Текст книги "Первые русские князья. От Игоря Старого до Ярослава"

7. Второй хазарский поход

Выше уже цитировались сообщения Ибн Хаукаля о разорении русами Итиля в 358 году. Нас сейчас интересует один текст, который здесь следует повторить:

«Булгар есть небольшой город, не имеющий многих владений; известен же был он потому, что был гаванью этих государств. Но Русы ограбили его, Хазранъ, Итиль и Самандръ въ 358 году и отправились тотчас в Румъ и Андалусъ» (20, с. 218–219).

Получается, что русы, разгромив Итиль в 358 году хиджры, отправились в Рум, то есть в Византию. 358 год хиджры – это 968–969 годы христианского летосчисления. И как раз после этого, в 970 год, мы видим Святослава на Дунае. Получается, что Святослав в 969 году вовсе не в Киеве сидел, «смерть матери ожидая», как о том говорит летопись, а пошёл на Волгу доделывать то, что не доделал в 965 году, – добивать хазар. Замечу, что с учётом сказанного Татищевым именно болгар, а вовсе не греков следует считать виновными в набеге 968 года. Греки о набеге вообще не знали. Лев Диакон не знал даже, что Святослав уходил с Дуная.

В общем, всё понятно. Вернувшись в Киев, Святослав тут же ушёл в новый поход, на Волгу, после которого русы, как и сообщил Ибн Хаукаль, «отправились тотчас в Рум», то есть в поход на Византию. Но остаются два вопроса. Во-первых, Ибн Хаукаль пишет: «В Рум и Андалус». Что это за поход русов в Испанию? Во-вторых, по сообщению того же Ибн Хаукаля, русы разграбили не только Хазран, Итиль и Самандр, но и Булгар. Опять «сабельный удар»?

Начнем с первого. Действительно, о нападении норманнов на Испанию известно, только состоялось оно в 968 году. И более чем странно настаивать на участии в нём русов, разгромивших Итиль в 969 году. Тогда о чём речь у Ибн Хаукаля? Вот ещё один его отрывок с упоминанием Андалус:

«Часто заходят в некоторые населённые [области] Андалус корабли русов, тюрок-печенегов, и разного народа из славян и булгар, и злобствуют в её областях, но часто и уходят, потерпев неудачу» (Хр, III, I, 6, 2, 6).

Печенеги и булгары часто нападают на Испанию?! По-видимому, правы те историки, которые вслед за Б.А. Рыбаковым считают, что Ибн Хаукаль путал Андалус и Анадолус (Малая Азия).

Перейдём ко второму вопросу. Ходил ли Святослав в 969 году на Волжскую Булгарию? Возможно, и здесь мы имеем дело с путаницей? Мог ли Ибн Хаукаль перепутать две Болгарии, Волжскую и Дунайскую? Сторонники «сабельного удара» отрицают такую возможность. Они утверждают, что Ибн Хаукаль хорошо знал обе Болгарии. Но куда в таком случае деть вот этот текст: «А внутренние булгары – христиане и мусульмане. И не осталось в это наше время ни булгар, ни буртасов, ни хазар из-за народа рус, кроме разбросанной неполной [части этих народов]» (Хр, III, I, 6, 2, 14)?

Ибн Хаукаль явно смешивает под одним именем «внутренних булгар» и болгар дунайских (христиан), и болгар волжских (мусульман). Кого разгромили русы? В 967 году русы вторглись в Болгарию Дунайскую. Это факт. Так что не стоит «плодить сущности сверх необходимости» и изобретать ещё и поход на Болгарию Волжскую.

8. Византийская война

В 970 году Святослав распределяет по столам своих сыновей, а в 971 году, по летописи, он возвращается на Дунай. Но второй Дунайский поход, по византийским данным, продолжался два года. Так что распределение столов и похода на Дунай происходят в 970 году. В летописи их искусственно разнесли по разным годам. Возникает вопрос: «Чего же Святослав ждал до следующего года, если сыновей на столы он в 970 году рассадил?» В летописи сказано, что до 969 года «рече Святославъ къ матери своей и къ боярам своимъ: Не любо ми есть в Киеве жит, хочю жити в Переяславци в Дунаи яко то есть среда земли моей яко ту вся благая сходяться от Грекъ паволокы золото, вино и овощи разноличьнии и от Чеховъ и изъ Угоръ – серебро и комони изъ Руси же – скора, и воскъ, и медъ и челядь» (ЛЛ, 969 г.).

Далее о кончине Ольги, о том, как по ней все плачут, – панегирик «блаженной». Но только это фантазии. Святослав был в это время на Волге, так что Ольга тихо и незаметно оставила этот мир у себя в Вышгороде. Слова о Переяславце, которые летописец перенёс в 969 год и приурочил к кончине Ольги, в действительности должны были звучать перед посажением на киевский стол Ярополка, служа обоснованием такого действия. А это 970 год. И запись под эти годом заканчивается словами:

«А Святославъ [идёт] къ Переяславцю» (ЛЛ, 970 г.).

Уходя на Дунай Святослав на этот раз прихватил с собой и Улеба, о гибели которого в 971 году на Белобережье сообщает Иоакимовская летопись.

«Прииде Святославъ Переяславцю и затворишася болгаре в городе. И изълезоша болгаре на сечу противу Святославу и бысть сеча велика и одолеваху болгаре. И рече Святославъ воем своимъ: Уже нам зде пасте потягнемъ мужьскы братье и дружино! И к вечеру одоле Святославъ и взя город копьем рькя: Се городъ мой!» (ЛЛ, 971 г.).

Несколько более подробно события излагает Татищев:

«У греков царствовали Василий и Константин, из-за младости же их управлял царством Иоанн Цимисхий. А Святослав был в Киеве для распоряжения. Тогда болгары, уведав об отшествии Святослава к Киеву и о войне его с печенегами, придя, обступили Переяславец, прилежа взять град оный. Воевода же Святослава Волк крепко во граде оборонялся и, видя недостаток пищи, а скорее уведав, что некоторые граждане имеют согласие с болгарами, выйти же с войском в Русь было неудобно, так как в поле и по Дунаю в ладьях болгары крепко стерегли, велел тайно войску своему ладьи приготовить на берегу. А сам, показывая вид, разгласил, что хочет, до последнего человека град обороняя, Святослава ожидать, потому коней велел всех порезать, мяса солить и сушить; ночью же, собрав войско, град на нескольких местах зажег, что болгары увидев, приступили доставать град. А Волк, убравшись на ладьи свои, напал и, болгарские ладьи на другой стороне побрав, пошел со всем войском и имением вниз по Дунаю. И не могли ему болгары ничего учинить, поскольку ладьи их все были отняты. И придя к устью Днестра, Волк уведал, что Святослав идет с войском, пошел по Днестру и тут с ним совокупился. А болгары, взяв Переяславец, насколько возможно укрепили. Когда же Святослав пришел к Переяславцу, болгары, заперши град, начали крепко обороняться и, исходя из града, бились крепко. Одновременно все напавши, болгары начали полки русские мять, но Святослав, храбро со своим воинством нападши, болгар победил и град приступом взя» (70, т. 2, с. 51).

Итак, Святослав возвращается на Дунай и видит, что все его завоевания потеряны. Нужно всё начинать сначала. Летопись говорит о том же, но без подробностей. Святослав вторично берёт Переяславец и затем объявляет грекам:

«И посла къ греком глаголя: Хощю на вы ити и взяти городъ вашь яко и сий. И ркоша греци: Мы недужи противу вамъ стати но возми на нас дань и на дружину свою и повежьте ны колько васъ да вдамы по числу на головы» (ЛЛ, 971 г.).

С чего бы Святослав вдруг ополчился на греков? Они ведь вроде как никакого повода для этого не давали. Оказывается, давали:

«Уведал же Святослав от плененных болгар, что греки болгар на него возмутили, послал в Константинополь к царю (142) объявить им за их неправду войну. Греки же отвечали, коварно извиняясь, якобы болгары на них клевещут, а при том говорили: „Мы против силы Святославовой воевать не можем, но возьмите дань на все ваше войско, сколько есть при Святославе по договору, только объявите сколько вашего войска“. Сие спрашивали коварно, чтоб узнать силу Святославову, ибо греки издревле льстивы и коварны. Посол же отвечал им: „Есть нас 20 000“. Но подлинно не было более 10 000, ибо венгры и поляки, идущие в помощь, и от Киева, еще не пришли» (70, т. 2, с. 51).

Но, возможно, это только в русских источниках. Хорошо, заглянем в греческие. Откроем Льва Диакона:

«Так как Никифор не надеялся более договориться с таврами и знал, что нелегко будет подчинить своей воле окончательно уклонившегося от истинного пути патрикия Калокира, который вышел из-под его власти и возымел большое влияние на Сфендослава, он предпочел отправить посольство к единоверцам мисянам, назначив послами патрикия Никифора, прозванного Эротиком, и проедра Евхаитского Филофея. [Никифор] напомнил мисянам об их вере (ведь мисяне без всяких отклонений исповедуют христианскую религию) и попросил у них девиц царского рода, чтобы выдать их замуж за сыновей василевса Романа, укрепив посредством родства неразрывный мир и дружбу между ромеями и мисянами. Мисяне с радостью приняли посольство, посадили девиц царской крови на повозки (женщины у мисян обычно разъезжают на повозках) и отправили их к василевсу Никифору, умоляя его как можно скорее прийти к ним на помощь, отвратить повисшую над их головами секиру тавров и обезвредить ее. И если бы [Никифор] пошел защищать мисян, он одержал бы победу над таврами, как и над другими племенами, против которых он выступал с ромейским войском, но небольшой толчок может поколебать [судьбу] человека; она, я бы сказал, висит на тонкой нити и часто обращается в противоположное» (V, 3).

Как видим, греки и не думают маскироваться, поскольку не видят в своих действиях ничего особенного. Подумаешь: посольство послали. Подумаешь: помощь обещают. Они же византийцы! Для них морально то, что выгодно. Правда, судьба за них решила. Сначала у Никифора возникли проблемы в Антиохии, а потом он был убит. Но если бы сложилось иначе, то тогда бы он одной левой… И плевать на предыдущие договорённости, он же хозяин своего слова. Сам дал – сам назад взял.

Но не повезло императору погеройствовать. В 969 году Никифора прикончили с истинно византийским «благородством»:

«Никто не приходил на помощь к василевсу, и он, уже испуская дух, продолжал просить заступничества у Богородицы. Иоанн схватил его за бороду и безжалостно терзал ее, а заговорщики так яростно и бесчеловечно били его рукоятками мечей по щекам, что зубы расшатались и стали выпадать из челюстей. Когда они пресытились уже мучениями Никифора, Иоанн толкнул его ногой в грудь, взмахнул мечом и рассек ему надвое череп. Он приказал и другим наносить удары [Никифору], и они безжалостно расправлялись с ним, а один ударил его акуфием в спину и пронзил до самой груди. Это длинное железное оружие очень похоже на клюв цапли; отличие заключается лишь в том, что природа снабдила цаплю прямым клювом, а акуфий слегка изогнут и сильно заострен на конце» (V, 8).

Это 969 год. А в следующем, 970 году на Дунае опять появляется Святослав, и на действия Византии реагирует вполне закономерно, заявив грекам: «Хочу на вы идти». И идёт. Вот что пишет Скилица:

«А народ росов, который вышеописанным образом покорил Болгарию и взял в плен Бориса и Романа, двух сыновей Петра, не помышлял более о возвращении домой» (Хр, II, с. 220).

А вот текст Льва Диакона:

«Сфендослав очень гордился своими победами над мисянами; он уже прочно овладел их страной и весь проникся варварской наглостью и спесью. Объятых ужасом испуганных мисян он умерщвлял с врожденной жестокостью: говорят, что, с бою взяв Филиппополь, он со свойственной ему бесчеловечной свирепостью посадил на кол двадцать тысяч оставшихся в городе жителей и тем самым смирил и [обуздал] всякое сопротивление и обеспечил покорность. Ромейским послам [Сфендослав] ответил надменно и дерзко: „Я уйду из этой богатой страны не раньше, чем получу большую денежную дань и выкуп за все захваченные мною в ходе войны города и за всех пленных. Если же ромеи не захотят заплатить то, что я требую, пусть тотчас же покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в Азию, а иначе пусть и не надеются на заключение мира с тавроскифами“» (VI, 10).

Святослав взял Преслав, где к нему и попали в плен Борис и Роман. Взял Филиппополь (ныне Пловдив). Вся Болгария уже у него в руках. А где же византийцы? Да вот где:

«Получив известие об этих безумных речах, император решил незамедлительно со всем усердием готовиться к войне, дабы предупредить нашествие [Сфендослава] и преградить ему доступ к столице. Он тут же набрал отряд из храбрых и отважных мужей, назвал их „бессмертными“ и приказал находиться при нем. Затем он [повелел] магистру Варде, прозванному Склиром, родному брату покойной жены его Марии, мужу предприимчивому и необыкновенно храброму, а также патрикию Петру, которого император Никифор за присущее ему мужество и за славные воинские подвиги назначил стратопедархом (рассказывают, что во время набега скифов на Фракию, когда Петру, несмотря на то что он был скопцом, случилось выступить со своим отрядом против них в битве, в промежуток между рядами выехал на коне вождь скифов, муж огромного роста, надежно защищенный панцирем, и, потрясая длинным копьем, стал вызывать желающего выступить против него; тогда Петр, преисполненный сверх ожиданий храбрости и отваги, мощно развернулся и с такой силой направил обеими руками копье в грудь скифа, что острие пронзило тело насквозь и вышло из спины; не смогла защитить великана кольчужная броня, и он, не издав ни звука, распростерся на земле, а скифы, пораженные необычным, удивительным зрелищем, обратились в бегство), – вот этим-то [двум] военачальникам император и приказал собрать войско и отправиться в близлежащие и пограничные с Мисией земли. Они получили повеление провести там зиму, упражняя воинов и объезжая страну, чтобы она не потерпела никакого вреда от скифских набегов. Было также предписано посылать по бивуакам и [занятым] врагами областям переодетых в скифское платье, владеющих обоими языками людей, чтобы они узнавали о намерениях неприятеля и сообщали о них затем императору. Получив такие приказания от государя, [военачальники] вступают в Европу» (VI, 11).

Вот так. Забыты обещания болгарам. Забыты угрозы самого Цимисхия: «Я думаю, что и ты не вернешься в свое отечество, если вынудишь ромейскую силу выступить против тебя, – ты найдешь погибель здесь со всем своим войском, и ни один факелоносец не прибудет в Скифию, чтобы возвестить о постигшей вас страшной участи» (VI, 10). Всё, на что хватает Цимисхия, так это разместить войска на границе с Болгарией и ждать. Авось пронесёт.

Не пронесло:

«И пристроиша греци 100 тысящь на Святослава и не даша дани. И поиде Святославъ на грекы, и изидоша противу руси. Видевъ же русь и убояшася зело множьства вой, и рече Святославъ: Уже намъ некамо ся дети и волею и неволею стати противу да не посрамим земли Руские но ляжемы костью ту и мертьвы бо сорома не имаеть аще ли побегнемъ то срамъ нам и не имамъ убегнути но станемъ крепко азъ же предъ вами поиду аще моя глава ляжеть то промыслите о себе. И ркоша вои: Идеже глава твоя ляжеть ту и главы наша сложим. И исполчишася русь и греци противу и сразистася полка и оступиша греци русь и бысть сеча велика и одоле Святославъ и греци побегоша. И поиде Святославъ воюя къ городу и другая городы разбивая иже стоять пусты и до днешьнего дне» (ЛЛ, 971 г.).

Правда, большинство историков не признают достоверность этого текста. Мол, греки дают другое описание этой битвы. А греки врать не будут. Посмотрим, что же у греков, конкретно у Льва Диакона:

«Узнав о походе [ромеев], тавроскифы отделили от своего войска одну часть, присоединили к ней большое число гуннов и мисян и отправили их против ромеев. Как только магистр Варда, который всегда был мужем доблестным и решительным, а в то время особенно пламенел гневом и страстной отвагой, узнал о нападении врагов, он собрал вокруг себя отряд отборных воинов и спешно выступил на битву; позвав Иоанна Алакаса, он послал его в разведку с поручением осмотреть [войско] скифов, разузнать их численность, место, на котором они расположились, а также чем они заняты. Все эти сведения [Иоанн] должен был как можно скорее прислать ему, чтобы он мог подготовить и выстроить воинов для сражения.

Иоанн с отборными всадниками быстро прискакал к [лагерю] скифов; на следующий день он отрядил [воина] к магистру, убеждая его прибыть со всем войском, так как скифы расположились невдалеке, очень близко. Услышав это известие, [Варда] разделил фалангу на три части и одной из них приказал следовать прямо за ним в центре, а двум другим – скрыться в стороне, в лесах, и выскочить из засады, как только они услышат трубный звук, призывающий к бою. Отдав эти распоряжения лохагам, он устремился прямо на скифов. Завязалась горячая битва, вражеское войско значительно превосходило своим числом [войско ромеев] – у них было больше тридцати тысяч, а у магистра, считая вместе с теми, которые расположились в засаде, не более десяти тысяч. Уже шло сражение, и с обеих сторон гибли храбрейшие воины. И тут, говорят, какой-то скиф, кичась своей силой и могучестью тела, вырвался вперед из окружавшей его фаланги всадников, подскакал к Варде и ударил его мечом по шлему. Но удар был неудачным: лезвие меча, ударившись о твердь шлема, согнулось и соскользнуло в сторону. Тогда патрикий Константин, брат Варды, юноша, у которого едва пробивался пушок на подбородке, но который был огромного роста и непобедимой, непреодолимой силы, извлек меч и набросился на скифа. Тот устрашился натиска Константина и уклонился от удара, откинувшись на круп лошади. Удар пришелся по шее коня, и голова его отлетела в сторону; скиф же рухнул вместе с конем на землю и был заколот Константином.

Так как [успех] битвы склонялся то в пользу одного, то в пользу другого войска и непостоянство счастья переходило бесперечь с одной стороны на другую, Варда приказал трубить военный сбор и часто бить в тимпаны. По сему знаку поднялась спрятанная в засаде фаланга и устремилась на скифов с тыла: охваченные страхом, они стали склоняться к бегству. Однако в то время, когда отступление еще только началось, какой-то знатный скиф, превосходивший прочих воинов большим ростом и блеском доспехов, двигаясь по пространству между двумя войсками, стал возбуждать в своих соратниках мужество. К нему подскакал Варда Склир и так ударил его по голове, что меч проник до пояса; шлем не мог защитить скифа, панцирь не выдержал силы руки и разящего действия меча. Тот свалился на землю, разрубленный надвое; ромеи приободрились и огласили воздух радостными криками. Скифы пришли в ужас от этого поразительного, сверхъестественного удара; они завопили, сломали свой строй и обратились в бегство. До позднего вечера ромеи преследовали их и беспощадно истребляли. Говорят, что в этой битве было убито пятьдесят пять ромеев, много было ранено и еще больше пало коней, а скифов погибло более двадцати тысяч. Вот как закончилось это сражение между скифами и ромеям» (VI, 12–13).

Это действительно описание того же сражения? В летописи речь о битве главных сил русов во главе с самим Святославом, а у Льва Диакона о столкновении с частью русских сил, предводитель которых погиб. В летописи сказано, что после победы Святослав пошёл к городу (Константинополю), «другая городы разбивая иже стоять пусты и до днешьнего дне»… А где происходит битва, описанная у Льва Диакона? У Аркадиополя (совр. Люлебургаз), то есть в 160 километрах от Константинополя. И кто-то ещё верит, что это два описания одного и того же сражения, только одно сделано «лживым русским летописцем», а другое «честным греческим хронистом»? Подробно этот вопрос разобран Сахаровым в «Дипломатии Святослава», к этой работе и отсылаем интересующихся, а здесь воспроизведём лишь основные тезисы.

В процитированном выше сообщении Л. Диакона говорится, что Иоанн Цимисхий поручил собрать войска во Фракии двум полководца: Варде Склиру и патрикию Петру. Варда Склир сражался у Аркадиополя с русским авангардом. А патрикий Пётр, герой взятия Антиохии, попросту исчезает, и более о нём Диакон не упоминает. По-видимому, именно он был противником Святослава в битве, описанной летописью. «Честный греческий хронист» просто не счёл нужным писать о поражении, предпочитая говорить только о победах. Где именно была битва, неизвестно. Скорее всего, на дороге из Филиппополя (Пловдив) к Адрианополю (Эдирне), ближе к первому. Под Аркадиополем Варда Склир, разбив авангард русов, смог частично взять реванш.

О том, что происходило непосредственно после битвы, молчат и греческие хронисты, и русская летопись. Лев Диакон сразу переключается на весну следующего года:

«Как только ясная весна сменила мрачную зиму, император тотчас поднял крестное знамя и стал спешить [с походом] против тавроскифов» (VIII, 1).

«Прибыв туда [в Адрианополь], император Иоанн узнал от лазутчиков, что ведущие в Мисию непроходимые, узкие тропы, называемые клисурами, потому что они как бы заперты со всех сторон, не охраняются скифами. Собрав лохагов и таксиархов, он произнес следующую речь: „Я думал, соратники, что скифы, уже давно ожидая нашего прихода, не пожалели усилий для заграждения изгородями и валами наиболее опасных, узких и трудно проходимых мест на тропах, чтобы нам нелегко было продвигаться вперед. Но так как их обмануло приближение святой пасхи, они не преградили дороги, не закрыли нам пути, полагая, что мы не откажемся от блестящих одежд, от торжественных шествий, пиршеств и зрелищ, которыми знаменуют дни великого праздника, ради тяжких невзгод войны. Мне кажется, что мы поступим наилучшим образом, если сейчас же воспользуемся благоприятным случаем, вооружимся и как можно скорее переправимся по узкой дороге, покуда тавроскифы не узнали о нашем прибытии и не навязали бой в горных проходах. Если мы, опередив [скифов], пройдем опасные места и неожиданно нападем на них, то, я думаю, – да поможет нам Бог! – с первого же приступа овладеем городом Преславом, столицей мисян, а затем, двинувшись [вперед], легко обуздаем безумие росов“» (VIII, 2).

Итак, едва наступила весна, Иоанн Цимисхий начал подготовку к походу на болгар, чтобы, завладев Болгарией, идти на русов. Но где в это время находился Святослав? А вот где:

«Говорят, что в Преславе находился и патрикий Калокир, который, как я уже сообщил в свое время, двинул войско росов на мисян. Узнав о прибытии императора (а это невозможно было скрыть, так как золотые императорские знаки сияли чудесным блеском), он глубокой ночью тайно бежал из города и явился к Сфендославу, который со всем своим войском находился у Дористола, ныне называемого Дристрою: вот таким образом убежал Калокир» (VIII, 5).

То есть когда византийцы уже штурмуют Переяслав, Святослав находится на Дунае. Закончив кампанию прошлого года на подступах к Константинополю, весной следующего Святослав вернулся обратно на Дунай. Но почему? Святослав что, ненормальный – в условиях продолжавшейся войны уходить с армией в глубокий тыл? Он что, не понимал: не позднее весны следует ожидать византийское вторжение в Болгарию? Видимо, были у Святослава основания вторжения греков не опасаться. Были.

«Святослав же шел далее и был уже близ Цареграда. Тогда пришли снова послы греческие и дань уговоренную на войско принесли по числу людей. Он же, зная малость воинства своего, советовался с вельможами своими, что делать. Которые уговаривали его, что опасно вдаль идти и в Переяславце остаться с таким малым войском, ибо если уведают болгары или греки, что войско его весьма умалилось, а от Руси и помощных вскоре получить неудобно, то могут, пришедши, всех побить и попленить, так как в бою с греками много русских побито. Того ради рассудил он возвратиться в Киев и, собрав войско довольное, пришел снова» (70, т. 2, с. 52).

Далее Татищев следует летописи. Переговоры плавно перемещаются в Доростол и заканчиваются договором 971 года. Никаких боёв на Дунае. Почему в летописи именно так – поговорим позже, сейчас же отметим, что переговоры начались, ещё когда Святослав был под Константинополем. Вот почему Святослав ушёл на Дунай: он Цимисхия за честного человека держал, а потому считал, что, пока идут переговоры, войны можно не опасаться. Просчитался. Не знал, что греки из тех джентльменов, которым, когда им веришь на слово, карта просто прёт.

Замечу, что даже для греческих хронистов готовность всегда и во всём оправдать императора в отношениях с «варварами», как оказалось, имеет свои пределы. И Лев Диакон, и Скилица предпочли вообще пропустить этот эпизод, и появился текст, в котором Святослав вдруг непонятно зачем ушёл на Дунай, оставив всю Болгарию без защиты. Приходи, Цимисхий, и бери что хочешь.

Что было стимулом для русского летописца промолчать? Да крест нательный не давал ему правду сказать. Ведь христианский царь оказался обманщиком! Как такое сказать, а уж тем более в летопись для потомков записать? Вот и промолчал летописец. Не будем его за это осуждать.

Но вернёмся к византийскому вторжению. Цимисхий сполна пожал урожай своей подлости. Не встречая сопротивления, он вышел к Преславе.

«Когда настал рассвет следующего дня, он поднял войско, выстроил его в глубокие фаланги и, приказав беспрестанно трубить военный клич, стучать в кимвалы и бить в тимпаны, выступил на Преславу. Поднялся невообразимый шум: эхом отдавался в соседних горах гул тимпанов, звенело оружие, ржали кони и [громко] кричали люди, подбадривая друг друга, как всегда бывает перед битвой. Тавроскифы, увидев приближение умело продвигающегося войска, были поражены неожиданностью; их охватил страх, и они почувствовали себя беспомощными. Но все же они поспешно схватились за оружие, покрыли плечи щитами (щиты у них прочны и для большей безопасности достигают ног), выстроились в грозный боевой порядок, выступили на ровное поле перед городом и, рыча наподобие зверей, испуская странные, непонятные возгласы, бросились на ромеев. Ромеи столкнулись с ними и храбро сражались, совершая удивительные подвиги: однако ни та, ни другая сторона не могла взять верх. Тогда государь приказывает „бессмертным“ стремительно напасть на левое крыло скифов; „бессмертные“, выставив вперед копья и сильно пришпорив коней, бросились на врагов. Скифы [всегда] сражаются в пешем строю; они не привыкли воевать на конях и не упражняются в этом деле. Поэтому они не выдержали натиска ромейских копий, обратились в бегство и запёрлись в стенах города. Ромеи преследовали их и беспощадно убивали. Рассказывают, будто во время этого наступления [ромеев] погибло восемь тысяч пятьсот скифов» (VIII, 8).

Опять видим указание, что русы (Лев Диакон называет их тавроскифами) не ожидали нападения. Но город обороняют только русы. Значит, правы те, кто утверждает, что Болгария была завоёвана? Нет, не так:

«Ромеи все разом ворвались в город и рассыпались по узким улицам, убивали врагов и грабили их добро» (VIII, 7).

Какое добро? Откуда у русского гарнизона имущество в городе? А речь вот о чём.

«В этой битве погибло также множество мисян, сражавшихся на стороне врагов против ромеев, виновников нападения на них скифов» (VIII, 7).

Как видим, город обороняли не только русские (скифы), но болгары (мисяне). Но дальше ещё интереснее:

«Тогда, говорят, был схвачен и приведен к государю вместе с женой и двумя малолетними детьми царь мисян Борис, у которого едва лишь пробивалась рыжая бородка» (VIII, 6).

Скилица добавляет ещё одну интересную подробность: «И Борис, царь болгар, был схвачен с супругой и детьми, украшенного знаками царской власти, его привели к императору» (Хр, II, с. 224).

Ну и о каком «завоевании русами Болгарии» можно говорить, если в столице, в Преславе, находится болгарский царь с семьёй и царскими регалиями? Каков был статус Болгарии? Версию, что Святослав строил русско-болгарское государство по образу Хазарии, рассматривать не стоит. В Хазарии, напомним, было разделение между каганом – формальным главой государства и обладателем ритуальной власти и царём – фактическим его главой, прежде всего, верховным военачальником. Что похожего в русско-болгарском государстве? Кто каган? Святослав? Он что, армию Борису передал? Или каган – Борис? И каким же образом христианин Борис являлся ритуальным главой для язычников? По-видимому, всё было проще. Борису осталась Болгария, но без придунайских областей. И там он был полновластным царём. Под верховной властью Святослава.

Итак, Преслав пал. Большая часть Болгарии оказалась вне власти Святослава. Не в первый и не в последний раз в истории подлость победила доблесть.

«Сфендослав, узнав о поражении у Преславы, испытывал огорчение и досаду. Он считал это плохим предзнаменованием для будущего, но, одержимый скифским безумием и кичась своими победами над мисянами, надеялся легко победить и войско ромеев» (VIII, 9).

Не будем разбирать все события битвы под Доростолом. Отметил только, что именно здесь Святослав, по сообщению Льва Диакона, произнёс своё знаменитую речь, которую летопись связывает с другими событиями:

«Тогда Сфендослав глубоко вздохнул и воскликнул с горечью: „Погибла слава, которая шествовала вслед за войском росов, легко побеждавшим соседние народы и без кровопролития порабощавшим целые страны, если мы теперь позорно отступим перед ромеями. Итак, проникнемся мужеством, [которое завещали] нам предки, вспомним о том, что мощь росов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; [мы должны] либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, [достойные] доблестных мужей!“» (IX, 7).

Фактически это то же, что «не посрамим земли Руские но ляжемы костью ту и мертьвы бо сорома не имаеть». Летопись относит их к другой битве, потому что о битве при Доростоле в ней вообще ни слова. После этой речи состоялось последнее сражение. Которое завершилось так:

«Гибель Анемаса воодушевила росов, и они с дикими, пронзительными воплями начали теснить ромеев. Те стали поспешно поворачивать назад, уклоняясь от чудовищного натиска скифов. Тогда император, увидевший, что фаланга ромеев отступает, убоялся, чтобы они, устрашенные небывалым нападением скифов, не попали в крайнюю беду; он созвал приближенных к себе воинов, изо всех сил сжал копье и сам помчался на врагов. Забили тимпаны и заиграли военный призыв трубы; стыдясь того, что сам государь идет в бой, ромеи повернули лошадей и с силой устремились на скифов. Но вдруг разразился ураган вперемежку с дождем: устремившись с неба, он заслонил неприятелей; к тому же поднялась пыль, которая забила им глаза» (IX, 9).

Вот так. Природа спасла греков от разгрома. А без этого не помогли бы им ни подлость, ни предательство, столь милые сердцу Цимисхия.

В итоге был заключён мир 971 года, по условиям которого русы должны были уйти из Болгарии:

«И нача писець писати глаголя сице:

Равно другаго свещания бывшего при Святославе велицемь князи рустемъ и при Свенгельде писано при Феофиле синкеле и ко Иоану нарецаемому Цимьскому цесарю грецкому в Дерьстре месяца иулия индикта 14 в лето 6479.