Текст книги "Компрессия"
Автор книги: Сергей Малицкий
Жанр: Научная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
60
Это случилось на шестом месяце его работы в «Обратной стороне». Или на обратной стороне Луны – как угодно. Произошедшее с Сиф не стало забываться, нет, просто навалилась работа, которая именно работой и оказалась, а не отбытием времени на рабочем месте, и Кидди втянулся. Работа его и вытащила. Правда, встряхнув его так, что каждая косточка ударилась о собственную соседку. Каждое порученное ему дело он выполнял, вычерпывая его до дна, разбирался в тонкостях, не затыкал очередную дырку в суетливом и хлопотном хозяйстве «Обратной стороны», а пытался решить проблему раз и навсегда. Только это и позволяло ему не сойти с ума – полное погружение в то, что он делал здесь и сейчас, и работа на пределе сил, когда конец смены воспринимался падением в бессонную бездну вплоть до начала следующей смены. Правда, чаще всего свободное время все-таки оставалось, но его удавалось расходовать на спортзал и бег извилистыми коридорами между производственными и административными корпусами, который ну уж никак не напоминал полеты по лимфам опекуна. Это на втором году службы он начнет получать юридическое образование и корпеть над нудными лекциями и параграфами кодексов, а первый год напоминал беспрерывный, растянувшийся на триста с лишним дней экзамен. Вряд ли он сдал бы его, если бы не тот месяц, хотя именно он и стал самым настоящим экзаменом.
Кидди начинал младшим дознавателем. Вел преступления, совершенные в пределах зоны. Работал с осужденными. Беседовал с ними, определял их склонности, привычки, изучал дела, принимал решения, касающиеся их жизни. Продолжительности их жизни, потому что работа на той или иной стадии горных разработок, в том или ином режиме космической защиты, даже нахождение в том или ином боксе могло сократить срок жизни заключенного до минимума, или подарить ему надежду дождаться освобождения. Первое время Кидди казалось, что критерии просты. Он делил заключенных на категории в соответствии с тяжестью совершенных ими преступлений, полученные группы дробил на тех, кто, как ему казалось, встал на путь исправления, и тех, кто не собирался этого делать, и наделял, таким образом, каждого теми ли иными шансами на скорую смерть. Вскоре все пошло наперекосяк. Ни дня не проходило без эксцессов, даже несмотря на то, что между собой заключенные общались редко, а там где они все-таки сталкивались – в цехах и выработках, контроль за ними был усиленный. Карцер был всегда заполнен, взыскания множились, пошли даже дополнительные сроки за преступления, совершенные в пределах зоны. И тогда Кидди решился пойти на рискованный эксперимент. Он понял, что без приобретения собственного, необходимого опыта ничего не добьется, и продумал, как этот опыт получить. Черт его знает, может быть, он сознательно подталкивал себя к краю, потому как иначе, чем безумием, его идею назвать было нельзя.
Тогдашний старший инспектор к его предложению отнесся с раздражением. Оно ему, кроме лишних хлопот, ничего не сулило. С другой стороны, срок его службы подходил к концу, успех мероприятия позволил бы ему рассчитывать на лучшие перспективы на Земле, неуспех ничего не менял, за исключением головной боли для его преемника. Так или иначе, но в очередной команде новичков появился молодой парень с опухшим лицом, в котором Кидди Гипмора не узнал бы не только никто из персонала базы, но и родной отец. Старик медик оказался мастером по применению специальных инъекций, годы работы в следственной тюрьме города, где практиковалась подсадка слухачей и маскировка информаторов, сыграли роль. Именно этот медик, которого в последние два года службы Кидди сменил Тусис, и старший инспектор были в курсе проводимого эксперимента. Больше об этом не знал никто. Кидди влился в ряды заключенных и провел среди них месяц.
Старший инспектор, вероятно, не без доли злорадства, сдержал слово. До конца эксперимента никто так и не узнал о том, что младший инспектор зоны не улетел со специальным поручением на склады корпорации, где отбывали заключение осужденные с мягкими сроками, а, облачившись в синюю робу, хлебает полной ложкой все, что выпадает государственному изгою. А выпадало ему многое, и в этом многом камера с конденсатом на стенах и упрощенная, безвкусная еда были самыми мелкими из неприятностей. Худшим оказался распорядок дня, в котором не оставалось времени на отдых. Прежде всего, существование отравлял двенадцатичасовой рабочий день, за который никто из осужденных никогда не успевал выполнить норму выработки, а те, кто сидели на временных операциях, умудрялись портить технику и нарушать технологии. Охрана не жалела энергии разрядников, стегала осужденных виброшнурами почем зря, зачастую забавляясь при этом. Уже в первые три дня Кидди заработал не менее десятка синюшных шрамов, и ни один из них не был отметкой за его действительный проступок. Но не удары поразили Кидди, которые ничего не значили на фоне той боли, что жила в нем после вспышки огненного цветка на норвежском камне. Его поразили люди. Их было несколько тысяч, синеробников, то есть осужденных за тяжкие преступления, но не столь опасных, как те, кого одевали в красные робы и которые содержались в одиночках, а если вывозились на работу, то никогда не смешивались с остальным контингентом. Эти несколько тысяч прекрасно понимали, что Луна для большинства из них не место отбытия срока, а место смерти. Изнутри они оказались вовсе не такими, какими казались Кидди сквозь призму их электронных файлов, решеток и силовых полей. Они жили. Жили и пытались всеми возможными способами продлить существование даже в аду, каким представился Кидди их мир изнутри.
За месяц, проведенный среди заключенных, Кидди понял многое. Он понял, что повседневной жизнью синеробников руководят не администрация зоны, не охранники, не наиболее зловещие и одиозные из преступников, а чаще всего самые незаметные среди них. Он увидел и ужасающую несправедливость, и насилие, и удивительную, пусть и отвратительную, гармонию тюремной жизни. Он понял, что, несмотря на то, что каждый из этих несчастных ведет счет дням, часам и минутам до возможного освобождения или до приезда очередной комиссии по помилованию, все они живут только одним, сегодняшним, днем, и счастливым считается тот день, в который тебе не выстегнули глаз, не выгнали без колпака под космическое излучение, не застудили или не отбили почки, дали доесть жалкую порцию отвратительной еды и заперли наконец в камере-келье, где до тебя не доберется ни скучающий негодяй-извращенец, ни кто-то из бесноватых, ни даже тюремный авторитет, которому твоя жалкая жизнь внезапно понадобилась не для забавы, а для его собственного, такого же случайного, выживания. И вот это проживание одного-единственного дня, этот постоянный отсчет дней и минут заключенными омрачались тем, что каждый из них понимал: бессмысленная машина уничтожения человеческого мяса запущена, и все, что делает с тобой зона, имеет лишь одну цель – раздробление тебя на мелкие кусочки. А забота тюремной администрации состоит только в том, чтобы зубчатый механизм государственного мщения не заклинило на твоей жалкой черепушке. Они не видели впереди свет, потому что его не было. Те из них, кто, в конце концов, освобождались, словно уходили в потусторонний мир.
Их освобождение напоминало похороны, хотя бы потому, что только оттеняло незавидную участь остальных, хотя бы потому, что человек, чье имя выкликивалось на утренней проверке, не совпадал с тем, кто однажды под этим именем вошел в зону «Обратная сторона». Кусок мяса превращался в рубленую котлету, вывалянную в лунной пыли и разбавленную тюремной вонью. Тот человек был мертв, а освобождалось из зоны только его подобие. О чем можно было говорить, если даже Кидди, который точно знал, что через месяц вырвется из затхлых коридоров и перевозчиков к озонаторам и душевой кабине, едва не перемололо не в фарш, а даже в пыль?
Как он выдержал этот месяц? Он пожалел о своем выборе уже на второй день. Старик, оказавшийся рядом с ним в приемнике, который, судя по всему, попал в подобное место не в первый раз в жизни, начал его учить сразу, едва заметил нерешительность новичка при виде исходящего паром интоксикатора. «Войди, разденься, одежду направо, сам прямо, считаешь до десяти, выходишь. Слушай охранников, они шептать любят, а бьют так, словно ты их крика не расслышал». То, что это наставление, Кидди понял только тогда, когда на выходе из интоксикатора, почти обваренного паром и задушенного вонью, его перевили молнией из разрядника. Нога тут же отказалась слушаться, но оказавшийся рядом старик и не думал подавать руки. «Никто тебе не поможет, – прошипел он. – И ты никому не помогай. Запомни. Думай только о себе. Помогай только себе. Защищай только себя. Ничего не делай просто так. Ни шага просто так. Ни звука просто так. Если ты идешь, иди за чем-то. Если ты спишь – спи. Если стоишь – стой. Если ешь – ешь, и ничего другого. Сосредоточивайся на том, что ты делаешь. И тогда ты станешь незаметным. Тогда ты сумеешь раствориться среди похожих на тебя. Но если кто-то начнет накручивать тебя на палец, у тебя будет только один выход – этот палец сломать, потому что иначе будешь сломан ты». «Почему ты мне это говоришь? – прошептал Кидди, когда боль начала отступать и он наконец смог натянуть на себя тюремную робу. – Почему, если твои слова – „никому не помогай“». «Потому, – неохотно пробурчал старик. – Может, мне недолго осталось? Может, я файлы для знакомства со Всевышним подкачиваю? Ты слушай меня, парень, ты ведь случайно здесь, я вижу. Но и еще одно помни. Сам себя на палец накручивать тоже не смей. Не понял? Поймешь, когда поджарит».
Кидди понял. Он все делал так, как учил его старик. Хотя тот не прожил и дня. Очередной удар электрохлыстом обжег его не сильнее, чем остальных, но, видно, что-то внутри у старика сломалось. Охранник ударил упавшего ногой, поднял носком седую голову и, выругавшись, принялся охаживать остальных. Некоторые из них смотрели на старика с завистью. Кидди не смотрел на него вовсе. Он уже учился. Он сумел стать незаметным. Кидди не стоял растерянно у турникетов перед столовой, не топтался у перевозчиков. Хотя ему было проще, он все-таки представлял схему работы зоны. Его заметили только через неделю. Ткнули кулаком в бок. Он сделал вид, что не заметил. Тогда его остановили и, схватив за плечи, подвели к невысокому человеку. Кидди стоял молча, не поднимая глаз. Он уже знал, что смотреть в глаза нельзя. В этом было что-то звериное, но, если посмотришь в глаза, от схватки уже не уйдешь. Или раздавят тебя, или раздавишь ты. Сейчас все зависело от того, чего от него хочет этот неприметный внешне, осужденный на короткий срок мужчина средних лет, вокруг которого постоянно крутится с десяток отвратительных рож и плеч которого никогда не касается электрохлыст.
– Кто такой? За что здесь? Почему ни с кем дружбы не ищешь?
Кидди молчал. Слово было меньшим злом, чем взгляд, но вело в ту же бездну.
– Гордый? – В голосе послышалось удивление. – Или умный? А если тебя нагнуть, гордость твоя не уменьшится, случаем?
Вот и бездна дохнула холодом по коленям. Все-таки ошибся этот маленький властитель, когда подозвал к себе Кидди. Будь в нем только ужас первой недели в зоне – не ошибся бы. И даже если бы знал он, что перед ним переодетый тюремщик, – не ошибся бы. Не знал он и не мог знать об огненном цветке, который выжег из Кидди то самое, что позволяет управлять людьми, – страх за собственную жизнь. Кидди ударил в то мгновение, когда еще звучало слово «случаем». Стиснул кулак и выставленным большим пальцем правой руки нанес стремительный удар туда, где должно было располагаться ухо властителя, тут же бросился вперед и, впившись зубами то ли в плечо, то ли в шею, начал выдавливать обмякшему под ним человечку глаза, пока что-то не шарахнуло его сверху, превращая все окружающее в залитую чернотой пену.
Он пришел в себя в карцере, зажатый пластиковым обручем под мышками, подвешенный в замкнутом цилиндре диаметром полметра и высотой два метра. Воздух подавался туда порциями каждые полчаса. К концу очередного отрезка Кидди начинал задыхаться, но в свежей порции воздуха содержалась какая-то вонь, что выворачивала Кидди наизнанку, хотя живот у него был давно уже пуст. Кидди насчитал двадцать таких отрезков, когда от жажды и боли в ребрах потерял сознание. Все, что он успел понять, так это то, что покалечить его не успели, хотя все тело ломило от ударов током. Когда его привели к медику, Кидди разглядел испуганные глаза старика и отрицательно помотал головой. Тот перевязал ему раны и не пожалел нескольких инъекций транквилизатора. Они и спасли Кидди. Ночью двери его камеры открылись. В темноте мелькнул силуэт охранника с голубоватым сиянием на хлысте, и пахнуло запахом немытого тела. Шумно сопя, в камеру ввалился обнаженный здоровяк. Охранники явно не хотели оставить наглеца безнаказанным. Кидди ухватил насильника за причинное место ровно в тот момент, когда тот протянул к нему руки. На истошный крик последнего в камеру рванулись охранники, и в воздухе затрещали разряды. Уже теряя сознание, Кидди с удовлетворением подумал, что если и не лишил негодяя мужского достоинства, так уж послужил хорошим проводником для того, чтобы тот почувствовал напряжение хлыстов самым болезненным местом.
Вторую неделю пребывания в зоне Кидди провел в санчасти. Медик зафиксировал ему сломанные руки и ноги, ребра, поправил нос, селезенку, пришил надорванное ухо и заявил, что Кидди легко отделался, а тот потребовал экстренных методов лечения. В середине месяца Кидди вернулся в камеру, хотя медик и оставил мягкие шины у него на руках, ногах, груди, а еще через два дня Кидди вновь копался в полускафандре под пневмоколпаком у конвейера, разгребая ползущую по нему породу. Вокруг него словно образовалось пространство. И не потому, что, как узнал Кидди, он лишил одного из авторитетов глаза и слуха и едва не отправил его на тот свет. И не потому, что его считали бесноватым, хотя в этой мысли укрепились многие. Его избегали по другой причине. Об этом ему так и сказал кладовщик, который, как заметил Кидди, единственный смотрел в глаза всем, даже самым опасным заключенным.
– Почему меня избегают? – бросил ему в лицо Кидди, даже и не думая опускать глаз.
– Не хотят с психом вязаться, – пожал плечами тщедушный мужичок со стальным взглядом и подмигнул появившимся за спиной Кидди охранникам, мол, все в порядке. – Или ты общества ищешь?
– Понять хочу, – бросил ему в лицо Кидди.
– Ты ведь тут ненадолго? – прищурился кладовщик.
– С чего ты взял? – процедил Кидди.
– Лечат тебя слишком хорошо, – заметил мужичок. – Нашего брата так не лечат. Приятель мой теперь, пока на волю не выйдет, глаз себе не вставит и ухо не поправит. Ему только шею зашили и все. И то повезло. Был бы мусором, каких здесь большинство, сдох бы уже. А тебя пользовали по полной программе.
– А если медик меня боится? – предположил Кидди.
– Это ты зря, – усмехнулся кладовщик. – Кто же боится пса? Убивают его, при первой возможности. Только я на собак не охочусь. А вот медик из охотников. Не слышал, что администрация с такими, как ты, делает? Даже с теми, у кого руки крепкие за стенкой, а то и на Земле. Укольчик ставит. Через неделю у тебя одышка. Через две ножки перестанут работать. А через месяц ты уже почти труп. Я смотрю, на тебя это правило не распространяется?
– Знакомы мы с медиком, – прошипел Кидди.
– А еще с кем ты знаком? – так же тихо спросил кладовщик.
– Со многими, – ответил Кидди. – Но это не значит, что со мной многие знакомы. Мне это ни к чему. А если по нутру моему хочешь справки получить, сам знаешь, только старший инспектор дела смотрит.
– Знаю, – кивнул кладовщик. – И то, что охранники тебя не жалуют, тоже вижу. Это только тебя пока и спасает от быстрой смерти. Я тут секретами не торгую и в рост их не сдаю. Мне твои секреты побоку, только ты знай, парень, если поперек меня пойдешь, я не хуже тебя могу глотки грызть! Если бы у тебя и вправду крепкие ручки за стенкой были, тебя бы на Земле мариновали, на Луну только отброс идет. Так что не вздумай, парень!
Кидди пошел поперек кладовщика в последний день месяца. Вышел из строя, когда в дверях столовой нагибали очередного новичка. Встал напротив очередного властителя, уперся в него взглядом и сказал: «Попробуй сначала меня». Сказал так, а сам вдруг понял, что вывернут уже наизнанку, и теперь в чужую шею зубами вцепиться не сможет, если только в собственную руку. Неужели выдохся? Или конец напряга почувствовал? Хотя, что загадывать, или его уже перестал жечь изнутри огненный цветок? Кладовщик появился как ниоткуда. Отстранил авторитета, махнул рукой его дружкам, спросил Кидди:
– Смерти хочешь? Или тебя зацепили?
– Зацепили, – ответил Кидди.
– Чем же? На ногу наступили или нагнуть пытались?
– Знаешь, – Кидди вдруг стало смешно, – а тут кого бы ни нагибали, мне кажется, что меня нагибают.
– Ну так, может, не всегда тебя это цепляет, – с усмешкой ответил кладовщик. – Иногда и приятность случается!
– Не в этот раз, – твердо сказал Кидди.
– Это точно, – согласился кладовщик и ударил.
Искрой мелькнул заточенный стержень в грудь Кидди. Корсет его спас. Тот, который медик ему снимать запретил. Черт его знает, что он в смесь добавил. Завяз стержень в корке. Сантиметра на три вошел и завяз, кладовщик так его выдернуть и не смог, а там уже охранники подбежали, вместе с медиком. Еще бы немного и… Хотя медик потом говорил, что все равно откачал бы. Он уже ждал, когда срок Кидди закончится, надоело ему без смены в лечебной части торчать.
Потом, когда все закончилось, старший инспектор вызвал к себе Кидди и сказал ему, что если бы тот погиб в зоне, то списал бы он его в расход, не задумываясь. И добавил, что, несмотря ни на что, считает Кидди сумасшедшим. Впрочем, об этом мнении, как и о самом эксперименте, он никому так и не сказал, зато оставил Кидди такую характеристику, что рано или поздно пост старшего инспектора тому был обеспечен. Единственный, кто все-таки проболтался, был медик, но ему так никто и не поверил. Кладовщик поверил.
Ни слова ему не сказал о том случае Кидди и когда стал сначала просто инспектором, а потом уже и старшим инспектором всех лунных тюрем. И узнать он не мог Кидди, когда медик тому прежнее лицо восстановил. Но видно что-то почувствовал или свел воедино свою безнаказанность и активность нового инспектора. Даже помогать Кидди пытался. Успел Кидди кое-что. Защиту улучшил на рабочих местах, сократил рабочий день, увеличив выработку в два раза. Всего-то оказалось: плати хоть гроши, на которые заключенный сможет чуть-чуть разнообразить еду, покупать лекарства, средства защиты, да поддерживай порядок не по схеме, а с умом. И жизнь в заключении постепенно станет не адом, а всего лишь его преддверием. А уж что охранники недовольны, так кто еще радовался лишней работе? С другой стороны, и их недовольство быстро на нет пошло, потому как корпорация из-за увеличения прибыли и им содержание подняла. Все бы хорошо, вот только взгляд у Кидди тяжелым стал. Только Магда и могла его выносить. Да и Борник. Но безногий вообще никого не боялся. Он так и говорил, что, когда ноги у него отрезали, страха он лишился сразу, потому как душа у него в пятки ушла.
– Так страха ты лишился или души? – спрашивал у него Кидди.
– А не один ли черт? – удивлялся Борник.
61
Кидди лицо хозяина заведения поймал взглядом сразу, едва вошел, и уже не отпускал его. После яркого солнца снаружи в салуне показалось сумрачно, но глаза быстро привыкли, тем более что свет все-таки лился через мутные стекла, и Кидди отметил боковым зрением и пустые лавки вокруг длинных столов, и женщину в длинном, подоткнутом к поясу платье, моющую пол, и коробки с пузырями напитков, стоявшие за спиной хозяина. Мужчина лет сорока был выше Кидди почти на голову. Его застиранную рубашку вместе с объемистым животом перекрывал клеенчатый фартук. Он что-то писал в толстой тетради, лениво отгоняя кружащихся тут же мух левой рукой. На выскобленных досках стойки возвышался исцарапанный прибор из черного пластика с витым шнуром, соединяющим две его части, положенные одна на другую. Хозяин поднял глаза на Кидди, когда тому осталось до стойки шагов пять, выпятил губы, дождался, когда гость заберется на неуклюжий табурет, отложил в сторону ручку.
– Ну?
– Ты Ник? – спросил Кидди.
– Сколько себя помню, – лениво пробормотал хозяин и прихлопнул ладонью особо надоедливое насекомое. – А ты кто, если назвать не стыдно?
– Кидди, – услышал он в ответ. – Кидди Гипмор. Мне нужна помощь.
– Тут всем нужна помощь, – снова поднял ручку Ник. – А еще больше – деньги.
– Всякая помощь продается? – спросил Кидди.
– Ну ты мне не брат и не сын, – прогудел Ник. – И уж тем более – не ребенок или девчонка, которой можно было бы помочь за ее красивые глазки. Надолго сюда или проходом?
– Как получится, – протянул Кидди. – Я тут столкнулся с неким Клещом…
– Есть такой, – согласился Ник. – Он с Заросшим ходит. Не обобрал тебя на границе?
– Ну. – Кидди пожал плечами. – Скорее повеселился. Купе сбил, чиппер раздробил. Больше ничего у меня не было. Сказал, что ты куртки покупаешь?
– Не мой размерчик у тебя. – Хозяин ткнул Кидди в грудь. – Ну-ка, очки покажи.
Кидди вытащил из кармана очки.
– Так. – Ник довольно ухмыльнулся. – Как же это Клещ сплоховал? Спектровизор упустил! Эй! – окрикнул он женщину. – Джу! Поднимись-ка!
Женщина недовольно выпрямилась и замерла, уткнув локти в бока.
– Все! Работай дальше! – расплылся в улыбке Ник и стянул с носа очки. – Хорошая баба, а вещь еще лучше! Охота в режиме тепловизора – одно удовольствие. Ну и не только охота, – он с ухмылкой кивнул в сторону Джу. – Сенсор внутри дужки спрятан, вот Клещ и не углядел.
– Меня Заросший досматривал, – ответил Кидди и протянул руку к очкам.
– Стой! – поморщился Ник. – Не спеши! Ты, я вижу, парень бойкий, да вот только Ник дури по плечам никому не развешивает. Хотя теперь придется. Но не тебе. То, что Заросший досматривал, хуже конечно, придется вещь придержать в тайнике месяца с два. Если Заросший что не отберет сразу, значит, на себя примеряет, с Клещом делиться не хочет. Но это ничего. Может, обойдется еще. Скажешь Заросшему, что потерял очки.
– За какую сумму? – поинтересовался Кидди.
– Ну. – Ник поднял глаза к потолку. – Однако пятьдесят монет дам.
– А сколько стоит вкусно поесть в твоем заведении, – поинтересовался Кидди.
– Цену пробуешь? – усмехнулся Ник. – Что ж, правильно. Сейчас день, горячего ничего нет, народ в поле или по ремеслу какому, но я разогреть могу. Картошечка есть с маслицем, мясо найду, бобы, яйца есть. Пузырь тоника. Все это в полмонеты пойдет. Я тебе хорошую цену даю. Ты помощь-то какую торговал?
– Так две помощи уже нужны, – все так же пристально смотрел в лицо хозяину Кидди. – От Заросшего что-нибудь, чтобы обошлось. И китайца я ищу. Он с полгода назад линию от тебя бросал. Рокки его имя. Не слышал?
– Я, как ты заметил, имена спрашиваю, но если отказывают мне в именах – не обижаюсь, – нахмурился Ник. – Только если ты здесь остаться решил, я бы тебе не советовал китайца искать. Гордый он очень.
– Чем же он гордится? – прищурился Кидди.
– Собой, – ответил Ник. – У нас тут больше гордиться нечем. Нет, вон Клещ ружьем своим гордится, но он достреляется когда-нибудь. Я вот харчевней своей не горжусь. А собой – да, потому как я ее по бревнышку собрал. Камни под фундамент веревками с реки волочил.
– А что тут у вас китаец за полгода успел построить или его гордость стройки не требует?
– Лечит он, – ответил Ник. – И хорошо лечит. Вот только гордость его куда выше лекарского умения.
– Кто же вам вашу гордость сохранить помогает? – спросил Кидди. – Полиция?
– Нет никакой полиции, – покачал головой Ник. – Поселков в нашей округе немало, в каждой есть сход, формально мы можем и полицию, и судью из муравейника пригласить, но случаев таких еще не было. Сами разбираемся.
– По закону? – спросил Кидди.
– По совести, – усмехнулся Ник. – Мы так сделаем: ты пока подожди, я тут разогрею, перекусишь, а Джу сбегает к китайцу. Есть рядом ниточка, за которую дернуть можно. У нас не принято в гости без зова являться. Китаец наш так вообще ни с кем из пришлых не общается. Мы и имени его не знаем. Китаец и есть китаец. Может, он и не тот еще, что тебе нужен? Джу! А ну-ка брось ведро да сбегай к лекарю, скажи, что его Кидди какой-то домогается. Знает он тебя?
– Знает, – кивнул Кидди.
– Ну так посиди немного, – загремел у закопченной печи утварью Ник. – Я быстро все слажу. Все одно пора печку топить. Ты не волнуйся, как накормлю, так расчет тебе полный дам. А вдруг ты вдвое против моего расчета съешь?
– Как китаец линию отсюда бросал? – спросил Кидди.
– Так телефон перед тобой, – крякнул Ник. – Снимай трубку, жди гудка да набирай три пятерки. Так на опекуна выйдешь, а там уж сообразишь. Только имей в виду, каждый звонок полмонеты тянет!
Кидди положил руку на аппарат, развернул его к себе. Под затертой, шершавой трубкой таились двенадцать кнопок. Пятерка была едва видна. Кому он может позвонить? Монике? Что с ней теперь?
Кидди снял с аппарата трубку, увидел два матовых рычажка, вынырнувших из пластикового корпуса, услышал гудок. Трижды нажал на пятерку, прислушался к невнятному шороху, но все же вздрогнул, когда услышал голос опекуна не в голове, а в трубке. Мягкий, низкий голос, по которому нельзя было определить, принадлежит он женщине или мужчине. Впрочем, в управлении опекунства все называли систему мамочкой…
– Линейный диспетчер готов к приему.
– Мне… – Кидди запнулся, настолько странно было именно слышать голос опекуна, теперь, больше чем когда-либо, он казался живым существом, – нужна линия с Моникой Даблин.
– Невозможно, – ответил спокойный голос. – Восемь часов назад она выпала из учета.
– С ней все в порядке? – спросил Кидди.
– Нет информации, – послышалось в трубке, и голос сменился гудками.
– Что? Дома нет? – усмехнулся Ник, подходя с большим блюдом к стойке. – Вот тебе бобы с мясом. Хлеб. Тоник. Ты бабу свою сюда аккуратно тащи. Баба, она баба и есть. Пока к поселку какому не прибьется, она прав тут никаких не имеет. То есть всякий ее может к рукам прибрать. Ну издеваться-то и у нас над человеком непозволительно, но женщин тут не хватает, так что… сам понимаешь.
– Однако Джу послали, – прищурился Кидди.
– А недалеко, – усмехнулся старик и скрипнул с недоброй усмешкой зубами. – А если что не так, так Клеща или кого другого и ружье не спасет.
– Вот, – высыпал на стол тусклые монеты Ник, когда Кидди съел простое, но сытное блюдо и прибежавшая Джу нашептала что-то на ухо хозяину. – Тут сорок две. Вот тебе еще пакет. Там еще тоник, хлеб, кусок солонины. Мало ли что. Вообще советую разжиться флягой. Положил я уже, положил. Идти тебе надо. Тут недалеко. За два часа доберешься. Километров десять, не больше.
– Это что же, девчонка твоя за полчаса обернулась, а мне два часа топать в одну сторону? – удивился Кидди. – А длинны ли ваши километры?
– Как везде, – ответил Ник. – Не твое дело, парень, где и как моя девчонка китайца видела, не мое дело, где ты с ним свидишься. Я дрова пилю, пока бревно позволяет, не дальше, иначе руки себе пораню. И ты на большее не замахивайся, держи.
Ник бросил на стол нож. Рукоять его была деревянной, лезвие коротким, но острым, несмотря на изрядную толщину.
– Бери, бери, нечего любоваться, – пробурчал Ник. – Хороший нож, из рессоры выточен, хотя откуда тебе знать, что такое рессора. На, замотай лезвие тряпкой, а то порежешься еще. Вот ведь дурак, – махнул рукой Ник. – Отдаю тебе нож, а ведь один черт Заросший придет мне его сдавать! Ничего, я больше твоей цены ему все одно не заплачу.
– Хоронишь? – почувствовал холод в груди Кидди и двинул из кучи монет одну обратно хозяину. – Еще два звонка!
– В лесу не хоронят, – процедил Ник. – Умные сами хоронятся, а дураков зверь лесной растаскивает. Звони, тяни нитку, пока кончик торчит. А потом выходи, огибай слева мой сарайчик и иди до дуба. До него метров сто. За ним русло сухого ручья, вот по нему и двигай. На север, на север двигай. Понял?
– Понял.
Кидди медленно сгреб монеты в карман. Замотал лезвие ножа тряпкой, попытался пристроить его в другой карман. Не согнешься с ним, бедро себе пропорешь. Откуда тогда кладовщик стержень выхватил? Откуда-то с предплечья снял, точно. Смахнул Кидди с лезвия тряпку, опустил нож в карман куртки. Надавил слегка, чтобы лезвие ткань прорвало и скользнуло в подкладку.
– Ну? – поморщился Ник. – Звони и уматывай!
Кидди огляделся. Вымытый пол блестел, Джу занималась уже столами, выскабливая их длинным черным ножом. Ник хмуро косился на него от печи, где начинал исходить паром котел и откуда пахло дымом и чем-то вкусным. «Вот, – подумал внезапно Кидди. – Начинаешь заниматься чем-то простым, и в жизни появляется смысл, которым оказывается сама жизнь».
Опекун не изменил интонацию ни на полтона. «Все-таки машина», – подумал Кидди и назвал адресата.
– Эдвард Свенссен. Городок Торскен. В Норвегии.
– Да, это я, – послышался голос в трубке. – А кто вы, черт возьми, и почему я вас слышу так, словно вы упали в колодец?
– Меня зовут Кидди Гипмор, – сказал Кидди. – Вы помните меня?
– Нет. – Старик, певуче выговаривая гласные, замешкался. – Странное ощущение, словно кто-то уже называл мне это имя, но я не помню кто. Да и то сказать, годы идут. А вы…
– Прошу вас… – Кидди говорил медленно, пытаясь не сорваться, потому что откуда-то из памяти накатил огненный цветок и вновь обжигал его. – Прошу вас, вспомните. Это для меня очень важно. Я прилетел к вам с девушкой. Восемь лет назад. Мы прилетели смотреть место гибели одной женщины. И моя девушка… повторила. Она повторила то же самое. Она прыгнула в купе и направила его в скалы. Только она сделала это специально. Вы понимаете?
Молчание в трубке было долгим, наконец Свенссен ответил.
– Я помню. Вы уже пришли в себя?
– Не знаю. – Кидди выдохнул с некоторым облегчением. – В себя пришел, но из колодца, как вы говорите, не выбрался. Расскажите мне, что было после.
– Ничего. – Голос стал грустным. – Человек, который оттащил вас от места аварии, сделал вам укол, затем вернулся и с моей помощью, пока металл не остыл и не спекся, вытащил из обломков черный ящик. Можно сказать, что из стальной жидкой лужи его достал. Он защищен собственным полем, поэтому…
– Простите. – Кидди постарался унять дрожь в голосе. – Вы уверены, что в черном ящике могла сохраниться какая-то информация?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.