Текст книги "Сила басурманская"

Глава седьмая,
в коей Иван попадает на концерт, а Егор путешествует по знакомым ему местам

Лучше быть молодым навозным жуком, чем старой райской птицей.

Марк Твен

Как любит говаривать легендоградский следователь Радогаст Федорин, скоро сказка сказывается, не скоро дело шьется. Иван Емельянов проспался, выслушал занудную лекцию Космогония о вреде пьянства, подкрепился нехитрой пищей волхва-отшельника и ощутил себя готовым к дальнейшим подвигам.

– Ты потерял уйму времени, – не переставая, брюзжал жрец. – Между прочим, тебя не было в миру целых три дня. А в Персиянию путь неблизкий.

Дембель собрал волю в кулак, чтобы не нагрубить лысому старику, очень похожему в полумраке землянки на темно-зеленого Саламандрия. Поблагодарив Космогония, Емельянов-старший вернулся в Дверь. Здесь он купил резвого коня серой масти. На него ушла половина денег, которые парень выручил за радио.

Набрав провианта и присмотрев среднего качества меч, дембель выдвинулся в далекую Персиянию. Путь лежал на юг, примерно на Тянитолкаев.

Где-то к полудню Иван выехал на берег широкой реки. За ней раскинулись поля, а на горизонте виднелся лес. Если бы не пасмурная погода, пейзаж вселил бы в душу дембеля бесконечную радость, какую испытывает любой россиянин, видя золотое раздолье. Но низкие тучи заполняли воздух прохладной сыростью и предчувствием затяжного дождя, северный ветер также не добавлял оптимизма.

«Наверное, потепление, вызванное Злодием, закончилось», – подумалось парню. Он поежился, хотя холодно не было. Так, авансом.

Спуск к воде был не слишком крутым, вдоль берега тянулись заросли ивняка и ракиты. Напротив одной из проплешин Емельянов-старший увидел костерок, у которого сидел, чуть покачиваясь, человек.

– Ну, хоть не одному обедать, – сказал себе Иван и поехал к страннику.

Сидевший у костра заметил приближающегося дембеля метров за сто. Встал навстречу. Перед Старшим был явный китаец или, как называли здесь, кидаец. Скорей молодой. Полы тонко расшитого халата запылились на дорогах Эрэфии, сверкала бисером шапочка. Восточный человек широко расставил ноги, из-под полы торчали носки мягких матерчатых туфель. На широком поясе, исполненном из той же материи, что и халат, висел короткий кинжал.

Подъехав к костру, Иван рассмотрел лицо незнакомца. Широкие скулы сходились к неожиданно острому подбородку, не такие уж и узкие глаза глядели с проницательным интересом. Маленькая бородка топорщилась на ветру, макушку покрывала расшитая бисером шапчонка.

Пожитки путешественника умещались в небольшой мешок, расшитый ничуть не хуже халата.

Дембель остановил коня и поприветствовал иноземца:

– Здравствуй, друг! Можно с тобой посидеть?

– Дорога слишком длинна, а время отдыха чересчур коротко, чтобы проводить их в одиночестве, – ровно и почти без акцента ответил незнакомец после короткого поклона. – Добрая беседа веселит нрав и приносит пользу. Садись, достопочтенный, сделай одолжение скромному Дону Жу Ану.

Воронежец спешился, прихватил седельную суму с провиантом, опустился возле огня. Кидаец поклонился еще раз и устроился на циновке.

От костра пахло чем-то умиротворяющим и настраивающим на философский лад.

– Меня Иваном зовут, – запоздало отрекомендовался Емельянов-старший. – Есть хочешь?

– Почту за честь разделить твою трапезу и скрашу ее вином, коего еще достаточно в моей горлянке. Но не тот ли ты герой, слава которого велика и молниеносна? Не тебя ли величают во всех концах света Сунь Бздынем?

– Сунь Бздынем? Что это значит?

– Воин, разящий врага пергаментным мечом.

– Емкий язык! – хохотнул дембель, доставая лепешки и сыр. – Да, был у меня бумажный меч, если так можно окрестить газету. Теперь приходится без него… Угощайся!

Дон Жу с достоинством принял еду и выудил из мешка горлянку с вином. Несколько минут трещал костер, чавкали два рта да булькало в двух глотках. Далекая птица обозначила тоскливым криком завершение трапезы.

Кидаец созерцал необъятные поля на противоположном берегу, а Иван пялился в костер.

– Известно, что человек способен бесконечно наблюдать за тремя вещами, – со вздохом промолвил Дон Жу, одергивая широкие рукава.

Старшой блеснул эрудицией:

– Ага, за горящим огнем, текущей водой и как работают другие люди.

– Воистину многие знания открыты перед тобой, славный И Ван! – восхищенно воскликнул кидаец. – И объединив перечисленные тобой три вещи, мы придем к выводу, что самым идеальнейшим зрелищем является пожар. Не оттого ли при пожаре собираются столь многочисленные толпы зевак?

Дембель признал, что никогда не рассматривал известную мудрость с такой неожиданной точки зрения:

– Капец, это ты ловко! Я бы не дотумкал…

– Многие открытия совершаются позже, чем нам хотелось бы, достопочтенный И Ван, – великодушно заметил Дон Жу. – Но не будем кутаться в ветхие одежды самоуничижения! Ложная скромность отравляет энергию ци и ведет к поражению. А ты, я не сомневаюсь, держишь свой благословенный небом путь на войну.

– На какую?

Кидаец еле заметно приподнял бровь:

– Неужто тебе неведомо, что могущественный Тандыр-хан ведет свои тумены на земли Эрэфии?

– Нет.

– О! Видят все семь великих небес, я поторопился с умозаключениями, когда сопоставил направление твоего пути и события, грядущие на юге, – покачал головой Дон Жу.

– Блин, я вообще не в теме, – пробубнил Старшой, прикидывая, насколько война может сломать его планы.

– Если провидение уготовило тебе иную задачу, нежели оборона этих прекрасных земель, – кидаец обвел рукавом открывающийся перед ним вид, – то лучше обойди степи и Тянитолкаевское княжество стороной.

«А Карачун-то жук, – подумалось Ивану. – Велел нам с Егором встречаться в Тянитолкаеве, а братишке вовсе сказал поторопиться! Конечно, младший тут вроде боевой машины для убийства, супергерой. А если его ухлопают? Иди-ка ты в сопло, Карачун!»

В этот момент бабахнул гром и закапал дождь.

– Зашибись, сейчас вымокнем, – удрученно произнес Емельянов-старший.

– Не унывай, доблестный И Ван, – подмигнул Дон Жу.

Он извлек из мешка флейту и стал играть, прикрыв глаза. Мелодия выходила не очень оптимистическая, скорее наоборот. Дембель усмехнулся: «Полная гармония – будем мокрые и печальные». Он тоже смежил веки и понесся по волне кидайской музыки.

Чуть хрипловатые долгие ноты будто бы создавали гулкий туннель вокруг двух путников, и в какой-то миг Иван ощутил, что капли не падают. Он вытаращился на Дона Жу. Тот самозабвенно играл, а в мире бушевал дождь. Воронежец убедился: туннель действительно существует! Его невидимые своды обтекала вода. Полоска убегала куда-то за реку, где дождя не было вовсе.

Кидаец медленно поднялся, приоткрыл глаз. Подмигнул, показал кивком, мол, бери шмотки и дуй за мной. Старшой понял. Сгреб мешок Дона Жу, свою суму, прихватил коня. Спокойно шагая к реке, восточный путешественник не прекратил игры, а, наоборот, задудел громче и пронзительнее. Зачарованный дембель топал за музыкантом, словно крыса из немецкой сказки. Где-то через десять минут Иван глянул под ноги и обалдел: кидаец вел его по невидимому мосту, висящему над рекой.

Емельянов-старший обернулся на жеребца. Конь был в своеобразном трансе, иначе он бы с ума спятил от такого перехода.

Лишь Дон Жу играл и шел, чуть покачивая головой в такт протяжной мелодии.

– Ну, ты даешь! – сказал дембель, когда замолкла флейта.

– Да, это моя любимая песня. Она напоминает о весне в Поднебесной. – Спутник Ивана забрал свой мешок и спрятал инструмент. – А этот нехитрый образчик колдовства впечатлит редкого колдуна. В школе, где я обучался, невидимые строения учат возводить с пяти до двенадцати лет.

У жеребца постепенно прошел транс, и он затравленно оглядывался по сторонам, стараясь быть поближе к Емельянову-старшему.

– Не торопишься ли ты? – спросил дембеля кидаец.

– Уже нет, – хмуро проговорил Иван, предвкушая объезд войны.

– Тогда давай устроим стоянку и побеседуем.

Путешественники вновь развели огонь, еле насобирав сушняка. Вино скрашивало досуг, а пространные речи Дона Жу оказались весьма познавательными:

– Я был при дворе степного императора Тандыр-хана. Несколько лет я служил ему в качестве советника и представляю, какие жестокие времена придут в эту страну. Варвары неуемны. Я приложил все свои силы и знания, чтобы смягчить нрав владыки кочевников, но меня ждал крах. Ему чужды идеи мягкого захвата и постепенного государственного строительства. Тандыр-хан встал на путь саранчи, тогда как крепкую державу следует создавать с помощью муравьиного долготерпения.

Кидаец прервал речи, чтобы приложиться к горлянке, Старшой подкинул веток в костер.

– Некоторое время назад я покинул степного вождя, пообещав ему открывать ворота здешних городов. Я хотел мира, И Ван. Мне мнилось, что сдача без боя обойдется твоему народу меньшими потерями. Однако я испытывал сомнения в собственной правоте. Тогда я воскурил специальные благовония, переносящие дух молящегося в облачные чертоги Небесного Императора. Там мне было дозволено приблизиться к светлейшему владыке на сто жэней[10]10
  Один жэнь равен двум с половиной метров.


[Закрыть]. Отбив тысяча один поклон, я наконец посмел чуть приподнять глаза. Пораженный красотами дворца, твой скромный собеседник забыл задать вопрос, но, хвала Всесущему, услышал ответ. «Ты пытаешься кормить таоте! – сказал мне Самый Младший Помощник Небесного Императора, и я как наяву представил прожорливое чудовище, о котором велась речь. – Нет особой разницы в том, подадут ему еду на блюде или он съест ее сам». На этом аудиенция была окончена, я очнулся в лесу и со слезами счастья молился несколько часов подряд.

Прервав рассказ, Дон Жу помолчал, отдавая должное тому чудесному путешествию. Иван же уяснил, что перед ним опаснейший диверсант, который изменил свои террористические планы в результате случайной укурки.

– Позже я вспомнил множество доказательств собственной неправоты. Меня вдохновил пример легендарного героя Цзян Цзи Цзиня, прославившегося быстротой своего звонкого меча и умением пить много рисовой водки, разбивая чашки. Известно, что кроме перечисленных неоспоримых талантов Цзян Цзи Цинь обладал блестящим искусством убеждения. Однажды он уговорил подосланных к нему убийц покончить с жизнью. Цзян Цзи Цинь не обнажил меча, подсылы сами вспороли себе утробы и скончались в страшных муках.

– Ты предлагаешь уболтать кочевников? – спросил дембель.

– Увы, они не ведают пользы слова, оставаясь людьми дела. Степняки чрезмерно вознеслись. Попирают твердыни, созданные трудом многих народов, уничтожают таблички, запечатлевшие мудрость иноземных ученых, свергают чужих богов и оскверняют искусство. Горе порабощенным народам, ибо их глаза выколоты, а уши залиты густым варом. – Дон Жу сокрушенно поцокал языком. – Помогая Тандыр-хану, я откармливаю чудовище. И оно рано или поздно обратит свой алчный взор на благословенный Кидай. Мангало-тартары уже вторгались в пределы Поднебесной, но были вынуждены повернуть коней обратно. В следующий раз они придут более сильными и жадными.

– Чем ты можешь помочь?

– Ты прав, достопочтенный И Ван! Хватит речей, пора от недеяния переходить к свершениям. Тебе я помогу советом. Тянитолкаеву – делом. Правда, могу и не успеть. Поторопимся! – Мудрец вскочил на ноги, взмахнув широкими полами, как заправский монах Шаолиня. – Ты вроде бы собрался в Персиянию. Лучше бы Сунь Бздынь оборонял Тянитолкаев, однако я знаю пути долга. Делай, что считаешь необходимым. В любом случае тебе нужен не этот конь, а настоящий перевозчик, способный быстро домчать куда угодно. Слушай, что необходимо предпринять…

* * *

Через сутки после случая с горящей избой и обидой богатырши Лыбеди ефрейтор Емельянов подъехал к Тянитолкаеву. Егор не узнал город. Где деревянное забрало и ров? Теперь его окружала высокая, метров в шесть, стена. Она ярко светилась на показавшемся из-за облаков солнце, словно ее только что выбелили.

Как любой древний город, Тянитолкаев стоял на возвышении. Оборонительная обновка добавила праздника – на макушке холма будто корона появилась.

Приблизившись к воротам, дембель с удивлением констатировал: это не мел, а естественный цвет стены. Цвет-то естественный, а вот материал нет! Сначала Егор решил, что это пластмасса, только откуда она здесь?

Недоумевавший не меньше воронежца Колобок спрыгнул с лошади и подкатился к укреплению вплотную. Пощупал специально отращенной ручкой идеально гладкую поверхность, ахнул:

– Да это же кость! Вроде слоновой.

– Это же какой должен быть слон?! – нахмурился увалень-ефрейтор.

Путники миновали белые резные ворота.

Сразу за обновкой обнаружилась деревянная стена. Здесь, между старым и новым входами, стояла пара стражников.

– Здорово, служивые! – бодро поприветствовал их каравай. – Давно укреплением обзавелись?

– Утром само появилось, – ответил ратник помоложе. – А вы кто таковы? Не мангало-тартары ли?

– Эх, неблагодарен люд местный! Пред тобой богатырь Егорий, совсем недавно прогнавший отсюда дракона. Ну и я с ним. Зови меня Хлебороботом.

Дружинники всмотрелись в лицо Емельянова-младшего, спохватились. Припомнили и Колобка. Боялин Станислав Драндулецкий, случалось, хвастался караваем, красуясь в окне своего терема с ним в руке. В те минуты боялин декламировал слова из какой-то иноземной вертепной постановки, обращаясь к Хлебороботу как к черепу.

– Напрасно Скипидарья нас стращала! – обрадовались стражники. – Вон оно как везет-то. Перед рассветом стена воздвиглась, а к полудню лучший богатырь Эрэфии вернулся! Проезжайте скорее.

В городе чуть ли не пировали. Радость от обретения надежного костяного заслона перемешивалась с тревогой: откуда стена, и не исчезнет ли она так же внезапно, как и появилась?

Егор направил кобылку к дому гадалки Скипидарьи. Это здание было знакомо парню: черные стены, глухие ставни с космическими узорами, крыша, увенчанная острым шпилем. Над дверью висела резная доска, на которой были вырезаны две женские фигурки. Дева олицетворяла жизнь, а карга с косой в руках ей как бы оппонировала.

Спешившись, ефрейтор Емеля позвонил в колокольчик. Через полминуты дверь открылась, но вместо ожидаемой бабки воронежец узрел пацаненка Шарапку, слугу Полкана Люлякина-Бабского.

– Дяденька витязь Егорий! – радостно пискнул малец.

– А ты чего здесь? – деловито спросил Колобок, пока Егор стоял в немом ступоре.

– Бабушка Скипидарья захворала, вот боялин меня и отрядил за ней ухаживать.

– Что с ней? – вымолвил дембель.

Шарапка затараторил в своей манере:

– Извела себя – не ест, не пьет, дяденька. Говорит, видения не отпускают, кончину Тянитолкаеву пророчит, это же ж… просто жуть! Вчера прямо на площади без чувств упала, добрые люди подняли, сюда принесли. Вот боялин и… Иди ж, мол, сделай же все для нее, она же такая одна. Вот, дяденька витязь, я при ней. Утром очнулась вот, простонала: «Стена – это хорошо». Снова без чувств, а потом служанки от боялина пришли с едой-питьем, рассказали про стену-то. Вон же ж оно как, да?

На пороге нарисовался трехголовый варан – зверюшка гадалки. Величиной с бассета, он ловко ухватил одной из пастей пацана за штанину и поволок внутрь. Маленькие крылышки трепетали, роговые наросты на хребте качались из-за работы мускулов.

– Шарап! – донесся из глубины дома слабый надтреснутый голос Скипидарьи. – Давай его сюда, что ты на пороге?..

Егор, Колобок и служка прошли в затемненную комнату, служившую ведунье и приемной, и спальней.

– Явился? Авось теперь сдюжим. – Обрадованная гадалка лежала в постели, порываясь сесть.

– Лежи, бабушка, – захлопотал Шарап. – Не торопися. На-тка, попей лучше.

Бледная иссохшая Скипидарья приняла маленькую деревянную утицу с ключевой водой, сделала несколько глотков. Ефрейтор смотрел на морщинистое личико и седые прядки, на большие глаза, которые утратили былой магнетизм и живость, как-то впали, потускнели. Сейчас огонек лишь теплился, но когда вещунья отняла ковш от тонких губ, привычный повелительный взгляд снова обрел мощь.

– Ты уж оборони, Егорий, – прошептала старушка. – А я пока отдохну. Тяжко мне было. Брат-то твой… молодец… добрый… Ваня… как…

Последние слова Скипидарья произнесла совсем неразборчиво – сон сморил.

Трехголовый ящер тихонько зашипел, дескать, пошли все вон от хозяйки, и свернулся калачиком на коврике возле кровати. Посетители вышли.

– Вы к боялину идите, то-то он обрадуется, – сказал Шарапка.

Спустя четверть часа взмыленный Полкан Люлякин-Бабский принял дембеля и каравая у себя в тереме. Егор наблюдал за неестественно активным боялином. Тот перекатывался по комнате, будто Хлеборобот, отмахивая себе ритм пухлой рукой. Из-под высокой собольей шапки тек пот.

После слов приветствий и взаимной приязни Полкан перешел к делу:

– Беда, Егорий, сущая беда. Город с ума спятил. Никто не ведает, откуда стена костяная, но раз гадалка, дай-то ей здоровья, ее приветствует, то нам же лучше. Кочевники близко, друг ты мой могучий! Князь Световар время теряет, неумело собирая ополчение. Драндулецкий, будь он неладен, отличился. Сам съездил в Мозгву. Хотел подмогу привести, а его выставили ни с чем. Теперь воду мутит, мол, сами не справимся. С тобой будет легче.

Люлякин-Бабский остановился перед Емельяновым-младшим, положил руку на его плечо:

– Надо ехать в Легендоград. Василиса Продвинутая должна помочь. Ты же у нее правой рукой и заступником был. Съездишь? Заодно и Скипидарью бы увезти… Нельзя такую потерять, а я боюсь, что Тянитолкаев не сдюжит.

Вот так Егор – добрая душа – не пробыв в городе и дня, выдвинулся в Легендоград.

Вечерело. Рядом с каурой, на которой восседали дембель и Колобок, катилась крытая повозка. Внутри лежала ведунья, а подле нее сидел Шарапка. Молчаливый угрюмый кучер управлял двойкой лошадей.

Ехали быстро, ведь подхода орды Тандыр-хана ожидали со дня на день. Когда почти стемнело, путники нагнали троих пеших парней, тащивших за плечами коробы. Заслышав приближающийся обоз, хлопцы стали махать, дескать, подвезите. Егор сбросил скорость, принуждая возницу придержать лошадок.

– Привет, масыги! – поприветствовал Колобок странников. – Надоело обтыривать тянитолкаевских лохов?

– Дули там яманные, костер клевый.

– Тпру! Говорите по-русски! – велел дембель.

– Это все те же офени, у них свой язык, – пояснил Хлеборобот и коротко расшифровал разговор.

«Масыгами» и «обзетильниками» коробейники-плуты называли себя. «Мас» – это «сам», прочитанный наоборот. А «обзетить» на их хитром языке означало «обдурить», «обмануть». Словечко «лох» Егор знал и так.

Фраза о «яманных дулях» переводилась как «Мужики простоватые, город хороший».

– Так бы и сказали, – надулся воронежец.

– Привычка, – улыбнулся один из коробейников, долговязый парень лет двадцати пяти в нелепом колпаке.

Остальные двое были с непокрытыми головами, но одежда на всех не отличалась разнообразием: короткие холщовые порты с рубахами в цветастых развеселых заплатах, лапти поверх серых онучей.

– Куда путь держите?

– В Легендоград, а может, и в Дверь. Не подвезете, люди добрые?

Почесав макушку, ефрейтор Емеля решился:

– Можем подбросить, только, чур, не это… не обзетить там.

– Грешно, поханя! Мы за добро злом не башляем![11]11
  Поханя – хозяин, а слово «башлять», то есть платить, осталось в русском языке после офеней.


[Закрыть]

Дальше покатили с пассажирами. Колобок перебрался к ним в повозку, и понеслась беседа на кантюжном языке:

– Зеть-ка, стибуха полутемная[12]12
  Смотри-ка, старуха полумертвая.


[Закрыть]. А пащенок-то не еенный внук?

К счастью, дембель этой птичьей речи не слышал из-за топота лошадей, скрипа повозки и хлопанья матерчатых стен. Меж тем наступила ночь, луна немного посветила да и спряталась за облака.

Каравай выбрался к кучеру, окрикнул Емельянова-младшего:

– Егорий! Не ропа ли кимать?

– Чего?

– Спать не пора?

– Сейчас привал сделаем! – прокричал богатырь. – Только если еще раз ты мне что-нибудь не по-нашему тренькнешь, я тебя в мелкие бутерброды изрублю, понял?

– А что такое бутерброды? – заморгал Хлеборобот.

Рычанье было ему ответом.

Встали на поляне, неподалеку от дороги.

Непоседы-офени вызвались найти воксарей, больше известных как дрова, и вскоре в лагере бодро запылал костер.

За пару часов, которые Егор провел в обществе масыг до сна, он несколько раз ловил себя на мысли, что либо находится среди иностранцев, либо коротает время с уголовниками-рецидивистами, ботающими исключительно по фене. В принципе ефрейтор уловил главное: многие словечки босяков-коробейников семнадцатого-девятнадцатого веков перешли в блатную музыку двадцатого.

Вызнал Емельянов-младший и причину исхода щепетильников из Тянитолкаева. Не то чтобы юсов в костре было мало, а просто светила неслабая дермоха. Вольные обзетильники трущами быть не собирались. Позже Колобок перевел и этот пассаж: денег в городе было много, но близилась драка, и ходебщики в солдаты не стремились.

Короче, Егор устал от трескотни этой троицы сильнее, чем когда у него самого было расстройство речи.

Долговязый, который был явным лидером группы, тщательно избегал разговора с ефрейтором и даже не глядел в его сторону. Это настораживало. И Емеля вспомнил! Мозговский воришка-коробейник! Вот, значит, как мотает судьба мелких преступников.

– Слышь, длинный, – тихо окликнул его Емельянов, когда все стали расходиться на боковую. – Я тебя узнал. Чем ты промышляешь, мне неинтересно. Главное, чтобы с нами был честным, иначе – в дыню. Сечешь?

– Да. – И добавил себе под нос: – Не было бы счастья, да несчастье помогло. И как мы повстречались?

Утром лапотники почему-то не захотели ехать с обозом, сказав, что у них есть дела в ближайшей курехе, сиречь деревне.

– Небось ты погнал, – упрекнул парня Хлеборобот. – А с ними весело.

– Тебе разговорчики, а мне каждый раз кошелек проверяй, – буркнул дембель.

Двигались по короткой дороге, которую близнецы Емельяновы в свое время очистили от Соловья-разбойника, поэтому в Легендоград добрались засветло.

Егор ломанулся к старому знакомцу – Радогасту Федорину. Следователь обрадовался гостю, быстро понял его проблему, отвел к своему начальнику. Еруслан устроил встречу с княгиней Василисой Велемудровной по прозвищу Продвинутая.

– Рарожич предупреждал, что придется давать подмогу, – сказала княгиня, зевая – ведь дело шло к полуночи. – Вещий птах советовал не отказывать, хотя это и опасно. Сам знаешь, западные соседи из латунского ордена только и ждут, когда бы ударить по нашему княжеству. А я давно жду посла от Световара, так что завтра утром выступишь с нашей тьмой[13]13
  Десять тысяч воинов.


[Закрыть] в Тянитолкаев.

– Спасибо!

– Как там Иван, почему не он приехал? – спросила девушка.

Егор посмотрел на чернявую красавицу и в который раз по-доброму позавидовал брату – любит его Велемудровна-то!

– Он, княгиня, сейчас по Эрэфии скитается, ищет волшебные вещи всякие. Нам домой путь надо открывать.

– Да-да, знаю, – еле слышно проговорила она. – Вот и славно…

– Еще у меня есть просьба.

– Все, что угодно, для моего спасителя и славного героя.

Дембель даже зарумянился от такого обращения.

– Я привез больную старушку. Вещунью Скипидарью. Устроить бы…

– Разумеется! Мы здесь наслышаны о ее даре. Не волнуйся.

Спустя несколько часов Емельянов-младший повел легендоградских воинов на битву с мангало-тартарами. Шли ужасающе медленно, потому что на сей раз полдружины составили пехотинцы-лучники.

«Лишь бы не опоздать», – мысленно твердил Егор, то и дело натягивая вожжи своей каурки. Лошадь чувствовала спешку хозяина и проявляла не свойственную тяжеловозам прыть.

– Вот прикол, – шептал беспокойный дембель. – Совсем недавно был вшивым ефрейтором, а сейчас возглавляю немереную кучу народа. Тут бы всякие капитаны Барсуковы мигом свои фуражки сожрали. Как там тот же Барсуков любил шутить? «Ефрейтор Емельянов, ну что вы за дубина народной войны?» Будто Толстого читал.

– Чего ты там бормочешь? – Колобок очнулся от каких-то глубоких дум.

– Говорю, неотвратимо занесена над супостатом нашим дубина народной войны.

– Это ты красиво загнул, – одобрил Хлеборобот. – Наверняка не сам придумал.

* * *

Послушайте сказки народные, и вы поймете, с кем имеете дело. Педантичные и зачастую угрюмые немчурийцы сложили истории о храбрых и находчивых портняжках, странных деспотах-королях, работящих золушках. Рассеяне, люд беспечный, но душевный, прославил дураков, которые неизменно оказывались умней мудрецов, воспел сиротку, у которой кроме коровы никого нет, а также развел целый зверинец хитрых, глупых, честных, сметливых, щедрых и жадных животных.

Есть сказки и у мангало-тартар.

Степняки веками складывали истории о том, как один грабит другого, угоняя чужое стадо в свой курень. Хитрый обманывал простака. Отец выгонял из дома сына, которому снилось, что он станет ханом. Сильный отбирал жену слабого. В общем, суровый быт диктовал жестокие сказки.

Нет, безусловно, в большинстве этих историй побеждала справедливость. Но расправа правого над неправыми иной раз заставляла усомниться, нужно ли торжество обиженного.

Тандыр-хан испытал унижение в юности. Когда скончался его отец, дядьки отобрали у племянников и золовки улус Достар-хана. «Вы потеряете богатство сиятельного хана, – сказали они. – Враги разорят ваши стойбища и угонят вас в рабство».

И действительно, зачем ждать, когда что-то предпримут враги. Лучше все сделать самим.

Молодой джигит не простил родичей. За пять лет он вернул себе улус, потом отобрал их богатства. Многие расстались с жизнью. Потому что есть справедливость в степи!

На склоне лет Тандыр-хан стал все чаще вспоминать юность и борьбу. Хитрость и умение повести за собой людей подтолкнули его к большим завоеваниям. К моменту, когда Тандыр принял титул повелителя степи, он перестал быть просто ханом. Он уже не был человеком. Подобно маленькому снежку, который становится основой большого кома, катящегося с горы, Тандыр стал ядром воинственной степи.

Кто-то называл его небесным бичом, которым боги хлещут зарвавшиеся племена и народы. Кто-то считал богом его самого. Разве мог простой человек провозгласить кочевникам: «Идите за мной, и мы вычерпаем своими шлемами Последнее море!»

Последним степняки называли море, омывавшее гнилой Закат.

Сейчас хану не хватало мудреца Дона Жу Ана. Кидаец много раз заговаривал с ним о том, что будет, когда бунчуки мангало-тартар поднимутся над всем миром.

В словах Дона Жу содержался немалый смысл. Когда Тандыр-хан станет повелителем сущего, в родные степи перестанут приходить обозы с отнятым у слабаков добром. Да, будет дань. Но не потому ли повелитель кочевников затеял нынешний набег, что увидел своих соратников нежащимися в добытой роскоши? Не разжиреет ли великий народ-завоеватель подобно волку, которого вдруг стали кормить сами бараны?

Кидаец предлагал брать противника без боя. Этим он приближал час, когда сильный хищник превратится в покладистого обрюзгшего толстяка. Здесь хитроумец либо был неправ, либо нарочно заводил хана в паучьи сети лжи. Поняв это, властитель степи захотел собственноручно переломить хребет мудрецу и оставить его в сырой яме подыхать. На всякий случай. Не принято, собравшись в поход, оставлять за спиной врага или глупца.

А Дон Жу Ан все же не был глупцом. Он говорил о мирном устройстве завоеванных стран. Здесь кидаец подсказал много дельного. Только всякое стремление удержать все как есть ведет к проигрышу. Любой порядок норовит превратиться в мешанину. Значит, задача Тандыр-хана не поддерживать, а устанавливать порядок.

Он подчинит себе всех. Если надо, то дважды.

Удивительно, что мангало-тартарский властелин рассуждал так же, как персиянский купец Торгаши-Керим. Этот погоревал-погоревал о пропавшем Абдур-ибн-Калыме да продолжил завоевывать необъятное Крупное Оптовище.

И персиянец, и главный кочевник верили, что, утвердившись над чем-то огромным, подмяв под себя все доступное пространство, они вырвутся на новый уровень.

Тандыр-хан после победы над миром был готов воевать даже с небесным воинством. Этим он и подходил Злебогу – черному Шайтану. Но Тандыр старился, тяжелел на подъем. Потому-то повелитель Пекла и подсказал ему, где взять молодильные яблоки.

В день, когда верный Уминай-багатур вернулся с тремя наливными плодами, войска мангало-тартар узрели чудо – из белого ханского шатра к ним вышел молодой статный джигит. У старых соратников небесного бича защемило сердце: они вспомнили несправедливо ограбленного сироту.

Рыжие косички из-под шапки-малахая. Юное лицо, обезображенное шрамом. О, это след кнута одного из вероломных дядьев. Тот самый юноша, у которого осталась лишь ветхая юрта, чалая кляча, кнут… да мать с братьями и сестрами.

Перед кочевым воинством на ханском помосте стоял живой символ, воплощение многократно повторившихся сказок – недооцененный глупыми врагами одиночка, коему суждено подмять под себя если не мир, то половину.

– Верные мои дети! – Голос хана звенел, подобно тетиве доброго лука. – Вечному небу угодно, чтобы наш народ поставил на колени остальные племена. В меня вдохнули вторую жизнь. Всех возьмем, станем править!

– Слава Тандыр-хану! – взревела толпа.

Прилетевший с востока ветер трепал белые бунчуки. Берегись, Эрэфия.