Текст книги "Общая психопатология"

Различные исследователи различно определяли то место в нервной системе, которое наиболее тесно связано с появлением галлюцинаций. Одно время некоторые исследователи смотрели на галлюцинации как на результат болезненного раздражения периферических отделов нервной системы (зрительного и слухового нерва, сетчатки и пр.). Этот взгляд обосновывался, между прочим, тем, что, действительно, наряду с галлюцинациями наблюдаются довольно часто изменения в органах чувств (катаральное воспаление среднего уха, неравномерность слуха на обеих сторонах, пятна роговицы, скотомы и т. п.). Однако если и можно признать, что поводом для галлюцинаций в некоторых случаях действительно бывают раздражения, имеющие место на периферии, то решительно невозможно объяснить ими одними всего симптомокомплекса галлюцинаций. Сами по себе периферические страдания могут дать в результате такие явления, как шум, звон, искры, круги в глазах и т. п., но дать сложный галлюцинаторный образ может только орган представления, т. е. кора полушарий. Таким образом, в противовес периферической теории происхождения галлюцинаций явилась теория, объясняющая галлюцинации как результат самобытного раздражения центров представлений. Это самобытное раздражение будто бы проецируется в органы чувств, вызывает в них раздражение, по силе соответствующее тому, которое вызывается влиянием на них действительных внешних предметных впечатлений. Этот взгляд подкреплялся следующими соображениями. Во-первых, в пользу его как бы говорит закон, по которому мы относим на периферию испытываемые нами чувственные раздражения, хотя бы источник их лежал близко к центрам (больные с ампутированными ногами чувствуют боль в пальцах, которых у них уже нет). Во-вторых, этот взгляд поддерживался мнением, что каждое наше конкретное представление вызывает хотя бы слабый центробежный иннервационный процесс, сопровождающийся слабым, но вполне соответствующим ему возбуждением периферических нервных элементов в органах чувств, т. е. мнением, что при каждом представлении о предмете мы, хотя и в минимальной степени, но по-настоящему его видим или слышим, вообще ощущаем. В пользу этого приводился такой опыт: если в течение долгого времени воображать себе крест синего цвета, а затем бросить взгляд на белую бумагу, то можно увидать на ней такой же крест, окрашенный в дополнительный цвет; это можно толковать как результат того, что элементы сетчатки от долгого воображения предмета так же утомляются (хотя в более слабой степени), как и от настоящего зрения[21]21
  Не играет ли в этом какую-нибудь роль распространение возбуждения по тем центробежным волокнам, которые существуют в органах чувств среди центростремительных? Эту мысль высказывал С. А. Суханов.


[Закрыть].

Однако эта теория чисто центрального происхождения галлюцинаций была вскоре заменена психосенсориальной, по которой для возникновения галлюцинаций нужно сочетание расстройства функции и центров идей и сенсориального аппарата. Действительно, присутствие при галлюцинациях истинного ощущения, а не только памяти о нем, требует признания, что сенсориальный аппарат не может не принимать в них участия, тем более что, как бы ни было сильно воображение человека, все-таки никогда оно не дает реального интенсивного ощущения, хоть сколько-нибудь похожего на то, какое бывает при галлюцинациях. Но, с другой стороны, нельзя обойтись и без признания необходимости расстройства чисто психического аппарата при галлюцинациях. Так, всегда при них бывает неправильное сочетание представлений как между собою, так и с ощущениями, придающее галлюцинациям их своеобразный характер.

Признавая психосенсориальную теорию происхождения галлюцинаций, различные авторы локализировали процессы, способные вызывать галлюцинации, в различных отделах мозга. Одни придавали наиболее существенное значение подкорковым центрам, другие – клеткам коры. Среди многочисленных взглядов мы остановимся лишь на воззрениях Мейнерта и Тамбурини.

По взгляду Мейнерта, для развития галлюцинаций необходимо самобытное, беспредметное возбуждение нервных клеток в субкортикальных центрах, т. е. в клетках, лежащих ближе к основанию мозга – в четверохолмии, зрительном бугре и пр. При обычных условиях эти самобытные возбуждения подавляются, по мнению Мейнерта, деятельностью элементов мозговой коры, и потому мы ощущений не испытываем; но если почему-нибудь деятельность мозговой коры будет ослаблена, то ее подавляющее влияние будет ничтожно, и тогда подкорковые центры будут посылать к ней сенсориальные возбуждения, которые и будут являться в сознании, как галлюцинации. Таким образом, по взгляду Мейнерта, галлюцинации обусловливаются возбужденным состоянием подкорковых центров при ослаблении деятельности мозговой коры. Свое мнение Мейнерт подтверждает тем, что галлюцинации часто являются перед сном и при состояниях истощения мозга.

По взгляду итальянского ученого Тамбурини, наиболее распространенному в настоящее время, галлюцинации обязаны происхождением самобытному возбуждению не подкорковых центров, а центров коры, именно тех клеток ее, которые составляют окончание чувствующих проводников и которые связаны ассоциационными волокнами с центрами представлений.

Но какого бы взгляда ни держаться, ясно, что для появления галлюцинаций необходимо некоторое расстройство как в аппарате чисто интеллектуальной деятельности, так и в аппарате сенсориальном, – все равно – локализировать ли возбуждение, обусловливающее галлюцинации, в чувствующих элементах коры или в подкорковых центрах. Поводом же к возбужденному состоянию этих отделов могут служить самые разнообразные изменения в различных частях психосенсориального аппарата. Так, поводом могут быть изменения в самих корковых центрах, воспринимающих ощущения, например прилив к ним крови неправильного состава, изменения в сосудах, затрудняющие кровообращение, расстройство лимфообращения и пр. (центральные корковые галлюцинации); поводом могут служить и изменения проводящих ощущения периферических нервов и также периферических аппаратов органов чувств (периферические галлюцинации). Так, иногда можно вызвать слуховые галлюцинации, раздражая орган слуха электричеством. Очень нередко мы замечаем галлюцинации слуха у людей, страдающих отитами, шумом в ушах, или зрительные галлюцинации у людей, имеющих пятна на роговой оболочке, у страдающих атрофией зрительных нервов. Нередки галлюцинации зрения у душевнобольных слепых и галлюцинации слуха у глухих (но только не от рождения). Иногда у лиц, имеющих галлюцинации слуха, можно констатировать гиперестезию слуха и изменение реакции на электрическое раздражение при отсутствии каких-нибудь внешних признаков страдания уха. Точно так же нередко галлюцинации обоняния и вкуса обусловливаются нечистотою рта и носа, насморком и стоматитом. Иной раз галлюцинации зрения и слуха вызываются зубной болью вследствие иррадиации возбуждения. У алкоголиков, при так называемом запойном бреде, можно, надавливая на глазные яблоки, вызывать зрительные галлюцинации даже тогда, когда самобытные галлюцинации, очень обильные при этой болезни, исчезают (Липман).

Все это указывает на то, что в происхождении мнимоощущений имеет большое значение состояние чувствующего аппарата, и потому необходимо у каждого галлюцинанта обстоятельно исследовать состояние органов чувств и степень чувствительности, отыскивать поводы к раздражению чувствующих нервов и, если возможно, их устранять.

2. Качественные расстройства идей

а) Несоразмерные (по напряженности) в мыслях или идеях – навязчивые идеи. К качественным расстройствам в интеллектуальной сфере относится явление, наблюдаемое довольно часто и известное под названием навязчивых идей (Zwangsvorstellungen, Obsessions mentales).

Так называются такие идеи, которые неотвязно преследуют сознание, не выходят из него, нередко вопреки воли самого больного. Больной часто сам сознает болезненность этой идеи, но не может от нее отделаться. Дать понятие о том, что такое навязчивая или насильственная идея, может знакомый каждому факт, что когда его что-нибудь заботит, то заботящая мысль не выходит из сознания, несмотря на все старания.

При болезненных навязчивых идеях явления бывают несравненно резче, и обыкновенно заботящие больного идеи бывают по существу крайне мелочны, но поражают несоразмерностью того влияния, которое они имеют на все существо больного, волнением, которое они вызывают, значительностью той силы, с которой они, так сказать, «обладают» всей его личностью. Я знал, например, больную, которая страдала неотвязно преследовавшей ее мыслью, что она может уколоться булавкой. Эта мысль так овладела ею, что больная почти ни о чем не могла думать, как только о том, нет ли у нее в платье булавки: с утра она самым тщательным образом разбирала по складкам отдельные вещи своего туалета, постоянно возвращаясь к только что рассмотренным; ей все думалось, что она недостаточно внимательно просмотрела, и эта мысль беспрестанно волновала ее. Так проходило несколько часов. Когда ей приносили кушанье, она тоже старательно исследовала, нет ли там булавки. Она почти никого не касалась из боязни, что с пришедшего упадет на нее булавка. После всякого движения требовался аккуратный и продолжительный осмотр. Прежде чем заснуть, больная несколько часов проводила, рассматривая все мельчайшие уголки своей постели. Если она не осмотрит того, что считала нужным, у нее наступало такое тягостное душевное состояние, точно больная не исполнила какой-нибудь самой священной обязанности, точно совершила преступление, или точно от ее упущения произойдет ужасное несчастие.

Знакомство врачей с тем явлением, которое называется навязчивыми идеями, началось давно, но было довольно неопределенное; лишь в последние 50 лет знания в этом отношении начали расширяться. Более обстоятельное изучение явлений, сюда относящихся, началось с того времени, когда знаменитый французский психиатр Морель описал их под именем délire émotif, и еще более с того времени, как немецкие психиатры Гризингер, Вестфаль и Крафт-Эбинг сделали вполне определенную их характеристику. Название «навязчивые идеи» – «Zwangsvorstellungen» предложено Крафт-Эбингом в 1867 г. и принято большинством немецких и русских авторов. Французские писатели называют относящиеся сюда явления obsessions morbides, idees fixes. Последним термином обозначают, впрочем, не только простую навязчивую идею, но и внедряющуюся в сознание бредовую идею (о различии между бредовой и навязчивой идеей будет сказано ниже).

Собственно говоря, навязчивые идеи не относятся исключительно к расстройствам одной интеллектуальной сферы. Несомненно, что в значительной степени при навязчивых идеях страдает эмоциональная сфера, так как навязчивые идеи вызывают чрезвычайное волнение, и воля, особенно та функция воли, которая выражается в акте внимания: при навязчивых идеях деятельность активного внимания не в состоянии удалить из сознания те репродукции, которые нежелательны; напротив, они с напряженностью возникают в сознании. Следовательно, расстройство в функции внимания при навязчивых идеях всегда существует, и потому их можно причислять и к элементарным расстройствам в сфере воли. Но в то же время навязчивые идеи относятся и к расстройствам в сфере интеллекта, так как обусловливаются тем, что некоторые идеи имеют стремительную наклонность являться в сознании совместно и постоянно переходить порог сознательности, привлекая к себе внимание и давая направление мыслям и чувствам. Если это свойство обусловливается болезненными причинами, то и будет патологическая навязчивость тех или других идей или тех или других сочетаний. С такой навязчивостью некоторых идей и сочетаний мы встречаемся у душевнобольных очень часто. Так, при меланхолии бывает, что какая-нибудь тревожная, мрачная идея, например воспоминание о каком-нибудь своем проступке, неотступно преследует сознание. Навязчивость бывает вообще часто при неврастении и ипохондрии, когда какое-нибудь болезненное ощущение, например боль в стороне сердца, вызывает неотвязную мысль о возможности умереть от разрыва сердца. В большинстве случаев такого рода навязчивость идей является только как один из симптомов среди многих других, иногда гораздо более важных. Но бывают случаи, где навязчивые идеи развиваются как самостоятельное явление, выступающее на первый план. Это бывает особенно часто у лиц с наследственным расположением к психическим заболеваниям, у так называемых дегенератов. Форма, в которой появляются такого рода навязчивые мысли, различна. Так, иногда они являются в форме так называемого «болезненного мудрствования». В таких случаях чаще всего больному приходится разрешать целую вереницу вопросов, совершенно-ненужных. Так, например, больной идет по улице и должен разрешить вопрос: «почему он идет, отчего он не падает, что он сделал бы, если бы рядом с ним кто-либо упал, кто бы это мог упасть – молодой или старый?» и т. п. Понятное дело, что такие вопросы, часто неразрешимые, но тем не менее неотступно преследующие, ставят больного в крайне мучительное положение.

Я приводил уже примеры «болезненного мудрствования» (см. с. 38). Здесь я дополню число их еще одним случаем, описываемым французским психиатром Легран дю Соль.

«Девица, 24 лет, известная артистка, музыкантша, интеллигентная, живая, очень пунктуальная, пользуется прекрасной репутацией. Когда она находится на улице, ее преследуют такого рода мысли: не упадет ли кто-нибудь из окошка к моим ногам? Будет ли это мужчина или женщина? Не повредит ли себе этот человек, не убьется ли до смерти? Если ушибется, то ушибется ли головою или ногами? Будет ли кровь на тротуаре? Если он сразу убьется до смерти, как я это узнаю? Должна ли я буду позвать на помощь или бежать, или прочесть «отче наш» или «богородице, дево, радуйся?». Не обвинят ли меня в этом несчастии, не покинут ли меня мои ученицы?» Можно ли будет доказать мою невиновность?» Все эти мысли толпою овладевают ее умом и сильно волнуют ее. Она чувствует, что дрожит. Ей хотелось бы, чтобы кто-нибудь успокоил ее ободряющим словом; но «пока никто еще не подозревает, что происходит с ней»[22]22
  Legrand du Saulle. La folie du doute (avec délire du toucher). Paris, 1875. 76 p.


[Закрыть].

В некоторых случаях эти вопросы или сомнения касаются каких-нибудь весьма ничтожных явлений. Так, французский психиатр Бейарже рассказывает об одном больном, у которого развилась потребность расспрашивать о разных подробностях, касающихся красивых женщин, с которыми он встречался. Эта потребность являлась всегда, когда больной видел где бы то ни было красивую даму, и не поступить согласно потребности ему было невозможно, а с другой стороны, это было соединено, понятно, с массой затруднений. Мало-помалу положение его стало настолько тяжелым, что он не мог спокойно сделать несколько шагов по улице. Тогда он придумал такой способ: он стал ходить с закрытыми глазами, а его водил провожатый. Если больной услышит шорох женского платья, он сейчас спрашивает, красива ли встретившаяся особа или нет? Только получив от провожатого ответ, что встречная некрасива, больной мог быть спокоен. Так дело шло довольно хорошо. Но однажды ночью он ехал по железной дороге; вдруг ему вспомнилось, что, будучи на вокзале, он не узнал, красива ли особа, продававшая билеты. Тогда он будит своего спутника, спрашивает, хороша она или нет? Тот, едва проснувшись, не мог сразу сообразить и сказал: «не помню». Этого было достаточно, чтобы больной взволновался настолько, что нужно было послать доверенное лицо назад узнать, какова была наружность продавщицы, и больной только тогда успокоился, когда ему сообщили, что она некрасива.

В таком же мучительном и странном состоянии бывают люди, имеющие навязчивые мысли о каких-нибудь числах (аритмомания) или потребность припомнить имена (ономатомания). Я знал одного адвоката, который не мог ездить по улицам, не производя счета окон в домах, бывших по сторонам. Если он пропускал и сбивался со счету, он должен был возвращаться назад. Он же иногда среди ночи должен был разыскивать в старых газетах имя лошади, которая выиграла за несколько лет какой-нибудь приз, – так сильна была у него навязчивая мысль, связанная с припоминанием имен. Он, конечно, понимал, что ему нет никакой надобности знать имя этой лошади, но мысль не давала ему покоя, пока он не находил искомого имени.

В других случаях навязчивые мысли сочетаются с каким-нибудь тревожащим больного предположением. Так, иногда у больного существует болезненная брезгливость, обусловленная различными, большей частью крайне неосновательными соображениями. Я знал больную, которая, услыхав, что среди служащих в конторе ее мужа был один сифилитик, стала бояться заразиться сифилисом через прикосновение к предметам, за которые мог браться человек, страдающий этой болезнью. Мало-помалу ей стало думаться, что человек, страдающий сифилисом, мог оставить заразу на ее стульях, на ее платье и пр. И вот у нее развилась непреодолимая боязнь дотрагиваться до предметов: только она до чего-нибудь дотронется, она должна бежать к умывальнику и мыть руки. Такое мытье рук происходило почти беспрерывно. Больная, наконец, не могла оставаться в доме мужа, переехала в другой дом, но и там продолжалось все то же. И лишь через несколько месяцев наступило небольшое улучшение, и больная могла ограничиваться 20 разами умывания рук в день, чтобы быть относительно спокойной.

Иногда болезненная брезгливость соединена с предположением какой-то нечистоты, поганости, и больной начинает бояться дотрагиваться до всего, чтобы не опоганить себя; почти всегда для того, чтобы очистить себя от нечистоты, больной считает нужным мыть руки и моет их после каждого прикосновения. Таким образом, некоторые больные моют руки на дню несколько десятков или даже более сотни раз, до того, что у них руки становятся похожи на руки прачек. Боязнь прикосновения, подобная только что описанной, бывает и при предположении, что предмет, до которого дотрагиваются, может уколоть. Больной, хотя и видит очень ясно, что предмет не уколет, но тревожащее его предположение сильнее его критики, и он не может ему противостоять. И это бывает иной разу людей, вполне разумных, иной раз поражающих остротой и глубиной своего ума, замечательных ученых и мыслителей.

Иногда навязчивые мысли являются в виде так называемых хульных мыслей. Больной, например, хочет молиться, а в это время у него в сознание постоянно входит мысль о чем-нибудь неприличном, циничном. Само собой разумеется, это крайне мучительно для больного и заставляет его с особенным тщанием сосредоточивать свое внимание на молитве; но большею частью, чем старательнее он думает об удалении хульных мыслей, тем они сильнее.

Иногда при навязчивых мыслях особенно резко выступает мучительная уверенность, что случится что-нибудь страшное, если больной сделает тот или другой поступок. Это бывает в различного рода расстройствах, известных под именем «патологического страха», «фобиях» разного рода, например при боязни пространства (agoraphobia). При этой последней болезни больной не может ходить по открытым местам, например на площади. Едва дойдет он до площади, как его охватывает необыкновенный страх, – такое ощущение, что если он сейчас сделает хоть шаг, то упадет или с ним сделается припадок; между тем простой мальчик может при этом ему помочь, взявши его за руку: тогда он пойдет без страха. Такого же рода боязнь существует и относительно толпы, относительно стояния на амвоне в церкви, особенно у церковнослужителей, и т. п.

Иногда боязнь обусловливается уверенностью, что больной, находясь в обществе, чрезвычайно сконфузится и покраснеет (эритрофобия), или, будучи в обществе, он не удержится и выпустит мочу или испражнения. И нужно прибавить, что нередко рефлекторно действительно является при этом и покраснение, и неудержимый позыв на мочу и на испражнения.

Различного рода навязчивых идей и фобий встречается чрезвычайно много, и нет возможности перечислить все их виды: каждый день можно встретить какую-нибудь новую форму. Следует прибавить, что нередко они бывают у лиц, которые, кроме этих явлений, не представляют других резких признаков душевного расстройства, разве только общие явления недостаточной уравновешенности. Мы еще будем говорить об этом в частной психиатрии, когда будет речь о специальном психозе, проявляющемся в навязчивых идеях.

Навязчивые идеи не нужно смешивать с бредовыми идеями, о которых мы будем сейчас говорить. Главное различие между ними заключается в том, что при навязчивой идее больной часто очень хорошо сознает, что то, что его тревожит, что навязывается его сознанию, – нелепо, но не может отделаться от мысли об этой нелепости и от связанной с ней тревоги. При бредовой, или ложной, идее, наоборот, больной убежден в верности своей идеи. В редких случаях навязчивые идеи переходят в бредовые, но обыкновенно они в них не переходят. Иногда (правда, тоже довольно редко) навязчивые идеи осложняются псевдогаллюцинациями и настоящими галлюцинациями, а затем и бредом.

Очень часто вместе с навязчивыми идеями бывают и насильственные влечения. Но о них мы будем говорить, когда будем рассматривать расстройства в волевой сфере.

б) Ложные (бредовые) идеи.

Кроме галлюцинаций и навязчивых идей расстройство в содержании интеллектуальной деятельности проявляется еще в образовании так называемых ложных идей (или бредовых идей, или нелепых идей).

Под влиянием душевной болезни человек часто представляет явление внешнего мира извращенно, неправильно. В таком случае у него являются выводы, образовавшиеся не на основании здравого суждения, а на основании болезненного. Идеи, соответствующие болезненно ложным выводам, и называются болезненными ложными идеями или бредовыми идеями. Иногда они абсурдны абсолютно, например, когда человек воображает себя богом, Александром Македонским, или абсурдны для данного больного, например, когда бедняк считает себя богачом; но иногда они сами по себе не абсурдны и могут быть похожи на заблуждения, свойственные и нормальным людям. Однако почти всегда можно бредовые идеи отличить от этих заблуждений, разъясняя себе условия их развития: всегда оказывается, что в основе бредовых идей лежит патологическая связь между суждениями, обусловленная болезненно напряженным стремлением к сочетанию между собою таких мыслей, которые в нормальном состоянии не должны бы тесно сливаться. Благодаря напряженности болезненного сочетания мыслей больного, бредовые идеи и приобретают значение непреложных истин, тем более имеющих значение для всего содержания познавательной сферы больного, что в громадном большинстве случаев можно доказать при этом наличность ослабления критики, иногда, впрочем, касающейся лишь небольшой группы идей.

Ложные, или бредовые, идеи бывают весьма различны по своему содержанию и в зависимости от содержания они носят и различные названия. Так, есть ложные идеи преследования, когда больному кажется, что у него есть враги, которые его преследуют, есть идеи самообвинения, когда больной воображает себя виноватым в том, в чем он не виноват, есть идеи величия, когда больной считает себя выше или богаче того, что он в действительности, и т. п. Хотя различие бредовых идей по содержанию и чрезвычайно большое у отдельных больных, но все-таки есть некоторые главные категории их, которые встречаются особенно часто. Эти главные категории таковы.

1. Идеи довольства, величия, богатства. Они выражаются в том, что больной переоценивает свое значение, переоценивает отношение к себе других лиц, считает, что его все уважают, восхваляют; женщины влюбляются в него, готовы выйти замуж; или – что он знатен, необыкновенно учен, обладает могуществом, потомок царского рода, полководец, он святой, бог, выше бога; он богат, обладает несметными средствами, у него много миллионов, горы бриллиантов; он может в минуту облететь мир, быть на луне, на небе и пр.

2. Идеи самоунижения, отчаяния, разорения, самообвинения и идеи отрицания. При этом больной считает себя неспособным, глупым, низким, гадким, таким, от которого все должны отвернуться с ужасом, которого все справедливо презирают; он никогда не сделается лучше, он неисправим. Бог отказался от него, он хуже собаки; ему ничего не остается делать, как умереть, да и за гробом его ждут адские мучения. Или больной считает, что он обеднел, что он лишился последних средств, он разорил себя, детей: и он, и они умрут с голоду, его за это подвергнут наказанию, возьмут в тюрьму, казнят. Он – величайший преступник, величайший грешник, антихрист, хуже дьявола, хуже антихриста. Иногда к этому присоединяются идеи отрицания: теперь уже все погибло, ничего нет; больной будто бы столько нагрешил, что весь мир погиб; его самого нет, людей нет, мира нет, бога нет; он, больной, причина всеобщего уничтожения.

3. Идеи преследования. Больной считает, что он жертва преследования какой-то шайки, партии анархистов или какого-нибудь определенного лица. Его хотят очернить, обесславить, про него распускаются клеветы, ему делают оскорбительные намеки, его хотят уничтожить, отравить, убить, на него действуют какими-то особыми аппаратами, через телефоны узнают его мысли; его отравляют, насилуют по ночам, бесчестят его жену и детей. Отчасти к идеям преследования относятся и идеи ограбления.

4. Идеи ипохондрические. Больные при этом считают себя страдающими какими-нибудь большею частью страшными болезнями, иногда даже думают, что у них произошли такие изменения, каких ни у кого до сих пор не бывало. Одни думают, что у них неизлечимый рак, чахотка, порок сердца, сифилис, чувствуют, как у них проваливается нос, сжимается голова, кости ссыхаются, спинной мозг пропал, мочевой пузырь вышел через мочеиспускательный канал, желудка нет, кишок нет. Некоторые доходят до того, что считают, что все они уменьшились до крайности, они сделались маленькими, с булавочную головку (так называемый микроманический и бред).

5. Идеи мистические, религиозные, демономанические (влияние демонов) и зависимости от какой-нибудь таинственной силы.

Больные считают себя или осененными особою благостью, в какой-то близости с божеством, с Божией Матерью, святыми; женщины считают себя иногда богородицей, невестой христовой, мужчины – мессией, пророками, преемниками апостолов. Иногда больные, наоборот, считают себя окруженными демонами, искушаемыми ими; дьявол хочет владычествовать над ним, дьявол уже вселился в него, он чувствует его в своей груди, в животе; дьявол имеет с ним половые сношения («инкубы» средних веков). Некоторые больные считают себя жертвою колдовства, влияния какой-то таинственной силы, гипнотического влияния.

6. Идеи собственной метаморфозы. Они заключаются в представлении собственной перемены; некоторые считают себя совершенно превращенными в какое-то животное, чувствуют, как тело их обросло шерстью, или они духи бестелесные; другие считают, что у них изменена какая-нибудь часть тела, ноги деревянные и пр. Сюда же относятся идеи, что, например, в животе находятся пауки и змеи.

7. Идеи эротические. При этом существует ложное представление о том, что кто-либо влюблен в больного, желает выйти за него замуж или желает его насиловать; к нему ночью приходят, делают с ним всякие мерзости. Иногда больные сами считают себя влюбленными и ложно видят очевидные признаки сочувствия со стороны предметов обожания. Сюда же часто (хотя не всегда) относятся и идеи ревности, идеи супружеской неверности.

Эти идеи могут не изменяться у одного и того же больного; тогда они называются стойкими идеями, иногда же они могут меняться.

Происхождение ложных идей различно:

а) Так, нередко ложные идеи являются результатом сознательного, хотя и обусловленного болезненным направлением сочетания мыслей вывода из неверных посылок; больной, например, испытывает ненормальность своего состояния и, стараясь объяснить его себе, делает неправильный вывод о причине. Положим, больной чувствует боль в животе и говорит, что это не может быть что-нибудь иное, как рак. Тут произошло одностороннее объяснение болезненного ощущения. Или больной при меланхолии испытывает тоску, ему везде нехорошо, и вот, объясняя себе свое состояние, сопоставляя, что такое же чувство бывает, если человека упрекает совесть за совершенное злодеяние, он говорит, что тоскует оттого, что он ужасный человек, совершил преступление, все от него отворачиваются, как от злодея. Неправильное толкование своего состояния есть первый путь для образования ложных идей.

б) Второй путь – это обманы чувств. Если под влиянием галлюцинаций и иллюзий человек видит и слышит то, чего нет в самом деле, то, естественно, в его сознании возникает неправильное представление о людях и мире. Например, больной слышит за стеной постоянные разговоры, – естественно, что он выводит заключение, что за стеной сидят какие-то люди и о чем-то беседуют. Галлюцинации дают чуть ли не самый обильный материал для ложных идей, и нужно заметить, что таким материалом служат не только галлюцинации в области высших органов чувств, но и низших: так, галлюцинации обоняния (запах трупа) часто производят бредовую идею о том, что больной находится среди покойников; галлюцинации мускульного и общего чувства – что больной находится в подчинении какой-то таинственной силе – гипнотизму, магнетизму, спиритизму, колдовству. Бред, развившийся из галлюцинаций, называется сенсориальным (чувственным). Нет никакого сомнения, однако, что галлюцинации дают основание бреду только тогда, когда одновременно с этим существует болезненное расстройство в сочетании идей, лежащее в основе того, что ложные восприятия не только не исправляются критикой, но даже подготовляются господствующим содержанием сознания.

в) Третий источник бредовых идей составляют какие-нибудь изменения физической чувствительности – гиперестезии, парестезии, анестезии и вообще болевые ощущения в организме: так, например, у больного существует болевое ощущение в межреберных нервах, а в сознании больного это ощущение сочетается с представлением о дьяволе, сидящем в его груди. Такое происхождение бреда называется аллегоризацией болевых ощущений. Такую же роль могут играть парестезии, изменения в мускульной чувствительности и вообще различные аномалии чувствительности в происхождении различных бредовых идей превращения. Так, Эскироль рассказывает о больной, считавшей, что тело ее унесено дьяволом: кожа ее была совершенно нечувствительна.

г) Бредовые идеи могут быть совершенно самостоятельны, первичны исключительно вследствие первичного расстройства в сочетании представлений, благоприятствующего ненормальным сочетаниям идей и ложным выводам. В таком случае они иногда являются в сознании как какие-то открытия, вдохновения, догадки. Сюда, например, относятся такого рода явления, когда больной все совершающееся вокруг него относит к себе, во всем видит «особое значение», все символизирует. Большею частью это суть первичные ошибки суждения.