Текст книги "Сила басурманская"

Гостья сокрушенно заохала, и из-под одежды появился увесистый мешок. Рука Драндулецкого ощутила приятную прохладу золота. Позвякивало музыкально и многообещающе.

– Где ты остановилась, хм, прекрасная Гюльнара?

– Там, в платном пристанище путников.

– Будь моей гостьей, – улыбнулся боялин, принимая самый обольстительный вид и тон.

Увы, чары, легко распространявшиеся в среде тянитолкаевских женщин, на иностранку не произвели должного эффекта. Чувствовалось, что не зря ее назвали благочестивейшей.

– Спасибо, господин, но я должна вернуться. Поспеши и ты. Письмо шаха Исмаила, да продлятся его годы, весьма важно.

Боялин повел рукой по коротким волосам.

– Тогда исполни мою маленькую просьбу, умоляю тебя, – почти прошептал Станислав, закусывая нижнюю губу. – Открой личико.

– Не оскорбляй меня, – холодно ответила Гюльнара и ушла.

Драндулецкий досадливо щелкнул пальцами и поспешил к другой двери. Там, в задней комнате, его уже ждал Первыня. Молодой дружинник поприветствовал боялина и поправил упрямый каштановый вихор, торчащий над высоким лбом. Скуластое лицо выражало готовность служить.

Станислав поморщился. Ему не нравился исходящий от парня запах. Здесь витала смесь пота, проливаемого во время ежедневных тренировок, и амбре, испускаемого кожаной робой, поверх которой Первыня носил кольчугу.

– Друг мой, сейчас от меня вышла женщина. Персиянка в глухом наряде. Проследи, вызнай, где остановилась, расспроси, с кем она. Все, поспешай!

Дружинник коротко кивнул и затопал к выходу. Звякнули защитные пластины, нашитые на штаны. Замелькали старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами.

Оставшись в одиночестве, боялин уселся за столик, открыл мешок. Благородно блестящее золото подняло настроение, а неудача, постигшая ловеласа в самом начале флирта, забылась. Следовало правильно распорядиться сведениями, полученными от посланницы персиянского шаха.

«Кому война, а кому и мать родна, – припомнил пословицу Драндулецкий. – Пусть мозговский князь узнает о набеге. Моя задача – использовать знание здесь и сейчас. Идти к Световару? Да ну его во все стороны! Я стану спасителем Тянитолкаева. Я буду его князем!»

Была маленькая проблемка: Станислав не терпел насилия и боялся умереть, а война, как известно, мероприятие богатое на это дело… Поджав губы, Драндулецкий выругал себя за мягкотелость. Правильно организовав ополчение, он останется в тылу, а то и за городскими стенами. Или за валом. Тут уж надо смотреть, откуда пожалуют мангало-тартары. Дикая орда встретится с хищным умом боялина-избавителя. Станислава Великолепного. Да, да, да!.. За это следовало выпить.

Драндулецкий наполнил кубок, потянулся к отложенной на атласную подушку лютне.

В комнату вбежал запыхавшийся Первыня.

– Сбегла! – Он потряс темными тряпками. – Зашла за угол и как сквозь землю провалилась!

– Друг мой, ты пьян? – нахмурился боялин.

– Трезвее покойника!

Дружинник уронил тряпье на пол. По сарацинскому узору Станислав узнал паранджу Гюльнары. Ловка, чертовка персиянская!

По этому поводу тоже следовало выпить, причем как можно скорее.

* * *

Шагая к обиталищу волхвов, Старшой раздумывал, верно ли он поступил, начав называться князем Задолья. Ложь, изобретенная под страхом быть расстрелянным, оказалась удачной. Иван откопал в завалах памяти словечко «ребрендинг». Да, он увел из-под позорного удара доброе имя одного из братьев-богатырей, о которых говорила вся Эрэфия, и не стал измазывать его в связях с Мухаилом Гадцевым сыном.

Но как страдало самолюбие! По всем раскладам выходило, что следовало принять неравный бой с кочеврягами. И пасть смертью храбрых. Если белобрысый Эльфенсон выглядел тщедушным, то два бугая с топорами никак не тянули на проходимое препятствие. Переступил через гордость, остался жив. Лучше бы погиб! А мамка? А брат? Вот невезение. Нет, это точно Лихо сглазило!

Мысли бегали по кругу, кусок в горло не лез. Оно было кстати: следовало экономить.

На окраине Двери Старшой увидел молельный холм, на котором высились идолы. У подножья теснились землянки, где жили волхвы.

Дембель как раз прошел мимо стайки юных жрецов-учеников и услышал за спиной:

– Именем Цаментия-Ногодержителя, силою Спотыкалия-Носодробителя, мощью Столбыни-Чарогонителя заклинаю тебя – остановись!

Старшой невольно остановился, борясь со смехом. Очень уж нелепо прозвучало заклятье.

– Вот видите! – возопил паренек в рубище вроде того, что дембель видел на вещем старце Карачуне. – Получилось!

– Нет, друг, тебе еще учиться и учиться, – произнес Иван и подмигнул. – Я и сам великий чародей. Обладаю даром убеждения.

– Как это?

– Убеждаю любую девчонку, чтобы даром.

– Иди ты! – не поверил будущий волхв.

– Как скажешь. – Старшой зашагал дальше.

– Видали, какая власть моя над ним крепкая? – донеслось до его ушей, но дембель решил: пусть щуплый маг покуражится, нельзя же уподобляться Эльфенсону с подручными.

Постучавшись в дверь первой же землянки, Иван услышал:

– Коли добрый человек, то входи!

Голос звучал глухо, как из погреба. Впрочем, так оно и было.

Дверь со скрипом открылась.

Подслеповато щурящийся со света дембель узрел единственную комнату с топчаном да сундуком у стены да столом и короткой лавкой в центре. На столе горела неяркая лампада. Волхв, невообразимо древний старичок, что-то писал, шевеля губами.

Подойдя ближе, Иван увидел, что голова волхва абсолютно лишена волос: ни бороды, ни бровей. Кожа обтягивала тщедушное тело, хоть в кабинет анатомии дедка пересаживай. Одежда жреца представляла собой какое-то сомнительное тряпье.

– А подскажите, пожалуйста… – начал дембель.

Старик оторвался от рукописи и спокойно произнес:

– Вот, предреченный богатырь пожаловал. Ну, присаживайся, Ваня, станем кумекать, как живую воду тебе обресть.

Присев на топчан, Емельянов-старший понял, кого напоминает ему обитатель землянки. Был такой человек в Индии – Махатма Ганди. Смуглолицый дед, даром что русак, сильно на него походил.

– Карачун тебе… – Тут волхв закашлялся сухим трескучим кашлем. – Карачун тебе привет шлет. Велит поспешать. А то еще в Персиянию надобно успеть.

– Зачем? – удивился Иван.

– За пером жар-птицы, несомненно.

Дембель хлопнул себя по лбу, ведь кот Баюн говорил ему примерно то же самое.

– А ближе негде взять, получается?

– Получается. Все вам, молодым, ближе, быстрее, короче, а еще лучше сразу, – проворчал жрец. – Беспечность, стяжательство, лень… Времена смутные настают, Ваня. Тьма разливается над Рассеей. Собраться бы в могучий кулак, ан каждый в свою сторону тянет. И с разумами творится страшное. Вот возьмем слово живое, народное, в песнях и былях проявляемое. Странный в наши дни пошел сказитель. Слагает непотребные побасни. Вот, додумались какие-то лиходеи, типун им на язык, до былины о двух пастухах-богатырях, в далекой заморской стране живущих. Так эти пастухи якобы на девиц не глядели, а токмо друг на дружку. Тьфу, срамота! Как же в былине-то этой было…

 
Здравствуй, витязь черноглаз,
Борода из ваты!
Отыщи заветный лаз
У горы горбатой!
 

Иван Емельянов терпеливо ждал, когда иссякнет поток старческого брюзжания. Безволосый жрец осекся, подобрался весь, отчего стал похож на обиженную черепаху, потерявшую панцирь.

– Отвлекся не в ту степь, да, – сказал волхв. – Даже именем не назвался. Ты прости, богатырь. Космогоний я.

– За звездами следишь?

– Да ну тебя! Из землянки-то?! – беззубо рассмеялся старик. – Космогоний, потому что в молодости, до ухода в волхвы, постригал народ честной. На Закате сирюльником бы кликали, а у нас достаточно того, что я патлы с космами стриг да вшу с блохой гнал.

«Значит, лысый парикмахер», – усмехнулся воронежец. А Космогоний вернулся к важному:

– За живой водой надобно идти в Потусторонь. Откель живая вода в Яви-то? Твоя нога уже ступала на Навьи земли, когда вы у реки Смородины неравный бой со жрайками Злодиевыми приняли. Но тогда вход был черный, богопротивный. Я же тебя проведу к светлому, Велесом оставленному. Готов ли?

– А куда деваться? – Иван пожал плечами.

Старец встал из-за стола, приблизился к дембелю, сказал:

– Тогда айда.

Космогоний неожиданно хлопнул парня по лбу. Звук получился на удивление звонкий, только Емельянову было не до этого – он вдруг почувствовал боль во всем теле!

Кости, мышцы, органы сжимались, кожа втягивалась. Дембель бухнулся на стремительно истончающиеся колени, затем рухнул навзничь, борясь с конвульсиями. Все внутри перестраивалось, перекраивалось, но боли уже не было. Просто неприятные ощущения.

Распахнув глаза, Иван наблюдал, как схожим образом неведомая сила ломает самого Космогония. Старец уменьшался, дергаясь, будто пляшущий пьяница-скоморох. Из его тела лезла серая шерсть. Волхв стал совсем мизерным, зашевелил розоватым носиком, растопырил ушки, захлопал очами-бусинками. Маленький полупрозрачный хвостик колотил по утоптанной земле. Лапки переминались, усы шевелились в такт носику.

«Мышь?!» – ошалел дембель и закричал, объятый ужасом:

– Пи-и-и!!!

* * *

Отчего-то в последние дни Неслух-летописец часто обращался в думах к Малорассеянии – государству, лежащему юго-западней Эрэфии. Копаясь в книгохранилище Мозговского княжества, Неслух то и дело натыкался на ветхие рукописи малорассейских авторов.

Он и сам имел тамошние корни и знал о дальней родне. Руки сами собой развернули один из потемневших от времени свитков. Неслух зачитался, разбирая древнюю вязь:

«Малорассеяне – давние родичи великих. Жаль, дороги двух народов разошлись, но люди полагали, что их вины в том нет, а главными разлучниками явились алчные до богатств и охочие до власти князья-барыги.

История общего предка малых и великих рассеян начинается с прихода трех братьев-володетелей – Кия, Шара и Лузы. Они выстроили города Киевец, Шаровец и Лузовец. Лузовцу как-то очень скоро не повезло, закат Шаровца тоже был стремителен, а вот Киевец остался на радость людям и на кручину вражьим ордам.

Эти события относятся к былинным временам единой Рассеи, в кои блистали стародавние богатыри Илья, Добрыня и Алеша, свершая подвиги ратные – не чета нынешним.

После всякого расцвета грядет созревание и последующее увядание…»

– Неслух! – раздалось под сырыми сводами подвального книгохранилища.

Летописец вскинул голову, тревожно заплясал огонек лампады.

– Неслух! – повторился зов.

– Кто тут? – хрипло откликнулся книжник.

– Князь тебя зовет. Прибыл посол персиянский. Освидетельствуешь его, как водится, письменно для потомков. – Служка явно забавлялся, считая работу летописца ненужной.

Летописец с почтением свернул свиток, утвердил его на нужной полке и отправился в тронную залу.

Здесь уже сидел Юрий Близорукий с обязательными воеводой да мудрецом-советником. Небольшая боярская толпа шушукалась чуть в стороне.

– Наконец-то, – процедил князь. – К нам прибыл настоящий персиянский посланник, а ты где-то путаешься.

Неслух пробормотал что-то покаянное и занял дальнюю скамью со столом, на котором можно было писать. От внимания книжника не ускользнул укол, которым Юрий заочно удостоил Ивана и Егория, назвав нынешнего гостя настоящим.

В этот момент в залу вошел посол – щуплый немолодой человек в роскошном восточном одеянии. Летописец, естественно, узнал помощника персиянского купца. Куцая бороденка вздрагивала при каждом шаге ног, обутых в туфли с острыми, загнутыми вверх носами. В руках персиянца красовался ларец слоновой кости. Неслух припомнил, что поделка, переданная братьям-богатырям, была поскромнее.

Церемонно поклонившись князю, посланник заговорил не очень приятным голосом:

– Салам алейкум, падишахши Джурусс Тут-рука-паша!

Летописцу бросились в глаза неуклюжесть и неестественная бледность гостя. Персиянец поднес ларец Юрию. Вместо очередного письма, которое ожидали увидеть мозгвичи, он был набит драгоценностями – от золотых изделий до самоцветных камней.

Бояре из тех, кто поглазастей, так и ахнули. Князю тоже понравилось. Воевода Бранибор сохранил привычную суровость, советник Розглузд нахмурился, спрятал взгляд.

Обернувшийся князь спросил:

– Чего?

– А будет ли послание? – Тонкие, похожие на бамбуковые палочки пальцы Розглузда прочертили в воздухе воображаемое письмо.

– Послание должны были передать так называемые богатыри Иван и Егор. – Персиянец склонился еще ниже. – Вручили ли они тебе грамоты, о сиятельный падишах мозговский?

– Да.

– А принесли ли к царственным ногам твоим три воза скромных подарков?

Юрий снова оглянулся на Розглузда, тот сказал:

– Был только один воз.

– О, горе мне! – возопил посол. – Не внял я внутреннему голосу, прельстили меня речи усыпительные! Взнуздав ишака излишней доверчивости, не приехать к золотым стенам истины!

Неслуха будто по голове ударили. Он совершенно не мог взять в толк, почему учетчик врет о трех возах. Книжник хотел встать и свидетельствовать в защиту близнецов-витязей, да возможно ли? Его обязанность – запечатлевать сказанное в этой зале. Позже, позже…

– Как твое имя, гость? – участливо поинтересовался Близорукий.

– Торгаши-Керим, – не моргнув глазом отрекомендовался Абдур-ибн-Калым. – Люди прозвали меня Честнейшим.

Здесь Неслух аж посадил кляксу на пергамент. Это была первая за последнее десятилетие помарка летописца-каллиграфа. «Непотребство! – внутренне бунтовал книжник. – Наглый подлог!»

Лжекупец стал говорить громче:

– Клянусь небесами, этот достойный собиратель мудрости, – посол указал на Неслуха, – помнит меня совсем иным. Бодрым, румяным, дородным. Ныне я обретаюсь в печальном теле своего старого друга и помощника Абдура-ибн-Калыма. Благодаря его самопожертвованию я смог освободиться из проклятого поселка-ярмарки.

– Растолкуй, – подал голос Розглузд, буравя персиянца пытливым взглядом.

– Великому мужу, стоящему у плеча падишаха Джурусса, известно, что древняя волшба Крупного Оптовища распространяется только на живых. Некий странствующий колдун и многознатец по имени Мракотуха, принятый мной со свойственным нашему народу радушием, обмолвился, что есть страшный способ избавиться от ярмарочного плена. Сильнейшие маги способны перенести душу одного человека в тело другого, только что умершего. Мы легли спать, но и я, и мой верный Абдур не могли сомкнуть глаз, цепляясь за надежду, кою нам даровал Мракотуха. Утром учетчик и друг оросил эти самые туфли слезами и сказал: «Милый мой хозяин! Ты знаешь, я давно болею временными помутнениями разума, и сей недуг овладевает моим духом все сильней и сильней. Я чувствую приближение тяжелейшего приступа. Ты моложе меня. У тебя есть дети. У меня нет ни твоих лет, ни наследников. Пусть волшебник исторгнет из меня жизнь, вынесет мое тело за пределы этого треклятого плена и вдохнет в него огонек твоего разума». Пусть небо упадет на землю, а земля налетит на небосвод, если в этом мире есть человек более великодушный, чем мой бедный Абдур-ибн-Калым! Мы долго спорили, но он убедил меня. Мракотуха осмотрел моего друга и согласился с ним: болезнь могла полностью поработить его дух. Колдун совершил обряд. И вот я стою перед вами и скорблю о несчастном Абдуре.

В зале воцарилось молчание, бояре прикусили языки. Неслух не поверил ни единому слову посла, воевода и князь выглядели изумленными, а мудрейший Розглузд даже шагнул, вроде бы высматривая признаки перехода души в тело.

– Я слыхивал немало удивительных историй, и хотя твоя не самая поразительная, она не может не волновать, – высказался Юрий Близорукий и обратился к советнику: – А кто этот Мракотуха?

– О нем иногда говорят в народе, княже. Дескать, своевольный и страшный ведун. Может поступать, как угодно Прави, а иное деяние учудит на потребу Кривде лукавой. Редко судачат об этом человеке. Мало кто его встречал.

– Да… – Юрий побарабанил ладонями по подлокотникам трона. – Развелось в Эрэфии всякого… Ты, посол, отдыхай. Позже потолкуем. На пиру.

Персиянца увели в покои, бояре стали расходиться. Неслух-летописец так и сидел с поднятым над пергаментом пером и уставившись задумчивым взором вслед гостю.

– Эй, книжник! – окрикнул его князь. – Остекленел, что ль? Все записал?

– Да-да, – пробормотал Неслух. – В самом лучшем образе. И топором не вырубить…

Глава пятая,
в коей Иван борется со страшным зверем, а Егор тоже совершает своего рода подвиг богатырский

Крокодил зверь водный… Егда имать человеки ясти, тогда плачет и рыдает, а ясти не перестает; а егда главу от тела оторвав, зря на нее, плачет.

«Азбуковник»

Потемневший небосвод раскалывали трещины молний, беспрерывно грохотало, пробирая Егора и Уминай-багатура до самых косточек. Озеро горело, словно разлившаяся нефть, а ветер норовил добросить языки жаркого пламени до отступивших к лесу витязей.

– Уходить будем! – прокричал мангало-тартарин. – Конь скачи, добыча увози!

Ефрейтор Емеля собрал три молодильных яблока в седельную суму и оценивающе взглянул на каурку-тяжеловоза: вынесла кобылка из болот, может быть, и сейчас поможет.

Кочевник сгреб свои яблоки за пазуху, вскочил на воронка.

– Анда-побратим Джагор, увидим себя потом-тогда! Большой удачи твоей!

– И тебе, нерусь могучая! – ответил воронежец, перекрывая голосом раскаты грома.

– Поехали, тугодум! – пискнул Колобок.

Богатыри поскакали в разные стороны. Жеребец Уминай-багатура стартовал, словно гоночный болид, только его и видели. Кобылка, несшая Егора и Хлеборобота, проявила старание, но, разумеется, скорость тяжеловоза не вдохновляла.

Дембель оглянулся на озеро, мелькающее между деревьями. Над островом взлетела огромная белая птица. Широкие крылья сияли на фоне сизых туч, играя алыми отсветами водного огня.

Птица покружилась и направилась за ефрейтором, паря, словно самолет-истребитель. Расстояние между убегающим и преследователем стремительно сокращалось. Подгоняя каурку, Егор уже понимал, что не оторвется. Колобок ощущал то же самое.

Снова вспыхнула молния, и ефрейтор успел почувствовать нависшую над ним тень. Гигантская птица обогнала беглецов, заложила вираж.

– Лебедь! – крикнул каравай.

Спасали деревья – ширококрылая преследовательница не могла снизиться. Оставалось лишь пользоваться выгодой положения. Егор гнал конягу глубже и глубже в лес, но птица не отставала, крича грозно и пронзительно. Каурка испуганно ржала, в ушах ефрейтора звенело от лебединых воплей, Колобок злобно грозил небу кулачком.

Погоня продолжалась около двадцати минут, пока изможденный тяжеловоз не сбавил ход. Остановив лошадку под сенью высоких сосен, Емельянов-младший спешился. Зашли в кусты, замерли.

Птица не улетала. Длинная шея изгибалась вниз, и острые глаза высматривали вора. Заметив спрятавшихся похитителей, лебедь сделала рискованный, почти чкаловский маневр: развернула тело на девяносто градусов, чтобы не цеплять крыльями деревьев, и устремилась к земле.

Егор и каравай уповали на то, что преследовательница расшибется, но она крепко ударилась оземь, закувыркалась кубарем, теряя перья, и за время торможения обернулась женщиной в белой поневе до пят.

Поднялась, как ни в чем не бывало. Глядевшие на нее из зарослей воры узрели очень высокую, в полтора Егоровых роста богатыршу-блондинку. Ее фигура не была мужиковатой, скорей, лебедь-оборотень могла бы стать героиней картины живописца Кустодиева. Очень богатая телом дама.

Притом весьма молодая. Дембель дал ей лет семнадцать. Симпатичное лицо в обрамлении спадающих на плечи волос несло печать неугасимого гнева.

Да, белокурая, пышущая здоровьем, разъяренная великанша.

– Ух ты, какая… – выдохнул парень, впервые в жизни испытав комплекс маленького мужичка, оказавшегося рядом с высокой женщиной.

– Да, девка – кровь с молоком, – оценил Хлеборобот.

– Ну, то, что сейчас будет море кровищи, я уже вижу. А где молоко? – прошипел дембель.

Отсидеться не удалось.

– Выходи, тать! – велела девушка низким грудным голосом. – Али трус?

– Ты же меня не сдашь? – прошептал заробевший Хлеборобот.

– Скажешь тоже, – укоризненно буркнул Егор. – Я замутил, мне и отвечать.

Он выбрался из кустов, встал перед великаншей. Неужели снова драться? Тело ломило после встречи с Уминай-багатуром. Хорошо хоть, побратим успел сбежать.

– Хм, а ты ничего. Миленький… – промолвила, прищурив глаз, блондинка-переросток.

Чего-чего, а вот такого дембель не ожидал. «Миленький». Дамочкин гнев мигом прошел, она кокетливо заковыряла землю большим пальцем ножки, одно плечико само собой ушло назад, длиннополая рубаха сбилась набок, обнажая второе плечо.

– И зачем тебе яблочки, воришка? Ты ж еще молоденький… – Богатырша сделала шаг вперед, склоняясь к ефрейтору.

Парень сглотнул комок, застрявший в горле.

– Ну, Карачун велел.

– Вот как?! Помню, помню старого ведуна. – Расстояние между девушкой и ефрейтором сократилось еще на шаг. – Он древним был, еще когда я с братишками под стол пешком ходила. Помнится, Кий его даже дразнил как-то.

Воронежец попятился, но уперся спиной в колючие ветви.

– Оробел, что ль? – Еще шаг, лукавый взор из-под опущенных ресниц. – Как звать-то?

– Егор.

– Егорка, значит. А я Лыбедь.

В сознании дембеля крутился глупый анекдот про слониху и муравья. Тем временем Лыбедь приблизилась к Емельянову-младшему вплотную. Большая рука дотронулась до его щеки неожиданно мягко и ласково.

Богатырша глубоко дышала, и растерянного ефрейтора, таращившегося прямо перед собой, посетила неуместная мысль: «Вот это подушки безопасности!»

– Ну, иди к мамочке, – прошептала Лыбедь.

Егор никогда так не целовался. Через минуту губы разомкнулись, и ошалевший парень собирался было перевести дух, но великанша сгребла его в охапку, легко оторвала от земли…

– Погостишь, отработаешь покражу. Долг платежом красен. – Она зашагала к озеру.

– А как же конь, Колобок? – растерянно спросил дембель.

– Подождут, – нетерпеливо бросила Лыбедь. – Вон как раз поляна подходящая.

Спустя минуту Хлеборобот глядел вслед гигантской лебеди, уносящей в клюве парня.

– Может, лучше бы сразились? – неуверенно пробормотал каравай.

* * *

Мышь видит мир совсем иначе, нежели человек.

Розовохвостый Иван Васильевич Емельянов семенил за плешивым мышонком Космогонием и поражался величине стола, сундука и прочих предметов землянки, вдруг ставшей необъятной.

«Лишь бы обошлось без кошек», – пульсировала мысль в голове дембеля.

Зрение странным образом обострилось. Темнота не смущала. Звуки тоже изменились, теперь Старшой слышал малейшие шорохи. А уж запахи! Иван ни разу не чувствовал столько запахов одновременно!

Космогоний нырнул в норку, воронежец последовал за ним. Подземный ход петлял, то сужаясь, то расширяясь, и дембель потерял счет минутам, стараясь не упустить провожатого из виду.

Бешеная беготня закончилась почти вертикальным спуском. Два мышонка долго скользили, подскакивая на неровностях и пища от страха.

Бухнулись в воду, и Старшой на собственном опыте выяснил, что мыши умеют плавать. Жрец греб к очередному темному туннелю. Выбрались на каменный берег, возобновили гонку. Запыхавшийся дембель завидовал прыти проводника – старик Космогоний ни разу не сбавил скорость.

Пещера расширялась, и над головами бегунов принялись пищать и шелестеть крыльями летучие мыши. Что-то задевало шкурку Ивана, царапали по сырым камням когти. Дембель целиком отдался движению: стараясь не потерять след жреца, перебирал лапками в бешеном ритме.

Вдруг писк и шелест кончились, и Старшой врезался в остановившегося Космогония. Темнота нисколько не рассеялась, зато теперь дембель почувствовал, что находится не в пещере, а на открытом воздухе. Совсем близко каменный пол обрывался. Снизу поднимался мощный поток ветра.

Волхв обернулся к Ивану, поднял переднюю лапку и что-то пискнул, но этот звук утонул в шуме непрерывного шквала. Воронежец ощутил ломоту в своем мышином тельце, увидел смутную фигурку жреца. Она увеличивалась и изгибалась.

Пережив обратное превращение, Старшой долго лежал на спине, дыша, словно астматик. Камни впивались в мышцы, зато это были человеческие мускулы! На Емельянове вновь оказалась форма, в карманах привычно ощущались мелочи.

– Как же это… – прохрипел дембель. – Пока был мышью, ни формы, ни ботинок… А тут – опа! – и снова на мне.

Рядом заворочался Космогоний.

– А ты, Вань, хотел тут нагишом оказаться?

– Ну, не знаю. Как-то правдоподобнее было бы.

– А ты не стесняйся, поясни, где тебя сейчас обманывают, – засмеялся жрец.

Парень покумекал и решил, что чудо – оно и есть чудо. Нечего всякие теории про него городить.

– Хорошо, – сказал волхв. – Мы у края Яви. Дальше тебе одному надобно идти.

– Куда?! – испугался Старшой.

– В Потусторонь. Отыщешь водяного, это легко. Отсюда близко. Мне же пора.

Вскочив на ноги, Иван стал водить руками, ища хоть какой-нибудь ориентир.

– А как же я…

– Вперед, только вперед.

– С обрыва?!

– Это тебе кажется, что здесь обрыв, – Космогоний говорил громко, чтобы перекрыть ветер. – Надо сделать лишь шаг. Все, прощай.

– Подожди! А обратно-то? – спохватился дембель.

Теперь голос волхва зазвучал как бы через силу и становился все выше и выше, будто он дышал гелием:

– Не сомневайся, вернешься. Вернешься…

– Космогоний! – Старшой шарил руками вокруг себя, но кроме неровной каменной поверхности ничего не обнаружил. – Вот поганец!

Некоторое время дембель сидел, обхватив колени, и раздумывал, что делать дальше. Вариантов было ровно два: либо ждать неизвестно чего черт знает сколько, либо последовать совету странного лысого жреца.

Иван привык действовать, поэтому встал, подобрался к краю, сделал три глубоких вдоха, потом еще… и еще…

– Да греми оно все медным тазом! – выкрикнул Емельянов-старший и сиганул в мощный воздушный поток.

Когда-то, еще учась в школе, парень видел передачу про спортсменов-экстремалов, тренировавшихся над здоровенным вентилятором. Ветер позволял парить орлом и выделывать всякие кренделя. В принципе дембель рассчитывал воспользоваться опытом этих спортсменов, но сумасшедшая реальность подкинула Ивану очередной сюрприз.

Перед прыжком Старшой растопырил руки и ноги, зажмурил глаза, но вместо борьбы с восходящими потоками воздуха почти сразу столкнулся… с землей.

Отчаянного экстремала приняла мягкая ярко-зеленая трава. Чем-то она напомнила парню ковыль, но низенький и нежный. Запах у нее был точно такой, какой дембель помнил с детства, когда ездил на лето в деревню, – богатый насыщенный аромат свежей зелени и теплой земли. Подняв голову, парень зажмурился от яркого света. Здешнее Ярило жарило похлеще того, что было в Яви. Глаза привыкли, воронежец рассмотрел поле. Во все стороны. Будто бесконечное. Даже как-то жутковато стало, но мгновенно вернулось спокойствие. Чувствовалось, что здесь не должно случиться ничего плохого. Ну, не то это место, не для лихих дел. Кривда просто невероятна. Странная уверенность ободрила Ивана.

Не такой, совсем не такой видел Старшой Потусторонь в прошлый раз. Голая, вытоптанная в пыль земля, вместо солнца – черная дыра, всасывающая свет, и полчища четырехруких монстров. Еще была пламенная река Смородина.

Дембель встал на ноги и разглядел-таки на горизонте реку. Только не огненную – настоящую.

– Ладно, допустим, Навь имеет несколько уровней, – пробормотал Иван, отряхиваясь. – И уж если мне сказали искать водяного, то, видимо, надо топать к воде.

Зашагал к реке.

Интересно, что вокруг не было ни кустика, а впереди, за синей полоской, высилось воистину исполинское дерево, по сравнению с которым дуб, охраняемый котом Баюном, казался простым саженцем. К восхищению дивным гигантом подмешивалось расстройство: судя по всему, путь должен занять чуть ли не весь день – слишком далеко росло дерево.

Но Потусторонь жила по собственным законам. Через полчаса Емельянов-старший уже стоял на берегу. Тень огромной кроны падала даже сюда, хотя, по прикидкам парня, ширина реки составляла не меньше двухсот метров. Мировое Древо, а Иван был уверен, что это оно, обосновалось на острове. Возле мощного ствола лежал здоровенный камень. Больше на островке суши ничего не было.

– Негусто, – отметил дембель. – Никаких предпосылок к развитию туристического бизнеса. И ни одного водяного, блин.

Он спустился с небольшого возвышения к кромке воды. Бережок был песчаным, почти белым. Иван, ополоснув руки, удивился скорости течения. Редкая горная речка могла бы похвастаться такой мощью потока. А тут равнина! Впрочем, здесь все было особенным.

Сев на песок, воронежец откинулся на травку. Небо было голубое и высокое-высокое. Парень зевнул раз, другой и вскоре задремал.

Ему приснился капитан Барсуков. Бывший командир имел суровую мину лица и тяжелый, как жизнь дневального, взгляд. Иван стоял перед Барсуковым на плацу, радуясь, что находится на территории части, а не в какой-то там Потусторони.

Было морозно. Серое небо роняло на плац крупные хлопья снега. Кругом царила абсолютная тишина, какая случается именно в безветренный снегопад.

Капитан Барсуков пожевал губу, покачался, перекатывая ступни с каблука на носок и обратно. Иван терпеливо ждал, когда командир разрешится речью.

– Ну, ешта, старший сержант Емельянов, – разверз рот капитан, – допрыгался кузнечиком стрекозлиным?

Рыло Барсукова нависло над парнем, буравя его взглядом вечно похмельных глаз. Дыхание тоже выдавало питейное хобби командира. Да и вообще, вояке следовало бы чаще дружить с зубной щеткой.

– А что случилось, товарищ капитан? – аккуратно поинтересовался Иван.

– Он еще спрашивает! – не по уставу взвизгнул Барсуков, стирая с лица налипшие снежные хлопья. – А ты в курсе, что сейчас, согласно календаря, июль?

– Июль?! – Воронежец даже не заметил речевой ошибки капитана. – Так это… Ядерная зима, что ли?

– Нет, ешта, не ядерная. А межмировая. Ты, поганец, допустил в Эрэфии внештатное потепление. Это привело к сверхсрочному похолоданию на территории Российской Федерации и прилегающих к ней государств вплоть до распоследней Гватемалы. Ты хоть понимаешь, какую общечеловеческую катастрофу ты учинил?

– Так это ж не я! – обалдел парень, непроизвольно делая шаг назад.

– Смирна!!! – гавкнул командир. – Это ты своей мамке в первом классе мог такие оправдания рапортовать: «Это не я описался, это меня описало!» Ты – служащий вооруженных сил. И ответ будешь держать по всей строгости военного времени.

Парень начал замерзать, но, когда услышал следующую реплику Барсукова, его стало колотить еще и от страха.

– Старший сержант Емельянов! Трибунал приговаривает тебя и твоего брата, которого мы еще выявим и обязательно поймаем, к высшей мере наказания – казни!

– Эй, не имеете права! – запротестовал Иван. – Я демобилизованный!

Капитан был непреклонен:

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Из ближайшего к плацу барака вышел палач. Голый по пояс мускулистый мужлан в красном колпаке, скрывающем лицо, нес на плече огромный топор и напевал примерно следующее: