковатых брюках с алыми подтяжками. Когда он входит в спальню своей молодой жены, эти подтяжки волочатся за ним по ковру. Удивительное дело, но Зинчук умудряется не наступать на них своими туфлями из мягкой тонкой кожи. Он пересекает комнату и, приблизившись к Светлане, запускает руки в вырез ее вечернего платья, возбужденно похохатывая при этом. Отыскивая пальцами ее соски, просит помочь ему застегнуть жемчужные запонки, сработанные в тон пуговицам на его рубашке. На самом деле Зинчук хочет всегда одного и того же, утром и вечером, трезвый и подвыпивший, веселый и злой. И кончается все тоже одинаково. Платье, которым Светлана так гордилась, безжалостно скомкано и задрано до пупа, прическа нарушена, макияж уже не безупречен. А сверху дышит и двигается, двигается и дышит Зинчук. Если глядеть на его макушку, видно, что волосы на ней совсем реденькие, жидкие. Поэтому Светлана предпочитала пялиться в потолок. Там изображены ангелочки с миленькими такими писюнчиками, крохотными и безобидными. Обладай все ее знакомые мужчины точно такими же, Светлана Кораблева была бы безмерно счастлива.

Но это было не так, природа устроила все иначе, и настроение Светланы после супружеской возни оказалось изрядно подпорченным. По дороге в клуб ей чудился в лимузине запах бензина, на красной ковровой дорожке, расстеленной через тротуар, отчетливо виделись налипшие окурки и подозрительные пятна, а у швейцара при входе оказался совершенно наглый, похотливый взгляд.

Поднявшись по ступеням, Светлана не позволила Зинчуку увлечь себя внутрь, а задержалась на лестничной площадке, разглядывая лакейскую ливрею с аксельбантами и фуражку с дорогим шитьем.

– Ты адмирал, дружок? – спросила она у швейцара.

– Никак нет, – ответил он, хлопая глазами.

– Тогда, может быть, генералиссимус?

– Нет, хе-хе. Всего лишь навсего полковник. Отставной, правда.

– Тогда нечего тут, – тон Светланы начал стремительно повышаться, – из себя полководца корчить! Рассматривает он меня, как на параде!

– Боже упаси! – Швейцар, сообразивший, что юная дамочка остановилась возле него вовсе не для милой болтовни, испугался не на шутку, перестал выпячивать грудь, сделался ниже ростом.

– Он пялился на меня, как на картинку из порнографического журнала, – пожаловалась Светлана мужу. – Так и норовит запустить глаза под платье, козел старый!

Зинчук, который уже сам разменял пятый десяток, с неожиданным проворством подскочил к швейцару и принялся охаживать того ладошкой по мордасам, приговаривая при этом:

– Не сметь!.. Ты кто такой есть, я тебя спрашиваю?.. Чтобы духу твоего здесь больше не было!.. Сгною, сволочь!..

Рукой он орудовал по-кошачьи, коротко, проворно. Уже на третьей секунде экзекуции с головы швейцара слетела фуражка. Отшвырнув ее туфелькой подальше, Светлана почувствовала, как к ней мало-помалу возвращается хорошее расположение духа. Ее походка сделалась непринужденной, шея приобрела грациозный изгиб.

Когда Зинчук ввел Светлану в просторный холл, она уже улыбалась всем своим отражениям в зеркальных стенах. Ей больше не хотелось капризничать, хотя, проходя мимо неправдоподобно зеленой пальмы, она не удержалась от язвительного замечания:

– В столице любой заурядный кабак выглядит импозантнее вашего клуба для миллионеров.

Зинчук, владевший сорока девятью процентами акций заведения, натянуто улыбнулся:

– Чем же тебе здесь не нравится, радость моя?

– Искусственные пальмы – дурной вкус, – заявила Светлана, морща нос.

– Эта пальма настоящая. Между прочим, мне ее один шейх преподнес в подарок, тоже самый настоящий.

– Сказки тысячи и одной ночи!

– Что ты сказала, солнышко? – напрягся Зинчук.

– Да так, – отмахнулась Светлана. – Повидала я этих сказочных принцев с Ближнего Востока, все они одинаковые. Пыжатся, важничают, а у самих, кроме «Роллс-Ройсов», ни гроша за душой. Только пыль в глаза пускать умеют. Дикари дикарями. Бедуины паршивые.

Зинчук довольно засмеялся. Лично он придерживался иной точки зрения, но слышать от жены критику в адрес арабских шейхов ему было приятно.

От этого он как бы сам вырастал в собственных глазах.

Откушали скромно, почти наспех. Расковыряв своего омара, Светлана так и оставила его лежать на блюде. Ей было неуютно в большом банкетном зале, где присутствующих можно было пересчитать по пальцам. Пара расфуфыренных дядечек преклонного возраста, холеная шлюха с совершенно бесцветными глазами, один молодой человек волчьей наружности плюс негр в белом смокинге с розой в петлице. Он восседал за вишневым роялем «Ямаха» на эстраде и наигрывал что-то меланхоличное.

– Пусть «American Woman» споет, – потребовала Светлана. – Или лучше «Остаемся зимовать». Надеюсь, он по-русски умеет?

– Он никак не умеет, – откликнулся Зинчук с загадочной улыбкой.

– Что значит «никак»? Для чего же он тогда здесь посажен?

– Это просто манекен, радость моя. Чучело. – Зинчук засмеялся. – А инструмент представляет собой этакую компьютерную шарманку. Обычное механическое пианино. Если подойти поближе, можно увидеть, как его клавиши пляшут сами по себе.

– Забавно, – сказала Светлана, внимательно разглядывая манекен. Такой вариант мужчины ей нравился. Если бы еще рояль на печатный станок заменить. Горы баксов и никакого секса. Благодать…

В клубном казино, куда увлек ее Зинчук из ресторана, народу тоже было немного. Ночь подходила к концу, и, хотя окна были тщательно задрапированы, чувствовалось, что снаружи вот-вот начнет рассветать. От сознания этого на лицах присутствующих лежали усталые тени. Никто не притрагивался ни к фруктам, ни к тарталеткам на подносах, ни к фужерам с шампанским, которые разносили по залу расторопные юноши с набриолиненными волосами. Пахло сигарным дымом и – самую малость – потом.

– Не желаешь побросать кости? – спросил Зинчук, подведя Светлану к столу, обтянутому зеленым сукном. Расчерченное белым, оно напоминало миниатюрное футбольное поле.

– Девушке больше понравится рулетка, – возразил негромкий баритон.

Зинчук и Светлана обернулись одновременно, но реакция обоих на неожиданного советчика оказалась совершенно разной. У Зинчука резко обозначились все его морщины и лоб заблестел от выступившей испарины. Светлана высокомерно выгнула бровь и сложила губы таким образом, как учили ее в школе моделей.

Перед ними стоял рано поседевший брюнет кавказской наружности. Ворот черной рубахи выпущен поверх белого пиджака, руки небрежно сунуты в карманы брюк. Высокий, поджарый, смуглый. Невозможно было определить, куда направлен взгляд его непроницаемо-черных зрачков. Зинчук ощущал его на своей переносице, а Светлана – ложбинкой между своими аккуратными грудками, и каждый по-своему был прав.

– Рад тебя видеть, Сосо! – воскликнул Зинчук, протягивая руку для рукопожатия. В его голосе, в его жесте, в его неуловимо изменившейся осанке угадывалось замаскированное заискивание, граничащее с раболепием.

– Я тоже рад тебя видеть, – откликнулся мужчина с не очень приличным, по мнению Светланы, именем. – Тебя и твою девушку. Какая красавица, вай!

Поскольку Сосо разговаривал без малейшего акцента, его темпераментное восклицание прозвучало как-то театрально, фальшиво. И улыбка тоже не внушала Светлане доверия. Если бы рядом с ней находился оскаленный доберман-пинчер без намордника, она чувствовала бы себя не намного увереннее.

– Пора домой, Володя, – сказала она. – Я хочу спать.

– Сначала поставь на число «двадцать два», красавица, – сказал Сосо. – Выигрыш один к двадцати четырем.

– А если проигрыш? – холодно поинтересовалась Светлана.

– Выигрыш, красавица, только выигрыш. Я за свои слова отвечаю.

– Сосо Медашвили – мой компаньон, – пояснил Зинчук, хотя его никто об этом не просил. – Мы владеем этим клубом… э-э, на паях.

– Володя, мой полноправный партнер, – согласился грузин и в подтверждение своих слов положил руку на плечо Зинчука.

Жест вполне дружеский, искренний. Но почему Светлане почудилась в нем какая-то подковырка, скрытая издевка? Может быть, потому что испарина на лбу мужа сменилась крупными бисеринами пота?

– Когда ты вернулся? – спросил он у своего подозрительного компаньона. – Я ничего об этом не слышал.

– Оно тебе надо? – осадил его Сосо. – Вернулся и вернулся. Теперь я снова здесь, и это главное… Верно я говорю, красавица? – Его черный глаз неуловимо подмигнул Светлане.

Оглядевшись по сторонам, она обнаружила, что посетителей в казино заметно прибавилось, и все они, как на подбор, чернявые, настороженные, молчаливые. Свирепых кавказских овчарок, ловящих каждое движение своего хозяина, вот кого они напоминали Светлане.

– Ну все, идем! – Она потянула Зинчука за рукав. – Безумно хочу спать.

– Разве я вас отпускал? – вежливо удивился Сосо.

– А с какой стати мы должны спрашивать у вас разрешения? – возмутилась Светлана. – Почему вы тут распоряжаетесь?

Супруг почему-то промолчал, а зрачки грузина превратились в две черные дыры, направленные на девушку.

– Потому что вы здесь гости, а я – хозяин, – пояснил он с каменной улыбкой. – Володя, конечно, тоже хозяин, – он ласково потрепал Зинчука по щеке. – Но у меня все же на один процент акций больше. Значит, и прав немножечко больше. На один ма-а-ахонький процентик. – Сосо показал собеседникам мизинец с невероятно длинным ногтем желтого цвета. – А потому мое слово здесь – закон.

– В этом клубе? – уточнила Светлана.

– В этом городе, красавица… Я правильно говорю, Володя?

– Да. – Зинчук вымученно улыбнулся.

Он походил на человека, у которого внезапно схватило живот. На очень немолодого человека, готового стоять перед запертой дверью туалета, сколько придется, потому что другого выхода у него нет. А его компаньон, обладавший длинным разбойничьим ногтем и дополнительным процентом акций, явно наслаждался ситуацией.

– Ты очень тихо говоришь, дорогой, – пожурил он Зинчука. – Совсем голос потерял?

Прежде чем ответить, муж Светланы был вынужден откашляться.

– Нет! – это прозвучало как сдавленный крик.

Сосо одобрительно кивнул:

– Тогда не бормочи себе под нос, а вели своей девушке не кочевряжиться. Четко и ясно. Ты же знаешь, как я не люблю, когда мне перечат, да?

– Послушайте, вы!.. – возмущенно воскликнула Светлана, но Зинчук поймал ее за запястье и сжал так крепко, словно она была маленькой девочкой, вздумавшей перебежать дорогу перед самым капотом мчащегося автомобиля.

– Это моя жена, Сосо. Мы недавно обвенчались.

– Как хорошо, слушай! – обрадовался грузин. – Тогда в рулетку поиграй ты, Володя, а я покажу твоей замечательной жене свои владения… Наши владения, ведь они немножечко твои тоже, – перебил он собравшегося что-то возразить Зинчука.

– Но, Сосо…

– Ступай, Володя, ступай! – грузин неопределенно махнул рукой и больше не глядел на Зинчука, как будто перестал видеть его в упор.

Светлана еще никогда не видела своего мужа таким понурым и несчастным и не замечала за ним привычки волочить по полу ноги, шаркая подошвами. Провожая взглядом его поникшую фигуру, она вдруг подумала, что швейцару на входе и то удалось сохранить больше достоинства, чем ее законному супругу, и отвернулась.

Когда Сосо властно взял Светлану за руку и повел к двери в глубине зала, все присутствующие делали вид, что поглощены своими картами, фишками или игральными костями, но на губах многих блуждали глумливые ухмылки.