Текст книги "Поминуха в Кушмарии"

14. Тяжело в лечении – легко в гробу

Держаться за бок Анна Георгиевна начала к концу поминок. Печень мстила за нарушение диеты. Она выпила на ночь две таблетки но-шпы – боль немного стихла, но утром возобновилась. Не ела весь день. Вечером пришел Василий. Она наливала ему квас, держа кувшин в левой руке, правой прижимала к боку грелку. Василий сочувственно на нее посмотрел. Анна вздохнула:

– Столько хороших слов сказали, что умирать можно спокойно.

– Знаете, дорогая живая покойница, уже – нет. Поминки отметили, надо жить дальше. Кто внука качать будет? Санаторий вам требуется, это уж точно. Водички попить доктор давно рекомендовал. Я сейчас смотаюсь, договорюсь за путевку, а вы собирайтесь.

Анна Георгиевна промолчала: печень хулиганила.

В машине Василий вынул из портфеля рабочий дневник, нашел номер телефона санатория, позвонил, забронировал номер, поехал в поликлинику, взял карточку бабы Анны и направился к своему другу Корнелиу, заместителю главного врача городской больницы. Инга, секретарь в приёмной, озабоченная волоском на левой брови, в ответ на приветствие, не отрываясь от зеркальца, выстрелила:

– Ваш друг-доктор вернётся не скоро.

Еще во время первой встречи Василий уловил слабость Инги к вычурным комплиментам. Тогда, печатая и не поднимая головы, она спросила: «По какому вопросу?»

– Хочу узнать, при простуде эффективнее пить чай с медом или шампанское с такой обаятельной и манящей медсестрой, как вы?

Инга оторвала взгляд от клавиатуры и взглянула на Василия. Тот, прочитав ее бэйджик, горестно произнес:

– Такое холодное норвежское имя и такие горячие глаза. Инга комплимент запомнила и с тех пор Василию симпатизировала. А Василий остался верен своей манере разговора с ней:

– Дорогая Инга, удивляюсь, как ваш беспечный начальник не боится надолго оставлять такую красавицу одну с мужчинами-хищниками? В больнице много ног, но ножки только у вас. Так где доктор? Видимо, особый больной?

Наконец волосок был уничтожен. Пригладив бровь, Инга облегченно вздохнула и улыбнулась Василию:

– Скорее особое мероприятие, и не больной особый, а целое отделение. Поднимайтесь на третий этаж, четвертая палата, повеселитесь, – она еще раз благосклонно улыбнулась, – и занялась второй бровью. Грудь и бёдра Инги позволяли ей быть бесхитростной.

Через несколько минут заинтригованный Василий, раздвинув у дверей двух пациентов, вошёл в палату. Обстановка удивляла. Проводился, как узнал позже Василий, конкурс на звание «Мистер больной». Как и всякий солидный конкурс, данный состоял из двух самостоятельных туров. В каждом определялся победитель. Победившие в своих отделениях затем выходили в финал общебольничного конкурса. Пациенту больницы, победившему в конкурсе «Мистер больной», предоставлялась персональная VIP-палата. Серебряному и бронзовому призёрам – палата на двоих, но с телевизором и туалетом. Другой конкурс ББ – «Бывший больной» – определял пациента, который быстрее всех выздоравливал, доведя количество своих болезней до трёх.

Жюри возглавлял завхоз-комендант больницы Штефан, с постоянно озабоченным взглядом и трёхцветными усами. Справа от него сидел Гицэ Митител, вёрткий журналист с вырезанным аппендицитом. Он уже был выписан, но, из уважения к коллективу, добровольно согласился секретарствовать и об итогах конкурса поведать миру в средствах массовой информации. Место слева от председателя занимал предыдущий победитель. Его включили в состав жюри для повышения объективности и обеспечения транспарентности. Доктор Корнелиу выполнял функцию арбитра при разногласиях в противоречивой ситуации и потому сидел в кресле.

Жюри расположилось в центре палаты за двумя сдвинутыми столиками. На каждом из них стояла банка с цветами. Допущенные к конкурсу оккупировали тумбочки. Зрители сидели и полулежали на кроватях, подоконниках. Свободных мест и для имеющих полис, и для не имеющих оного, как написал потом обозреватель Гицэ, не было. Аншлаг, да и только!

Конкурс проводился и в прошлом году. Регламент, условия, правила не изменились. К участию допускались лишь больные, имевшие, согласно медицинской карточке, не менее четырёх болезней и не нарушавшие больничный режим. Представляющий участников называл исходные болезни. Затем номинант называл ещё один недуг, имевшийся у него. При отсутствии возражений он зарабатывал очко. По решению жюри, конкурент мог получить премиальные от одного до трех очков – в зависимости от актуальности и качества болезни. Затем секретарь передавал слово номинанту-конкуренту. Участник не мог обратиться за помощью к залу. Если среди членов жюри не было консенсуса, то его председатель просил арбитра-доктора сделать экспертное заключение.

Корнелиу был автором идеи конкурса и его организатором. Идея возникла, когда, полгода проработав в больнице, Корнелиу заметил, что пациенты, особенно те, кто постарше, в беседах между собой любят прихвастнуть: там болит, здесь дёргает, тут стреляет. И то у него, и это, нога плохо сгибается, рука с трудом разгибается. Короче, он больнее всех больных и может служить наглядным медицинским пособием. Потому требует особого внимания. Как доктор-демократ Корнелиу определил: врачебная тайна зачастую становится излишней. Больной, сильный духом и психологически устойчивый, гласности не боится. Большинство больных выступают за гласность. Значит, такое стремление нужно поддержать.

Через неделю энтузиаст положил собственноручно набранный на компьютере проект на стол главврачу. Тот, будучи хирургом, допускал в больнице демократию лишь как исключение, разрешая консилиумы в особо сложных случаях с начальным вопросом: «Будем лечить или пусть живет?».

Однако окончательное решение после консилиума обязывал принимать только лечащего врача. Аналогично действовал его выдвиженец Корнелиу со своим лозунгом: «Тяжело в лечении – легко в гробу!». Поэтому его докладная не слишком удивила шефа. Немного поморщившись, он проект прочитал. Иронично улыбнулся:

– Диагноз твой верен. Хвастовство у некоторых хроническое, неизлечимое. Если он лысый – то самый лысый, если заикается – то лучше всех, если хромает, то фигурнее всех. Значит, предлагаешь больничное ток-шоу в двух актах с антрактом? Скажу так. Первое действие реальное, оно получится, а второе – сомневаюсь. Впрочем, я уезжаю в Африку на три месяца, по обману опытом, как говорит министр, остаёшься за меня. Принимая решение, вспомни: первое в мире ток-шоу – это американский электрический стул.

Транспарентнщик Корнелиу всегда стоял за благородное дело, и судьба это учитывала. Новинка контингенту больницы понравилась, но прогноз главного врача сбылся. Первый конкурс в рекламе не нуждался и прошёл на широком энтузиазме. Второй – где нужно было поскорее выздоравливать – из-за ограниченного числа участников благородных порывов не вызвал. Сочувствие окружающих нас людей, пусть зачастую неискренних, обладает наркотическим действием. Если нас жалеют другие, то на этом фоне собственная жалость всегда выглядит суррогатной. Будучи оптимистом, Корнелиу от второго конкурса все же ждал большего.

Сегодня завершался первый конкурс, бурный и темпераментный. Василий с любопытством посмотрел по сторонам. Сидевший на ближайшем подоконнике бородач узнал коллегу по изжоге и преферансу, подвинувшись, усадил рядом – наблюдать за действом.

Секретарь жюри вызывал финалистов:

– Представляю: уважаемый Лука Пэдурару, 64 года, гипертония, артроз, холецистит, радикулит. Вам слово. Добавляйте. Номинант слез с тумбочки и подошёл к столу жюри. Грузный, но кучерявый, наполненный болячками, Лука начал спокойно:

– У меня простатит.

– Очень хорошо, – бодро отреагировал секретарь, – возражений нет?

– Второй финалист, Моня Фишман, вам хорошо известный, на два года моложе Луки.

Раздались аплодисменты, что свидетельствовало об особой к нему симпатии. Моня, со своими анекдотами на любой случай, пользовался популярностью у больных и врачей. Фаршированную рыбу, которую приносила жена Циля, ели все, кроме Мони. После раздачи ему просто не оставалось. Его своеобразная манера говорить несколько раздражала, но комментарии-остроты в сочетании с доброжелательностью сглаживали первоначальное внешнее неприятное впечатление. Дело в том, что у Мони сначала двигался кадык, после паузы появлялись звуки. При этом буква «р» экономилась или заменялась на «г», что придавало услышанному добавочный эффект. Когда в палате появлялся новичок и начинал угощать фруктами из принесенной ему передачи, спрашивая: «Кто что хочет? Яблоки или сливы?», – бескомпромиссный Моня спокойно отвечал первым: «Всё гавно». Палата приходила в восторг, а новичок растерянно и непонимающе смотрел на вздрагивающих от смеха сопалатников.

В прошлом году Моня выступил неудачно. Слишком был здоров и не прошёл мандатную комиссию – болезней не хватило. За двенадцать месяцев он подготовился, и положение изменилось. Похудел на 7 кг, поднакопил недугов и надеялся на удачу.

– В активе Мони, – продолжил секретарь, – гастрит, ишиас, астма, пониженное давление. Что ещё, добавляй?

Финалист встал с койки, подошёл к конкуренту, пожал руку и в своей манере доложил:

– Сладкая жизнь, увы! Диабет (второго вида), чёрт его побери!

Секретарь повернулся к его сопернику:

– Лука Мефодьевич, прошу! Усы откашлялись:

– Разве не видно: ожирение. Курить бросил – и вот, – хлопнул себя по животу.

– В таком случае, у меня дистрофия, – выкрикнул Моня. Доктор-арбитр покачал головой:

– Худоба не означает дистрофию. Моня удивился:

– Но Циля жалуется: «Даже обнять нечего, настоящий дистрофик. У тебя не телосложение, а теловычитание». Но спорить не буду. Кариес.

– У меня тоже кариес, – спокойно повторил Лука. Председатель жюри поднял руку:

– В финале дублировать соперника нельзя. Лука показал пальцем на правый глаз:

– Катаракта.

– Это другое дело. Моня, за тобой очередь. Дальнейшее соревнование напоминало покерный торг:

– Малокровие, пожалуйста.

– Растяжение связок на левой ноге.

– Аритмия сердца. Василий не удержался:

– Сердечно-сосудистые против опорно-двигательных. Секретарь строго заметил:

– Прошу не вмешиваться. А вы продолжайте. Давай, Лука, твоя очередь:

– Геморрой не нравится?

– Глисты щекочут не хуже.

– Поднимайся выше – гайморит.

– А изнутри – изжога.

– Икота – не желаете?

– Коклюш не устроит? Лука возмутился:

– Тоже мне ребёнок нашёлся! Моня сразу внес поправку:

– Я перепутал с близорукостью.

– Недержание мочи, – печально выдохнул Лука.

– Авитаминоз, – задрал подбородок Моня. Лука улыбнулся:

– Вы верите? При такой жене, как Циля, которая работает в овощном магазине?

Моня поднатужился:

– Тогда грыжа.

– Какая грыжа? Ты же плакался, что Циля жалуется, что у тебя обнимать нечего, забыл?

– Моня, жёлтая карточка, – вытянул руку председатель жюри.

Но Моню на бенемунас[5]5
  Бенемунас (с идиш) – на честное слово.


[Закрыть] взять было нелегко:

– Шпора пяточная.

Члены жюри, не сговариваясь, посмотрели на арбитра. Тот развёл руками:

– Не часто, но бывает.

– А шум в ушах, – насупился Лука. Моня рассмеялся:

– У меня сухость во рту. Прошу засчитать. Постоянно требуется стаканчик сухого вина для поддержания баланса влаги в организме.

В палате одобрительно загоготали. Лука обиженно заявил:

– У меня тараканы в голове.

Гоготание болельщиков продолжилось.

– У меня узелки в горле от профессиональной деятельности, – сказал Моня, – я же не хвастаюсь.

Моня работал продавцом в букинистическом магазине. По воскресеньям и понедельникам ходил в синагогу, где, надев кипу, давал советы прихожанкам по вопросам воспитания детей, которых у самого не было. Молодые мамы его весьма ценили. Обычно беседа выглядела так:

– Моня, мой Яша потерял пенал с карандашами?

– Дора, радуйся, что не весь портфель.

– Моня, моя Муся где-то оставила целый портфель.

– Ничего страшного, Клара, теперь нечего будет терять.

Мамы успокаивались, Циля вздыхала и в душе гордилась мужем, чуть ревнуя.

Узелки деморализовали Луку. Он долго молчал, потом попросил минутный тайм-аут. Председатель жюри удивился:

– Какой тайм-аут? Болезнь или есть, или её нет. Во время тайм-аута она не появится.

Лука упорствовал:

– Я семимесячный, что-то ещё есть, забыл. О, вспомнил, у меня склероз, – и облегчённо выдохнул.

– Я не забыл, – твёрдо изрек Моня, – страдаю морской болезнью, дьявол её возьми!

Арбитр улыбнулся, но промолчал. Председателю жюри, в прошлом боцману, понравился такой ход. Он поддержал Моню:

– Со всей ответственностью могу подтвердить: морская болезнь – вещь противная, редко вылечивается. Моня молодец, не растерялся – засчитывается.

Сосед Василия крикнул «браво!» и захлопал. Его поддержали. Боцман горделиво повертел ус:

– Ну что, Лука, давай сдачу.

– Триппер.

– Когда? – спросил арбитр.

– В десятом классе.

– Срок давности истёк.

В палате весело засмеялись.

– Ящур можно? – испуганно пролепетал Лука.

Доктор отрицательно повертел головой. Прошлогодний победитель, до сих пор не вмешивавшийся в дискуссию, наконец нашёл повод заявить о себе:

– Как ветеринар скажу: ящур бывает лишь у парнокопытных.

– Я по гороскопу Телец, – с надеждой пробубнил Лука.

В ответ – залповый смех. Председатель жюри встал, постучал по графину.

– Подождите, – закашлялся Лука, – у меня тёща, что корова, но я ей сказал сразу: – Мама, я вас люблю и уважаю, но не настолько, чтобы видеть каждый день.

– У всех тёщи, кому как повезет, – резюмировал председатель жюри, вызвав аплодисментное согласие. Подождав, добавил:

– Моня, что скажешь ты?

– Я понимаю, юмор непобедим. Но, к сожалению, у меня ВИЧ-инфекция, – тоскливо выдавил из себя Моня.

– Не выдумывай, Моня, – строго сказал врач-эксперт, – у тебя нет никакого СПИДа.

– Я и не говорил, что у меня СПИД. У меня ВИЧ. Вы забыли, девичья фамилия моей жены Рабинович? Я заболел, как только ее увидел, и с тех пор тридцать два года болею этим ВИЧ и выздороветь не могу и не хочу.

Рёв восторга потряс палату. Усы председателя жюри задвигались.

– Даем два премиальных очка, – и обратился к Луке: – Твоё слово, Лука?

– Что скажу? Радикального средства борьбы с таким недугом ещё не создано.

Председатель жюри поднял руку:

– Всё ясно! Победителем признаётся Моня Фишман. Возражений нет?

Больные, кто мог, встали. Лука молчал, опустив голову. Грянули аплодисменты. Хотели качать Моню. Врач не разрешил:

– Поздравляю, Моня, VIP-палата тебя ждёт.

– Ничего, – угрюмо обронил Лука, – в следующем году посмотрим.

– Не возражаю, – победно произнес Моня, – теперь я начну выздоравливать.

Доктор кивнул Василию, и они ушли. Через полчаса Василий получил заключение, рекомендующее Анне санаторное лечение.

Утром микроавтобус стоял у калитки дома, а Василий инструктировал хозяйку:

– Держите, тетя Аня, путевку. Спокойно поезжайте. Леша, – он показал на пришедшего с ним парня, – довезет вас до самых дверей. К вечеру будете на месте. Собирайтесь.

– Я уже собралась.

– Тогда присядем на дорожку. Кагор с голоду не умрет, это уж точно. А соседка обойдётся своими плациндами. Буду звонить, вы тоже звоните без стеснения.

– Спасибо тебе, Васику, дай бог тебе жену любимую и добрую. Холостой мужчина, что дуб без дятла, – Анна вздохнула, поцеловала его в щечку. – А как же дом без меня?

– Не волнуйтесь. За вас будет действовать доверенность. Я думаю, вы мне доверяете?

– Не стыдно спрашивать, Васику?

– Я просто так сказал, на всякий случай. Заедете с Лёшей к нотариусу на пару минут, распишитесь. Паспорт с вами?

Анна показала на сумочку.

– Не переживайте, всё будет «хоккей»!

– Как, как будет? – болезненно встрепенулась Анна. Василий поцеловал её в щёчку.

– Всё будет нормально, – это уж точно. Хорошей дороги! Васику взял маленький чемоданчик и, держа под руку Анну Георгиевну, пошел к микроавтобусу. Кагор, виляя хвостом, проводил их до машины, два раза гавкнул. До угла пробежал за машиной, вернулся к Василию и стал ластиться.

Действительно, у нотариуса оформление доверенности заняло лишь несколько минут. Доброжелательный мужчина в позолоченных очках взял паспорт, через минуту вернул, попросил расписаться в толстой книге и на двух бумагах. Анна, не читая, расписалась. Расписался и он, поставив солидную печать, передал Лёше документы и пожелал здоровья и доброго пути. Машина не подвела. Василий оказался прав. Поздно вечером Анна въезжала на территорию санатория.

Великое дело – подпись. Странно, что она до сих пор без постамента. Давно нужно устранить недоразумение. Подпись всемогуща и всевластна. Ее значение трудно переоценить. Она возвышает и опускает, награждает и развенчивает, разрешает и запрещает, облегчает и усложняет, защищает и уничтожает, обогащает и разоряет, казнит и милует, вооружает и обезоруживает, успокаивает и возмущает, освобождает и заточает. Она сродни металлу, за нее гибнут не реже. Пожалуй, ей и памятника мало. Она достойна мемориала. В центре установить обелиск, возле него амбар для жертвоприношений пострадавшим от несправедливой подписи.

Анне перед первой процедурой медсестра в белоснежной пилотке принесла бланк и попросила расписаться. Работая на заводе как лицо материально ответственное, Анна цену подписи знала. Потому спросила:

– Для чего подпись?

– Что вы согласны у нас лечиться, – улыбнулась пилотка. Анна удивилась:

– Раз приехала, значит, согласна.

– Вот и подпишите, что доверяете тому, как будем вас лечить.

– Доверять-то доверяю, а как меня верно лечить, откуда я знаю? Это ваша обязанность.

– Такой порядок установило министерство для повышения ответственности.

– Получается, я буду отвечать за то, в чем не разбираюсь, и к вам претензий никаких. Мол, бабка не возражала, хотя и без диплома врача. Ладно, лечите! Все равно уже близко свидание с Петром. Махнула рукой и расписалась.

Сестричка рассмеялась:

– Мудрая вы, бабуля, и веселая. Вам не к Шимону идти, а внуков качать и качать.

– К какому Шимону?

– Ключника Петра, бабуля, в оригинале на иврите именуют Шимон.

15. Декабрист-закройщик

В царское время среди декабристов Северного тайного общества был еврей Григорий Перетц, прежде состоявший в Южном обществе, часть которого размещались в Кушмарии. Он для конспирации придумал пароль «Хейрут» – на иврите «Свобода». Чем евреи-революционеры впоследствии очень гордились. Согласно утверждению местного ребе, чей дедушка был знаком с раввином Иосифом Телушкиным, мудрость которого сомнению не подлежит, Ефраим являлся внучатым племянником Перетца.

Племя маклеров существует со дня сотворения человека. Напрасно спорят между собой проститутка и журналистка, чья профессия древнее? Маклер – вне конкуренции. Ибо именно таки он, змий-маклер, убедил Еву продегустировать яблоко в райском саду – и доставил удовольствие женщине. К чему сие привело, известно. Люди поняли: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Змий перед Богом выкрутился, заявив, что он просто проверял верность Создателю. Но безвинные пострадали. Беззаботная жизнь закончилась. Началась и до сих пор идет и в семье, и вне семьи strigle for life[6]6
  Борьба за жизнь (англ.)


[Закрыть].

Однако цели первый маклер достиг. Яблоко попало в человеческие руки, потом в желудок. Так Ева, а затем ее сестры узнали путь к сердцу мужчины. Ушли из рая на ПМЖ, соблазняя потомство возможностью вернуться обратно. С тех пор маклеры сопровождают нас всю жизнь. От родильного дома до кладбища, а иногда и дальше.

Для превращения разрешений и запретов в наличные деньги наши дальновидные мэряне предпочитали использовать гибких представителей племени маклеров. Отдаваемый им процент ускорял прохождение сделки и повышал безопасность. У Аркадия и Иона вне конкурса был Эфраим Перетц, которого близкие и давно знавшие звали Фомой. Он, маклер в третьем поколении, эмигрировал из портняжного дела. Стал городской достопримечательностью, утвердившись как эталон для подражания менее удачливым, вызывая у них зависть. Осуществленная им сделка-продажа свадебного платья и шляпы первой невесте города, дочери министра торговли, стала легендой маклерского дела. Особенность заключалась в том, что это было платье его бабушки, а шляпка – мамы, в свое время сданные в комиссионный магазин. Не меньшей популярностью пользовалась другая его сделка: продажа запасных брюк для мертвеца.

Поменявший профессиональную ориентацию, закройщик Фома, но уже с именем Эфраим, работая в новом статусе, любил использовать лексику прежней профессии:

– Без примэрки хороший костюм не сошьешь. И нам в новой городской жизни нужно уметь примэриваться. Там ждут серьезные люди, – и, подмигивая, улыбался собеседнику.

Однажды, в начале своей маклерской карьеры, Фома-веселый, как его между собой называли первые коллеги, продал узбекам десять тысяч метров индийских хлопковых тканей, якобы для создания более высокой цены. Затем ту же партию тканей Фома с той же целью перепродал киргизам, а уже потом ткань оказалась в России. У него был малолитражный Volkswagen, но двигаться в нужном направлении и добираться до цели позволял ЗИМ – знакомство и мозги. Сам Фома работы давно не искал. Она его находила сама. На него работал авторитет, позволявший браться лишь за особые дела. На вопрос, у кого набрался мудрости, ибо теперешний ребе ею не отличался, он отвечал: «У своего дедушки с папиной стороны. Он учился на ошибках людей, следовавших его советам».

– Фома, ты лишь теперь называешь себя гордо Эфраим, почему не уехал в Израиль раньше? Там бы тебя так звали уже лет тридцать, – как-то заметил мэрянин Ионел.

– Международные причины, уважаемый старший инспектор, международные. Сначала Великобритания не впускала, а затем СССР не выпускал, а сейчас уже не имеет смысла.

Одновременно, исповедуя, что от тьмы знаний светлее в голове, Эфраим не забывал обучать, втайне от жены, сына Яшу, ученика музыкальной школы, своей профессии, вместо уроков сольфеджио. Директора школы и учителей наследника он не забывал уважить в каждый праздник и в дни рождения. Эфраим следовал наставлениям отца: сначала научить делать деньги – потом делать детей. Первая жена умерла при родах. Вторая жена была на двенадцать лет моложе, и у него начал расти живот. Худеть не получалось, на замечания отвечал, успокаивая себя и других, – калории сгорят в крематории. Завистливые коллеги подначивали короля маклеров: «Красота твоих любовниц обратно пропорциональна твоему уму».

Эфраим успокоил критиков:

– Мой дедушка вывел формулу красоты женщины. На расстоянии ста метров все женщины прекрасны. На расстоянии 50 метров – 50 процентов. На расстоянии 20 метров – 20 процентов, на расстоянии 10 метров – 10 процентов. И так до метра. Начиная от метра – в обратной последовательности. Так что все любовницы, как, впрочем, и жены, в постели – красавицы.

С тех пор тему закрыли. Дедушка в быту звался звучно – Цицерон. При рождении его назвали Арон, и когда он шалил бабушка его одергивала: циц Арон, циц Арон. Так он стал цицероном.

Встречу с Эфраимом Аркадий назначил на 12 часов в субботу. Фома считал себя современным евреем-демократом и на упреки раввина по поводу работы в субботу реагировал так:

«Скажите, ребе, какой богопослушный еврей не имеет права сделать небольшой гешефт[7]7
  Гешефт (с идиш) – бизнес.


[Закрыть] в день отдыха, чтобы заработать пару долларов? И не забудьте, на синагогу я жертвую не меньше других». Ребе ворчал, но в проповедях не корил.

Маэстро маклеров искренне удивлялся, когда коллеги расстраивались из-за мелких неприятностей:

– Зачем, когда крупные не за горами?

Сам Эфраим торопливой говорливостью не отличался. На замечания, что при его эрудиции слишком экономить слова не резон, спокойно объяснил:

– Я почитатель царя Соломона. Он предупреждал: «при многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои – разумен».

– Добрый день, Фома, как самочувствие? – Ион пожал руку.

– Спасибо, в целом ничего, но местами… – и Фома погладил поясницу.

Аркадий начал стремительно:

– Есть дела для ваших мозгов.

– Я понимаю. Иначе вы меня не позвали бы так срочно, да еще в субботу. Какой уважающий себя еврей в субботу работает? Учтите, ваш блицкриг в моем гонораре. Теперь в чем дело? Давайте по системе бикицер[8]8
  Бикицер (с идиш) – короче.


[Закрыть].

– Пейте кофе, субботник. Ваш любимый, турецкий, и слушайте сюда вашими ушами. На Фруктовой, 17 – два дома, один немного недостроен. Оба в одном дворе на 25 сотках, земля приватизирована, собственница – одна бабушка, прописаны она и сын, который отсутствует более 10 лет.

Эфраим задал первый вопрос:

– Что мыслится по генплану?

– На ближайшие 15 лет снос не запланирован.

– Как самочувствие хозяйки?

– Два дня назад состоялись поминки.

– Ясно. На здоровье жалоб не будет. Моя задача?

– Обычная, найдите самый прибыльный вариант для постановления примэрии, – и Аркадий потер пальцами, – не вас учить: продажа, снос, аренда и т. д. и т. п. Тогда и уточним процент.

– Понял. Встречаемся, – он сделал паузу, – сегодня вторник? Значит, следующий вторник, в 20.00, у Семы.

Партнеры, будучи по дедушкам земляками, не любили размазывать кашу по чистому столу, сразу распрощались.