Текст книги "Умные парни (сборник)"

Очерки о науке

ИДУ НА НАНО!

В Курчатовском центре открылась лаборатория XXI века

В приличном обществе признаком интеллектуальной просвещенности является осведомленность в важности нанотехнологий. Можно не слишком понимать, что это такое, нарекать нанотехнологиями ветхозаветные манипуляции, но необходимо с умным видом рассуждать об их революционной сущности. Они важны, спору нет. Но постепенно и неотвратимо на первое место выдвигаются NBIC-технологии, которые обещают перевернуть мир настолько круто, что все прежние научные революции покажутся походом в скобяную лавку за долотом и веником. NBIC – это аббревиатура, которая означает совмещение в одной цепочке нано– и биоинженерных, то есть генетических технологий, информационных и компьютерных технологий, а также использование когнитивных ресурсов, нацеленных на искусственный разум. Иначе говоря, NBIC-технологии – это создание саморазвивающихся, по существу, живых интеллектуальных систем из неживой материи, которые могут быть использованы повсюду – от медицины до промышленности. Об опасностях мероприятия можно спорить бесконечно, но несомненный факт, что NBIC-технологии по потенциалу приближают человека к Творцу, который в незапамятные времена сотворил мир. Если гипотеза о Творце кому не нравится, существа дела это не меняет.

Одна из первых точек прорыва на планете Земля – NBIC-центр, который только что начал работу в Курчатовском институте. Без всякого сомнения, в Европе и близко нет лабораторий, которые были бы оснащены аппаратурой такого уровня и в таком количестве. В США имеются мощные лаборатории, но они не собраны в единый центр, который ставил бы перед собой столь амбициозные задачи, как NBIC-центр Курчатовского института.

Назад в Россию, где нет потолка

«В Америке я работал 17 лет, – говорит руководитель отдела прикладных нанобиотехнологий Алексей Марченков, внушительным видом похожий на квотербека из американского футбола. – Вырос до полного профессора университета штата Джорджия. И все-таки, по здравому размышлению, решил вернуться в Россию. На Западе даже для удачливого иностранца существует потолок. По-настоящему сложные и важные проекты американцы поручают только американцам. В российском NBIC-центре я решаю крупные задачи, которые в США оставались для меня недоступными. Кроме того, у нас подобралась такая талантливая молодежь, что американцам сто очков форы даст. Мы строим и скоро создадим нанобиотехнологический комплекс, которого нет нигде в мире».

В эту лабораторию постороннему попасть невозможно, как верблюду нельзя проскользнуть сквозь игольное ушко. Помещение ограждено толстым стеклом, внутри поддерживается 6-й класс чистоты воздуха, атмосфера полностью обновляется двадцать раз в час, то есть каждые три минуты. Ученые облачены в стерильные одежды, как хирурги в операционной. Одна напасть – из-за циркуляции воздуха ученые заражаются друг от друга, как малыши в детском саду. Случайный забредший микроб рождает эпидемию.

В отделе нанобиотехнологий выполняются проекты широкого диапазона – от выращивания суперчистых полупроводников для электронной промышленности, производства материалов с новыми свойствами до создания медицинских и биологических материалов нового поколения, нанесения нейронов на неорганическую подложку, чтобы создать гибриды живых и неживых структур, что принципиально при работе над искусственным интеллектом. Большая часть оборудования для лаборатории изготовлена в России.

– Мне в России намного интереснее, чем в Америке, – размышляет профессор Марченков. – Самый большой минус в России – наша бюрократия, просто поперек дороги лежит.

– Детей вы забрали из Америки? – спрашиваю напоследок у профессора-патриота.

– Нет, дети остались в Америке, – вздохнув, отвечает ученый. – Дети американизировались.

Не замахнуться ли нам на Вильяма Шекспира?

«Невозможно поддерживать секретность в полном объеме, – острит заместитель директора Курчатовского института Павел Кашкаров. Вся его научная жизнь прошла в МГУ, но теперь у него особое отношение к небоскребам. – Из высотных домов, которые строятся вокруг, миллионеры могут без подзорной трубы взирать на наши реакторы. Во времена Курчатова скорее в жизнь на Марсе поверили бы, чем в такое нескромное жилище».

Когда Герой Социалистического Труда маршал Лаврентий Берия принял решение о создании на окраине Москвы лаборатории № 2, которой было поручено придумать атомную бомбу, окрест росли вековые сосны. Сейчас домики, где жили гениальные академики, создавшие ядерный щит, выглядят, как бараки военнопленных. Взор ласкают элитные комплексы «Северная звезда» и «Эльсинор», взявшие в кольцо Курчатовский институт. Живут там люди, чьи доходы намного превосходят состояние принца Гамлета, который тоже проживал в Эльсиноре, но без вида на ядерные реакторы. О вкладе владельцев нового «Эльсинора» в достояние страны народу известно значительно меньше, чем принцу Гамлету было известно о тайне гибели его отца.

В Курчатовском институте режим уже не тот, что в эпоху атомного проекта. На территории NBIC-центра строится, как заведено в западных лабораториях, гостевой дом для ученых, приехавших из других лабораторий. Ученый люд во всем мире не шибко богат, и тратиться на гостиницы накладно. Низкая мобильность ученых в России – одна из проблем нашей науки и упирается она именно в отсутствие доступного жилья. Гостевой дом практически готов – условия неизмеримо лучше, чем в гостиницах, где селят командировочных по всей России.

Достраивается компьютерный корпус для хранения данных, добытых в NBIC-центре. Уже сейчас в распоряжении NBIC-центра компьютерные мощности в 100 терафлоп. Через год силы NBIC-центра вырастут до 300 терафлоп. Такие мощности в России наперечет. Еще в проекте – бизнес-инкубатор, метрологический корпус…

Историки до сих пор не могут ответить на вопрос, ступал ли маршал Берия на территорию лаборатории № 2, которая выросла в Курчатовский институт. Если бывал здесь, то наверняка с целью инспекции первого советского реактора Ф-1, который был запущен в 1946 году и до сих пор работает рядом, что символично, с новейшим NBIC-центром. В США в Чикаго первый американский реактор разобрали, а наш пашет, как перпетуум-мобиле, загрузки урана хватит еще на 200–300 лет. Впрочем, жители «Эльсинора», если не тяготит совесть, могут, в отличие от Гамлета, спать спокойно. Мощность реактора Ф-1 всего 20 кВт, исчезающе мало, годится только для метрологии и калибровки.

Русский ученый опаснее бен Ладена

«Зачем мне ехать на Запад? – Заместитель директора синхротронного центра 30-летний Роман Сенин чувствует себя неуютно в деловом костюме, но очевидно являет редкий пример удачливости молодого российского ученого. – Что мне могут предложить? Исследования, должность, оклад – в России все интереснее и выше. Два года назад в институте предлагали молодым ученым надолго в Германию поехать. Никто не поехал, не хотели время терять. Некоторые выражались в духе черного юмора: на Запад можно ехать только на отдых или на танке. Это, ясное дело, в шутку…»

Сильно подозреваю, что таких молодых начальников нет ни на одном ускорителе в мире. Сколько надо платить молодому ученому, чтобы он не заглядывался на Запад, а если раньше переметнулся, то вернулся домой? Не так давно в Академии наук обеспечили минимальный оклад в 30 тысяч рублей. Этого, как выяснилось, мало, – утечка умов продолжается, а если напор ослаб, то только потому, что все, кто хотел, уже уехал. В NBIC-центре я установил, что, если не надо тратиться на жилье, ученый с Запада возвращается в Россию на 50 тысяч рублей. При условии, естественно, наличия оборудования мирового уровня и интересного проекта. На Западе, как на собственном опыте выяснил профессор Алексей Марченков, «при приближении исследований к мировому уровню русский физик становится для властей опаснее бен Ладена».

Из новых сотрудников NBIC-центра половина вернулась с Запада. Руководители практически всех ведущих лабораторий и ключевые сотрудники работали в лучших университетах, среди которых знаменитый Эдинбургский, где была клонирована первая овечка Долли. В России эти ученые увидели лучшие перспективы для научной карьеры. Можно вспомнить парадоксальное заключение директора Курчатовского института Михаила Ковальчука: Россия должна быть благодарна Западу за утечку умов, потому что русские ученые в тяжелые времена сохранили себя в науке, а теперь могут вернуться домой, набравшись к тому же полезного опыта.

Конечно, не надо наводить тень на плетень: уровень финансирования, который получил Курчатовский институт по национальному нанотехнологическому проекту, позволяет реализовывать амбициозные проекты и создавать заманчивые условия. Россия выделила на нанотехнологии средств не меньше, чем ведущие страны. Это первый в новой России опыт масштабной поддержки не отдельной научной организации, а крупного, в масштабах страны, научного проекта. Курчатовский институт и нанотехнологический проект вызывают в ученой среде повсеместную зависть из-за того, дескать, что его лидерам удалось выжать из бюджета крупные средства. Но не лучше ли корить себя за неумение продвигать собственные идеи? Королев, Курчатов, Келдыш не только были выдающимися учеными, но и умели доказывать перспективность своих проектов не всегда грамотным, чего скрывать, руководителям. Поэтому, так мне кажется, нанотехнологии – это не только первый случай, когда на науку выделили большие деньги, но и первый случай, и это важнее, когда ученые не ждали у моря погоды, а сумели заинтересовать власть своими идеями.

«По моему опыту, для молодого ученого очень важна мотивация, – говорит заведующий кафедрой общей физики МГУ и замдиректора Курчатовского института Павел Кашкаров. – Так уж устроен человек, особенно русский, что творческая мотивация в родной стране у него выше, чем за границей. Если создать условия для занятий наукой, никуда ученый из России не уедет. В этом году факультет нанотехнологий МФТИ преобразован в первый в России NBIC-факультет. Преподавание будет вестись на базе Курчатовского института, наш директор Михаил Ковальчук стал деканом факультета. Это безумно интересное направление, и мне жалко, что я не могу опять стать студентом».

Профессор вырос на помойке

Ядром, из которого вырос NBIC-центр, является специализированный источник синхротронного излучения. Это один из самых перспективных инструментов не только для фундаментальных исследований, но и для создания принципиально новых технологий. Таких ускорителей в Европе всего шестнадцать, в Восточной Европе наш – единственный. «Мотаются, бедные», – профессор Кашкаров выразил сочувствие электронам. Они мечутся в кольце диаметром 30 метров со световой скоростью и за счет ускорения, как перезрелая вишня, брызжут электромагнитным излучением во всем спектре – от инфракрасной области до рентгеновской. Излучение собирают десятки чувствительных станций, расставленных, как сторожевые башни, по периметру кольца. На синхротронном источнике в тысячу раз лучше, чем на другом оборудовании, можно изучать атомный состав вещества, тончайшую структуру любых, в том числе биологических, объектов, создавать наноструктуры и вести медицинскую диагностику.

Синхротронный источник – единственный крупный научный комплекс, запущенный в нашей стране за 30 лет. В 1990-х строительство заглохло, и, когда директором ускорителя стал Михаил Ковальчук, здесь царила полная разруха. В 1999 году синхротронный источник был запущен, но с тех пор он значительно расширен и модернизирован. За последние два года рабочие площади вокруг ускорителя расширены в четыре раза, появилось место для новых лабораторий. Важность синхротронного источника такова, что сюда дважды приезжал Владимир Путин – и премьером, и президентом. «Синхротронный источник – штука живая, – важно сообщил Роман Сенин. – Как за девушкой надо ухаживать, так ускоритель надо постоянно перестраивать».

Наталья Груздева тоже работала в Америке – в Корнуэльском университете, мировом лидере по генной инженерии. В NBIC-центре оборудование не хуже – секвенаторы для определения последовательностей ДНК, белковые фабрики по наработке белков для фармацевтики и медицины, аппараты для встраивания чужеродной ДНК в клетки. На моих глазах в замысловатом резервуаре шла бурная расшифровка генома больного раком почек – для изготовления лекарства необходимо собрать внушительную базу данных. Начинала Наталья Груздева путь в биологии своеобразно – школьной учительницей – и считает, что опыт построения отношений с трудными подростками чрезвычайно полезен в научных коллективах. В Корнуэльском университете Наташа увидела столпотворение всех языков и рас и пришла к выводу, что у русских мозги самые лучшие. «Азиаты – трудолюбивые, но креатива у них мало, американцы скупают таланты по всему миру и выжимают идеи», – сделала вывод бывшая учительница. А в России мешает научному прогрессу бюрократия: на Западе, чтобы получить нужный реактив, требуется несколько часов, у нас на элементарное дело гробятся недели. Эти сетования повторяет каждый ученый, имеющий опыт работы на Западе. Будет обидно и глупо, если идею NBIC-центра, который задумано вывести на мировой уровень, погубят вечные российские проблемы. Дьявол, как известно, кроется в деталях – даже в тех проектах, где человек пытается подняться на божественную высоту.

«По заграницам я чуть не с детства скитался, – говорит директор белковой фабрики Алексей Липкин, роскошным усам которого позавидовали бы «Песняры». – Когда уезжал, ученые по помойкам оборудование собирали. Сколько ни кипятили, все равно из-за грязи разряды стреляли. Я даже студента-физика нанял, чтобы разобрался. Он, кстати, давно профессором в Англии. Надо бы его найти. Пусть тоже возвращается. Больше его током бить не будет».

Петр Капица говорил, что науку должны делать веселые люди. Курчатовский центр – пока единственное место в России, где к ученым вернулось оптимистичное настроение и гамлетовский вопрос о том, быть или не быть науке, решен положительно. Решится ли этот вопрос в общероссийском масштабе, покажет время.

У ЦЕНТРИФУГИ Я И МОЯ МАША

На уникальном заводе, где когда-то делали граммофоны, теперь производят оборудование, недоступное никому в мире

«У самовара я и моя Маша, вприкуску чай пить будем до утра…» Прямо в цехе вдруг навязалась старая мелодия, хотя повода для легкомыслия завод «Точмаш» во Владимире не дает. И по возрасту рабочие и мастера соответствуют скорее поклонникам Леонида Агутина, чем Леонида Утесова. Может, аура прошлого? В 1930-х годах на этих площадях вырос самый большой в СССР граммофонный завод с годовой мощностью 150 тысяч патефонов и 300 миллионов лучших в мире, как утверждает молва, хромированных иголок. Эти тонкие иголочки, предназначенные для воспроизведения рулад и серенад, предопределили дальнейшие метаморфозы Грамзавода.

Впрочем, не знаю, царило ли когда-нибудь на Грамзаводе легкомысленное настроение. В 1937 году бдительные органы раскрыли антисоветский заговор во главе с директором и создателем завода Константином Гроднером, примазавшимся к большевикам еще в 1906 году, а также главным инженером, главным бухгалтером и главным снабженцем. Банда была настолько опасная, что после скорого и правого суда приговор был приведен в исполнение быстрее, чем звучит пластинка, – через 15 минут. Из всего руководства на месте остался только товарищ парторг.

Во время войны на Грамзаводе делали боеприпасы и часы, а в 1950-х годах завод перешел на выпуск техники, благодаря которой объединение «Точмаш» во Владимире является самым крупным и стабильным предприятием. На Точмаше делают знаменитые газовые центрифуги для обогащения урана. А также высокоточное оборудование для ракет «Тополь», «Булава» и зенитных установок «Бук» и С-300, составляющих основу оборонного щита России. Директор завода живет на одной лестничной клетке с губернатором области. Тот, кто знает реалии российской провинции, понимает значение этого бытового факта.

Патефон и атомная бомба

Какой прок обогащению урана от граммофона? На первый взгляд, как козе от баяна. Центрифуга, в которой находится газообразный гексафторид урана, вращается со скоростью 1 500 оборотов в секунду– и фракции разделяются по плотности. Стиральная машина, для сравнения, вращается со скоростью 15 оборотов в минуту, электрический двигатель дает 1 500 оборотов в минуту. А здесь – в секунду! Волчок бешено кружит без остановки ни много ни мало 30 лет, что наталкивает на безумные мысли о вечном двигателе. Ни один подшипник на белом свете таких нагрузок не выдержит. Центрифуга похожа на гроб Магомета и, по существу, висит в воздухе, сохраняя равновесие благодаря магнитному полю. Единственная опора – игла упирается в корундовый подпятник. Самый качественный корунд искусственно выращивается в Армении на том же заводе, где делают стекла для швейцарских часов. А вот тончайшая металлическая игла ведет происхождение от старой граммофонной иглы. И это подтверждает истину о том, что в технике есть своя эволюция и преемственность.

Когда идешь по цехам Точмаша, позади держатся крепкие мужчины в наглухо застегнутых пиджаках. Если фотографируешь рабочих, они вежливо встают за спиной этих строгих людей. Скоро я убедился, что проще не рабочих расспрашивать о биографии, а прямо к эскорту обращаться – информация, как из отдела кадров.

– Только ни в коем случае не пишите, что видели центрифуги, – попросил начальник цеха № 36 Александр Герасимов. – Мы показали лишь корпуса для центрифуг последнего девятого поколения.

– А сами центрифуги где? – спросил я и уловил оживление за спиной.

– Запрещено показывать. Режим! Китайцы, которые у нас все облазили, прежде чем купить старый обогатительный завод, даже издали новых центрифуг не видели, – сообщив эту сногсшибательную новость, начальник цеха сделал траурную мину. – Если вы напишете, что видели центрифугу, нас расстреляют.

Обремененный страшной ответственностью, не знаю, что делать, потому что центрифугу я видел раньше – но, присягаю, не на Точмаше. А с принципом ее работы читатели могут познакомиться на рисунке. Впрочем, принцип работы атомной бомбы тоже не секрет, а сделать мало у кого получается.

На долю России сегодня приходится 40 % мирового рынка услуг по обогащению урана. В области высоких технологий, где мы мечтаем укрепить свои шаткие позиции, обогащение урана является самым высоким и несомненным достижением России. Обогащенный уран покупают у нас высокоразвитые страны «большой восьмерки», и половина атомных станций США работает на российском уране. В 2008 году от продажи обогащенного урана в казну поступило более 3 миллиардов долларов. В отличие от нефти и газа, которые мы продаем в сыром виде, лидирующие позиции России на урановом рынке объясняются не тем, что у нас много урана, запасов рекордных нет, а тем, что нами созданы лучшие в мире технологии обогащения этого радиоактивного металла. Это легендарные центрифуги, о которых все слышали, но почти никто не видел.

В природном уране, добываемом из-под земли, содержится всего 0,7 % урана-235. Такой уран никуда не годится, только на сувениры. Для атомной электростанции необходимо, чтобы содержание урана-235 было 4–5 %, для подводной лодки – около 20, для атомной бомбы – больше 90 %. В начале атомной эры уран обогащали газодиффузионным способом, неимоверное число раз продавливая газ сквозь мембраны. И до сих пор в мире, хотя таких стран наперечет, используется такой способ. В конце 1950-х годов в СССР началось внедрение нового, центрифужного метода, при котором газ разделяется на фракции благодаря быстрому вращению. Затраты электроэнергии и воды снизились в десятки раз. Америке центрифуги оказались не по зубам. Прилагались неимоверные усилия, но опыты с роковой неизменностью заканчивались авариями, центрифуги крушили всё вокруг – и Сенат, не догадываясь об успехах СССР, постановил прекратить работы. Забавно, что уран для своей первой атомной бомбы американцы получили на допотопной центрифуге. Сегодня кроме России центрифужным методом владеет концерн URENCO (Голландия – Великобритания – Германия). Именно центрифуги URENCO неведомым путем оказались у Ирана, который пытается их скопировать, прославляя, но не демонстрируя свои успехи. У китайцев, по компетентным источникам, не получается скопировать даже устаревшие российские центрифуги, хотя они вскрыты и разобраны по винтикам и косточкам.

Где обогатился идеями вице-президент Академии наук ГДР?

Одна замечательная красавица сказала, что лучшие друзья девушки – бриллианты. Увидевши в руках у главного технолога центрифужного производства Татьяны Сорокиной металлическую иглу, которая упирается в корундовый подпятник, я поинтересовался, любит ли она драгоценные камни? Ответ доказывает, что женщине всегда, даже на производстве, хочется, чтобы драгоценностей было больше.

«Люблю, что за вопрос, – вскинула брови женщина-технолог. – Для себя – бриллианты. Но для дела – “восточный алмаз”, или лейкосапфир, это тот вид корунда, который используется в центрифугах. Мы делаем центрифуги уже девятого поколения, а до сих пор на заводах вращаются центрифуги пятого поколения, запущенные 25–30 лет назад. Качество настолько высокое, что отчасти это идет экономике во вред. Если бы центрифуга работала 5 лет, их бы чаще меняли – и производство выросло бы в пять раз».

Кстати, кто сделал центрифугу? Кто придумал паровую машину, известно, Кто изобрел радио, электрическую лампочку, кока-колу, шариковую авторучку и дизель – тоже понятно. Центрифуга рождена коллективным разумом, но это не может служить оправданием тому, что имена создателей уникальной технологии, которая выделяют нашу страну из тьмы конкурентов, неизвестны согражданам. Идея принадлежит Герою Социалистического Труда Виктору Сергееву с Кировского завода в Ленинграде. Во время войны Сергеев искал слабые места у немецкого танка «Тигр», а в 31 год увлекся центрифугами. Надо сказать, что в 1952 году от разработки бесперспективных центрифуг отказались все страны. В тот период от центрифуги, как от чумы, бежали все конструкторы – авантюра и утопия. Даже светоч науки академик Исаак Кикоин, руководивший в СССР работами по обогащению урана, оказался скептиком. Поверили Сергееву лишь главный конструктор ОКБ Кировского завода Николай Синев, который возглавил производство первых центрифуг, и один из руководителей Средмаша генерал Александр Зверев, работавший еще с Берией. Характерная деталь времени: чтобы начать работу над отверженными центрифугами, потребовалось решение парткома ОКБ Кировского завода. Партия сказала – центрифуги завертелись. В ту пору технологии создавались быстро, заводы строились стремительно. Уникальный по прочности сплав для центрифуг создал академик Иосиф Фридляндер. Уже в 1958 году на заводе во Владимире было запущено новое производство, которого не было нигде в мире. Да и через 50 лет нигде не появилось.

Но из песни слова не выкинешь – идея центрифуги для обогащения урана, как и идея атомной бомбы, была высказана инженерами в фашисткой Германии. В 1946 году в Сухумском физико-техническом институте начала работу группа немецких военнопленных инженеров в количестве ста человек под началом одного из руководителей компании «Сименс» доктора Макса Штеенбека, в которую входил механик люфтваффе и выпускник Венского университета Гернот Циппе. По воспоминаниям Штеенбека, его группа зашла в тупик. Инженер Сергеев, как когда-то находил слабые места у «Тигра», увидел слабое место в конструкции немецких центрифуг. Штеенбек писал: «Идея, достойная того, чтобы исходить от нас! Но мне она в голову не приходила».

Макс Штеенбек работал в лучших советских НИИ, потом вернулся в ГДР, возглавлял работы по ядерной тематике, стал вице-президентом Академии наук ГДР, иностранным членом АН СССР. Гернот Циппе после освобождения оказался на Западе и обнаружил, что даже США сильно отстали от СССР. Циппе запатентовал свою конструкцию, но американцам она показалась утопической. Лишь в 1970-х годах, через 20 лет после советского прорыва, патент Циппе был реализован концерном URENCO. Гернот Циппе до конца жизни симпатизировал СССР, выступал за мирный атом и высказывал сожаление, что его центрифуги неведомыми путями удалось получить Пакистану. А теперь еще и Ирану…

Кризис и обогащение

Нынешний директор Точмаша Юрий Замбии – в точности советский директор. Он много курит, часто говорит по мобильному телефону, а без телефона говорит, как рубит. Директор пытается сохранить «социалку», строит жилье и выступает за пунктуальное исполнение планов. Пересмотр договоров из-за кризиса Замбии презрительно называет «дрыганьем» и считает, что дрыганье до добра не доведет. Кризиса, так говорит директор Замбии, не будет, если честно выполнять контракты. Кроме того, ему не по душе, что мы продали пусть даже устаревшие заводы по обогащению Китаю.

«Я государственный человек, – голос Замбина рассекает сигаретную завесу. – И я бы с удовольствием не для Китая работал, а выполнял оборонные заказы для России. Для меня личная выгода позади, это мелочи. И для экономики лучше самим на продажу обогащать уран, чем заводы продавать. Жалко, что идея Международного центра по обогащению урана в Ангарске не нашла отклика у иностранцев».

Самая большая боль для государственного человека Замбина – исчезновение в 1990-е годы, в эпоху экономического лихолетья, крупных и уникальных заводов, некоторые из которых просто стерты с лица земли. Кстати, в 2004 году в Перми стал банкротом и растворился крупный машиностроительный завод им. Октябрьской революции, который вырос из эвакуированного во время войны филиала Точмаша.

«Я не считаю, что государственное управление менее эффективно, чем частное, – рубит директор. – Государство заводы строит, а частник часто разрушает. Наше дело – государственное. Мы чувствуем себя увереннее, чем приватизированный ГАЗ, который в 1990-е годы отказался от производства центрифуг, понадеявшись на рынок. И меня совсем не тяготит, что за границу я могу выехать только по разрешению министра. Мне в России не в тягость».

Волею судеб завод «Точмаш» расположен на уникальном в российской истории месте. Это Ярилов, он же Федоровский холм. При основателе города князе Владимире, который через два года после киевского крещения стал крестителем местного населения, на этом холме была сооружена обитель, выросшая потом в Федоровский монастырь по имени первого Суздальско-Ростовского епископа. Кто-то не замедлит сказать, что сие есть свидетельство высшего перста, который указал намоленное место. Не углубляясь в религиозные дебри, должен признать, что лично мне тот факт, что механизм под дикими нагрузками может работать без остановки 30 лет, кажется чудом посильнее всех прочих явлений и проявлений.