Текст книги "Великолепная пятерка"

Дровосек: все под контролем (5)

Возможно, это было самоуверенной глупостью, но поначалу Дровосек на полном серьезе собирался ехать на «Профсоюзную». Он в три приема дополз до своей машины, забрался внутрь и кое-как заткнул те отверстия в своем теле, из которых хлестала кровь. После этого ему стало лучше. То есть он попытался внушить себе, что ему стало лучше, и если еще немного посидеть, то будет просто отлично и можно будет ехать к Морозовой… А то получится полный позор – и собственного сюрприза не притащил, и в общем деле не поучаствовал. Она же его съест, эта стерва…

Дровосек ждал, но лучше не становилось, и он понял, что может просто загнуться в этом лесу, откуда даже по мобильнику дозвониться никуда нельзя. Нужно было выбираться, и Дровосек, бледнея, исходя потом и кровью, завел двигатель, после чего стал медленно выезжать из леса.

На шоссе он разогнался было, но тут подступила вяжущая слабость, Дровосек даже закрыл глаза на несколько секунд, летя наугад, но затем справился с приступом боли, перестроился в правый ряд и поехал так, как никогда не ездил раньше – медленно и осторожно. Словно катафалк.

За Кольцевой дорогой Дровосек сразу же нырнул в маленькую улочку и дальше такими же закоулками пробрался на одну из конспиративных квартир морозовской команды. Он не чувствовал в себе сил, чтобы добраться до дома, да и ехать через всю Москву с обожженной рожей, в окровавленной ниже груди одежде и с воняющим порохом стволом было не слишком разумно даже для Дровосека. Остановившись у подъезда ничем не примечательного панельного дома, Дровосек поблагодарил господа бога и самого себя за то, что он все-таки доехал. Потом он набрал на мобильном телефоне номер Морозовой, но та не отвечала. «Конечно, – с горечью подумал Дровосек, – она сейчас делом занимается…»

Он выволок свое теряющее подвижность тело из машины и потащил его в подъезд. В квартире Дровосек первым делом зашел в ванную, открыл кран и сделал несколько больших жадных глотков. Однако лучше ему не стало, напротив, было такое впечатление, что выпитая вода тут же превратилась в кровь и с новой силой заструилась из его ран.

Дровосек прошел в одну из комнат, сложил в изголовье подушки одну на другую, чтобы было удобнее, положил свое пульсирующее болью тело и позвонил в главный офис, Шефу.

– Сейчас тебя подберут, – обнадежил его Шеф. – А Морозова в курсе?

– Нет, – ответил Дровосек, удивляясь, какой вдруг тяжелой стала трубка мобильного телефона. – Она сейчас… Меняет Романова…

– Что? – Было такое впечатление, что для Шефа это абсолютная новость. – Романов у нее? А на что она его меняет?

– Ну там… Там жена его и… – Дровосек понял, что больше не хочет разговаривать об этих совершенно неважных для него вещах, и уронил мобильник на кровать.

Минут десять он пролежал неподвижно, смежив веки и вытянув руки вдоль тела, непривычно тихий и смирный. Дровосек давно не видел себя таким. В ушах слышалось низкое гудение, будто рой пчел висел в комнате и пытался психологически давить на Дровосека. Потом гудение было нарушено резким хлопком, будто кто-то невидимый засадил по невидимым пчелам из невидимого ружья. Прошло минуты две, прежде чем Дровосек сообразил – это хлопнула входная дверь.

«Это уже за мной? – подумал Дровосек. – Быстро…» Он хотел позвать или просто издать громкий звук, чтобы приехавшие люди не блуждали по квартире, но тут вдруг понял, что никто не блуждает и никто никого не ищет. Вошедший в квартиру человек не стал проходить вглубь, он стоял в прихожей и набирал номер на телефонном аппарате, причем он так волновался, что в первый раз его палец сорвался с диска, и все пришлось делать заново.

Дровосек насторожился. Насторожился и прислушался.

– Алё… – сказал невидимый человек, наконец дозвонившись. Он сказал «алё», и Дровосек понял, что уже слышал этот голос.

– Алё… Это я… Алё… Возьмите трубку кто-нибудь! Черт! – Звонивший явно был взволнован. Возможно – испуган. Возможно – он куда-то спешил. Но перед этим ему обязательно нужно было сделать один телефонный звонок.

– Алё… Алё… Слушайте, это я, я звоню в последний раз, потому что я больше не могу и я ухожу… Сегодня вообще все пошло не так, не ваши нашим, а наши вашим наваляли, и ваши забыли, кто я… Треснули мне по башке, так что до сих пор болит! Я не мог там больше оставаться, наши наверняка меня уже раскусили! Так что я хочу все свои деньги – и быстро, а потом я сваливаю… Значит, напоследок – я написал все, что смог вспомнить про прошлые дела, про всех наших… И оставил эту папку в обычном месте, в камере хранения. За эту папку я хочу дополнительно двадцать тысяч баксов! И мне все это нужно срочно, потому что…

– Тебе уже ничего не нужно, – хрипло сказал Дровосек, привалившись плечом к дверному косяку. – Баксы покойнику не нужны…

Карабас обернулся.

– Твою мать… – с чувством сказал он, сжимая в руке телефонную трубку. – Как тебя покромсали, однако…

– Тебе хуже придется, – пообещал Дровосек, наводя на Карабаса пистолет. – Предателям всегда хуже… Хуже всех.

– Я ж к пенсии хотел подкопить, – виновато улыбнулся Карабас. – Всего-то навсего… Я никому ничего плохого не хотел. Слушай, давай я тебе «Скорую» вызову?

– Она уже… Уже едет. Такая специальная «Скорая»… Там тебя тоже полечат.

Карабас изменился в лице и повесил трубку.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал он. – С тобой не договоришься по-человечески…

– Не договоришься, – подтвердил Дровосек, стараясь удерживать ствол пистолета в горизонтальном положении. – Стой, скотина, и не шевелись…

– Стою, – грустно пообещал Карабас. – Не шевелюсь…

И в этот же миг он резко сорвался с места. Дровосек инстинктивно нажал на курок.

Карабас взялся за ручку входной двери, потянул ее на себя, и дверь открылась. Однако сил переступить порог у Карабаса уже не было. Он медленно осел на пол, пытаясь зацепиться за что-нибудь, что удержало бы его на ногах; но пальцы стремительно соскальзывали вниз, и Карабас в конце концов просто сел под дверью, устало повесив голову.

Дровосек посмотрел на него и испытал непреодолимое желание вот так же сесть, бросить невыносимо тяжелый пистолет, закрыть глаза и уснуть, отключившись от боли и тяжких мыслей. Так он и сделал. Таким его и нашли.

Челюсть: творец ремейков

Как-то Сучугов видел по телевизору дискуссию насчет того, что первично – кино или реальность. В смысле, то ли кино приспосабливается к реальности, то ли, наоборот, реальность приспосабливается к кино. На своем опыте Сучугов теперь мог бы смело утверждать, что вернее второе утверждение. Сначала появляются инсценировки для выдеокамеры с участием дешевых белорусских актеров, а потом…

– Когда придумаешь что-то новое, – сказал тогда генерал Стрыгин, – тогда испытай его на нашей верхушке. Я хочу знать, кто из этих двенадцати – потенциальный предатель. Вот когда ты такое сделаешь, я скажу тебе: «Спасибо за службу…»

Ну что ж, нельзя сказать, что Челюсть изобрел что-то принципиально новое… Скорее это был ремейк. Переделка с новыми актерами. Одного актера звали Борис Романов, другого – Владимир Дарчиев. Нельзя сказать, что это были очень талантливые актеры, но зато они были известны. Ни у кого из тех двенадцати человек, которым адресовался новый фильм, не возникло бы подозрение, что им подсунули инсценировку.

Челюсть стоял чуть в стороне, наблюдая за тем, как этих актеров привязывают к стульям. Актеры были неестественно бледными, но Челюсть решил не прибегать к услугам гримера. Пусть все так и остается…

Сама съемка должна была занять каких-нибудь две-три минуты, но это если все свести к сцене насилия. Челюсть считал, что в хорошем фильме, кроме насилия, должны быть еще и какие-нибудь слова. Например, такие слова, которые заставят вздрогнуть зрителей. Если Романов скажет: «Я должен признаться, что идею воспользоваться помощью людей из „Интерспектра“ мне подал один из вице-президентов нашей корпорации. У него, насколько я знаю, давние контакты со Службой безопасности „Интерспектра“…»

Челюсть представил себе возможную реакцию на эти слова в просмотровом зале и улыбнулся. Это будет шок. Это будет означать успех его нового фильма. Еще бы и Дарчиев что-нибудь брякнул… Скажем, про участие начальника СБ в гомосексуальной оргии на даче, что по Рублевскому шоссе… Это тоже будет иметь успех.

О текстах Челюсть подумал еще заранее, теперь только нужно было уговорить актеров произнести их. Впрочем, если в момент произнесения у актеров будут разбиты лица и окровавлены губы, это лишь подтвердит высокую степень натуральности фильма. Дух исповедальности, так сказать…

Дарчиев неожиданно легко согласился исполнить перед камерой написанный текст, думая, вероятно, что этим он сможет как-то поправить свое положение. Он не понимал, что подобное высокое искусство неизбежно требует жертв, особенно если список жертв утвержден генералом Стрыгиным.

– С какой стати? – сказал Романов.

– Действительно… – согласился Челюсть. – Ну, давайте подумаем, какая могла бы найтись причина, чтобы вы заинтересовались нашим предложением. Может быть, раскаяние? Все-таки вы столько хлопот и неприятностей причинили всем нам, да что нам, своей собственной семье… Кстати, о семье. Быть может, мысли о будущем дочери заставят вас прочитать эти несчастные пять строчек? Потому что интернат – это не самое худшее, что может с ней случиться. Свою жизнь, Борис Игоревич, вы бездарно загубили, так не делайте то же самое со своей дочерью…

– А я не верю, что она у вас, – сказал Романов. – Вы блефуете.

– Зачем мне такие сложности – блеф, обман… Она была в Балашихе, на квартире вашего приятеля Парамоныча. Одна из тех квартир, которые Парамоныч выставлял на продажу через агентство «Марианна». Уходя к Парамонычу, вы оставили дочери записку: «Олеся, ушел по срочному делу, скоро вернусь. Папа». Потом Парамоныч позвонил ей и сказал, что вы уехали в Москву с какими-то людьми, которые пообещали вам свою помощь. Это что – блеф?

Романов ничего не сказал в ответ.

– Итак, – воодушевился Сучугов. – Давайте начнем… Владимир Ашотович, вам предоставляется право первого выступления…

Зажгли большой переносной фонарь, который направили на Дарчиева. Оператор с видеокамерой на плече приблизился, фиксируя напряженное выражение лица связанного и отчаявшегося мужчины.

– Текст, – скомандовал Сучугов.

– Я, Владимир Ашотович Дарчиев… – Он облизнул пересохшие губы. – Я признаю, что действовал не в интересах корпорации «Рослав»… И еще я принимал участие в оргиях. Где со мной еще принимал участие…

Сучугов одобрительно кивнул головой.

– …генерал Стрыгин. Это было очень весело, и я навсегда запомню…

– Это точно нужно снимать? – растерянно спросил оператор, а Сучугов почувствовал, что его словно ураганом несет вперед, к беспомощному седовласому мужчине, который с явным удовольствием все говорил и говорил…

Челюсть опомнился, лишь когда его схватили за плечи и оттащили от Дарчиева. Челюсть увидел в своей руке рукоять пистолета, увидел, что седина Дарчиева испачкана чем-то темным, увидел его упавшую на грудь голову, увидел бешеную ярость в глазах Романова, который тщился оторваться от стула…

– Ага, – сказал Челюсть. – Все понятно… Все… Это мы потом сотрем. Это – сотрем.

Он посмотрел на своих людей, молчаливо ждавших указаний в разных концах полутемного подвала, и сделал успокаивающий жест рукой: все нормально, все хорошо, я по-прежнему контролирую себя… И сейчас мы наконец снимем этот гребаный фильм. Он взялся за виски, сосредоточился и понял, что стирать кусок с Дарчиевым вовсе не обязательно. Это уж точно вызовет шок среди двенадцати высокопоставленных деятелей «Рослава». А Стрыгин, несомненно, оценит его, Сучугова, ярость. Ярость в борьбе за честь генеральского имени. Стрыгин поймет степень его, Сучугова, преданности…

– Давайте продолжим… – сказал он, отнимая пальцы от висков. – Что? – Он услышал слова подошедшего сотрудника и поначалу даже не понял их смысла. – Что значит – проблемы? У кого – проблемы?

Проблемы были у него.

Боярыня Морозова: мелкие пакости

Точка на отслеживающем устройстве поскакала-поскакала, да и успокоилась. Монгол облегченно вздохнул – бесконечные петляния по московским окраинам утомили его и породили сомнения в действенности прибора.

Морозова сомневалась не только в приборе, она сомневалась в наличии смысла этой поездки.

– Ну и что? – говорила она, безразлично глядя на лезущие под колеса километры асфальта. – Ну и что мы с этого поимеем? Хорошо, выйдем мы на ту точку, где они будут резать Романова. И что? Какой ультиматум мы из этого слепим? Верните Лавровского, иначе мы всем расскажем, чем вы тут занимаетесь?

– Почему нет?

– Потому что это нужно доказать. А как доказать? Разве что блокировать по периметру тот район, куда мы сейчас приедем, чтобы ни один их человек не выскользнул, чтобы тело Романова никуда не вывезли… Для этого нужно человек пятьдесят. У нас их нет. И то – они скажут: «А мы нашли здесь тело. Его кто-то другой порезал, а мы нашли. Какие к нам претензии?» Нет, Монгол, поворачивай, не получается ультиматума. Данные о переводе миллионных сумм в оффшоры – это одно, а убийство клерка – это совсем другое. Тем более он спер у них триста тысяч долларов. Это не та дубина, которой можно бить «Рослав» по голове…

– Но ты же засунула радиомаяк в романовскую игрушку. Ты надеялась что-то с этого получить…

– Монгол, ты когда что-нибудь куда-нибудь засовываешь, всегда отдаешь себе отчет в последствиях? Вот и я – не всегда. Это был просто инстинкт. Не выгорело дельце, поворачивай…

– Кажется, вот оно, – пробормотал Монгол, сличив картину местности с экраном следящего устройства. – Метров триста примерно…

Морозова нехотя подняла глаза – автозаправка, потом ремонтные мастерские…

– Рославская заправка, – механически отметила она.

– Я думаю, что они сейчас в мастерских, – сказал Монгол. – Или в самих мастерских, или там есть подвал…

– Возможно, – пожала плечами Морозова.

– Вот там они сейчас и перережут горло Романову.

– Это их внутреннее дело. Ты же не знаешь, что происходит в подвалах, которые находятся вблизи наших заправок. Они ликвидируют отступника. Когда я найду Карабаса, я тоже его ликвидирую. Все нормально, Монгол, все в порядке вещей. Поехали…

– Погоди. Значит, так… Там в подвале сейчас Челюсть. Это заместитель начальника корпоративной Службы безопасности. Большая шишка. Что он делает там с десятком вооруженных людей, – а они стопроцентно вооружены – и с двумя сотрудниками, не имеющими отношения к СБ? А также с видеокамерой.

– Ты меня спрашиваешь? Я-то знаю…

– Ты знаешь, а вот если, скажем, милиция туда подъедет…

– Что ей там делать?

– Им позвонят и скажут, что там подпольный склад оружия.

– Тогда лучше пусть приедет ФСБ. Склад чеченских террористов.

– Тоже неплохо…

– Они приедут, не найдут там никакого склада, поругаются с Челюстью и отпустят его. Он увезет Романова в другое место и там его зарежет.

– А если они его уже зарезали? А спрятать не успели?

– Хорошо, если так… Знаешь, Монгол, звони. Если уж мы сюда приехали, раз уж я испортила эту бедную обезьянку, засунув ей в пузо радиомаяк… Будем выжимать из ситуации то, что можно. Это не ультиматум… – Она пожала плечами. – Это просто мелкая пакость. А чтобы все это не прошло бесследно – позвони еще в пару телекомпаний. Начни с нашей, потом в ТВ-6, НТВ и так далее… Пакостить так пакостить.

Челюсть: номер не отвечает

Он не поверил своим ушам:

– Что значит – ФСБ? Ты имеешь в виду – Федеральная служба безопасности?

– Она самая.

– И что они тут делают?

– Они проверяют подвалы на предмет наличия оружия и взрывчатых веществ.

– Другого подвала они найти не могли?

– Кхм… Они там собираются дверь ломать, если мы сами не откроем.

– Даже так?

– Их там человек тридцать.

– А запасной выход есть?

– Нету запасного выхода.

– Значит, так. – Челюсть оглядел подвал и своих людей. – Оружие пусть останется только у тех, у кого есть лицензии… У остальных собрать… И выбросите его куда-нибудь на хер!!! Дарчиева… Отвяжите его, быстрее, быстрее! И того, второго – тоже отвяжите! Позвоните в главный офис, расскажите про ситуацию, пусть нам сюда вышлют адвокатов, кого-нибудь из руководства… Нам надо отмазаться, надо что-то придумать… Так! – Его взгляд снова упал на Романова. – Ты! Иди сюда!

Романова подтащили к нему.

– Ты не вздумай что-нибудь вякнуть, – сказал Челюсть, борясь с желанием выдавить эти наглые смеющиеся глаза, что сейчас в упор смотрели на него. – Ты молчи про все, что было… Ты приехал сюда… Ты приехал сюда, чтобы опознать тело Дарчиева. Мы узнали, что здесь лежит тело нашего работника. Ты приехал его опознать. Все. Слово сверх этого – твоей девчонке не жить. Или жить под капельницей. Въехал?!

– Я хочу с ней поговорить, – нагло сказал Романов.

– Некогда… – отвернулся от него Челюсть. – Так, что еще?! Вытащи кассету из камеры!

– Значит, ее у вас нет, – тихо прозвучал голос Романова, словно выстрел в спину из пистолета с глушителем. Челюсть резко обернулся на этот мерзкий голос.

– Она у нас есть, – отчеканил он. – Я в игрушки с тобой не играю…

– Дайте мне с ней поговорить. Позвоните.

– Шеф, там они двери начинают ломать, – подошли к Челюсти, и он раздраженно махнул рукой. – Открывай, открывай! И никакого сопротивления! Полежите немного на полу, если придется! Сейчас наше начальство примчится, мы эту ФСБ сами поимеем…

– Позвонить, – упрямо повторил Романов. – Или убейте меня. Прямо сейчас.

– Я тебя убью, только попозже, – пообещал Челюсть. – Не можешь подождать пару часов?

– Позвонить.

– Да на, на, успокойся! – Челюсть, слыша краем уха какие-то вопли в дальнем конце подвала, набрал номер и сунул телефон Романову. – Разговаривай…

Судя по приближающимся звукам, люди из ФСБ особенно не церемонились.

– Там никто не отвечает, – сказал Романов.

– Ты не вовремя… Как это не отвечает?! – Челюсть нажал кнопку автодозвона. – Сейчас ответят…

– Там молчат… Там не отвечают… – Романов вдруг начал истерически смеяться. – Там никого нет… Там никого нет…

Черные куртки с желтыми буквами ФСБ появились совсем близко, и Романов вдруг рванулся к ним, поднимая руки вверх и вопя что было сил:

– Заложник – здесь! Я – заложник! Вот он – я! Наконец-то…

Прежде чем лечь лицом на холодный пол подвала, Челюсть проворчал:

– Вот ведь скотина… Вот скотина…

И подумал, что непременно уволит того козла на базе, который поленился снять телефонную трубку.

Парамоныч: лажа (2)

Усадив Олеську в машину, Парамоныч перезарядил ружье и держал его направленным на дверь рославской базы, пока изрядно поцарапанный Вася неторопливо вышагивал по выложенной желтой плиткой дорожке. Потом и Вася поместил свое солидное тело в машину, Парамоныч сел за руль и, выжимая педаль газа, сказал девочке:

– Олеся, у меня к тебе большая просьба… Ты только папе ничего не рассказывай, ладно? Как будто и не было ничего.

– Нопро, – сказала Олеся. – Ноу проблем.

– Вот и славно, – облегченно вздохнул Парамоныч, выводя машину на шоссе. Через некоторое время на базе зазвонил телефон, но снять трубку было некому.

Уничтожение файла

25 октября, в четверг, несмотря на высказанное пожелание следователя не покидать пределы города (а лучше вообще посидеть дома и никуда не высовываться), Борис Романов приехал в аэропорт Шереметьево-2. Он был не один – с дочерью, тринадцатилетней необычно серьезной девочкой, и двумя сопровождающими.

Сопровождающие зорко поглядывали по сторонам, пока Борис оформлял документы. Впрочем, оформлял документы уже не Борис – в его паспорте значилось другое имя. Тринадцать дней спустя эти документы все же пригодились ему. Хотя – и он до сих пор не мог в это поверить – использованы будут только два паспорта из трех. Один так и останется лежать во внутреннем кармане его пиджака. Позже он часто будет смотреть на вклеенную в паспорт фотографию и будет разговаривать с ней, а однажды даже заплачет… Но это будет позже, по другую сторону пограничного и таможенного контроля.

Прежде чем пройти на посадку, Борис обернулся к своим сопровождающим и сказал:

– Ну что ж, спасибо…

– Это еще за что? – спросила Морозова.

– Все-таки спасли мне жизнь…

– Мы не хотели, – сказала Морозова.

– Это вышло случайно, – добавил Монгол. – Побочный эффект.

– Ну и ладно, – не стал спорить Борис, быстро пожал Морозовой и Монголу руки, а потом пошел на посадку.

– Какие-то они странные… – проговорила на ходу Олеська.

– Странные, – согласился Борис и мысленно добавил, что хорошо бы судьба избавила его дочь от знакомств с такими вот странными людьми…

За шесть дней до этого, 19 октября, в пятницу, после того, как сотрудники ФСБ вместо склада оружия нашли всего лишь один труп, несколько неизвестно кому принадлежащих пистолетов и одного человека, который заявлял о том, что был похищен Службой безопасности корпорации «Рослав», Морозова приехала домой. Она все-таки приехала домой, хотя иногда у нее возникало ощущение, что этого никогда больше не случится и она будет всю жизнь болтаться по конспиративным квартирам, машинам, поездам, офисам, засадам…

Она стащила через голову свитер, скомкала и бросила его на стиральную машину. Потом туда же полетели джинсы. Морозовой хотелось не просто избавиться от этих вещей, в которых она провела весь страшный сегодняшний день, но сжечь их, уничтожить. Некоторое время она сидела, уткнувшись лицом в ладони, и думала, что если что-то и нужно сжечь, так это платье от Донны Каран, купленное Морозовой в состоянии краткого умственного расстройства и очередной депрессии. Выйти куда-то в этом платье было совершенно невозможно, точнее, некуда было в нем выйти. Но оно существовало, и каждый раз, открывая шкаф и натыкаясь взглядом на это платье, Морозова испытывала приступ тихого отчаяния. В этом долгом поединке между нею и платьем кто-то должен был неизбежно пасть жертвой, и Морозова решила, что это будет платье, а не она.

От мыслей об очищающем пламени ее оторвал звонок в дверь. Морозова взяла пистолет и пошла открывать.

– Это я, – раздался из домофона голос Монгола. Морозова не удивилась. Она только лишь с запозданием сообразила, открыв дверь, что стоит перед Монголом в нижнем белье. И с пистолетом.

Впрочем, Монгол не удивился.

– Знаешь, – сказал он, глядя на морозовские коленки. – Я вот тоже не могу дать никаких гарантий…

– И я тоже, – сказала Морозова.

Некоторое время они так стояли друг напротив друга, и у Монгола не хватило решимости переступить порог, а Морозова не смогла сделать шаг назад. Потом она просто закрыла дверь и пошла спать, бросив пистолет на прикроватный столик.

На следующий день, 20 октября, в субботу, утром Морозова сидела в кабинете Шефа, слушая его совершенно спокойно и расслабленно.

– То есть не выгорело? – хмуро поинтересовался Шеф.

– Не выгорело, – подтвердила Морозова. – Я с самого начала вам говорила – шансы нулевые…

– Уголовное дело по поводу каких-то там внутренних правонарушений в Службе безопасности «Рослава» – это тоже дело… Но это не то, что нам нужно.

– Я знаю, – сказала Морозова.

– У тебя две вакансии в команде…

– Да.

– Кандидатуры есть?

– Нет. А куда спешить? Кирсан из больницы выписался. Пока справимся. А случайных людей нам не нужно…

– Угу, – сказал Шеф. – Про Кабанова слышала? Всю его команду положили. Жалко мужика…

– А уж как мне жаль, – сказала Морозова, рассматривая свои ногти.

– Что-то мне подсказывает, – проворчал Шеф, – что твоя скорбь не совсем искренняя… Впрочем – ладно.

– Ладно, – согласилась Морозова.

26 октября, в пятницу, Леониду Ивановичу Сучугову все-таки была изменена мера пресечения. Он был выпущен под подписку о невыезде и под личное ручательство руководства корпорации «Рослав». Поначалу это событие вдохновило Сучугова, но в ту же пятницу, будучи привезен в кабинет начальника СБ, Сучугов радоваться перестал.

– Административный отпуск? – переспросил он. – На неограниченное время?

– На время следствия, – уточнил начальник. – Сам понимаешь, главное – вывести фирму из-под удара… Ты-то это должен понимать. И вообще – нашел чем человека по черепу лупить – собственным зарегистрированным оружием… Да еще под видеокамерой.

– Они не смогут восстановить пленку, – проворчал Сучугов.

– Поживем – увидим…

Дома Сучугов для успокоения нервов принялся разбирать почту, прослушивать накопившиеся за неделю звонки на автоответчике… Пятый звонок был от Карабаса. Звонок с того света…

Сучугов послушал торопливую скороговорку Карабаса и пожал плечами – никаких денег теперь Карабасу платить было не нужно, папка же, видимо, по-прежнему лежала в ячейке камеры хранения на Павелецком вокзале. Вечером в пятницу Сучугов съездил туда и забрал ее.

В машине он бегло просмотрел содержание исписанных размашистым почерком листов, посмеялся над грамматическими ошибками Карабаса… Потом он смеяться перестал. Если верить карабасовской писанине, то в конце сентября группа спецотдела СБ «Интерспектра», к которой был приписан Карабас, осуществила какую-то операцию в поезде Москва – Санкт-Петербург. Карабас не знал, в чем состояла суть операции, он лишь написал, что центральную роль там играла некая Морозова, которая по такому случаю одевалась в какие-то шикарные тряпки.

Сучугов закрыл папку. Человек из Подольска сказал: там, в купе, была какая-то женщина, которая потом пропала. Не ваша? Сучугов тогда ответил: «Не наша». Потом оглушенный в коридоре «Славянки» парень утверждал, что его приложила какая-то баба. Соседи Романова – они тоже говорили, что к ним приходила женщина. Все та же самая. Она потом вытащила Романова из Балашихи, она потом снова подсунула Романова, а в нагрузку к нему – ФСБ…

– Сука, – изумленно проговорил Челюсть. – Надо же, какая сука…

Он снова раскрыл папку, вытащил последний лист, на котором Карабас перечислял фамилии членов своей пятерки, указывал их адреса и телефоны… Морозову он также не обошел вниманием.

Челюсть усмехнулся. Ты, девочка, не знаешь, на что нарываешься… Он порылся в записной книжке, но не нашел там того телефона, по которому договаривался об устранении программиста в питерском поезде, наверное, остался дома, в другом блокноте. Челюсть, торжествующе улыбаясь, завел двигатель. «Вот так, вот так, – приговаривал он. – Тайное всегда становится явным… Пусть подольские ребята узнают, кто увел у них двадцать штук, кто положил их корешей… Пусть они предъявят девочке счет».

Он отъехал от вокзала и остановился у светофора перед поворотом на Садовое кольцо, когда с ним поравнялась «девятка» с гремящей музыкой. Сучугов неприязненно покосился в сторону машины и вдруг понял, что из «девятки» на него смотрит автоматный ствол.

Сучугов стремительно нагнулся к рулю и ударил ногой по педали газа, успев услышать вместо вдруг умолкшей музыки:

– Двадцать четыре часа прошли неделю назад…

Засыпаемая автоматными пулями, машина Сучугова пролетела на красный свет и врезалась в бок шедшему по кольцу «Мерседесу». Когда зажегся зеленый, к месту столкновения подъехала «девятка», оттуда вышел человек и разрядил еще один рожок в неподвижное тело Сучугова.

Разметавшиеся по салону машины бумажки его совершенно не интересовали. Его интересовали те двадцать тысяч долларов, которые начальник СБ «Рослава» пообещал все-таки выплатить обратившимся к нему подольским специалистам, если помимо уже проделанной работы в поезде они сделают еще кое-что.

Стоит ли говорить, что «кое-что» было выполнено с чувством глубокого морального удовлетворения.