Текст книги "Сила басурманская"

Глава седьмая,
в коей все и решается, а может, и не все

Народ, который поет и пляшет, зла не думает.

Екатерина II

Народ бежал с юга Эрэфии под защиту Мозговского княжества. Часть ходоков шла севернее, кто-то ютился в столице. После падения Отрезани и Тянитолкаева Мозгву наполнили раненые и покалеченные ратники и простые люди. Улицы заполнились телегами со спасаемым добром, бранились возницы, плакали дети, орали издерганные отчаявшиеся бабы.

На Алой площади разбивали шатры, беженцы селились хоть где-нибудь, но поближе к последнему сильному государю разрозненной Эрэфии.

Наконец всеобщее сумасшествие вторглось и на тихий двор княжьего городища. По терему забегали девки, устраивающие раненых бояр да знатных дружинников из сожженных городов. Прямо на мостовой жгли костры, чтобы кипятить воду и варить пищу в больших котлах. Под нужды больницы Юрий отдал большую часть здания, остались лишь тронная зала и покои Рогнеды.

Девушка наконец-то увидела подлинную реальность, царившую все это время за красными стенами городища. Стоны раненых, ругань черни и плач бессильных служанок, старавшихся обиходить увечных, смешивались с запахами смерти и боли. Тут же раздавались соленые шуточки чуть оклемавшихся или, что еще ужаснее, обреченных на гибель. Чистенький терем вмиг превратился в грязный проходной двор.

Рогнеда крепко испугалась. Она никогда раньше не видела этой стороны жизни. Княжне было дурно, она чуть в обморок не падала. Но не заохала, не слегла с вымышленным недугом. Девушке стало совестно. Все эти беспечные разговоры с подружками, глупые срамные письма, праздное ничегонеделание, когда… Рогнеда вознегодовала на себя. До слез. До прокушенной нижней губенки.

Переодевшись в самое скромное платье, спрятав каштановую косищу, Рогнеда Юрьевна отправилась туда, где томились раненые. Чернавок не хватало, и княжна действительно помогла. Перебарывала отвращение – делала перевязки. Надрывалась – таскала воду. Умоляла кричавших терпеть, сидела возле трясущихся от страха и лихорадки мужиков, которые два дня назад могли подковы гнуть, а сегодня еле-еле удерживали слабые руки в ладошках девушки.

По терему пролетела весть: «С нами княжна, самолично трудящаяся над нашим обиходом». Это заставляло раскисавших бойцов собирать остатки бравады и не ударить в грязь лицом, когда высокородная девушка станет им помогать.

Розглузд, управлявший этим адом, узнал о поступке Рогнеды и удовлетворенно подумал, что у Юрия выросла-таки достойная дочь. Разумеется, никто не собирался останавливать порыв княжны, и она трудилась, пока хватало сил.

Ночью ее, спавшую в одежде поверх одеяла, разбудил князь Близорукий. В доспехах и при мече.

– Прощай, дитятко, – прошептал коренастый Юрий, заключая дочь в крепкие объятия. – Коли не вернусь, будь справедливой к мозгвичам. А проиграем сражение, беги в Легендоград. Не останься на поругание басурманам.

– Что ты такое говоришь, батюшка? – Слезы текли по щекам Рогнеды. – Возвращайся с победою…

Отцова кольчуга холодила грудь княжны, а внутри лютовал мороз: а ну как родитель не вернется?

Князь ушел не оглядываясь.

Еще до рассвета мозговская и остатки легендоградской дружины пришли на заранее выбранное воеводой Бранибором поле. Место будущей сечи во всех отношениях было выгодным эрэфийцам. Рать остановилась на возвышении. Мангало-тартары шли с юга и юго-востока, поэтому им придется подниматься к рассейским полкам. По сторонам будущий театр военных действий ограничивали кулисы леса, что делало невозможными обходные кавалерийские маневры.

Передовые разъезды кочевников сразу заметили противника. Тумен Консер-батора появился первым, следом подтянулись полтора тумена во главе с Тандыр-ханом. Сегодня небесный бич сам сел на коня. По правую руку от хана ехал тайно приговоренный Уминай-багатур. Черные бунчуки качались в такт. Тысячи всадников надвинулись на подножье огромного холма, где встали защитники Мозгвы.

Накануне к легендоградцам, уцелевшим тянитолкаевцам и мозгвичам добавились три тысячи дверян и еще пара тысяч отрезанцев и выходцев из других местностей. Таким образом, Эрэфия выставила две тьмы против двух с половиной тартаро-мангальских.

Воины Консер-батора, хоть и отдохнули накануне, были вымотаны переходом. Пришедшие из Тянитолкаева степняки имели куда лучшую форму – тамошний путь оказался не в пример лучше отрезанского. Старый темник подъехал к хану и молодому конкуренту.

– Невыгодное положение, – сказал Уминай-багатур.

– Вижу, – процедил повелитель степи. – Но мы все равно растопчем их тяжелой кавалерией. Она рассечет этих крестьян надвое. Ты, Консер-батор, разгромишь правое крыло. Я сокрушу левое. Ты, Уминай, лучший мой воин и отчаянный полководец, пойдешь посредине. Пусть лучники не жалеют стрел, а наша орда да уподобится тени огромного орла, терзающего уруссов. Передайте мою волю каждому.

Тотчас от ханского отряда отделились десять всадников с золотыми пластинами на шеях и понесли приказ войску.

В стане защитников Мозгвы тоже готовились к сражению. В центре, под знаменами княжеств-участников, собрались Юрий, Бранибор, Егорий и тысяцкие. Дон Жу лежал с горячкой в Мозгве – рана воспалилась, к тому же кидаец потерял много крови. Колобка Емельянов-младший уговорил остаться при больном. Очень уж беспокоил его в последние дни Хлеборобот: замкнулся, стал задумчивым. И куда делся прежний балагур?

Близорукий выступил перед войском с приличествующей случаю речью. Говорил медленно, десятники передавали слова князя по цепочке, отчего казалось, будто над ратью разлетается бесконечно длинное эхо.

– Послушай, Егорий, – тихо проговорил Бранибор, склонившись к уху парня. – Смиренно прошу тебя об одном. Коли будешь слово напутственное молвить пред войском нашим объединенным, не произноси словес наподобие: «Не дрогнем, соколики, Мозгва за нами!» Ведь отрезанские, дверские да легендоградские мужички как есть разбегутся. Не любят у нас Мозгву.

Обескураженный ефрейтор кивнул. Он вообще не собирался разглагольствовать перед многотысячной толпой мужиков, которые через считанные минуты станут умирать за родную для них землю. «А я-то что тут делаю?» – в очередной раз спросил себя Емельянов-младший. И вновь почувствовал странную сопричастность с рассеянами.

Его толкнули в спину. Егор очнулся от раздумий и увидел, как воевода показывает ему, мол, твоя очередь.

Парень выехал из строя, развернул кобылку-тяжеловоза к соратникам. Сотни глаз пожирали ставшего легендарным защитника Легендограда, Торчка-на-Дыму и Тянитолкаева; человека, не раз побеждавшего всякую нечисть – от каменных львов до Лиха Одноглазого; посрамителя самого Злодия Худича. Ефрейтор никогда не ощущал за собой этого шлейфа славы. Он просто рубился. Сейчас он вдруг почувствовал, что предстал перед этим воинством не случайно, ведь чем он хуже любого из своих новых друзей Симеоновичей? Собравшись с мыслями, богатырь громко сказал единственную фразу:

– Давайте им покажем!

И потряс кулаком над головой.

Тысячи голосов слились в едином приветственном крике. Басили дружинники-ветераны, кричали ломающимися голосами юнцы-крестьяне. В этот час не было княжеств, был единый народ, и чувство всеобщности переполняло каждого ратника силой и верой в то, что вместе они одолеют любого супостата.

Егор похлопал себя по нагрудному карману, ощущая тепло золотого ключа. Пусть он принесет удачу.

От мангало-тартарского войска отделился нукер с белым платком в высоко поднятой руке, приблизился к нерушимо стоявшим рассеянам:

– Эй, урусса, спускайся к наша!

Мужики засмеялись над кривой речью переговорщика.

– Мы вас не звали, – ответил князь Юрий. – Так что давайте-ка вы к нам.

Дружина захохотала повторно.

– Тогда по древнюю обычаю предком выставляй своя багатура против наша лучшая!

– Его-о-орий! – грянули ратники, а дембеля будто холодной водой окатили.

Он понял, что сейчас выйдет против побратима. Не выйти нельзя. А биться с тем, кого считаешь другом?

Снизу заорали кочевники:

– Уминай!

Темник-багатур чувствовал себя преданным. Он же говорил Тандыр-хану, что Джагор его анда! И вот оно, тихое решение бича степей.

– Привези нам голову их батыра! – Жестокие глаза хана жгли Уминая, словно пламя Пекла.

Витязь отвернулся и понуро двинул чудо-коня навстречу ефрейтору Емельянову.

Воронежец так же медленно спускался к побратиму.

Остановились, избегая встретиться взглядами.

– Привет, братка, – сказал Егор.

– Здыравствувай, Джагор, – неловко ответил кочевник, не догадываясь, что в нынешней ситуации пожелание здоровья звучит особенно цинично.

– Что делать будем?

– Моя хан послал воевай твоя, знаючи, что мы анды, – промолвил Уминай. – Я твоя биться не моги.

– Я тоже.

Спешились, обнялись. Оба войска растерянно зароптали.

– Давай тогда рубиться каждый против своих врагов, – предложил дембель. – Прямо тут.

Он обнажил меч, сделал несколько шагов к орде и очертил линию.

– Молодца! – одобрил багатур, поворачиваясь к ополченцам и проводя черту саблей.

– Ты там наших не сильно… – начал было Емельянов-младший, но понял, что говорит глупость.

– Удачи, Джагор.

Витязи снова очутились в седлах, разъехались каждый к своей черте и демонстративно стали ждать начала боя.

Ни рассеяне, ни тартары ничего не поняли. Первым сориентировался Тандыр-хан:

– Вперед!

Качнулась темная волна кочевников, заорали закаленные степными ветрами глотки, стала разгоняться тяжелая конница.

Тут-то Егор и понял, какого дурака свалял: «Наши-то стоят на позиции и вниз не двинутся, а кочевники, вот они. Я же один против них остался, отрыв башки! Даже Симеоновичи сзади остались…»

Когда до первых кавалеристов оставалось метров пятьдесят, воронежец четко осознал, что из сегодняшнего сражения он не выйдет – вынесут.

«А ну, суппорт с фартуком, не смей думать о поражении», – приказал себе парень и изготовился к бою.

* * *

Пробуждение Емельянова-старшего протекало под истошный, переходящий в вой собачий лай. Щеки натирало что-то шершавое и влажное. В ноздри ударил запашок под названием «Тридцать лет без зубной щетки».

Иван вякнул, отмахиваясь от неизвестного раздражителя. Голова разламывалась, тело было ватным. Занемевшая спина ощущала какие-то довольно острые неровности.

– Просыпайся, Ваня! Сейчас меня собаки придут рвать!

Узнав голос оборотня, Старшой расклеил веки и обнаружил себя в каком-то захолустном сарае без крыши и части стен. Серые сумерки превращали мир в нечто угрюмое и мутное.

– Че я тут делаю? – прохрипел дембель.

– Хотел бы я знать, – проворчал волк. – Если бы от тебя за версту не несло кровищей, я бы решил, что ты напился и спишь в трущобах. А так вообще не знаю, что и подумать.

Витязь начал вспоминать, ворочая пересохшим языком во рту:

– Кровь не моя. Холщовых котов… Боже мой! Я убил семь человек!

Осознание ужасного деяния выдернуло Ивана из апатии. Он рывком сел, быстро встал на четвереньки, и в следующий миг его стошнило.

Как ни странно, полегчало. Старшой поднялся, увидел радиоприемник и чуть его не раздавил армейским ботинком, вымещая злость. Потом опомнился: адский прибор еще понадобится, да…

Заливистый собачий лай приближался.

– Ты самый отвратительный богатырь, которому я когда-либо помогал, – заявил Вятка. – То в яму за воровство попадешь, то на помойке какой-то застрянешь. Садись скорей!

Иван безропотно сгреб «Альпинист» в охапку, взгромоздился на оборотня.

– Только мне на постоялый двор надо. Там этот… мешок. Живая вода, то, се.

Волк вздохнул:

– Валяй! Давай еще там устроим переполох.

– Кто лох? Я лох? – повторил чужую шутку Старшой.

Серый хищник рванул на постоялый двор. Редкие прохожие шарахались в стороны, кричали «Ату его!», но оборотня это нисколько не заботило. Он шел по отчетливому следу дембеля, прорысил через трактир, взбежал по лестнице и вломился в снятую Иваном каморку. Парень сгреб свой скарб, и Вятка стрелой вылетел на улицу прямо через окно.

Слабый воронежец едва не шмякнулся о стену, но обошлось – некое волшебство всегда удерживало его «в седле», не подкачало и сейчас.

Богатырь и серый хищник покинули взволновавшуюся Дверь под аккомпанемент собачьего лая. До самых далеких окраин почетный эскорт, точнее, форменная свора пыталась догнать волка, только он бежал все быстрее и быстрее, пока вовсе не слился для стороннего наблюдателя в серую ленту, низко стелящуюся над дорогой.

Во время недолгого пути до Мозгвы Старшой балансировал на грани яви и бреда. Он опомнился только в тереме Юрия, куда оборотень беспардонно ворвался, пугая девок и раненых мужиков.

На пути волка возник Колобок:

– Стоять, хищник!

Вятка притормозил, и Хлеборобот узрел Емельянова.

– Смотрите, кто прибыл!!! Где ты шлялся? Тут такое творится!

– Где Егор? – прохрипел дембель.

– За Мозгвой, – сказал каравай. – Сеча там. Решающая.

– Ванюша! – К парню выбежала Рогнеда, но увидала оборотня и обмерла, застыв в нелепой позе.

– Привет, красавица. – Старшой приложился к ковшику с водой, стоявшему подле лавки с каким-то раненым вихрастым бородачом. – Потом поговорим. Вятка, жми на юг!

Волк ругнулся неразборчиво, дескать, нашли извозчика, и развернулся. Прыткий Колобок запрыгнул Ивану на руки. «Ладно, не выбрасывать же», – постановил парень.

Хлеборобот весело верещал, испытывая наслаждение от скачки, а дембель собирал волю в кулак. Похоже, настало время перейти от приватных прослушиваний приемника к массовым. Перед мысленным взором воронежца плавали и кружились хороводом картинки: Нафаня, рвущий собственные уши, Сивояр, заливающий кровью грязный земляной пол заброшенной хаты, алые потеки на старых стенах, скрюченные тела семерых обзетильников…

Оборотень остановился на опушке леса, в стороне от двух армий.

– Мать честная, – протянул Колобок. – А что там Егорий творит?

Старшой посмотрел туда, куда указывал хлебной ручонкой каравай. Ровно в центре поля начинающегося боя находился Емельянов-младший, причем в компании не менее рослого и широкоплечего ордынца. Брат обнялся с кочевником, потоптался и сел на каурого тяжеловоза. Степняк вскочил в седло черного жеребца.

– А! Это же Уминай-багатур, – обрадовался Колобок. – Они с Егорием побратались.

– Семья разрастается, – буркнул Иван.

Тем временем богатыри разъехались, правда недалеко, и замерли. Потом медленно колыхнулась орда, возник нарастающий ор, затопали тысячи лошадиных копыт. Кочевники во всю прыть неслись на замершего ефрейтора.

– Э, че за на фиг? – промолвил Старшой и без колебаний достал радио из мешка.

Пальцы легли на клеммы, щелкнуло колесико включения, и над полем брани разнесся взрывоподобный глас диктора:

– Тпру!!!… с-с-ское радио! Все будет хорошо!

Иван отнял пальцы от «Альпиниста», пораженный произведенным эффектом.

Покрытые броней мангало-тартарские лошади и легкие скакуны синхронно встали на дыбы, сбрасывая седоков, истошно заржали и в дьявольском испуге понесли в противоположную сторону от рощи, возле которой обосновались Иван, волк и Колобок.

Напрасно кричали и тянули поводья степняки, они в считанные мгновенья остались без главного козыря – кавалерии.

Ряды рассеян заволновались, но устояли. Несостоявшиеся поединщики Егор и Уминай также не шелохнулись.

А вот мангало-тартары испугались. Не бывало такого, чтобы верные четвероногие друзья не слушались хозяев. Массовых бегств вообще никогда не случалось. Каждый воин припомнил и дурные знаки вроде почерневших бунчуков хана, и страшные деяния повелителя степей наподобие лютой казни шамана. Многотысячное войско головорезов и убийц непроизвольно подалось назад.

Позорно упавший с коня Тандыр-хан поднялся, рывком выдернул из ножен кривую саблю и пошел на врага:

– За мной, сучьи дети, покарай вас великое небо! Шайтан! Где ты, когда ты так нужен?!

Крик грозы народов словно выдернул кочевников из оцепенения. Бойцы трясли головами, поднимали опустившееся оружие, шагали нестройно за предводителем.

Тандыр-хан не оборачивался. Он перешел на бег. Сейчас вокруг не было ни орды, ни защитников Мозгвы, ни черного страшного дэва, бросившего бича степей в самый сложный момент. Уродливый шрам на лице побагровел и словно засветился. Алые всполохи заполнили зрение разъяренного тартарина. В центре маячила фигура Уминай-багатура и второго витязя, который был не в счет.

– Предатель! – заорал Тандыр-хан, вкладывая в это обвинение всю свою темную душу.

Степняки припустили за повелителем. Но даже не возвращение боевого духа полчищ испугало рассеян и Ивана, наблюдавшего эти события со стороны. За спиной хана возник черный вихрь, разрастающийся и обретающий форму исполинской фигуры. На вершине, там, где угадывалась голова, зажглись два красных огня.

С востока набежали темные тучи, сильнейший ветер ударил в лица изготовившихся к обороне рассеян, а на землю стремительно полился мрак. Это преображение произошло настолько молниеносно, что дрогнули самые закаленные дружинники.

Старшой судорожно попытался вернуть контакт, но, как назло, дрожащие пальцы промазали. Со второй попытки радио ожило, но Тандыр уже поравнялся с Егором!

Блеснул ярким всполохом меч ефрейтора, бабахнул гром, брызнули снопом искры, и тяжелое тело Емельянова-младшего, как пушинка, отлетело к ногам эрэфийцев.

Но и Тандыр-хан, хоть и остался на месте, вдруг качнулся и развалился пополам – от плеча до бедра.

Напряженный Вятка расслабился, а Хлеборобот закрыл глазки ручонками.

Темный вихрь со свистом распался, в мир стал возвращаться свет.

Степняки увидели смерть вождя и взревели в жажде мести.

Приемник в застывших руках Ивана грянул залихватскую заставку и погнал галопирующую песню:

 
Тандыр-хан, Тандыр-хан,
Что ж ты бросил коня,
Это ж мясо, кумыс, требуха,
А тебя в свою очередь кинул шайтан
И твой конь под седлом чужака!
 

Более идиотской и неподобающей глупости Емельянов-старший и вообразить не мог, но он не прервал трансляции, потому что в стане врага случилось странное: все как один кочевники принялись отплясывать, побросав оружие.

Никто не мог остановиться, и это было чуть ли не позорней потери лошадей. Боевой задор мигом пропал, уверенность испарилась. Звенящий голос певца продолжал нести околесицу про хана и лошадей, а темп песни нарастал и нарастал, заставляя ордынцев притопывать да прихлопывать резвее.

К моменту, когда композиция превратилась в сущий рэйв, степняки стали валиться с ног и дергаться в такт лежа. Танец выродился в кислотную эпилепсию.

– Вот вам клубный расколбас, – мстительно процедил Старшой, не прекращая концерта.

– Самогуды! – уважительно оценил Колобок и заспешил за Иваном, бегущим к брату.

Возле Егора уже были ратники и спешившийся Уминай.

– Живая багатура! – раздался ликующий голос кочевника, да так громко, что перекрыл радио.

Темник обратился к подбегающему Старшому:

– Будь милосердная, отпускай моя народа не пляши-толкись!

– «Милосердная», – передразнил дембель. – Скажи спасибо, что я вам не поймал передачу «Хищный оскал милосердия».

Но приемник выключил. Адского пятиминутного танца хватило с лихвой. Из двадцати пяти тысяч степняков на ногах остался лишь Уминай-багатур, которого радио пощадило, видимо, из-за побратимства с правильными людьми.

– Коняз Джурусс! – воззвал могучий темник.

Юрий выступил вперед.

– Мая виниться перед свое улус за твое войным. Наша уйти и вернуть вся добыча. Никакой дань, вечный дружба. Анда, прощай, ты великий батыр!

Бесстрашный кочевник поклонился рассеянам в пояс и побрел к стонущим соплеменникам. Вороной жеребец величественно шел следом.

Емельянов-младший поднялся на ноги, близнецы обнялись.

– Что-то Злодий совсем ослаб! – прокричал Старшой.

– Ты где шлялся? – спросил Егор, хлопая брата по спине.

– Да я как Фигаро фигарил! – вспылил Иван. – От лукоморья к Задолью и обратно, даже в Персиянии был! Так на самолетах не летают, как я на сером волке перемещался, кстати.

– Все добыл?

– И даже больше, – рассмеялся Старшой.

– И мы с Колобком яблочек напарили. Если бы не он, до сих пор бы я там загорал.

Хлеборобот важно надулся, будто своей поездкой на коне Уминай-багатура спас мир.

– Ну, теперь в Торчок-на-Дыму. К Карачуну. Все заказанные вещи в сборе. Пускай отправляет нас обратно домой, – потер руки Иван.

К Емельянову-младшему подбежали Симеоновичи:

– Ну, ты велик боец, Егорий! А мы даже мечей не успели обнажить. Да, Неждан?

– А то!

– Ух!

– Да ладно, мужики, будет и на вашем веку драка, – засмеялся ефрейтор.

Иван обернулся к роще, нашел взглядом серого хищника, стоящего возле березок. Помахал ему. Волк с достоинством кивнул и неторопливо скрылся за деревьями.

Вокруг стоял гвалт. Уцелевшая рать славила заезжих богатырей, князей, ну, и себя, конечно. Как говорится, себя не похвалишь…

А пока все отправились в Мозгву. Предстояло отдохнуть и как следует отметить странную победу над кочевниками.

Братья наскоро пересказывали друг другу подробности своих мытарств. Когда Старшой дошел до разборки с Нафаней и его подельниками, Егор удивился:

– Так это офени котами в мешках оказались?!

Встрял Колобок:

– Тоже мне новость! Если бы ты тогда, у костра, когда мы из Тянитолкаева в Легендоград ездили, наш разговор слушал, ты бы все давно знал.

Ефрейтор Емеля подхватил каравая и потряс могучей рукой:

– Издеваешься, оладий гадкий? Я вашу феню не понимаю! А тебя сейчас в первом же мозговском подворье свиньям скормлю.

– Я несъедобный! – напомнил Хлеборобот.

– Ничего, свиньи и не такое жрут.

* * *

Вечером счастливый князь Юрий наградил близнецов и поблагодарил от всей Эрэфии. Закончил пламенную речь вопросом:

– Чего ты желаешь пуще всего, Егор?

– Кушать, – честно ответил ефрейтор Емеля, и княжий терем чуть не обрушился от хохота.

– А ты, Иван?

– Хочу вернуться в Россию, – сказал задумавшийся о доме Старшой.

Люди часто слышат то, что хотят, а не то, что произнесено. С этого исторического момента по Эрэфии пошел слух о молодом задольском князе, который хочет вернуть Рассею.

И был пир на весь мир. Такой, что даже Колобку налили. Обрадованного Юрия Близорукого вынесли из-за стола чуть ли не первым. Поднимали здравицу князю Задольскому Ивану, потом богатырю Егорию, затем всем, кто не дожил до победы, а там уж пили за тех, кто дожил, и так не менее семи кругов. А уж братались-обнимались каждый со всяким и наоборот. Хлеборобота зацеловали чуть ли не в муку. Самые хмельные дружинники порывались откусить от румяного бока, но каравай отвечал им ясно какими словами.

Во всеобщей праздничной суете никто не заметил, а кто заметил, тот был пьян и не вспомнил, что Старшой и княжна Рогнеда покинули пиршественную гридницу вместе. Парень и девушка уединились в опочивальне, и княжна после долгого поцелуя прошептала в красное и горячее ухо Ивана:

– Ключ при тебе?

– Блин! – протянул Емельянов-старший. – У братана. Я сейчас, мигом!

Он оставил надувшую губки красавицу и бросился к Егору. Увалень-ефрейтор все еще сидел за столом и размахивал кружкой в такт боевой песне, исполнявшейся пьяным собранием а капелла.

– Ключ дай! – крикнул Иван, нетерпеливо тряся рукой перед носом близнеца.

– А слово волшебное забыл? – улыбнулся Егор.

– Засранец! – прорычал Старшой.

– Ладно, че ты?

Ефрейтор Емеля поставил кружку и запустил пальцы в нагрудный карман. Затем похлопал себя по всем карманам. Потом посмотрел под лавкой и столом. Посмотрел в темнеющие от гнева глаза брата:

– А я и правда того… Ну, в смысле, засранец…