Текст книги "Крах династии"

Глава 18

– Ну что, понял теперь, на кого мы охотимся? – спросил я Алексия. – Поверь на слово, один такой гаденыш десяти разбойников стоит. Парень такой серьезный, что я, пожалуй, еще и не встречал.

– И куда мы теперь? – спросил Алексий, задумчиво почесав затылок. – На Поганые пруды?

– Да, есть там у меня одна знакомая девушка. Может, ее родные смогут разузнать, где наш малыш прячется. Только сначала сходим в Кремль за лошадьми, а то пешком мы много не находим.

У Царского двора у меня произошла непредвиденная встреча. Только мы с Алексием начали подниматься по центральной лестнице, как меня окликнул по имени какой-то человек и, когда я обернулся, поманил рукой, Я пригляделся и узнал своего старого знакомого, холопа Екушина Кирилыча. Видимо, по случаю визита в Кремль, он приоделся и выглядел состоятельным горожанином.

– Здравствуй, боярин! – вежливо поздоровался он, отвешивая соответствующий случаю поклон. – А я к тебе по нашему делу.

– Вот уж кого не ждал, – ответив на приветствие, сказал я, – думал, ты про меня уже забыл.

– Как можно, договор дороже денег, обещал тебе дело сделать, и выполнил.

– Неужели дьяка привез? – поразился я.

Наш договор был именно о том, что Кирилыч возьмет по-тихому дьяка Екушина в плен и сдаст его мне.

– Вот привезти не привез, – сокрушенно сказал Кирилыч, – маленькая промашка вышла. Напоил я его, как ты советовал, беленой, а он возьми да помри. Так что я теперь и не знаю, как мы с тобой разойдемся.

– Получается, он умер? – уточнил я, невольно становясь заказчиком убийства.

– Завтра отпевают, – сняв шапку, доложил холоп. – Так я, значит, насчет денег, сразу отдашь или как?

Новость оказалась так неожиданна, что я не сразу нашел, что ответить. Мы с Кирилычем договаривались, что он напоит дьяка Дмитрия Александровича и привезет его мне. Сторговались на четырнадцати цехинах, они же по другому именованию дукаты или, как их еще называли в Москве, червонцы. Теперь же получался совсем другой расклад, выходило, что холоп его отравил, о чем мы с ним, понятное дело, не уславливались, и я ему, заплатив, приму этим как бы вину на себя.

– Мы же с тобой за него живого по рукам били, – сказал я, пытаясь придумать выход из казуистической проблемы.

– Живого, мертвого, какая разница, я исполнил, значит, ты заплати, – начиная заметно поддавливать, потребовал Кирилыч. – Ты сказал привезти хозяина, я привез.

Кирилыч явно торопился поскорее получить деньги, потому невольно сам подсказал мне отмазку.

– Где ты его привез, что-то я не вижу?

– Так он у себя в избе, его сейчас как раз обмывают. Как же я тебе могу его предоставить, если он помер.

– Так, может, он сам по себе помер, а ты деньги с меня требуешь. С этим сначала разобраться нужно. Тем более, что о мертвом дьяке у нас с тобой договора не было.

Кирилычу так не понравились мои возражения, что он от злости сузил глаза и так сжал зубы, что побелели щеки.

– Так ты что, отказываешься обещанное платить?! – с трудом взяв себя в руки, тихим голосом спросил он.

– Конечно, пока тебе не за что платить. Подожди, пока я сам в этом деле разберусь.

– Смотри, как бы жалеть не пришлось! – не выдержал он.

– Ты меня что, пугаешь?

– А если я тебя сейчас ножом пощекочу? – зловеще спросил он и демонстративно полез правой рукой в левый рукав кафтана.

Я. не дожидаясь нападения, ударил его в солнечное сплетение, и бедолага повалился в своем новом одеянии на грязную после утреннего дождя землю. Увидев свару, в нашу сторону побежало сразу несколько караульных стрельцов.

– Вот я сейчас велю отвезти тебя в Разбойный приказ и там прикажу пытать на дыбе, тогда посмотрим, как ты еще ножом угрожать будешь.

Будто в подтверждении моих слов стрельцы подняли Кирилыча на ноги и заломили ему руки. Весь пыл у него тотчас прошел, и он по холопской привычке даже попытался бухнуться на колени, но стражники этого сделать не дали. Тогда Кирилыч, глядя на меня не только умоляюще, но даже как-то влюбленно, завопил:

– Прости, боярин, не вели казнить, вели слово молвить!

Меня всегда поражала удивительная способность идейных носителей холопско-холуйской идеи, в зависимости от ситуации, за считанные мгновения менять отношение к людям от чванливо-презрительного, до принижено-раболепного.

Однако скорость, с которой трансформировался Кирилыч, дорого стоила.

– Ладно, молви, – разрешил я.

– Зарезали нынче ночью моего боярина злые недруги! – заверещал он. – Осиротили нас, сирот горьких! На тебя только надёжа, благодетель ты наш!

– Говори толком, что случилось, кого зарезали? – ничего не понял я в той белиберде, что он выкрикивал.

– Боярина нашего Дмитрия Александровича сегодня ночью злые недруги до смерти зарезали.

– Ладно, отпустите его, – сказал я стрельцам. Те неохотно повиновались и, дав холопу просто так, для вразумления, пару тумаков, оставили нас вдвоем.

– Рассказывай толком, что случилось, – велел я Кирилычу, который, кажется, уже начисто забыл о своих имущественных претензиях и сочился липкой сладостью, как гниющий в жаркий день фрукт.

– Нынче ночью сегодня дьяка нашего и трех стрельцов, что с ним вместе в светлице спали, насмерть зарезали.

Новость оказалась сногсшибательной.

– И кто же их зарезал? – только и смог задать я обычный, в такой ситуации подразумевающийся, но глупый вопрос.

– Вот кабы то знать! Никого чужих в подворье не было, а как сегодня пришли боярина будить, глядь, они все вчетвером в крови купаются, остыли уже.

Мне сразу же подумалось, что это похоже на работу Версты.

– Твой дьяк нанимал людей меня убить? – прямо спросил я.

– Нанимал девку Маруську из Гончарной слободы.

– Нет, других людей?

– Чего не знаю, того не знаю!

– А приходили к дьяку двое, один здоровый с меня ростом, а второй вот такой? – я указал себе чуть выше пояса. – Маленький с желтым лицом?

– Всякие к нам ходят, всех и не упомнишь. Хотя маленького вроде как видел. Совсем щуплый как ребенок?

– Вот этот ребенок твоего дьяка и зарезал.

– Шутишь, что ж такой тщедушный против Дмитрия Александровича и трех стрельцов сможет. Дадут раза, и поминай как звали.

Что-то объяснять Кирклычу мне неинтересно, потому я его отпустил:

– Ладно, можешь идти.

– Как это идти, а деньги, что ты посулил?!

– Денег не дам, а вот на дыбу могу отправить, пусть тебя попытают, может, это ты своего хозяина зарезал.

И опять холоп Кирилыч смирил свой крутой нрав и беспримерную жадность, изогнулся, льстиво улыбнулся, поклонился до земли и затрусил в сторону Боровицких ворот.

– Это кто был? – спросил Алексий, когда я освободился и подошел к нему.

– Холоп дьяка, которого мы вчера собирались навестить. Кажется, нам крупно не повезло, нас опередил Верста.

– Как это опередил, в чем?

– Попал к дьяку раньше нас и зарезал его вместе с тремя стрельцами охраны.

– Этот, маленький? – недоверчиво спросил он. – Быть того не может! Один четверых! А точно он, может быть, кто другой?

– Это холоп видел его в имении несколько дней назад. Скорее всего, дьяк нанял Версту с товарищем убить меня, они не смогли, да еще Филипп погиб, вот Верста и сорвал зло на заказчике, – поделился я своей версией преступления.

– А вдруг его кто-то другой убил. Мало ли, ты же сам рассказывал, что дьяк имел дела со степняками, вдруг они деньги не поделили.

– Все может быть, но суметь без шума, в чужом доме зарезать четверых здоровых мужиков...

Договорить нам не дали, ко мне подошел боярин Иван Воротынский и сказал, что меня требует к себе царь Федор. Отказаться было нельзя. Я оставил Алексия дожидаться в центральных сенях и пошел в покои царя.

Когда я вошел, Федор хмуро на меня взглянул и натянуто поздоровался. Мне было понятно его состояние, но заниматься его сексуальными проблемами я не мог и не хотел.

Я остановился в дверях, ждал, что он скажет. Однако он заговорил не на тему сходить вместе к барышням, а спросил о сестре, как ее здоровье.

– Не знаю, – ответил я, – я ее со вчерашнего утра не видел.

– Ксения сказала, что ты вчера не приходил ее лечить, и ей за ночь стало хуже.

– Ты знаешь, что меня пытались убить? – не отвечая на претензии, спросил я.

Он утвердительно кивнул головой.

– Так вот, тот, которого я заколол, один из самых страшных убийц в Москве. А самый страшный – его оставшийся в живых товарищ. Ты слышал, что сегодня ночью у себя дома зарезали посольского дьяка Екушина с тремя стрельцами?

Федор вновь утвердительно кивнул.

– Это его работа. Я убил его товарища, и он хочет мне отомстить. Пока не удастся с ним сладить, ни тебе, ни царевне нельзя находиться рядом со мной, он охотится на меня, но не пожалеет никого, кто будет рядом. Поэтому пока обходитесь без меня.

То, что я сказал, было чистой правдой, ну, может быть, я чуть сгустил краски, чтобы Годуновы не мешали мне решить вопрос с Верстой.

– Так вот почему ты вчера не захотел пойти со мной! – просветлел лицом царь.

– Именно! Потому прости, государь, но у меня совсем мало времени. Я узнал, где этого разбойника недавно видели, и если не поспешу, он улизнет.

– А если я прикажу его изловить?

– Его все так боятся, что никто ничего не станет делать. Он очень страшный человек.

– А ты сможешь с ним справиться? – с тревогой спросил он.

– Не знаю, мне помогает товарищ, надеюсь, вдвоем совладаем.

– Ладно, только будь осторожнее. Да, а что мне сказать Ксении?

– Передай, что я все время думаю о ней и, как только управлюсь с душегубом, сразу же продолжу лечение.

– Счастливо тебе, возвращайся скорее, а то нам без тебя скучно.

Я уже хотел уйти, но подумал, что неизвестно как сложатся обстоятельства и решил предпринять еще одну попытку хоть как-то пробудить его к действию.

– Федор, – сказал я, подойдя к нему вплотную, – ты что-нибудь собираешься делать для спасения семьи?

Лицо его сразу же приобрело страдальческое выражение.

– Ну, что ты от меня хочешь, что я могу! Пусть как Господь даст, так и будет!

Начинать разговор о смысле жизни, судьбе и противодействии обстоятельствам у меня не был времени, потому я заговорил на конкретную тему:

– Федор, я не знаю, как сложатся обстоятельства, потому советую тебе на всякий случай подготовиться к побегу. Возьми из казны деньги, поговори с матерью и Ксенией. Если появится опасность, бегите в Европу. Только не через Литву...

Я говорил, а Федор слушал с таким скучающим выражением лица, что я понял всю бесполезность своих усилий.

– Ладно, если у меня все обойдется, тогда и обсудим, что делать дальше, – сказал я, обнимая его за плечи.

– Удачи тебе, – пожелал он, ласково глядя мне в глаза и виновато улыбаясь. – Не сердись, но...

Что он хотел сказать этим «но», я так и не узнал, повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

В царских сенях мне встретился Федя из Гончарной слободы. Он был в новом кафтане и шапке, выглядел довольным и цветущим. Единственно, что осталось от былого облика, – повязка на щеке, которой они менялись с царем, когда тот выходил из Кремля.

Похоже, было на то, что за время моего короткого отсутствия тут многое изменилось, о чем царь забыл мне рассказать.

– Ну, как у тебя дела? – задал я обычный при случайной встрече вопрос.

Федя довольно улыбнулся.

– Сам посмотри! – ответил он и как модель повернулся на каблуках, давая мне возможность полюбоваться своей новой экипировкой. – Живем, не тужим! Вчера я за батюшку царя к обедне ходил!

– Понятно, – машинально ответил я. Кажется, мощнейший из человеческих стимулов, тяга к воспроизводству вида, побудил «батюшку» самому проявить инициативу.

– А как Маруся?

– Она сейчас у царевны, ты знаешь, они подружились! Так-то, брат, выходит, не боги горшки обжигают, – снисходительно сказал Федя, употребив не совсем привычное в наших отношениях обращение «брат». Раньше он себе такой фамильярности не позволял. Люди росли на глазах!

– А чем они занимаются? – не без элемента ревности, поинтересовался я. Как-то у меня не очень складывалось представление, что могли найти общего Ксения и Маруся.

– А чем девкам заниматься, наряды, поди, меряют.

– Дай-то Бог, ну ладно, удачи тебе.

Мы разошлись, и я направился в главный «вестибюль», где оставил дожидаться своего приятеля. Изменения в отношениях между главными персонажами, свидетелем которых я стал, заставили задуматься, не выпускаю ли я из рук инициативу. Маруся была не слишком подходящей советчицей для пылкой, избалованной царевны.

В дворцовых сенях, как обычно в такое время толклось много народа, и я не сразу увидел Алексия. Он стоял в дальнем углу и разговаривал с каким-то священником. Я хотел подойти, поторопить, но узнал в его собеседнике патриарха. Архиерей стоял ко мне спиной и, склонив голову набок, внимательно слушал моего приятеля.

Тот что-то увлеченно говорил, помогая себе рукам. Пришлось ждать конца их разговора.

Как известно, что хуже нет ждать и догонять. Беседа Алексия с патриархом Иовом затягивалась. Я без дела слонялся по сеням, жалея, что не зашел увидеться с царевной. Наконец затянувшийся разговор подошел к концу. Патриарх благословил Алексия, тот поцеловал ему руку, и Иов прошел в царские покои. Я подошел к Алексию.

– Видел, с кем я говорил? – спросил он каким-то неестественным для него взвинченным голосом.

– Да, с патриархом.

– Ты понимаешь, я говорил с самим патриархом! – как-то благостно проговорил он, смотря мимо меня затуманенными глазами. – Его Святейшество рукоположил меня в сан священника!

– Поздравляю. Очень рад за тебя! – искренне поздравил я Алексия с осуществлением мечты.

– Теперь мне и смерть не страшна, – сказал он со слезами на глазах.

Я и раньше, до его рукоположения, не очень замечал за ним робости и страха смерти, но оставил комментарии при себе. Единственно, чего боялся я, это того, что сейчас вместо поисков Версты мы начнем праздновать посвящение. Однако отец Алексий даже не вспомнил о своей пагубной страсти, напротив, его потянуло на подвиги.

– Давай быстрей ловить душегуба и врага рода человеческого! – переходя из одной крайности в другую, воскликнул он, нетерпеливо топая ногой.

– Давай, – с облегчением согласился я и пошел на конюшню за лошадьми.

Глава 19

До Поганых прудов мы с отцом Алексием добрались быстро и без проблем. Спасенная or домогательств сластолюбивого посольского дьяка Екушина, Даша жила в непосредственной близости от этих самых пресловутых прудов, почему-то считающихся чистыми вот уже более двухсот лет. Не знаю, как сейчас, я давно не был в том районе столицы, но в XVII веке запах у них был тошнотворный. В эти славные исторические водоемы все местные ремесленники, в основном, мясники и кожевенники, без зазрения совести сбрасывали отходы своего производства.

Дом Дарьи я нашел сразу. Судя ко ограде и воротам, ее родители были по местным меркам людьми состоятельными, что сразу же подтвердил выскочивший на стук подмастерье. Верховые гости его нимало не удивили, и, даже не спросив, кто мы, он широко распахнул ворота. Мы въехали во двор.

Здесь кипела трудовая жизнь, распространяя вокруг чудовищной силы миазмы. Даже ко многому привычный Алексий не выдержал и зажал пальцами нос. В огромных чанах вымачивались шкуры домашних животных, рядом, прямо на земле, их обрабатывали. Все это происходило в вопиющих антисанитарных условиях. Хозяина мне удалось опознать сразу по солидности и деловитости. Он оказался удивительно похож на известного коммуниста товарища Зюганова. У него было такое же псевдонародно простоватое лицо с обиженно скорбной миной, будто его только что ударили по нему лопатой. Увидев нас, он бросил отчитывать какого-то ученика и неспешно подошел узнать, что нам нужно.

– Здравствуйте, – приветствовал я его, сходя с лошади, – мы к вам по делу.

Кем ему представится и как подобраться к интересующей теме, я еще не придумал. По всему он, как и его прототип в будущем парламенте, явно принадлежал к категории людей принципиально не отвечающих на поставленные вопросы, и о чем бы их ни спросили, сразу же начинающих нести околесицу.

Однако выхода у меня не было, пришлось приветливо улыбнуться и назвать себя. Мое имя, как и следовало, ожидать, ничего ему не сказало. Пришлось объясняться:

– Я знакомый вашей дочери Дарьи, это я привез ее домой после похищения.

Такая аттестация вызвала на его лице целую гамму чувств. Потом Дашин папа скривился, как это делает товарищ Зюганов, когда жалуется на людей, порочащих память о революции, и неожиданно воскликнул, как будто только и ждал, когда я здесь появлюсь, чтобы отчитать за нерадение и нанесенный ущерб:

– А почему у нее оказался порванным сарафан?!

– Не знаю, я ей его не рвал! – извиняющимся тоном ответил я.

– Меня не сарафан волнует, – продолжил он, – ты только посмотри, что творится кругом!

Я посмотрел, но ничего особенно страшного не увидел, если, конечно, отвлечься от сопутствующего запаха.

– До чего дошло, честному, порядочному человеку нельзя выйти за ворота...

– Да, конечно, то, что произошло с вашей дочерью...

– Ты думаешь наш старшина думает о людях? Его давно на правеж пора ставить! Подлец и проходимец!

Я понял, что мы говорим о разных вещах, и как только в его обличительной речи образовалась малая трещина, поспешил этим воспользоваться:

– Геннадий Андреевич, можно поговорить с вашей дочерью Дарьей?

– Александрович, – поправил он. – Меня зовут Геннадий Александрович.

– Извините... – начал оправдываться я, но в этот момент во двор выбежала Дарья, за ней показалась женщина в возрасте, дородная, с круглым лунообразным лицом и несколькими подбородками, как я понял, ее мать, обе быстро пошли в нашу сторону.

– А что, собственно, ты хочешь! – взволнованно воскликнул Геннадий Александрович. – Если ты думаешь, что я буду платить, то, то...

Он явно запутался в причинах, по которым не собирается за что-то платить, и, чтобы как-то выйти из неприятного положения, закричал на мальчишку, который невдалеке тянул по земле размоченную коровью шкуру:

– Ты что, паршивец такой, делаешь!

– Я знала, что ты придешь! – радостно закричала Даша, порывисто обрывая движение в коротком шаге от меня. Глаза девушки сияли, лицо нежно алело.

– Здравствуй, Дарья, – ласково поздоровался я с ней, не представляя, как после такой горячей встречи можно заговорить с ней о деле, к которому она не имеет никакого отношения.

– Если б еще сарафан не порвали, тогда куда ни шло, а так никаких денег на вас не напасешься. Ходят и ходят, всем дай и дай, – тоскливо произнес Геннадий Александрович загадочную фразу.

Мужа перебила Дашина мать, низко кланяясь отцу Алексию:

– Благословите, батюшка!

Тот с удовольствием благословил женщину, заодно нас с Дашей и даже нахохлившегося Геннадия Александровича.

– Проходите, батюшка, в избу, не годится священному лицу на нашем вонючем дворе стоять, – пригласила хозяйка и незаметно для окружающих так цыкнула на мужа, что тот разом лишился дара речи и воззрился в сторону. Между тем, добрая женщина сделала приглашающий жест, и все главные действующие лица направились в большую избу. Жили кожевники богато. Изба была с печкой, украшенной изразцами русской работы, с большим дубовым столом и широкими лавками. В красном углу висела икона Спасителя. Мы с отцом Алексием сели туда, куда было указано хозяйкой, и ждали, когда можно будет поговорить о нашем деле.

Приструненный Геннадий Андреевич, простите, Александрович, при жене вел себя тихо, смирно, подхалимски улыбался и жался к стене.

– Так это ты, боярин, вызволил Дашутку из неволи? – степенно спросила меня матрона.

– Да, – кротко ответил я, разглядывая почтенное семейство и невольно находя в лице дочери неповторимые материнские черты. Такое сравнение несколько умерило мои опасения разочаровать девушку прагматичными причинами своего визита.

– Спасибо тебе, добрый молодец, за дите мое единокровное, – низко поклонилась хозяйка. – Смотри, идол, каким должен быть настоящий мужчина, – добавила она, строго поглядев на мужа. – Чужой человек твое дите спасал, пока ты на печке прохлаждался!

Папа окончательно смешался с грязью, втянул заодно голову в плечи и незаметно косил злым взглядом в нашу сторону.

– Вы простите, дорогие хозяева, – вмешался я в эту семейную пастораль, – но мы к вам пришли за помощью.

Такого заявления не ожидал никто, у всех присутствующих было свое видение причины нашего визита, и просьбы о помощи не ждал никто.

На меня смотрели насторожено, явно ожидая какого-то подвоха.

– Если сможем, почему не помочь, только мы сами еле концы с концами сводим, – невнятно пробормотал хозяин, опасаясь самого худшего.

– Какой помощи?! – невольно вскрикнула Даша, видимо, ожидая от меня совсем другой просьбы.

– У вас на прудах живет один человек, которого нам с батюшкой очень нужно найти, – перешел я к сути дела. – Мы надеемся, что вы нам сможете помочь.

Общий вздох, у кого облегчения, у кого разочарования, разом вырвался из нескольких грудей.

– Почему же не помочь, конечно, поможем! – разом ожил Геннадий Александрович. – Ты нам помог, и мы вам поможем! Правда, Агриппина Филаретовна? Как же хорошим людям не помочь!

– Тиши ты, идол, – остановила хозяйка мужа, потом обратилась ко мне.

– Говори толком, что это за человек, мы тут, почитай, всех знаем!

– Имени я его не знаю, но он очень приметный. Роста вот примерно такого, – я показал на двадцать сантиметров выше стола, и лицо у него желтого цвета.

– А его случаем не Яшкой зовут? – тут же спросила Агриппина Филаретовна.

– Имени я его не знаю.

– Так если Яшка, то его и искать нечего, – вмешался в разговор Геннадий Александрович, – он у нас на задах в баньке живет.

– Давно? – скрывая волнение от такой удачи, спросил я.

– Не так что бы давно, как снег сошел. А на что он вам?

– Встретиться с ним нужно.

– Если денег задолжал, то, небось, отдаст, он человек небедный, мне за баньку-то, чтобы до лета пожить, три полновесные ефимки отвалил. И сам тихий, мухи не обидит, только говорит как-то не по-нашему: сю-сю-сю. Видать от малого роста такой косоротый. А так нам его не видно, и не слышно. Много задолжал-то?

– Нет, дело не в деньгах. А можно к той баньке подойти, чтобы он не заметил? Хочу сделать ему приятное...

– Так я вас и провожу! – загорелся хозяин, который только теперь окончательно поверил, что за спасение дочери мы не собираемся требовать плату.

– Нет, нас провожать не нужно, только укажите, как туда можно незаметно подойти, – попросил я.

– А давайте, я провожу, – неожиданно вмешалась в разговор Даша.

– Не нужно, – подал голос Алексий, – просто скажи словами.

– Но я сама хочу, – заупрямилась девушка. – Мы так подойдем, никто не заметит, я там в детстве в прятушки играла.

– Нет, тебе туда ходить нельзя, – твердо сказал я.

– Тогда идите вдоль тына, а как увидите баньку, так там, стало быть, Яшка и живет, – прекратила бессмысленный разговор Агриппина Филаретовна.

– Пошли? – предложил я попу. – Или ночи дождемся?

– Днем лучше, сбежать не сможет, – решил он. – А вы, хозяева, из избы поостерегитесь выходить. Хотя ваш Яшка мух и не обижает, а человека запросто зарежет.

Хозяев предупреждение напугало, но никто из них не решился нас расспрашивать. Мы с попом вышли во двор. Опять в нос ударила вонь. Работники были заняты своими делами, и на нас никто не обращал внимания. Стараясь не привлекать к себе внимания, мы пошли вдоль тына к баньке, в которой жил наш «желтый карлик». До нее от избы было метров сто пятьдесят. Банька оказалась небольшая, рубленная, без окон, так что заметить нас Верста не мог.

– Самое опасное – это его быстрота, – инструктировал я отца Алексия. – Я такого никогда не видел. Если он нас заметит, то ничего мы ему не сделаем, в лучшем случае сбежит.

– Будет тебе, я и не таких шустрых видал, как-нибудь справлюсь.

– По-хорошему, на него нужно облаву устроить, а мы с тобой вдвоем идем, можем все дело испортить. Если он убежит, то мы его потом никогда не сыщем.

– Некуда ему отсюда деться.

– Только что нас с тобой положить!

– Опять ты, Алеша, меня пугать взялся. Не надо, я уже и так пуганый, перепуганный, меня не то, что твой малыш, великан не испугает!

Однако, когда мы подошли к бане метров на тридцать, Алексий замолчал, приготовил кинжал и пошел неслышной кошачьей походкой. Возле входа мы разошлись, он встал с одной стороны дверей, а я обошел баню с тыла и проверил, нет ли второго выхода. Возле дверей мы сошлись. Увы, нашего желтолицего в бане не оказалось, о чем красноречиво свидетельствовала припертая колом дверь.

– Вот, анафема, куда же он подевался! – сердито сказал Алексий. – Неужели сбежал!

– Мало ли, может, отошел по своим делам. Что делать, придется ждать. Может быть, это и к лучшему, подготовимся к встрече.

– Ладно, ждать, так ждать. Слушай, и как это люди в такой вони живут, – посетовал священник. – Жаль, что выпить нечего, отметили бы мое рукоположение! Знаешь, сколько лет я об этом дне мечтал!

– Ну, вот, у тебя такой праздник, а я втянул в это паскудное дело!

– Ничего, послужу так Господу и православию. Видать, наш-то малый от нечистого, вон, сколько христианских душ погубил!

Мы присели на завалинки, помолчали. Я думал, как лучше организовать засаду. В идеале, одному из нас стоило спрятаться в бане, другому ждать снаружи. К сожалению, это не проходило, в нашей части двора никаких строений не оказалось, и укрыться было негде. Я даже на предмет засады обследовал дровяник, но он был мал, не по нашим габаритам.

– Давай тын проверим, – предложил я, – у Версты непременно должен быть какой-то лаз, чтобы попадать сюда, минуя хозяев.

– Посмотри сам, а я тут посижу, отдохну, что-то у меня душу жмет.

– Да никак ты заболел? – забеспокоился я.

– Нет, вроде все хорошо, но на душе почему-то паскудно, видно, плохо похмелился.

Я посмотрел ему в лицо.

Выглядел отец Алексий, как всегда, только смотрел грустно.

– Нужно будет тебя подлечить. Как только освободимся, сразу же займусь твоим здоровьем, – пообещал я и пошел искать лаз в заборе.

Как всегда все тайное оказалось на поверхности. В одном месте тына жерди были подрезаны снизу, а сверху укреплены так, чтобы легко раздвигаться. Причем лаз был такой узкий, что пробраться сквозь него обычному человеку было невозможно, что говорило о том, кто его сделал.

Запомнив место, я вернулся к Алексию. Он задумчиво жевал травинку.

– Я вот о нашем патриархе размышляю, – сказал он, поднимая на меня глаза. – Дивлюсь на то, что он мне с первого слова поверил. Хоть и мало мы говорили, а я успел ему всю свою жизнь рассказать и то, как пришел к истинной вере, и как мне просветление было.

– Служба у него такая, в людях разбираться. А кто ты есть, у тебя на лице крупными письменами начертано.

– Не скажи, другие то же видели, да не прочитали, а он сразу понял.

– Давай это позже обсудим, а сейчас решим, что дальше станем делать. Может, нам пока уйти отсюда, а как Верста вернется, подкрадемся и запрем его в бане. Тогда он наверняка никуда не денется, а пока посидим на том конце двора, за колодцем.

– Можно и так, а лучше я побуду в бане, а ты сиди за колодцем. Как он вернется, ты его с одной стороны будешь брать, а я с другой.

– Не получится, от колодца сюда слишком далеко бежать, я не успею тебе помочь.

– Мне помочь? – усмехнулся он. – Ты что, не видал меня в деле?

– Его я тоже видел. Давай наоборот, ты иди к колодцу, а я буду в бане в засаде.

– Кабы я мог так быстро бегать, как ты, то пожалуй, а так тебе как лосю носиться сподручней.

В его словах был резон, с бегом у отца Алексия было не очень ладно, для спринтера он был слишком тяжел.

– Ладно, попробуем по-твоему, – скрепя сердце, согласился я. Мне очень не хотелось оставлять священника одного, но, пожалуй, это был наиболее оптимальный вариант.

Мы убрали кол и отворили дверь. Алексий вошел в баню, и я запер за ним, в точности так же, как было раньше. После чего проверил, не остались ли после нас следы, и пошел прятаться за колодец.

Как обычно бывает в засаде, время словно остановилось. Тем, кому не доводилось испытать это удовольствие, могу сказать, что такое занятие не для деятельных натур. Сидеть на одном месте и ждать гораздо утомительнее, чем делать что-то конкретное. Внимание постоянно рассеивается, в голову лезут дурацкие мысли, короче говоря, тоска смертная.

Сначала я вполне комфортно грелся на солнышке, потом оно исчезло, с востока нагнало облаков, и пошел мелкий, противный дождь. Кафтан у меня скоро промок, по шлему холодные капли стекали за шиворот и на лицо. Мир сделался хмурым и неприютным. Хорошо, что я хоть немного притерпелся к смраду, и он перестал вызывать рвотные реакции.

Я сидел, прижавшись плечом к почерневшим бревнам сруба колодца и старался не отводить взгляда от бани. Мелкий гаденыш мог появиться в любое мгновение, но заставить себя быть предельно внимательным не получалось. Мне даже начало казаться, что я зря его слишком демонизирую, безусловно, он опасен, изворотлив, но все-таки не до такой степени, чтобы с ним не смогли справиться два подготовленных воина.

Прошло уже больше трех часов. Дождь то прекращался, то начинался снова. Я промок до нижнего белья, «что было не есть хорошо», как сказал бы заезжий немец, Если вскоре мне придется сражаться, то делать это в липнущем к телу платье будет не очень удобно.

Мысли, покружившись вокруг предстоящего боя, сами собой перешли к событиям последних дней. У меня были все основания быть недовольным собой. Я позволил себе поддаться слабости и увлечься Ксенией, видимо, поэтому с Годуновыми все получалось так нескладно. Я даже не мог просчитать, согласятся ли они на побег, чтобы спасти свои жизни или предпочтут ожидать фатальной неизбежности. О встрече с женой тоже можно было забыть. Если этого не удалось сделать в относительно мирное время, то вскоре, когда начнутся смуты и беспорядки, заниматься своими личными делами будет просто невозможно.

Когда со стороны хозяйской избы появился мальчишка, я прозевал. Увидел его, когда он был недалеко от баки. Был он лет восьми-десяти, босой в длинной холщовой рубахе и коротких портках, и островерхой войлочной шапкой на голове.

– Я же предупреждал, чтобы они сидели дома, – сердито подумал я, не зная, что предпринять. Если его прогнать, обнаружится наша засада, оставить в покое, он может помешать. Пацан, между тем, не просто шел по тропинке, а воевал с сорняками, Б руке у него была палка, и он как саблей срубал ей головы врагов.

Я решил подождать, не обнаруживать себя, надеясь, он сам уберется отсюда подобру-поздорову. Мальчишка между тем дошел до бани, спустил портки и описал ее угол. Я ждал, что, справив нужду, он наконец вернется назад. Однако постреленка заинтересовал кол, которым были подперты двери. Он поддернул штанишки, подошел к двери, огляделся по сторонам, чтобы убедиться, нет ли поблизости взрослых, отставил кол к стене и вошел в баню.