Текст книги "Rusкая чурка"

Мытарства

Алину, как и ожидалось, к Алексею не пустили. Ну, во-первых, потому, что он в реанимации, во-вторых, потому что она ему официально никто. Никто – так и сказали. «Ну да ладно, – подумала девушка, – буду ждать здесь в приемном отделении». И каждые полчаса подходила к окошечку, справлялась о его здоровье, гоня от себя дурную черную мысль, даже не смея подумать о возможной смерти.

«Этого просто не может быть, – решила девушка про себя. Решила так за себя и за Лешу. – Он просто плохо себя чувствует, но это у всех бывает. Ну, разве есть кто-нибудь на белом свете, кто ни разу не болел?! Нет таких. Ну, и все! Слышишь, Леша, ты не слушай там никого. Ты не умрешь. Никогда-никогда! Ну, по крайней мере, еще лет пятьдесят. У нас тут с тобой еще дел столько… И ничего там наверху хорошего нет… Здесь хорошо! Я тут тебя очень жду! Скучаю. Давай быстрее выздоравливай и возвращайся. А туда потом вместе пойдем-полетим! Никуда тот свет от нас не денется».

Саша, как мог, успокаивал Алину, но она его уже почти не слушала, войдя в какую-то внутреннюю гармонию со своими переживаниями и настроившись, как она, словно в бреду, уверяла, на Лешины волны. Глынину уже несколько раз звонили жена и дети, и ему надо было ехать к ним, но он боялся оставить девушку одну. А она уезжать отказывалась категорически. Позвонила неугомонная спасительница Людмила, сказала, что побывала у следователя, рассказала подробности. Вместе поматерили отечественные правоохранительные органы, ту «мою милицию», которая, как известно, «меня бережет, вначале посадит, потом стережет», как перефразировал шумного поэта народный фольклор. На другое у «моей милиции» нет ни сил, ни желания. Может у «их милиции» есть?! Ну, вот «их» она и бережет от «нас». Вот суки!

Договорились, что Саша сейчас сбегает в находящийся неподалеку «Макдоналдс» и возьмет Алине еды (дерьмо, конечно, а не еда, но что делать?!), потом уедет к своим, а Люда завтра утром приедет в Склиф и заберет или заменит Алину. Или хотя бы ее покормит. Потом, когда первый шок у Алины пройдет, она и сама сможет уезжать-приезжать, а не сидеть безвылазно у бесстрастного окошка.

Так Алина с Людмилой потом и стали делать и ездили каждый день в приемное отделение Склифа, подменяя друг друга на трудной бездейственной вахте ожидания. Периодически к ним подключался Саша, несколько раз были девчонки из «Фейса», другие многочисленные друзья и соратники по защите химковского леса. Постоянно звонили его адвокаты Светлана Андреева и Игорь Верстаков, которые даже объявили в Интернете о вознаграждении в миллион рублей за помощь следствию в поимке заказчика и исполнителя преступления. Надо сказать, что, как всегда в подобных случаях, дураки, подонки и любители легкой наживы, активизировавшись, очень мешали и следствию, и самим адвокатам, засыпая их ненужной, очень глупой, зачастую придуманной или высосанной из пальца информацией.

Еще через несколько дней под нажимом общественности резонансное дело забрал себе Следственный комитет при прокуратуре Российской Федерации, что не могло поначалу не внушить оптимизма. Кстати, в этот же день, к радости и спокойствию ребят, во многом благодаря усилиям неугомонного Лешиного ангела-хранителя Людмилы, Паримбетова взяло под охрану Управление по охране свидетелей. И в этот же день, прямо накануне выборов, словно задабривая безжалостную судьбу и выборный электорат, Стрекуленок отменил свое же собственное распоряжение трехлетней давности о строительстве через фимковский лес платного участка дороги Москва – Санкт-Петербург. Правда, это мало что реально меняло, так как еще оставались распоряжение губернатора Победова и воля кое-кого значительно более могущественного…

А еще через день прямо с утра у Саши раздался телефонный звонок, звонила Алина:

– Стрекуленок скопытился! Ур-р-р-а!!! Первое радостное известие за много дней. Справедливость должна была восторжествовать! Я верила в это!

– Проиграл выборы, что ли? – еще не веря своим ушам, осторожно спросил Александр.

– Ну, конечно! Все, его ушли, гада. Еще бы в тюрьму посадили… Мне Люда позвонила, у нее подруга была наблюдателем в избиркоме. Я сейчас Леше об этом рассказываю. Вот для него подарок!

– Как рассказываешь? – не понял Саша.

– Как-как, я с ним постоянно общаюсь. Мысли, флюиды ему посылаю.

Саша, потрясенный, молчал. Сочувственно слушал Алину. Наконец, до нее дошло, она даже хмыкнула:

– Не думай, я не сошла с ума, хотя это не главное. Я во многих передачах это видела, в книгах читала. Так, кстати, жена Караченцова поступала, сама об этом рассказывала. Они душами общались. Когда человек на краю, его душа вылетает из тела, но не окончательно. Она видит тело со стороны, видит, как к нему подходят люди, слышит, что они говорят. Но смотрит на все со стороны. Залетает на небо, общается с другими душами, с ангелами, как бы раздумывая оставить тело совсем или вернуться в него. А там, на небе, естественно, лучше, чем здесь, заманчивей, спокойней. И многие души улетают, бросая свои тела. И в этот момент очень важно громко окрикнуть душу, окрикнуть тоже душой, не голосом. Показать, внушить любимой душе, что она тут еще очень нужна, что ее любят, что без нее не могут. Жене Караченцова удалось его вернуть. Она молодец, герой! Она не сдалась. И я не сдамся! До последнего. Ну, ладно, пока, там опять списки принесли, потом позвоню!

Через несколько часов вновь раздался Алинин звонок, и ее обезумевший от счастья голос прокричал:

– Леша вышел из комы, я вас всех люблю!

Где-то через час Алина перезвонила снова:

– Да, кстати, Саша, все забывала тебе сказать, ты найди кого-нибудь вместо меня в группу, я сейчас от Леши ни на шаг, сам понимаешь… Мне бы сейчас к нему попасть! Лешка из комы вышел, вот счастье!

* * *

Еще через месяц, который упрямая Алина провела почти безвылазно в приемном отделении, периодически сменяемая практически «железной», поставившей себе цель спасти друга Людмилой, Алексея перевели из реанимации в обычную палату на двоих и даже разрешили нечастые посещения. Правда, врачи сразу предупредили, что после нападения и перенесенной на черепе операции, после удаления части мозга, это, естественно, уже не тот Алеша, сильный, выносливый, здоровый человек. Теперь ему очень трудно общаться. Больше десяти – пятнадцати минут он поначалу не вынесет, будет даже капризничать. Так что надо будет сразу удалиться. Потом врач подошел к Людмиле, как к самой активной и деловой, и медленно, с расстановкой, отведя ее в сторону и глядя прямо в ее зеленые усталые, но уже абсолютно спокойные глаза, готовые к долгой неравной борьбе, сказал, что нужны деньги на специально обученную сиделку. Поначалу так и решили. Людмила искала деньги, даже создала специальный Фонд помощи журналисту Паримбетову, открыла отдельный счет в банке, опубликовала его реквизиты в различных газетах, на многочисленных сайтах. А пока перебивалась с копейки на копейку, тратила свои собственные деньги, деньги немногочисленных, оставшихся верными друзей. Но после того как Алина, а позже и она сама обнаружили полное равнодушие казенных сиделок, грязного, неубранного Лешу, засаленное белье и даже спрятанные в тумбочку таблетки, которые этим женщинам просто было лень давать больному, терпение Людмилы иссякло. Обе сменяющие друг дружку сиделки-телевизоросмотрелки были с негодованием выгнаны. А дальше Алина заявила, что доверять кому-нибудь другому, постороннему, здоровье любимого человека она больше не намерена и сама станет хоть сиделкой, хоть стоялкой, пусть только ей покажут и объяснят, что, как и, главное, когда надо делать… Через месяц Алексею вновь стало плохо, катастрофически подскочило давление, безумно начала болеть прооперированная, лишившаяся части мозга голова, и его опять перевели в антишоковое реанимационное отделение. Снова врачи боролись за его жизнь и здоровье, а Алина с Людмилой, сменяя друг дружку, круглосуточно дежурили в центральном приемном отделении Склифа.

Часть одиннадцатая – реабилитация

И вот однажды в слегка вымороженную и запорошенную легким снежком пятницу, часов в шесть вечера, приехала в Склиф Людмила с мужем и выгнала усталую, абсолютно обалдевшую от однообразного сидения на больничных скамейках, стульях и креслах, почти уже позеленевшую Алину:

– Так, Алиночка, все, иди давай, отдохни, покушай, поспи. А еще лучше, в кино сначала сходи. А то совсем здесь рехнешься. Все равно ведь ничего не делаешь, ничего от тебя сейчас не зависит, только сжигаешь себя. Ты Леше еще нужна будешь, так что о своем здоровье подумай.

– Но я не устала, – пыталась, как бы еще по инерции, спорить Алина.

– Все, все, иди давай. Скоро Новый год. Снежок выпал. Ёлки зажглись везде. Гирлянды всякие. Иди с глаз моих. Вали, милая, вали! Мне что, Леши одного мало… Еще за тобой скоро ухаживать придется, иди. – Людмила, почти силой напялив на Алину пальто и кепку, ласково подталкивала девушку к дверям.

Продай меня, милый Изя

В женщину можно бросаться только драгоценными камнями.

Еврейская поговорка

Алина, выйдя из ворот НИИ, на автомате повернула налево по Грохольскому переулку в сторону проспекта Мира и пошла неторопливо, вначале даже наслаждаясь прохладным, морозным воздухом и медленно падающими кипельно-белыми, искрящимися в электрическом свете снежинками и радостными, какими-то беззаботными, не больничными лицами. Вдруг ветер начал довольно сильно продувать легкое демисезонное пальтецо, и девушке пришлось двигаться побыстрее, чтобы согреть внезапно окоченевшие конечности. Она выскочила на шумный многолюдный проспект и направилась в сторону метро. Вдруг кто-то неожиданно легко, но властно положил руку на ее плечо:

– Алинка, Алинка, привет, милая! Я тебя зову, зову, а ты не реагируешь. – Розка, одетая в шикарную новенькую норковую шубку, распространяя вокруг себя совершенно сногсшибательное амбре, причем даже не от самих французских духов, в которые она облекла помимо шубки свое дорогостоящее тело, а скорее от их умопомрачительных ценников, и плотоядно, во все лицо улыбаясь, сверлила огромными глянцевыми глазищами бывшую подругу. – И одета как-то странно, что с тобой?! Не накрашена совсем. Ты что, с педофилом, что ли, связалась, подружка, ха-ха-ха! Новых ощущений захотелось? Он богат? Я даже засомневалась, ты это или нет…

– Да, это я, пока еще я, и не неси чушь, – как-то безразлично отреагировала бледная девушка.

– А что в таком виде, словно в пионерский лагерь собралась, случилось чего? Банкирчик очередной обобрал или Саша не платит совсем? Хотя тебе это, кстати, идет, такой молоденькой стала…

– У меня проблемы, а про банкирчиков я тебе, кажется, еще в Барвихе говорила… Я рассталась со всеми. Окончательно. – Алина повернулась к проезжей части, словно собираясь поймать «мотор».

– Ну, я не думала, что ты серьезно. Кстати, если «оно тебе не надо», познакомь меня с ними? А что случилось-то, деньги потеряла? – Розочка, вкрадчиво, как-то по кошачьи, смотря Алине прямо в глаза, практически прижалась к ней, стараясь ухватить ее за рукав пальто.

– Да, денег нет, но это не проблемы, это мелкие неприятности… – тихо, задумчиво, словно в никуда, философски проговорила Алина.

– О-го-го, это с каких это пор отсутствие денег перестало быть проблемой? – искренне, звонко рассмеялась Розочка, стряхнув снег с золотящегося, льющегося, как шелк, нежнейшего меха новой шубки.

– С тех пор, как Алеша за меня выкуп собирался заплатить.

– Какой еще Алеша? А, поняла… Ну, тебя же отпустили, насколько я знаю. Ничего платить не пришлось, – оглянувшись, словно ища возможных кредиторов, заулыбалась Розочка и заботливо стряхнула снег с плеч подруги.

– Ну да, но дом-то он продал, точнее, заложил. А это все, что у него было… – Глаза Алины наполнились благодарными, заторможенными слезами, она вытерла их, сделав вид, что смахивает снег, и тихо произнесла: – Согласись, сейчас далеко не каждый на такое способен!

– Слушай, что мы тут стоим, замерзнем же совсем, как цуцики. Так можно и придатки отморозить и стать потом нужной только Деду Морозу… Пошли-ка со мной. Мы тут в ресторанчике одном договорились встретиться, там столик забронирован. Там все и расскажешь. – Розка стала уверенно тянуть подругу в благоустроенный согревающий уют.

– Да нет, мне не хочется, настроение не то. Да и не одета я… Денег нет… с собой… – Алина не знала, как вести себя с подругой из такого далекого, абсолютно другого мира, и ненавязчиво прятала от нее свои болезненные пронзительные глаза.

Они стояли под фонарем, обсыпаемые все усиливающимся снегом, и под золотым в надвигающейся темноте светом стали издалека напоминать две новогодние, в золотистой мишуре, приплясывающие елочки. А бриллиантово-золотая, переливающаяся мишура все сыпалась и сыпалась, попадая на лицо, руки, залетая за шиворот. Алина вдруг внезапно поняла, что вот еще чуть-чуть, и она окончательно окоченеет. А неувядаемая, теплокровная, любящая жизнь не меньше, чем ученые, ищущие ее даже на Марсе, Розочка, излучая любовь к уже найденным деньгам и мужчинам, все тянула подругу в теплое цивильное место. Точнее, в один из тех уголков, от которых Алина отвыкла уже окончательно и, как она не без оснований полагала, бесповоротно. Но тут сработала, видимо, защитная реакция организма. Надо было срочно что-нибудь выпить горячего и согреться. Ведь она не должна, просто не имеет никакого права болеть! От этой роскоши она давно уже отвыкла – Леше без нее не выжить…

– Ерунда, какие деньги, все есть! И еще там тепло. – Розка, тараторя без умолку, крепко схватив под руку случайно встреченную лучшую подругу, весело тащила ее в ресторан «Кокон Хоум». – А я тут в кино снялась… Знаешь, прикольно как… Куча известных артистов вокруг. Все на съемках такие помпезные, куда бежать… А вечером как накиряются… Такие мачо! Я тут даже не удержалась… с одним, который снимался в этом, ну, ты знаешь, сериале про бандюков… Ты только никому, ладно? А то Изя меня убьет… Осветитель там, кстати, один тоже очень даже симпатичный… Еще зовут сниматься… Хочешь? Подцепишь кого-нибудь новенького…

Алина, словно в некоем оцепенении, молча шла рядом с Розочкой, не слушая ее треп. Если бы кто-нибудь действительно захотел узнать, о чем она сейчас думает, и, сильно встряхнув за плечи, спросил ее об этом, она бы вряд ли смогла ответить на этот вопрос однозначно. Она думала сразу обо всем и ни о чем одновременно. Она остатками сознания безумно беспокоилась за Алексея. И в то же время, отключившись до завтрашнего дня, даже не наслаждалась окружающим ее снежным миром, на это у нее совсем не было сил и эмоций, а просто принимая его таким, какой он есть, отдавала ему себя во временное пользование, узнавая и не узнавая его одновременно. Так психологи-сексологи советуют вести себя при изнасиловании, постараться расслабиться и если не получать по возможности удовольствие, то, по крайней мере, свести к минимуму негативные моральные и физические последствия…

– У нас тут заказано. На имя «Клястерман». – Розочка, обворожительно улыбаясь, вальяжно вошла в ресторан и сбросила на руки подбежавшему сорокалетнему мальчику шубку, покрытую серебристыми кристалликами, и, довольно оглядев себя в зеркало, подождала автоматически действующую Алину. Потом, близоруко щурясь и демонстративно покачивая бедрами, двинулась в зал, не умолкая ни на секунду и рассказывая любимой подруге сплетни обо всех других любимых подругах.

При упоминании о Клястермане Алина невольно вздрогнула, видимо что-то начав вспоминать из прошлого, но тут же эта слабая эмоция была подавлена радостным, несмолкающим словесным потоком Розочки и нежным, быстро разливающимся по телу теплом, активно способствующим оттаиванию ее застывших, задеревеневших членов.

К их столику тут же плавно подкатил, словно был на роликовых коньках, услужливый, улыбающийся официант:

– Что дамы желают? Вы готовы сделать заказ?

– Ты чай или кофе? – Розка обратилась к молчаливо сидящей, словно придавленной, пришибленной, Алине.

– Все равно… Хотя нет, наверное, кофе. А то меня от этого тепла совсем развезет. – Алине с большим трудом удалось скрыть наступающую зевоту.

– Два кофе, два бокала красного полусухого вина и фрукты. – Сделав заказ, Розочка повернулась к Алине: – Ну, рассказывай! – И не дав ей даже рта раскрыть, начала сама тараторить, то громко рассказывая об обновках, недавно приобретенных для нее очередным великовозрастным дружком, то, переходя на шепот, со смехом обсуждать его сексуальные потребности. – Представляешь, купил мне костюмы медсестры и горничной. Я ему то уколы, то клизмы делаю перед сном. Без этого не может… А встречаю с работы в белом передничке с маленькой метелкой… Стопудово! Ты что, не веришь?

– Да нет, нет. Это я о своем, – снова с трудом пришла в себя Алина.

– Ты что, меня совсем не слушаешь? – попыталась сделать вид, что обиделась, Розочка.

– Слушаю, но я очень устала. И еще, эти проблемы меня как-то не…

– Ваш заказ, дамы. – Официант стал ловко расставлять на столе кофе и вино. – Приятного аппетита.

– Ну, давай за встречу! Рада тебя видеть.

В это время из открытых дверей зала раздался веселый картавый голос, перебиваемый раскатами коллективного радостного женского смеха и короткими же репликами.

– Так, телки – собаки страшные, что вы там шепчетесь, как гусь с говном? Всем молчать и слушать меня, иначе так недотраханными сильными мира сего и останетесь. Я ваш бог. А с богами не спорят. С ними иногда только трахаются. Вон Зевс скольких осчастливил?!

– Изя, ты наш коллективный Зевс, мы тебя слушаем…

– И слушаемся…

– И еще кое-что… – Последняя фраза утонула в дружном хохоте. – Изя, говорят…

– Говорят, что в Москве кур доят, а мы пошли, да сисек не нашли. – Маленький полненький Зевс, показывая характер, начал метать гром и молнии. – Слышь, рыжая, я тебе говорил прочитать русскую классику: Куприна, Бунина, Тургенева?

– Я читала «Муму». – Огненно рыжая девушка, похожая на Миллу Йовович из «Пятого элемента», виновато потупив глаза, поводила в разные стороны плечами, искренне не понимая, за что на нее наезжают.

– Ну, вот после этой Мумы тебя только Герасим и захочет поиметь, собака страшная! Я же говорил, что вы должны быть тургеневскими девушками с хорошими манерами, с простой натуральной внешностью. Не крашеные, не силиконовые. Без пластики, без краски, без химии. Умные. Естественные. Воспитанные. Должны книжки читать. Культур, блин, мультур всякий. Сейчас даже глупая телка Мадонна книжки пишет, значит, читать умеет. А телка Дарья Донцова по полтора миллиона американских рублей в год зарабатывает на своей писанине. Так вот, ее ни в коем случае не читайте, лучше сдохнуть в нищете и забвении! Читайте классику и учитесь! Надо быть тургеневскими девушками, а не тургеневскими Мумами. И тогда у вас все будет в шоколаде, а жопы-попочки будут в Куршевеле. То есть там, где расслабляется тусовка. Или в Милане и Сен-Тропе… А вы что?

– А что мы?

– Вы не в шоколаде, вы в говне будете. Цвет, конечно, похож. Но запахи разные. Вот у тебя волосы красно-рыжие, словно ты на рок-тусовку собралась, кобыла ты огненная…

– Кто? – тупила квази-Йовович.

– Конь в пальто… Ты, конечно! «Купание красного коня» видела? Нет? Ну, вот иди и смотри, красногривый ты жеребенок. А у тебя, – обратился он ко второй девушке, – губы, как у резиновой Зины. Уйдите с глаз моих обе, идите, мойтесь там, сдувайтесь и книжки читайте. Хотя вам они, похоже, уже не помогут… И поймите, что мало иметь «мохнатку» – если телочка страшная или очень глупая, то у нее нет шансов в этом мире. То есть если ты крокодил, то даже я, Изя Клястерман, тебе не помогу. Да и помогать не буду, чтобы не портить репутацию.

Две отвергнутые девушки с мрачным выражением на бессмысленных лицах тихо, почти по-английски, покинули помещение, не закатывая истерик с битьем чужой посуды и битьем в морду. Две оставшиеся блондинки с облегчением вздохнули, лишившись конкуренток.

– Изенька, миленький, а меня ты сможешь продать?

– Если будешь слушаться…

– Буду, буду… – радостно, как школьница младших классов, которой только что сообщили, что она тоже когда-нибудь станет мамой, захлопала в ладоши одна из девушек, которым повелитель пока еще сохранил жизнь.

– Все в этом гребаном мире продается, но не каждый может это купить. Или продать. Хотите в Париж или на Сардинию? – прикидывая в уме «дебет-кредит», расплылся в улыбке продавец быстро портящегося товара.

– Изя, а правда, я очень-очень неправдоподобно красивая?! – томно закатив глаза с предоргазменным взглядом, возбуждающаяся от отражения себя любимой в большом ресторанном зеркале, с придыханием попыталась перевести разговор на собственные прелести вторая ручная девица. Сейчас она была похожа на сочную, капризную, хорошо ухоженную яйцеклетку, у основания которой штабелями лежали миллионы умерших сперматозоидов, ни один из которых так и не достиг желаемого результата. Но неприступность ее все-таки иногда, на какое-то мгновение, прогибалась под неодолимым натиском неосознанного желания, правда, само неоплодотворенное создание не всегда понимало, что это было… При этом девушка нежно разглаживала свои, черные у корней, «настоящие блондинистые» волосы, зачем-то виляя аппетитным задом, живущим своей отдельной от головы жизнью.

– Манда у тебя очень неправдоподобно красивая, – с готовностью отозвался изысканный любитель русской классики, словно самолично передушивший эти полчища хвостатых крестоносцев, тупо, как осетр на нересте, идущих напрямик и не сворачивающих в сторону при приближении к роскошной одноклеточной яйцематке. – Ты кто тут есть такая?

– Фу, Изя, как ты разговариваешь с лэди?! – делая ударение на «э», как удалившаяся от светской жизни старая англичанка-горничная, так и не побывавшая замужем, в великосветский разговор вмешалась другая блонди.

– Как сэр, блин, как сэр… Какие вы на хрен леди?! Вам до этого, как мне до солиста Большого театра по балету, да и по пению, впрочем, тоже, – нежно поглаживая одной рукой свой почти беременный живот, а другой – поправляя между ног вялые, мешающиеся и не видимые за животом причиндалы, радостно прокартавил сладкоголосый Клястерман.

– А пойдемте скорее есть, я пить хочу-у-у, – понимая, что зря она затеяла этот разговор, проскулила первая болонка.

– Сидеть, я сказал! К ноге! Лэди – блэди… Светы из Иванова. Настоящая леди никогда не хочет есть, зверюшки долбаные, настоящая леди никогда не хочет пить… Насчет срать и ссать, извиняюсь за выражение, она «словов-то» таких никогда не слыхала… Ей никогда не холодно, ей никогда не жарко. В общем, ей вообще все до фени, поняли?! Она отморозок. Она не человек, она молчаливый биоробот с сиськами третьего-четвертого размера, которые она несет по жизни гордо, как ваши мамы с папами носили красный флаг. Спросил сэр-муж – умно ответила, приказал – красиво дала. Отпустил погулять – пошла в сортир. А так молчит себе в салфетку-тряпочку с достойным видом. Кстати, ноги раздвигает тоже достойно, не торопясь, и то исключительно для того, чтобы помочь мужу-сэру сосредоточиться. И все ей пофиг. Кроме бабла, естественно. Потому что каждая уважающая себя леди должна мне бабла, понятно, собаки страшные?! Потому что только я выведу вас, как и их, в люди, точнее, в «лэди»… Мандавошки вы конченые. И еще, как говорила одна моя знакомая, мастер по этикету, высушенная столетняя вобла с пучком сена на голове, напоминающим гнездо не помню каких птиц в период спаривания последних, когда идете к столу, соберите волосы. Распущенные волосы – это негигиенично. И невкусно, добавлю я.

Настоящие деревенские «лэди» с готовностью закивали головами, преданно смотря в глаза местечковому кактусовыбритому «сэру». Шаткий мир был восстановлен. Великосветский раут продолжился. В натуре, блин, как говорят нижегородские сэры…

Что-то быстро сказав стоящему рядом официанту, Изя, словно джентльмен с собачками, с двумя ставшими совсем ручными девочками, ненавязчиво пытающимися вновь поднять опущенный вопрос про Париж и Сардинию, про который он уже давно забыл, подошел к столу, за которым сидели наши героини. Точнее, сидела Алина. А Розочка ерзала, оглядывалась, улыбалась, махала сначала левой ручкой, потом правой лапкой, потом посылала воздушные и прочие поцелуи, поправляла обеими руками очаровательную грудь, делала декольте то побольше, то, спохватываясь, поменьше. В общем, работала. И приближала свое заветное, такое простое человеческое счастье. Наконец близорукий толстячок, поправив свои запотевшие окуляры, соизволил все-таки заметить Розочкины выпирающие прелести и снова ожил:

– О, еще две цыпочки сидят! Привет, Розочка. А это что за красавица? – Изя Клистерман собственной персоной, по-доброму, между собой, именуемый модельными девочками не иначе как Клитерманом, поблескивая бериевскими очочками и топорщась небритой щетиной, радостно приближался к их, точнее, к собственному, забронированному им столику.

– Это моя подруга Алина, – по-кошачьи заурчала Розочка, медленно и сладострастно слизывая чувственными губами и подрагивающим трепещущим язычком с края большого прозрачного бокала густые капли красного тягучего вина и смотря на Изю своими пустыми-препустыми, как сказал поэт, удивительно прекрасными глазищами.

– Ой, молодец, телочка, вот вам тургеневская женщина. Умная, скромная, красивая, свежая. Я ее прямо сегодня Боре Самойловичу продам. Или завтра-послезавтра Семочке Полторанину. Вот он только свою шоколадную пантеру-принцеску обратно в Африку отправит… Тебя, роднуля, я могу продать любому почти за любые деньги. Реши только, кто тебе нужен…

С этими словами Изя, небрежно отодвинув стул, плюхнулся за стол рядом с Алиной, пытаясь посмотреть ей прямо в глаза, словно родная еврейская мама, желающая узнать, понравился ли ребеночку ее фирменный форшмак. Надо ли говорить, что пришедшие с ним девушки, вначале с удивлением взиравшие на это неотесанное создание, явившееся на своеобразный кастинг упакованной в джинсы и плотную рубаху, теперь метали в нее глазами громы и молнии. И желали ей, каждая в своей бурлящей душе, поскорее сдохнуть или хотя бы куда-нибудь деться-провалиться.

– Да-да, подумай, кого тебе хочется. Потом еще спасибо скажешь, ну, после того, разумеется, как чувак деньги занесет.

– Ага, значит, я еще и спасибо должна говорить, – на секунду вспыхнула очень недобрым взглядом Алина.

– Конечно, у мужчины психология ребенка: если он сделал тебе приятное, не трахай ему мозги, а скажи спасибо. А еще лучше сделай массаж… – расхохотался сам могущий быть массажным столом, знаток и исполнитель мужских прихотей и похотей.

– Знаете, мне нужен Алеша, но ему меня продавать не надо. Он и так мой. Вот если бы вы ему здоровье купили, – словно поэтический монолог, прочувствованно произнесла Алина, посмотрев огромными печальными глазами со сверкнувшими в них все равно огоньками на эту небритую машину для зарабатывания денег.

– О чем ты? Молчи, – толкала глупую подругу в бок Розочка.

– О, это, наверное, та самая любовь-морковь, да, когда чуваку с телкой ни хрена не надо? Они трутся вдвоем, и им все – херня-война? – с циничной улыбкой прокартавил продавец женских тел, сложив пухленькие губки трубочкой и вложив в них толстую, длинную дымящуюся сигару, отчего стал похож уже не на машину, а на старый одышливый паровоз, идущий по давно проложенному пути – к вокзальной кассе. – У них душа главное, вздохи-охи при луне и любовь до гроба… – вновь пропыхтел набирающий обороты железный конь.

– А что, разве это плохо – любить человека, принимать его таким, какой он есть, самой быть естественной, любить и быть любимой, не притворяться. Не изображать из себя ручных собачек, болонок кудрявых? – Алина с сочувствием посмотрела на притихших, абсолютно уверенных, что она полная дура, незнакомых девушек.

– Не слушай ее, Изя, это она так… – вальяжно промурлыкала Розочка.

– Душа – это хорошо, но она не кормит. Может, она и золото, но от нее как таковой на этой земле толку нет. К тому же она, как аппендикс, иногда воспаляется. Но в отличие от жопы никогда не просрется, как говаривала Фаня Фельдман, в миру Раневская. И ее надо удалять хирургическим путем. Поэтому очень многие заранее хотят ее продать. Классику читайте, чиксы глупые, – на весь ресторан философски грассировал, поблескивая очочками, толстенький сибарит Изя, повернувшись к кукольным блондинкам. – А я хочу ее купить…

– Мефистофель гребаный, – тихо процедила сквозь зубы начавшая приходить в себя Алина.

– А потом продать, – с хохотом закончил свою фразу под умильные улыбки трех роскошных дур ловец душ человеческих.

Подошедший молоденький официант начал быстро расставлять вино, фрукты и какие-то нарезки на стол перед Изей и модельками.

– А что, любовь длится максимум три года, это я вычислил, это моя статистика. И каждые три года уважающие себя олигархи, ну, конечно, не потерявшие спортивную форму и вкус к жизни, выпроваживают своих старых жен. Ну, конечно, если те не дуры, то получают квартиру там, машину. Иногда еще трипак… Ха-ха-ха, шутка! И в этот момент, телки недотраханные, надо на него охотиться!

– Как охотиться? – то ли не поняла, то ли подыграла первая девушка-болонка с большими, ставшими почти коровьими, темными, влажными глазами. – С ружьем?.

«Ужас, – с омерзением думала Алина, – а ведь совсем недавно я была точно такой же… Только глупых вопросов не задавала».

– Как-как, с сиськой… И их желательно иметь не одну и не три, а две и четвертого размера. Это ваш билет на Рублевку, – ступив на свой любимый конек, с воодушевлением продолжил сиськолюбивый Изя, – его надо нежно развести пожиже… Олигархи – чуваки, очень избалованные разными «мохнатками». У них все есть, и им, по сути, ничего уже не надо. Они друг от друга отличаются только телками. И, сходясь где-нибудь в ресторане, клубе или казино, они хвастаются своими цыпочками. Их жены – это тоже часть их бизнеса. Иногда они ими меняются, иногда продают, через меня, разумеется. Им надо хорошо, респектабельно выглядеть! Ну, не пойдет же он тусоваться в грязных, рваных ботинках. Так вот, и жена нужна чистая, умная, красивая. Хорошая жена должна стать частью финансовой империи мужа. Лохматым золотом, как я говорю… В общем, без внешних изъянов.

– А внутренние изъяны? – съязвила Алина.

– А для этого телки и нужны, – чуть повернул разговор в другую сторону Клистерман, – у них самих-то внутри уже почти ничего нет. Выжжено все, как огнем. Поэтому им покой душевный требуется. «Как будто в буре есть покой…»

– Души нет, а покой душевный нужен? – не унималась Алина.