Текст книги "Сила басурманская"

Часть третья
Закадычный враг

Глава первая,
в коей Старшой слушает душещипательную историю, а Тянитолкаев становится точкой встречи многих сил

Все ясно. Вы слишком добрый. Вам надо рассердиться.

М/ф «Месть кота Леопольда»

Иван Емельянов сделал все, как надоумил кидайский мудрец. Поехал по заветной тропинке, нашедшейся именно там, где указал Дон Жу. Добрался до развилки затерянных дорог и поросшего мхом камня. Оттер лицевую сторону, прочитал:

 
Направо идтить – мертвым быть.
Прямо идтить – коня убить.
Налево идтить – к девкам прийтить.
 

Мертвым быть не хотелось, а к девкам наоборот. Дембель не без угрызений совести направил жеребчика-серка прямо. Лошади читать не обучены, тот и побрел.

Предсказание кидайца сбылось: лес стал темнее, дремучее, хотя небо распогодилось и в кои-то веки выглянуло солнце. Конь заволновался, чуя неладное. Наконец путник очутился на хмурой полянке, где спрыгнул наземь. Привязал коня к ветке покрепче, стараясь не смотреть в большой печальный глаз, с укоризной косящийся на него. Взял походный мешок с куньим плащом и отправился дальше пешком.

Серко жалобно поржал, причем сделал это тихо, и Старшой чуть не заплакал, обзывая себя сволочью. Потом дембель углубился в бурелом, голос коня стих. Пятью минутами позже Ивану почудился громкий, почти человечий крик, но, как парень ни силился, ничего больше не услышал.

Звериная тропа вывела Старшого к небольшому озеру. Здесь воронежец сделал привал. Развел костер, искупался, перекусил. Солнце снова спряталось в тучи, день подходил к концу.

– А не ошибся ли я? – в который раз спросил себя дембель, глядя на слегка рябую водную гладь. – Может, узкоглазый прикололся? Черт его знает, китайский юмор. Оставил коня, забрел неизвестно куда…

– Отличный, кстати, конь, – прозвучал низкий урчащий голос.

Иван вскочил, развернулся, выхватывая из ножен меч. На границе леса стоял неправдоподобно большой волк. Серый хищник с бурыми подпалинами на груди глядел на Старшого немигающими глазами. Дембель взгляда не отвел. Около минуты противники стояли не шелохнувшись, потом волк удовлетворенно моргнул, открыв пасть, высунул язык и как бы улыбнулся. Задышал часто, как собака, которой жарко.

Оценив клыки и подивившись размерам матерого зверя, по высоте не уступавшего пони, Иван чуть опустил клинок.

– А и правильно, – сказал волк. – Спасибо за лакомство. Я сытый и благодарный, можешь прятать меч.

«Не соврал желтолицый», – запоздало отметил парень.

– Так ты серый волк, – суперинтеллектуально начал он.

– Нет, я белый зайчик, – съязвил хищник. – Вы, Иваны, народец глуповатый.

– Откуда меня знаешь?

– А ко мне Еремеи не ходят. – Волк сперва сел, а потом с глубоким вздохом улегся, медленно дав передним лапам скользить вперед. – Царевич?

«Скажу, что нет, он или дураком обзовет, или вовсе задерет», – подумал дембель и сказал:

– Я вроде как, этот… князь Задольский.

– Ваня, кому ты лепишь? – Серый осклабился еще сильнее и сощурил ставшие смешливыми глаза. – У нас в Задолье сроду князей не было. Городов-то нет!

– Будут, – спокойно ответил Старшой.

– Вот это правильно, – одобрил хищник, шириной улыбки посрамляя знаменитого чеширского кота. – Так убедительно врешь, что даже верится. Нет, ты мне действительно по нраву, князь! Куда поедем?

– Персияния, Хусейнобад, дворец Исмаил-шаха.

Волк вытянул губы трубочкой, будто хотел присвистнуть.

– Да, далеко… Я имею в виду, далеко пойдешь. Предыдущие все «туда, не знаю куда» да «к Елене Премудрой» заявляли, будто я им всезнайка. А ты все точно знаешь. Похвально.

– Ну так что, повезешь?

– Всенепременно. Завтра с утра тронемся. – Волк зевнул, демонстрируя ужасную пасть. – А сейчас – баиньки, спите, зайки-паиньки.

Серый заурчал короткими приступами. Видимо, смеялся.

Устроившись у костра, дембель попробовал заснуть, но не смог. Попробуй отключись, когда в десятке метров лежит волк-переросток.

Иван поворочался, посопел, услышал голос лесного зверя:

– Что, не спится? Понимаю и даже не обижаюсь. Ясно, что верить большому мясоеду не очень хочется. Только я же не простой волк, а волшебный. И потом, от тебя рыбой тянет просто бессовестно сильно, а я рыбу не люблю. У нашего брата нюх острый, оттого и мучаемся.

– Это я у водяного гостил, – буркнул парень.

– Ну и дружки у тебя, – осудил хищник. – Ладно бы с лешим…

– Я и Стоеросыча знаю.

– Ух ты, ловок! – Услышав имя задольского лешего, серый проникся к Ивану еще большим уважением. – Ладно, расскажу тебе сказку заповедную. От самого Баюна. Вмиг захрапишь.

– У Баюна был несколько дней назад. – Старшой лег на спину, заложил руки за голову.

– Брешешь поди!

– А оно мне надо?

– Вроде как нет, но от вас, людей, всего можно ожидать, – промолвил зверь. – Ты думаешь, чего я сам-то не сплю?

Посмеялись.

Если не смотреть на монстра, он вдруг оказывается интересным собеседником. Волк разговорился, и через несколько минут перед Иваном развернулась история жизни серого хищника.

Представьте себе здоровенного детину, сына древнего витязя да богатырши. В стародавние времена люди-то большими были, не чета нынешним щуплым человечишкам. Детину Вяткой нарекли, рос, как положено, не по дням, а по часам. Другое дело, что не в родителей удался: хворый, слабенький по тогдашним меркам – в пять лет подкову согнуть не мог.

Конечно, матушка стала водить Вятку к бабке-травнице. Та отваров надавала, велела мальчонке приходить каждый день по росе босым к ней для лечения. Заметила в парне тягу и способности к зелейничеству, значит. Так в богатырской семье появился знахарь. Мудрость природную на лету схватывал, грамоте обучился, книжек у колдуньи-то – что травы в поле. Здоровье тоже поправил, только силы могутной да удали молодецкой все одно не появилось.

Тятя горевать стал, хмуриться, серчать из-за каждой мелочи. Вятка терпел, потому как уважение к старшим никто не отменял. А тут и пора влюбляться пришла. Девка в селе созрела у соседа-кузнеца – загляденье. Брови густы, очи круглы, щеки румяны, коса до пола, телом ладна, статью выгодна. Богине доброй судьбы посвящена, Долею наречена.

Вятка попросил батюшку сосватать красавицу. Тот накрепко отказал, дескать, такая девица только хороброму богатырю предназначена, а не слабосильному бездельнику. Видно, отец желал подвигнуть сына на подвиг ратный, на укрепление духа.

В ту пору мимо их деревни проезжал богатырь Воила свет Святогорович. Он и посватался к дочке кузнеца. Кто ж такого выгодного жениха упустит? Кузнец согласие дал. А Долюшка-то сама любила Вятку. Вместе, почитай, выросли, он ее иной раз в лес брал, о травах знанием делился, а то и книжку какую пересказывал из тех, что любой девке в душу западают, ибо все-то там о милых сердцах да тяжких невзгодах.

Вот и сами попали в невзгодушку.

Закручинился Вятка: как зазнобу отстоять, отвадить заезжего витязя? К мудрым спискам бабкиным припал. Ядов-зелий не искал, ведь не по совести. Хотел найти способ сравняться с Воилой удалью богатырской. И нашел.

В трактате заморского чародея дона Армагеда, известного своими страшными предсказаниями, был рецепт, который колдун узнал от рассейских волхвов.

Колдун мог обрести немалую силу, став волкудлаком – оборотнем, перекидывающимся в волка. Обряд был несложный, всего-то требовалось воткнуть двенадцать боевых ножей в осиновый пень, сказать заветные слова да перекувыркнуться. Дон Армагед в свойственной ему манере предупреждал, что будущему волкудлаку следует трижды подумать, прежде чем становиться на путь оборотня. Тут и убить могут, и нож из пня изъять – как обратно в человека превращаться? Вечным серым хищником пробегаешь.

Долго думать юному влюбленному было нельзя, ведь свадьба скоро. Он наворовал в деревне боевых ножей (у бати с мамкой лишь пять было), срубил в глубине леса осину потолще, чтобы все клинки воткнулись, и совершил обряд. Полночи дождался, слова шепнул, кувыркнулся. Потемнело небо – луна затмилась, ибо Вятка учинил сильную волшбу. Встал парень на четыре лапы, тряхнул пепельной гривой. Взвыл громко и протяжно, аж в окрестностях всякая птица смолкла, а в родной деревне собаки заскулили да люди, хоть и не услыхали песни оборотня, пригорюнились.

Пробежался по родным местам волк. Совсем иначе все выглядит, звучит и пахнет. Будто в одночасье прозрел и прочими чувствами обогатился. Ночь оленей в охотку гонял да прыжками землю мерил. Утром вернулся к пню, перекувыркнулся, стал добрым молодцем. Вроде и росточком такой же, и плечи не шире, чем вечор были, а ощущает в себе силу первобытную, горы сворачивающую. Ударит камень – крошится, топнет ногой – с сосен хвоя облетает, чихнул нечаянно у околицы – плетень в щепы.

Так и пришел к кузнецу. Поклонился:

– Отдай за меня Долюшку.

– Не для птенца растил, для шизого сокола, – ответил кузнец. – Выкуешь себе меч – поговорим.

Отец девушки отправился в дом, а Вятка – к мехам. Раздул, разжарил печь. Взял прут, схватил молот, жахнул по наковальне. И – тишина. Кузнец на лавке сидит, усмехается.

Входит юный травник:

– Прости, сосед, но меча я сладить не могу.

– Что, молот тяжел?

– Молот-то, можа, и легок, да наковаленка у тебя слаба – раскололась.

Не поверил кузнец, глянул и забранился, дескать, как ты, неразумный, неразбиваемое разбил?!

– А вот, тюкнул слегка, – засмеялся Вятка, пруток стальной в узел завязал, хозяину протянул. – Распутай или дочку за меня, богатыря, отдай.

Отец мучиться не стал – развязывать-то всегда тяжелее. Прогнал парня:

– Ты, колдун зловредный, к моему жилищу больше ни на шаг! Знамо дело, у старухи-травницы гадостной премудрости выучился, теперь себя богатырем подложно назвал! Не видать тебе Доли.

Обиделся Вятка, бросился в лес, перекинулся в волка. Отказ кузнеца сердце жжет, вот и несут неудачника-жениха ноги прочь. Бегал, не разбирая дороги, почти три дня. Потом опомнился, повернул к дому. Проблуждал, конечно, ведь пути не помнил.

Прибрел к заветному пеньку, а там – ни одного ножа.

Все.

Прав был суровый книжник Армагед, дон который. Вечным волком стал Вятка. Над пустым пнем до спинных мозолей накувыркался, а в человеки не возвратился.

И какая притча! Никто из ворогов его не выслеживал, никто тайной зависти не питал. Добрый он был паренек и безобидный. Просто мальчишки в лесу играли и нашли ножики. А какой пацан этакий клад упустит?

Побродил по округе, повыл с тоски. Люди заволновались: матерый битюг окрест обретается, надо стада спасти да самим оборониться. Тут еще Вятка с дуру ума показался Долюшке. Хочет слово к ней молвить – рык да скулеж из глотки исторгается. Перепугал только.

Кузнец облаву собрал. Собаки на такого великана даже голос не возвысили, а от людей оборотень легко убег. Не рвать же их, в самом деле.

Долю, горевавшую по пропавшему Вятке, увез Воила свет Святогорович. Деревня успокоилась. Волкудлак стал по свету скитаться, скотиной промышлять да диким зверем питаться. Одичал безмерно, озлобился. Человек быстро без себе подобных звереет.

Через три года встретился ему на лесной поляне великий чародей. Серый ликом, пахнет нежитью, сам худой да жилистый. Ощерился Вятка, шерсть на холке поднял, попятился, ибо силу в путнике почувствовал необоримую.

– Стой! – приказал волшебник, и волк не смог и когтем шелохнуть. – Да ты оборотень! Давнишний, как я погляжу… Слугой моим будешь. За это дам тебе речь.

– Кто ты? – впервые за три года промолвил человеческие слова зверь.

– Кощей, кто ж еще? – усмехнулся маг.

Так получил бывший травник-целитель способность говорить. Только колдун-то ему темные звериные черты еще больше сделал. Да так ловко чары навел, что волкудлак будто бы по своей воле страшные Кощеевы распоряжения исполнять стал.

Бессмертный волшебник до самого своего поражения использовал Вятку в темных делах. Многих добрых людей со свету оборотень сжил. Когда же Кощей угодил в усыпальницу, волк сбежал и снова скитался в глухих лесах, постепенно сбрасывая наведенные злые чары. Осознав, каким душегубом он был, оборотень бросился со скалы и так проведал, что действительно вечен.

Полежал-полежал да ожил. У Кощея-то смертушка хотя бы в игле была спрятана, а Вятка вовсе неубиваемый оказался.

Поистязал себя, муками совести поизводился и положил себе искупить страшные лиходейства добрыми делами. Трудно было, конечно, но за несколько столетий приноровился. Витязям пособлял, старцам светлым тоже. Многих хороших людей спас.

Вот так и до встречи с Иваном, князем Задольским, довековал.

– Да, врагу не пожелаешь, – протянул Старшой, выслушав печальный рассказ Вятки-оборотня.

– Угу, – согласился, помолчав, серый хищник. – А еще стал я большую беду чуять задолго. Перед наступлением нынешней жары, когда Преисподняя чуть не отверзлась, у меня такая тоска, такая боль приключилась, будто у души моей грешной есть зубы, и все они разом заболели. Потом отпустило. А сейчас вот опять – ноет…

– Наверное, из-за кочевников. Идут на Эрэфию.

– Говори лучше «Рассея», – попросил волкудлак. – От степняка не жди пощады. Думаю, прав ты. Горя принесут немало, окаянные. Ладно, давай все же поспим. Завтра путь-дорога.

Теперь Емельянов-старший отключился без всяких опасений.

Проснулись задолго до рассвета. Дембель загасил костер, собрался.

– Готов? – спросил хищник.

– Всегда готов.

Иван сел на серого волка, будто на коня. Поехали.

Несколько минут зверь бежал борзой рысцой, Старшому лишь оставалось приникнуть к пушистой, пахнущей псиной шее, чтобы не оставить глаза на каком-нибудь сучке. Потом хищник набрал поистине магическую скорость, но через час сбавил ход и застыл. Мохнатые бока ходили ходуном.

– Хм, – сказал волк. – То ли я постарел, то ли у тебя в мешке неподъемная ноша. Признавайся, богатырь, что везешь.

– Да ничего. – Парень спешился, принялся показывать вещи волшебному спутнику. – Еда, питье, два пузырька живой воды. Плащ вот. И все.

– Ну-ка, сядь. Мешок пока не бери.

Зверь прокатил Ивана по полянке.

– Так, что в карманах?

Старшой пожал плечами:

– Мелочь всякая. Чуток денег, безделушки типа ключа-«выдры». Ну, еще гребешок.

– Гребешок?

– У Лиха Одноглазого забрал.

– Давай посмотрим, что за гребешок такой.

Иван извлек на свет костяную расческу.

– Вот оно что! – обрадовался волк. – Он и тянет.

– Коня не тянуло, я тоже ношу и не жалуюсь, – с сомнением сказал дембель.

– Он же волшебный.

– Ну и что?

– Ха, я тоже, – усмехнулся серый. – А ты волшебный?

– Ну, некоторые девушки в определенных обстоятельствах этот факт признавали.

– Пошлить изволишь, князь, – промолвил зверь.

– Суровая армейская школа общения. – Парень щелкнул пальцем по шеврону. – Ладно, фиг с ней, гребешок-то что умеет?

– Если я не ошибаюсь, он превращается в стену. Воткни – и вот она, выросла.

«Вот как? – Старшой задумался. – Просто спрятать будет расточительно. Вдруг никогда не вернусь. А что же сделать-то?»

– Слышь, Вятка, а далеко отсюда Тянитолкаев?

– Несколько минут бега.

– Выдержишь?

Зверь понял задумку дембеля и одобрительно кивнул:

– Сдюжу. Оно и мангало-тартарам гостинец неожиданный, да?

На рассвете старший сержант Емельянов торжественно воткнул гребешок перед воротами столицы Тянитолкаевского княжества и еле успел отпрыгнуть. Из земли, словно зуб из десны, стала подниматься молочно-белая стена. Скорость и бесшумность ее роста пугали. Потрогав новое сооружение, Иван остался доволен.

А весь Тянитолкаев остался в непонятках.

* * *

Легендоградское войско растянулось на несколько километров. Узкая лесная дорога не предполагала прогулки настолько больших компаний. Зато стало ясно, что мангало-тартары сюда не сунутся – здесь и коней не прокормишь, и застрянешь, как в пробке.

Егор поделился этой догадкой с легендоградским воеводой, провожавшим дружину до границы Тянитолкаевского княжества.

– Все верно, – кивнул тот, сняв шлем и взъерошив мокрые от пота волосы. – А еще сказывают, у степняков есть большие осадные машины и помост, на котором установлен шатер их владыки. Так что им сюда путь заказан, не пролезут. Если от Тянитолкаева не отбить, то на Мозгву полезут. Если князь не глупец, то просто обязан послать хоть какую-то дружину на помощь вашему Световару.

– Никакой он не наш, то есть не мой. Я просто брата жду, – пробурчал Емельянов-младший, и спокойно везшая его каурка вопросительно подняла голову. Пришлось успокаивать.

Воевода Волобуй повернулся и всмотрелся в лицо ефрейтора.

– Я понимаю, ты богатырь, заступник, снискатель бранной славы. Только не могу уразуметь, зачем тебе эта война, если ты не эрэфиец?

Как ни странно, дембель впервые задумался над этой проблемой. Некоторое время собеседники, ехавшие чуть впереди авангарда, слушали лишь топот бесчисленных копыт и командные окрики сотников. Где-то далеко позади ратники пели бравую песню. Ни слов, ни мелодии разобрать не представлялось возможным, да и откуда в строю мелодия-то?

– В общем, Волобуй, мне будет трудно объяснить, – начал Егор. – Но у меня чувство, будто бы я здесь не чужой. На одном языке говорим, очень вы на нас похожи. Конечно, разница огромная… А словно и нету ее. Вот.

Воевода знал, что близнецы Емельяновы иномирцы, а резонов ефрейтора-богатыря не понял.

Дружина шла день и полночи, потом несколько часов отдыхала, затем двигалась до самого вечера, пока не достигла пограничного камня, на котором с одной стороны было высечено «Тянитолкаевское княжество», а с другой – «Легендоградские пределы».

– Здесь расстанемся, – с грустью сказал Волобуй. – Княгиня Василиса велела вернуться.

– А ведь хочется кочевника побить, – подначил Егор.

– Не трави душу. Дом остался почти без дружины. А за нами неусыпно следят соглядатаи латунского ордена. Ждут, басурмане, как бы ударить поподлей. Нам, когда мы в Торчок ходили, сильно повезло. Потом разведка донесла, что мы вернулись вовремя. Ихний отец Терминарий уже почти выдвинул полки на Легендоград. Рыцари собирались долго. А сейчас якобы сидят, готовые выскочить по первому зову. Чувствую себя словно птица, которая птенцов в гнезде оставила, а пока за едою летала… Короче, прощай, витязь. Желаю тебе и победы достичь, и воинов моих сохранить.

– Спасибо, удачи тебе.

Воронежский богатырь и легендоградский воевода пожали друг другу руки. Волобуй наблюдал, как входят во владения Световара его ратники. Дружинники салютовали ему, он держал руку поднятой. Потом двинулся навстречу арьергарду.

Невзирая на серьезные опасения, Егору удалось найти общий язык с тысяцкими. Опытные командиры впадали в детство, стремясь показать восемнадцатилетнему пришлому богатырю, кто в армии хозяин. Они просто исполняли приказ княгини, которой присягнули на верность, кстати, в присутствии братьев Емельяновых. Младшего же они уважали за силу и скромность, к тому же он спас Василису. Да и отчаянную рубку со Злодиевыми жрайками все отлично помнили.

Дембель сначала робел, потом как-то освоился.

Еще когда войско выступило из Легендограда, Егора поразило то, сколь тщательно и точно выверяли свои действия тамошние командиры. Десять тысяч человек напоить-накормить, о лошадях не забыть, ручьи-речушки не растоптать, наладить дозоры, разбивать-снимать лагеря – все эти задачи решались четко и в срок. Как там говорил один великий полководец? Каждый солдат должен знать свой маневр. Легендоградцы знали.

Такая согласованность вселяла уверенность, что враг будет разбит.

Емельянов-младший привел дружину в Тянитолкаев, когда мангало-тартарам оставалось до него два дневных перехода.

* * *

Молодая кровь кипит, она требует действия, ее веселит хороший кумыс и быстрая скачка на добром коне по бескрайней степи. Здесь, в редколесье, Тандыр-хану джигитовать не хотелось. Что за прелесть в нарезании петель по рассейским буеракам с обязательными деревьями да кустами. То ли конь поломает резвы ноги, то ли местный охотник, от кочевников схоронившийся, стрелой в спину догонит.

Посему повелитель степей наверстывал хмельным кумысом, уединением с пленницами и созерцанием многочисленных казней, которые мангало-тартары устраивали с маниакальной частотой.

– Уминай-багатур! – воскликнул Тандыр-хан, пируя с темником теплым пасмурным вечером. – Я отдаю тебе Тянитолкаев.

Он обнял по-свойски лучшего витязя:

– Вот, верный мой Уминай-батыр, раньше мы с твоим отцом были ровесниками и побратимами, а теперь я будто вернулся в тревожную молодость. Ты напоминаешь мне своего славного родителя – Полбеды-багатура. Эй, шаман! Спой про мою первую юность!

Потный зачуханный человечек в неизменно вывернутой наизнанку шубе схватил звучный кильмандар и объявил:

– Сказание о деяниях славных, коему название «Тандыр-хан и три нукера»!

Забренчал нехитрый инструмент, зазвучала одна из любимых песен повелителя степи. Здесь в эпической манере разворачивалась история того, как Тандыр возвращал себе власть и богатства, отнятые родичами. Низкородные друзья оказались лучше единокровных богачей.

 
Жили конюх Полбеды, средний братец Отбалды,
Младший братец Безузды – все красивы, молоды.
К ним явился хан Тандыр,
вай, в халате много дыр,
Но отчаянный батыр покорит однажды мир.
Старший отпрыск Достар-хана
ляжет поздно, встанет рано
И для друга ни барана не жалеет, ни варана,
Ни верблюда, ни овечки,
ни подпруги, ни уздечки,
Ни браслеты, ни колечки. Оцените, человечки!
Стали думать и гадать,
как почтить Тандыра мать,
Как бы родичей поймать, как богатства отобрать:
«Сколь коней у нас?» – «Четыре!»
«Сколь мечей у нас?» – «Четыре!»
«Луков сколь у нас?» – «Четыре!»
«Вай, везенье, посмотри! А могло бы быть и три!
Мы на гибель обалдуям мировой пожар раздуем
И отсель грозить мы будем
нехорошим этим людям,
Ведь Ткачи-хан, Повари-хан,
сват Тандыра Бабари-хан
Не хотят ему отдать, что успели отобрать…»
 

Далее шаман-сказитель подробно перечислил имущество улуса Достар-хана, и до непосредственной расплаты дело в песне дошло только к утру, когда героическому эпосу внимали лишь самые крепкие слушатели, не побежденные сном.

Герой сказания храпел на ковре, удивительно точно попадая в такт нехитрой, похожей на конский топот музыке.

Завтра вечером Тандыр-хан посмотрит на стены Тянитолкаева, а нынче можно было и расслабиться.

Правда, под самое утро бичу степей приснилась знакомая темная комната. Шайтан был в гневе:

– Я указал тебе путь к молодости не для того, чтобы ты забылся в оргиях. Все можно вернуть.

Хан почувствовал одышку, тяжесть и рыхлость тела, от которых избавился, съев яблочко. «Я снова состарился! – ужаснулся кочевник. – Или мне привиделся друг Уминай и наливные плоды?»

Черный Шайтан неистово расхохотался:

– Знай мою силу. Следуй своим целям. Утопи эту землю в крови!

Нестерпимый жар Пекла хлестнул обнаженное тело Тандыр-хана, и он проснулся, ощупывая потное лицо.

Нет, нет, нет. Никаких морщин. Руки? Да, это руки юноши, а не старой развалины.

Злоба с Шайтана переметнулась на Эрэфию.

– Утоплю, не сомневайся, – прошептал хан, сжимая кулаки.