Текст книги "Ядерный будильник"

Глава 26
Бондарев: профиль и анфас

1

Это был рейс «Альиталии», и на протяжении всего рейса Бондарева душила усталость пополам с сознанием своего бессилия что-либо предпринять. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Голоса в ушах звучали ровным, ничего не значащим фоном, словно льющаяся из крана вода. Слова, слова и опять слова. Или это уже не был рейс «Альиталии»?

– Минутку, – хрипло произнёс Бондарев.

От последней услышанной фразы он встрепенулся, как от хлопка ладоней гипнотизёра. Бондарев убрал ладонь от лица и перестал прикидываться спящим.

– Минутку… Как это – не знаю? Как это?!

– А вот так, – Директор, чьё загорелое лицо выделялось на фоне белоснежных жалюзи, как мандарин на снегу, развёл руками. Бондарев посмотрел на разложенные по столу документы, добытые ими на Сардинии, посмотрел на Директора, потом – на Лапшина, ожидая поддержки своего справедливого гнева, но Лапшин осторожно помалкивал. Он придерживался такой тактики ещё с момента вылета с Сардинии.

– Вы же Директор, – сказал Бондарев.

– Да, я в курсе, – сказал Директор.

– Вы должны знать, где он.

– Есть небольшая, но ощутимая разница между мной и господом богом, – сказал Директор. – От меня можно скрыться.

– А! Так он сбежал!

– Нет, никуда Дюк не сбегал. Так мне кажется.

Бондарев недоверчиво фыркнул.

– Слушай, – Директор заговорил с явным раздражением. – Я не знаю, где он, потому что в последнее время я никаких поручений ему не давал. Я предполагаю, что он занимается этим вашим мальчиком…

– Каким ещё нашим мальчиком?

– Которого вы с Дюком вытащили в Москву и запустили на поиски того самого склада с оружием. Ты хотя бы про склад помнишь? Про очень большой склад с оружием – так ты мне говорил. Или ты по пути домой стукнулся головой и все забыл?

– Это я головой стукнулся, – подал голос Лапшин.

– Прекрасно, – отозвался Директор. – Очень рад за тебя.

– Как это «мы запустили на поиски склада»? – продолжал недоумевать Бондарев. – Разве это не вы поставили эту задачу?

– Задачу ставил я, парня привезли вы, контролировал его Дюк. Между прочим, уже есть кое-какие результаты. Это называется коллективная работа, и я не понимаю, с чего ты так разнервничался.

– Как с чего? Вот с этого! – Бондарев подался вперёд, вместе с креслом подъехал к столу Директора и с силой ткнул пальцем в разложенные снимки. – Этого что, мало?

– Чтобы так разнервничаться – мало. И тем более мало, чтобы думать всякие глупости про Дюка.

– Я не понимаю, – сказал Бондарев.

– Бывает, – кивнул Директор.

– Вы мне сами сказали, что Воробей и Дюк весной этого года вместе работали в Чехии.

Директор подтвердил.

– Вы сказали, что они друг другу сильно не понравились.

– У тебя хорошая память.

– Теперь мы достали съёмки камеры слежения – на них Дюк и Воробей.

– Это, скорее всего, пражские съёмки, – согласился Директор. – По дороге на объект Дюк и Воробей должны были пройти через подземную автостоянку. Одну из видеокамер они не заметили.

– Эти снимки потом оказались в кейсе у людей Акмаля. Два человека на снимках – и один из них уже мёртв. А другой жив и здоров.

– Это ни о чём не говорит.

– А это о чём-то говорит? – Бондарев лихорадочно переворошил снимки и наконец вытащил нужный. – Вот это. К этому снимку нужны какие-то комментарии?

– Хорошо, – сказал Директор. – Может быть, у меня проблемы со зрением и я не вижу того, что видишь ты. Расскажи мне, что там такого ужасного на снимке.

Лапшин тяжко вздохнул, потому что бондаревскую трактовку снимка он успел выслушать уже раз десять.

– Объясняю, – сказал Бондарев. – На всех снимках Воробей смотрит куда угодно, но не в камеру. Он её не видит. Он не знает о её существовании. Дюк смотрит в камеру. На одном этом снимке, но смотрит. Он знает про камеру.

– И что это значит?

– Он знал про камеру, он специально подвёл Воробья под камеру, чтобы люди Акмаля его засняли и смогли потом опознать. В Милане у них были эти снимки, они узнали Воробья, выдернули его из очереди, пытали и убили.

– Он хочет сказать, что Дюк продался, – подвёл итог Лапшин.

– И он хочет бежать на поиски Дюка, – добавил Директор. – Чтобы потом отомстить ему за Воробья, за измену и так далее… Так, что ли? Прямо детский сад какой-то.

– Что это вы называете меня «он»? – насторожился Бондарев.

– Потому что ты ведёшь себя по-дурацки и забываешь, что ты не героический мститель-одиночка, ты работаешь в команде. Ты работаешь со мной, с Лапшиным и с другими людьми, в том числе с людьми с Чердака…

– Я знаю, но…

– Должен тебе сообщить – извини за шокирующую правду, – что ты не самый информированный, и не самый умный, и не самый опытный человек в этом здании. Не ты будешь решать, что тебе делать с Дюком. Понятно?

– Но…

– Громко и отчётливо.

– Понятно.

– Вы с Лапшиным добыли ценную информацию – спасибо. Она будет изучена и использована с максимальной пользой.

– Это переводится на нормальный язык – «спасибо и пошёл вон»?

– Нет, не пошёл вон, а пошёл готовиться к закупкам оружия. Чемоданчик тебе скоро приготовят.

– Что ещё за чемоданчик?

– Вот видишь, ты уже заинтересовался. Значит, ты не совсем потерянный для нас человек.

– Пфф, – сказал Бондарев, толкнулся ногами и отъехал в кресле в дальний конец кабинета, в тень рослого фикуса. Директор сложил все снимки в пластиковый конверт, а конверт забросил в сейф и демонстративно повернул ключ. Это означало, что разговор окончен.

2

Директор поймал его в столовой, где Бондарев сосредоточенно пытался разрезать бифштекс на десять одинаковых частей.

– Собственная техника управления гневом? – спросил Директор, присев напротив.

– Ага, – буркнул Бондарев.

– Помогает?

– Нет.

– Слушай, – Директор положил голову на ладонь и мягко улыбнулся, будто у них намечались задушевные посиделки с участием солёных огурчиков, половинки «Бородинского» и холодной поллитры. – Тебе в таком виде нельзя отправляться на закупку оружия.

– Я переоденусь, – сказал Бондарев.

– Дело не в одежде, а в твоей физиономии.

– Я побреюсь.

– У тебя физиономия усталого, разочарованного и злого человека. С такими типами не ведут серьёзных дел.

– Вы же знаете, почему я усталый, почему я разочарованный, почему я злой. – Бондарев яростно тряхнул бутылку с кетчупом, и расчленённый бифштекс с верхом накрыла густая красная масса. Словно вулканическая лава. Или словно кровь.

– Только не начинай заново эту песню про Дюка, – попросил Директор. – Его нет.

– Как это?

– Для тебя он сейчас не должен существовать. У тебя другое задание, и Дюк – даже если мы предположим, что он кого-то кому-то продал, – не имеет к этому заданию никакого отношения. Забудь. Выспись. Набери пару килограммов веса. У тебя должна быть не вот эта озабоченная морда неугомонного мстителя, а холёная, упитанная физиономия самоуверенного, обеспеченного, удачливого коммерсанта. Раньше у тебя это получалось. Кстати, я никак не пойму, почему ты проторчал две недели на Средиземном море и вернулся бледный, как не знаю что. Нервы? Спишь плохо?

– Плохо, – согласился Бондарев.

– Кошмары?

– Вроде того.

– Воробей, что ли, снится?

– Слава богу, нет, – сказал Бондарев. Его кошмары были довольно оригинального свойства, и Бондарев сомневался, стоит ли кому-то о них рассказывать. Потому что далеко не все смогли бы понять глубинный ужас этих снов.

3

Было так. Когда Бондарев перебрался в Москву и стал сотрудником «Московского отделения международного комитета по междисциплинарному прогнозированию» (он же «Научный институт агрохимических исследований»), он прыгнул в работу как в бассейн с десятиметровой вышки – ушёл с головой и не скоро выбрался на поверхность.

Когда он всё-таки вынырнул, отдышался и осмотрелся, то вспомнил, что все старые знакомства, все родственные связи для него как бритвой отрезаны. Он был один в большом городе, у него была классная и очень важная работа, но у человека что-то должно быть и кроме работы. Так поначалу думал Бондарев, а затем естественный ход вещей подтолкнул его к мысли – зачем? Зачем нужно это «что-то кроме»? Чтобы приятно проводить свободное время? Но у него были классные парни с работы – Лапшин, Воробей, другие… С ними было здорово и на работе, и за городом на шашлыках, и на стадионе, и где бы то ни было. Для секса? Но всегда были лёгкие на подъем девчонки, с которыми даже не нужно было знакомиться – наутро Бондареву не было дела до них, а им не было дела до Бондарева. Для душевной теплоты? Хм-м… Во-первых, ощущения теплоты в душе можно было достигнуть и парой рюмок коньяка. Во-вторых, для подлинной душевной теплоты следовало к кому-то накрепко привязаться. «Допустим», – подумал Бондарев и на всякий случай, ещё не имея никого на примете, осторожно проконсультировался у Директора. У того на правой руке имелось кольцо, весьма похожее на обручальное, и Бондарев попросил прояснить политику Конторы относительно личной жизни сотрудников.

Директор вот так же положил голову на ладонь, подумал и сказал:

– Ну мы же не монастырь и не секта. Тебе никто ничего не запрещает, но при этом мы исходим из того, что идиоты к нам в Контору не попадают, а стало быть, идиотских вещей ты делать не будешь.

Бондарев попросил привести пример идиотской вещи.

– Хм. Роман с какой-нибудь кинозвездой или телеведущей. Это такие люди, за которыми даже в ванную комнату съёмочная группа ходит. Засветишься.

Бондарев попытался вспомнить пару кинозвёзд, вспомнил Мэрилин Монро и Наталью Крачковскую, которую недавно видел в рекламном ролике. Пьяный роман с Монро Бондареву уже не грозил, Крачковская была не в его вкусе, поэтому Бондарев признал доводы Директора разумными.

– Ну, а допустим, не кинозвезда… Обычная девушка.

– Так, – поощрительно кивнул Директор.

– Если у нас с ней будут серьёзные отношения, я должен буду ей что-то рассказать про себя, про свою работу…

– Логично, – согласился Директор. – Тут есть два варианта. Вариант первый – ты ей врёшь. Как я уже говорил, идиотов мы в Контору не берём, а стало быть, ты достаточно умён, чтобы врать своей жене всю жизнь. Это хлопотно, но реально. Я знаю пару человек, у которых это получается уже на протяжении лет пятнадцати.

– Вариант второй?

– Второй… – Директор повернул кольцо на пальце. – Моя жена работает в этом здании. Отпадает необходимость врать, но…

– Что – но?

– Появляются другие проблемы… Впрочем, это уже неважно. На всякий случай, моя официальная позиция на этот счёт – я очень счастлив в браке. Запомни это и скажи моей жене, если она тебя спросит.

– Я не знаю вашу жену.

– Она тебя знает. И она… Ладно, замнём для ясности. А вообще… – С лица Директора исчезло расслабленно-добродушное выражение. – Может, я не должен тебе такое говорить… А может, ты и сам уже до этого додумался. Наша работа – это не прогулки при луне. Наша работа связана с риском, а риск в данном случае трактуется как «высокая вероятность преждевременной насильственной смерти». Смерть не причиняет страданий тому, кто погибает. Он был – его не стало. Но если есть человек, который был связан с погибшим серьёзными отношениями… Этот человек будет страдать. От него как будто оторвут кусок собственной плоти. И рана будет заживать очень долго. Возможно, она так никогда и не заживёт. Поэтому…

– Я понял, – сказал Бондарев.

– Я не призываю тебя давать обет безбрачия или…

– Я понял.

– Просто имей в виду.

– Я понял.

– Ты, наверное, думаешь: зря я спросил у старого дурака, испортил он мне все настроение…

– Мне уже не восемнадцать лет, – сказал Бондарев. – И всё это я уже знал сам.

Он подумал про свою девушку, ту, которая работала бухгалтером и знакомство с которой в конечном итоге привело к памятной встрече с Крестинским и Ахмедом Маскеровым на зимнем шоссе. Когда после той встречи Бондарева стали медленно, но верно прижимать к ногтю, он забеспокоился за девушку – как бы и ей попутно не досталось. Бондарев пытался ей дозвониться и сказать, чтобы она пока с ним не встречалась и отрицала всякие с ним отношения… Но это оказалось излишним – девушка оказалась сообразительной и моментально вычеркнула Бондарева из записной книжки и из памяти. Ни на один его звонок она не ответила. Растерянный Бондарев сидел на кухне и пытался с помощью алкоголя разобраться – хорошо это или плохо. С одной стороны, хорошо, что у бондаревской подруги – извините, бывшей подруги – не возникнет из-за него проблем. С другой стороны… Если все так хорошо, то почему же мне так плохо?!

Бондарев все это помнил. И ему было далеко не восемнадцать лет. Восемнадцать лет было Ксене – и Бондарев встретил её примерно через месяц после общения с Директором на тему любви и брака внутри Конторы.

Вот тогда и начались кошмары.

4

В ту ночь Бондарев вернулся из командировки во Владивосток. Это была «точечная» командировка, то есть ему не нужно было собирать информацию, выявлять связи, получать подтверждение информации и так далее. Все это уже было сделано другими людьми. Бондарев прилетел во Владивосток на три часа, а потом улетел обратно, чтобы услышать в телевизионных новостях следующего дня об убийстве дальневосточного криминального авторитета.

Около пяти утра Бондарев поставил машину в гараж и направился к подъезду. Он хотел спать, но помнил, что находится в Москве, а в Москве с тобой может случиться что угодно и когда угодно; посещение мюзикла или футбольного матча, поход в магазин или просто пересечение дороги могли иметь самые непредсказуемые последствия. Москва не позволяла Бондареву расслабиться, и он не то чтобы любил её за это, но во всяком случае уважал.

На этот раз «что угодно» приняло форму странного звука, который возник в рассветных сумерках и быстро продвигался в сторону Бондарева. Потом из межподъездной арки вышла девушка. Бондарев посмотрел на её ноги и понимающе кивнул – девушка шла босиком, намеренно шлёпая голыми пятками по лужам, поднимая брызги и нарушая тишину воинственно-хлюпающими звуками.

Девушка заметила Бондарева, заметила его взгляд, остановилась и отчётливо произнесла:

– Как. Хочу. Так. Хожу.

Было похоже, что эту фразу она произносит уже не впервые за эту ночь. А ещё она слегка покачивалась.

– Да ради бога, – ответил Бондарев. Он вдруг понял, что по-прежнему таращится на её ноги. Только уже не на босые ступни, а на забрызганные икры. Вообще-то на девушке было длинное вечернее платье, но шлёпать в нём по лужам было неудобно, поэтому она ухватила подол в кулак и задрала его выше колен.

Бондарев поспешно поднял взгляд, всмотрелся в лицо и вспомнил, что уже видел эту девушку. Она жила в соседнем подъезде, и она… Она была красива, что для Бондарева было скорее минусом, чем плюсом – некрасивые люди запоминаются дефектами лица или телосложения, люди с красивыми и правильными чертами лица сливались для Бондарева в одну огромную обложку глянцевого журнала. Почему же он всё-таки вспомнил эту босоногую девицу? Не из-за её красоты, а из-за чего-то другого… Точно. У неё был далматинский дог.

Теперь, когда вроде бы все выяснилось, Бондарев продолжил движение к подъезду, а девушка по-прежнему стояла на месте, словно собиралась с силами.

– Имею. Право. Хоть. Раз. В год.

Бондарев озадаченно обернулся и сообразил, что это было продолжение предыдущей фразы. Такими темпами девушка могла завершить высказывание своей мысли к завтрашнему вечеру. Взгляд её при этом оставался неопределённо-шальным, как будто она ещё не решила, чем ей сейчас заняться – то ли пойти домой, то ли всё же поискать потерянные туфли, то ли поехать на Поклонную гору купаться в фонтанах.

Потом в её голове, видимо, что-то щёлкнуло, она поправила волосы, нахмурилась, посмотрела на свои ноги и сказала более нормальным тоном:

– Между прочим, я совсем не пьяная.

– Кто бы сомневался, – сказал Бондарев.

– А что вы тут вообще стоите? Делать вам, что ли, нечего?

– Я сейчас пойду спать, – пообещал Бондарев. – Только удостоверюсь, что ты дошла до своего подъезда.

– "Ты"? Разве мы знакомы?

– Мы незнакомы, просто я старше… Хотя можно и на «вы». Если хочешь.

– Старше? А сколько тебе?

– Тридцать четыре, – автоматически соврал Бондарев.

– Ну и как?

– В каком смысле?

– Это интересно – тридцать четыре года?

– Когда как.

– Я что-то с трудом представляю, как можно жить в тридцать четыре года… Разве это не скучно? Тридцать четыре – это же почти пятьдесят… А пятьдесят – это почти уже и все… Вот мне, – она приложила раскрытую ладонь к груди, словно собиралась поведать страшную тайну. – Мне скоро девятнадцать, и я чувствую, что лучшие мои годы уже позади… Впереди – какая-то фигня. Работа всякая, замуж выходить… Как-то тоскливо все это. Я не представляю, как ты дожил до тридцати четырех и не свихнулся.

– Я не уверен, что не свихнулся, – сказал Бондарев. – Но когда я вспоминаю себя в девятнадцать лет, то точно знаю, что тогда я был полным идиотом. Я очень доволен тем, что мне тридцать четыре, а не девятнадцать.

– Ну это ты был идиотом, я-то как раз не идиотка… Если не считать, что я туфли где-то посеяла. Новые, между прочим, на прошлой неделе купленные. Ну да чёрт с ними… О чём это я? Ах да, что я не идиотка. Это совершенно точно, это любой подтвердит… Смотри, вот сегодня, за один только день, я успела: сдать последний экзамен – а это значит, что я перешла на третий курс… Купила новый мобильник… Потом у нас была вечеринка по поводу окончания сессии… Потом я поругалась с подругой, потому что узнала, что она зимой ездила с моим парнем на турбазу… Потом я поругалась с моим парнем, потому что узнала, что он зимой ездил с моей подругой на турбазу… Ещё я поругалась с другой подругой, потому что она знала, что мой парень с моей первой подругой вместе ездили зимой на турбазу, но рассказала она мне об этом только сейчас…

– Потрясающе, – сказал Бондарев.

– …потом ко мне клеился один наш препод, но я его отшила, а значит, он не даст мне рекомендации на практику в одну крутую фирму… Это было уже на другой вечеринке, мне нужно было ехать домой, я договорилась с одним парнем, но он нарвался на драку с какими-то козлами, и они его отделали по полной программе… Я хотела ему помочь и лупила этих козлов сумочкой по башкам… В общем сумочку я потеряла. Там был мой новый мобильник, студенческий билет и деньги. Я пошла домой пешком и потеряла туфли. Всё это я успела сделать за один день. Идиотка успела бы это сделать за один день? Скажи? А?

– Обалдеть, – сказал Бондарев – Моя жизнь по сравнению с твоей – это просто скука смертная.

– Вот именно. Я не представляю, чем интересным можно заниматься в тридцать четыре года. Интересно – это когда случается что-то новое, когда что-то делаешь впервые. Когда я впервые бросила парня, это было интересно. Когда меня бросил парень, это было интересно, хотя и хреново. Но когда я брошу парня в пятый раз – это что, будет интересно? Ни фига. Поэтому всякие числа типа «тридцать четыре» меня напрягают…

Бондарев внезапно сообразил, что они уже довольно давно стоят рядом и болтают как старые приятели. Всё это было очень странно. Бондарев не верил в случайности, и если бы он был сторонним наблюдателем, то предположил бы, что кому-то из двоих поручено войти в доверие к другому. Однако он не был сторонним наблюдателем и он совершенно точно знал про себя, что никакого задания не было. Предположить, что такое задание есть у босой девушки в помятом вечернем платье, значило совсем потерять веру в человечество.

Бондарев всё же предположил.

5

Два дня спустя в поле зрения Бондарева попал бегающий по двору далматинский дог, и Бондарев невольно стал искать глазами хозяйку собаки.

Отыскав, коротко кивнул в знак приветствия и пошёл к подъезду – ничего более на уме у него не было.

Девушка догнала его и негромко сказала:

– Здрасте.

Рядом немедленно возник далматинец и принялся описывать замысловатые круги вокруг хозяйки.

Бондарев поздоровался.

– У меня есть смутное чувство, – сказала девушка, – что я должна перед вами извиниться.

– С чего бы это вдруг?

– Сами знаете.

– Нет, понятия не имею.

– Слушайте, – она как-то странно улыбнулась (Бондарев потом вспомнил, что эта разновидность «странного» называется «застенчиво»). – Я помню, что мы тогда долго разговаривали под утро… Но я совершенно не помню, о чём мы разговаривали. Учитывая, что я тогда была слегка не в себе…

– Я не заметил, – сказал Бондарев. – А если вы были не в себе, то как вы можете помнить, что были не в себе?

– Ну, когда я пришла домой, там была мама, и она очень хорошо запомнила, в каком я была состоянии. Так что на всякий случай – извините, если…

– Никаких проблем, – пожат плечами Бондарев.

– …доставила вам какие-то хлопоты.

– Никаких проблем. Я просто прислонил вас к стене рядом с дверью квартиры, нажал на кнопку звонка и убежал. Я часто так развлекаюсь, так что…

Она рассмеялась. Сегодня она была совсем другой – в джинсах и короткой майке вместо вечернего платья, но зато в белых кроссовках. У неё были светлые и весёлые глаза. Её звали Ксения. Она сказала об этом минуту спустя.

– Так о чём же мы могли говорить тогда? Ведь я вас практически не знаю…

– Это был разговор на общие темы. Можно сказать, разговор с философским уклоном.

– Врёте. Я терпеть не могу философию.

– В трезвом состоянии – да, но послушали бы вы себя тогда…

– Неужели я была настолько…

– В разумных пределах.

– И мы говорили…

– Ну в разговоре фигурировали мобильные телефоны, потерянные туфли, зимние поездки на турбазу… Не вспоминаете?

– Нет. Странно, я не помню самого разговора, но помню ощущение, которое остаюсь…

– Ну-ка.

– У меня остаюсь впечатление, что вы – ксенофил.

– Это что ещё за зараза?

– Ну это моё собственное изобретение. Людей, которые мне нравятся, я называю ксенофилами, а которые мне не нравятся – ксенофобами. Потому что меня зовут Ксеня.