Текст книги "Rusкая чурка"

– Да ты что, старик, даже смешно сравнивать. Ровно в три раза больше. И это только начало. Ну, встретимся – все расскажу. Жизнь совсем другая началась. – Стас поправил форменную фуражку и легонько прижал к себе на всякий случай одну из богинь – кажется, Надю.

– А по войскам не скучаешь?

– Скучаю иногда, конечно. Но не вернусь. Да и некуда возвращаться, нет их почти. Табуреткин все распродал и развалил.

– Ну, пока.

– Пока, брат! – Стас обнял Глынина и, хлопнув его по плечу, опять сгреб в охапку красивых форменных девушек, и с веселым смехом компания двинулась к своему выходу на посадку в самолет.

Проводы Алексея

Александр выбежал на улицу, когда Людмила с мужем уже пересадили Лешу в вытащенное из багажника большого темно-вишневого внедорожника раскладное хромированное кресло-каталку. И пока Алина заботливо поправляла Лешину одежду и, ласково суетясь возле него, надевала на капризничающего и нервничающего Лешу бейсболку, Люда и Георгий вытащили его вещи и еще раз показали их сопровождающей медсестре. Одет Алексей был в бело-красный спортивный «олимпийский» костюм с надписью «Россия» и красную, с такой же надписью, бейсболку. Он с усталой надеждой настороженно смотрел по сторонам, не ожидая чуда, но словно готовясь к очередной серьезной работе. Увидев приближающегося Глынина, весь пришел в движение, заулыбался, что-то замычал, размахивая руками и выражая неподдельную радость. Глынин обнял Алексея, поцеловал Алину, поздоровался с Людой и Георгием.

– Извините, друзья, приехал час назад, а сейчас с летчиком знакомым задержался, который нас, слышишь, Алинка, в Чечню возил.

– Понятно, привет ему, – машинально ответили Алина, продолжая возиться с Алексеем, завязывая ему развязавшийся шнурок на кроссовке.

– Ну, что, пошли, – не то спросил, не то констатировал, смотря на часы, Георгий.

И вся компания двинулась внутрь аэровокзала. Алина катила Лешу. Георгий и Саша несли немногочисленные вещи. Медсестра шла рядом с каталкой.

– Где тут табло? Надо узнать, какая у нас стойка для регистрации, – озабоченно проговорила, смотря по сторонам, Людмила, когда компания остановилась на входе в аэровокзал у рамки металлоискателя.

– Кажется, пятьдесят четыре-пятьдесят девять, я смотрел, когда приехал, – ответил Глынин.

Нашли стойки регистрации, практически без очереди зарегистрировались и сдали небольшой Лешин багаж. Людмила передала сопровождающей медсестре Ирине посадочные талоны и багажные квитанции, и все двинулись дальше, в сторону паспортного контроля. Вдали, за стеклянными стойками, стали видны зеленые фуражки пограничников. Вот она, виртуальная граница России. За нее уже пропускают только вылетающих. Поэтому пришлось прощаться. Каждый подходил к Алексею, обнимал его, хлопал по руке, гладил по голове, пытался сказать что-нибудь нежное, мудрое, нужное в данный момент. Получались, как всегда, какие-то банальные глупости, какие всегда в ответственный момент говорят близкому и любимому человеку.

– Ну, что, Лех, давай быстрее выздоравливай и возвращайся, водки выпьем.

– Не бегай там за немками, наши девчата намного лучше. Все, все, все, Алинка, молчу, молчу…

– Давай, Лешенька, ты сильный, у тебя все получится. Мы всегда и везде с тобой.

Алинка вдруг расплакалась и стала шептать что-то Леше, обнимая его руками и осыпая поцелуями его лицо, голову, руки. Леша для приличия немного сердился, отбрыкивался, а потом просто обнял любимую женщину за шею, притянув к себе здоровой рукой. Глынин, почувствовав себя как-то неловко при такой интимной сцене, отошел на несколько шагов и отвернулся. Через несколько минут Алина взяла себя в руки и сама сказала довольно громко:

– Ну, ладно, милый, пора прощаться. Давай лети и будь умницей. А я тебя буду ждать. До свидания.

Но когда медсестра Ирина, взявшись за ручки, сдвинула коляску с Лешей и попыталась сделать первый шаг, Алина все-таки не выдержала и с плачем и криком «Лешенька, я тебя люблю» бросилась к каталке, вновь обнимая и целуя увозимого от нее любимого человека. Тут уже подошла Людмила, осторожно, но крепко взяв Алину за плечи, отвела плачущую девушку немного в сторону, удерживая ее перед ограждениями. Леша помахал рукой, как-то осунулся в своем кресле, сник, и медсестра спокойно, степенно повезла его пересекать государственную границу…

Медсестра с Лешей практически без очереди подкатили к одному из окон на пункте паспортного контроля. Ирина, что-то сказав пограничнику, протянула ему в окошко загранпаспорта, через минуту получила их обратно и, двинув коляску, скрылась от глаз провожающих. Все еще немного постояли, потоптались на месте, словно ждали чего-то, посмотрели друг на друга и молча пошли к выходу из аэровокзала. Георгий обернулся к Глынину:

– Саша, тебя подвезти?

– Да нет, спасибо, я на электричке. Я машину около Павелецкого оставил.

– А, ну ладно…

– Заезжай к нам в гости, Саша, – словно очнулась от сна Людмила, – мы с Алинкой приготовим чего-нибудь…

– А у меня заначка есть, – оживился Георгий, – приезжай.

– Как-нибудь обязательно, – искренне соврал Глынин.

– Да, Саш, ты не пропадай, звони. – Алина обняла Александра и поцеловала в щеку.

– А ты, кстати, не раскисай. Времени у тебя теперь много. Начинай в форму приходить, давай ходи на репетиции. А то и на концерты… У нас тут, может, еще одна замена произойти, – улыбнулся Глынин, подмигнув Алине, и рассказал ей сегодняшний инцидент с Анькой. – Совсем дурная стала, бухает, как мужик, орет не в тему, хамит, девчонки в шоке от нее, – закончил свой короткий рассказ продюсер, – так что думай.

– Ладно. Я ведь и сама очень хочу. Да только вот обстоятельства не позволяли…

– Ну, думай. Пока!

– Пока!

Алинка пошла с Людмилой и Георгием к автостоянке, а Саша двинулся в дальний конец аэровокзала на посадку в аэроэкспресс.

* * *

Утро было чудовищным. Сашу разбудил телефонный звонок в полдевятого утра. Он спросонья никак не мог попасть ногой в тапку, рванул к письменному столу, на котором лежал телефон, так, босиком, чуть не выронил телефонную трубку:

– Да, алло… слушаю.

На той стороне трубки мрачный, какой-то металлический голос отчеканил:

– Произошло непоправимое… Авария. Все погибли. Нашего Леши больше нет. Алексей погиб. Все.

– Как погиб?! Что за бред! Что случилось, кто это? – Глынин не смог узнать этот какой-то отстраненный, почти потусторонний голос.

– Это Людмила. Включи телевизор. По всем новостям передают. Они столкнулись с «Боингом». Говорят, что не выжил никто. Правда, идут поисковые работы…

Саша положил трубку и включил телевизор, истерично щелкая программы… Дождался очередных новостей.

* * *

Диктор с подчеркнуто серьезным видом дежурно объявил, что сегодня недалеко от небольшого немецкого городка около Боденского озера произошла авиационная катастрофа. Самолет «Аэробус А-320», выполняющий рейс 1947 «Башкортостан авиа» столкнулся в воздухе с «Боингом 747», рейс… принадлежащим… Дальше на экране шли снятые издалека ужасные кадры зловещей трагедии. Показывали белые сплющенные, кое-где обгоревшие обломки самолета, ободранную дюралевую обшивку, каких-то суетящихся, бегающих людей в белых и синих одеждах. Голос диктора вещал, что идут поисково-спасательные работы. Но, по оценкам специалистов, вероятность того, что кто-то остался жив, практически равна нулю, так как самолеты развалились на части еще в воздухе… Глынин, пребывая в каком-то шоковом состоянии, автоматически выключив телевизор и взяв в руки трубку телефона, стал бездумно бродить по квартире, не понимая, что надо делать, кому звонить и, как говорится, куда бежать… Потом пошел умылся и принял прохладный душ. Стал приходить в себя. Зашел на кухню, сделал кофе. Опять подбежал к телевизору, включил его. В ближайших новостях говорили, что готовы предоставить психологическую помощь родственникам, что в ближайшее время опубликуют фамилии всех погибших. Опять показывали ужасные кадры трагедии: неестественно белеющие на зеленой траве белые части фюзеляжа, раскрашенный разноцветными иероглифами хвост авиалайнера А-320, покореженные, веерообразно расщепленные на какие-то лучинки крылья. И опять суетящиеся люди, много людей. Ходят, бегают, мельтешат, как муравьи, подчиненные одному высшему, непонятно от кого исходящему приказу. А еще машины с разноцветными спецсигналами, мигающие, воющие, сигналящие, прямо как в голливудских трэшах. И даже как-то и не страшно становится… Словно очередной бестолковый фильм из вечной серии «Аэропорт» снимают. И еще мерзко дотошная камера новоявленного оператора специально выискала – среди обломков, фрагментов человеческих тел, распотрошенных сумок, лопнувших и раскрывшихся, с вывернутым добром наружу, чемоданов – для полноты картины – детские игрушки. Крупным планом показала большую куклу с оторванной рукой, какого-то веселого, пузатого медвежонка в смешном полосатом колпаке с ранцем за спиной, напоминающем парашют. Медвежонок-парашютист абсолютно не пострадал, даже не испачкался и весело глядел в мир, абсолютно не понимая, что он здесь делает среди этого хаоса, обломков самолета и обыкновенной земной грязи. А потом камера на ехала на новенькое блестящее, растопырившееся кривыми черными резиновыми колесами с рифлеными покрышками никелированное кресло-каталку, неестественно сверкающее и отражающее своими хромированными боками вторгшийся в его скорбный мир любопытствующий свет камеры. Каких-то голосовых комментариев к показанному не было. Только внизу экрана белела надпись, что кадры сняты на камеру мобильного телефона. Надо же, даже в таких случаях находятся нелюди, кому такие трагедии интересны только с точки зрения шоу и наживы, с неприязнью подумал Глынин, но не смог отвести взгляда от экрана. А камера все скользила своим взглядом по всему этому земному аду практически в абсолютной тишине. В могильной тишине, вновь подумал Александр. Он встал, выключил телевизор и в некой нерешительности позвонил Людмиле. Она уже немного пришла в себя, пытаясь что-то узнать. Поистине железная леди, пронеслось в голове у Глынина.

– Люда, это Глынин, ужас какой, что делать-то будем?

– Что делать? Пока ждать. Я звонила в аэропорт, там бардак. Никто ничего не знает, кивают на компанию-перевозчика. Тем вообще нереально дозвониться… Сейчас надо узнать, как быть с телами, можно ли их будет забрать…

– А вдруг он жив, надо надеяться, – как-то не веря сам себе, проговорил непонятно на что надеящийся Александр.

– Не говори глупостей, самолеты развалились в небе, а все эти поиски – это просто стандартные, можно сказать, бюрократические процедуры, – отрезала Людмила. – С Лешей все, к сожалению, ясно. Меня сейчас другое волнует. Алинка. Она не звонила, может, еще не знает. А может… В общем, я иду к ней. Созвонимся.

Яблоко от яблока далеко… Антон

В следующий месяц Людмила не отходила от Алины ни на шаг в прямом смысле этого слова, поселившись вместе с ней в Лешином доме. Вначале они с Алиной слетали на похороны погибших (Алексея, как и всех остальных, похоронили недалеко от места трагедии, на выделенном немецкими властями под кладбище живописном клочке земли на окраине леса, чем-то так напоминающем фимковский лес, за который, собственно, он и положил свою жизнь), потом бегали по инстанциям, собирали справки, ходили на общие собрания родственников пострадавших. Там к ним неожиданно стал присоединяться сводный брат Алексея, Антон (кстати, давший разрешение на захоронение), приехавший откуда-то из-под Казани, с которым Леша при жизни не общался по причине абсолютно разных взглядов на жизнь. Антон на правах единственного близкого родственника активно, даже с остервенением включился в обсуждение размеров компенсации, которую виновная сторона, пока еще, кстати, не выявленная, должна будет выплатить родственникам погибших. Многие (и Алина в том числе), кстати, с негодованием отвергли подобную возможность замирения сторон, как своеобразную форму продажи самой памяти о любимом человеке. Но основная масса родственников, наученная жить по законам господствующего в современной России рынка, не только хотела получить эту компенсацию, но хотела ее получить в значительно больших, чем обычно платят в России, размерах.

Антон, кстати, опять же на правах «близкого родственника» заявил Людмиле с Алиной, еще полностью не пришедшим в себя после случившегося, что намерен после вступления в права наследства продать Лешин дом, а пока, видимо, будет его сдавать. На вопрос же Людмилы, как быть с Алиной, ведь ей больше негде жить, ответил, что надо было вовремя выходить замуж, а не ворон считать. Это не его проблемы. В общем, как говорят в американских фильмах, ничего личного, только бизнес.

– Ну, ты и сволочь, – только и смогла выговорить Людмила.

– Ладно, месяц-другой пусть поживет, а может, арендаторам еще уборщица или няня с проживанием потребуются. – Антон, довольный собой, подмигнув остолбеневшей Алине, направился в свою комнату.

– Ну-ка ты, тварь близкородственная, стоять! – пришла в себя молчавшая до тех пор Алина. – Где ты был, когда Леша воевал за лес, когда ему взрывали машину, нападали на него, когда ему помощь требовалась – и моральная, и физическая. А сейчас ты тут как тут, родственничек. Дом решил продать. Еще и мне, тварь, подмигивал, намеки всякие непотребные делал, думая, что я тебе, как дом, тоже в наследство достанусь.

– Ну, собственно, я и сейчас не против, мы же родственники. Ты и теперь еще можешь со мной остаться. Но именно – со мной! Договоримся, – перейдя на низкие интимные тона, с блуждающей хамоватой улыбкой, растягивая слова, проговорил немного возбужденный разгоряченным видом Алины братик, пытаясь приобнять девушку за талию.

– Убери руки, покойник. Ты себя в зеркало видел, урод? Ты память брата предал, оскорбил его любимую женщину. Да ты хоть знаешь, кто я такая?! Знаешь, где меня Леша выцепил, с какого дна поднял, – начала вдруг непроизвольно «гнать понты» на высоких нотах потерявшая все и потому вошедшая в раж Алина, – да знаешь ли ты, что за мной мэр этого гребаного Фимкова больше года бегал?! А я ему не дала, только завела его. Мне никто не нужен был, кроме Леши. А ведь мэр-то значительно поприятней тебя, сука. И побогаче. А сейчас Леши нет, мне терять нечего. Могу заняться своим бизнесом-рэкетом. И начну с тебя. Я даже другим своим бывшим, бандюкам-папикам, звонить не буду. Этого одного на тебя хватит. И на всю твою драную семейку. Хочешь, тебя здесь уже сегодня не будет? Здесь – это, кстати, не в Москве, а вообще на земле. А для этого всего-то надо переспать с ним. Но уж лучше с ним, чем с тобой. Он хотя бы с мужиками воюет, а не с бабами. Пересплю, не проблема. Вспомню свою старую квалификацию. И все, тебя нет, морда наглая. Знай, с бабами, особенно красивыми, воевать очень опасно, неизвестно, кто за ними стоит. А ты начал воевать. И все потому, что ты жадный, да еще и идиот. – Девушка подошла к окну, открыла форточку, достала из пачки, лежащей на подоконнике, сигарету. – Ну, ничего порисовался перед смертью, будет что вспомнить… на том свете.

– Алиночка, успокойся, я пошутил. Я еще ничего не решил. Я так, я прикидывал… – Побелевший Антон, почему-то сразу поверивший в Алинины угрозы, готов был рухнуть на колени.

И только вмешательство Людмилы его остановило и спасло от позорной слабости.

– Успокойся, тряпка. Думаю, Алина простит тебя пока… На первый раз. Будем считать, что ты не оправился от шока при потере горячо любимого брата. Поэтому не соображал, что говорил. – Антон при этих ее словах активно закивал головой, показывая всем своим видом, что готов подписаться под каждым ее словом хоть кровью. – Еще ведь даже сорок дней не прошли. Душа Леши еще здесь, на земле, с нами. Она смотрит на нас, переживает. Знаешь что, Антон, уходи лучше отсюда подобру-поздорову. И помни, ты не прав…

– Да-да-да! Конечно. Я позвоню. Я подумаю, как сделать, чтоб никого не обидеть. – С этими словами новоявленный домовладелец в темпе, которому могли бы позавидовать солдаты-первогодки, надел на себя все, что мог надеть, немного потоптался на первом этаже и опрометью бросился из дома.

Люда посмотрела на Алину, подошла, обняла ее.

– Ну, ты даешь, подруга, – еле сдерживая грустную улыбку, выдохнула женщина, – даже я поверила.

– Это потому, что я не шутила. Я бы это сделала. – Людмила от неожиданности даже присела. – Потому что я это уже делала. Этот Антон ничтожество. А мэра бывшего я ненавижу! А таких тварей надо мочить. Не учить, а мочить. Мочить, мочить, мочить! – с упорством и недетской злобой повторяла, словно околдованная, Алина.

– Успокойся, милая, все хорошо, он ушел. – Людмила, как маленького ребенка, гладила Алину по голове.

– Ничего хорошего, все плохо. Леша умер! А всякие твари живут. Знаешь, Люда, я, наверное, и вправду уеду. Что мне здесь делать? Лешину тень сторожить, да этого урода от нее отгонять?! Отпусти! Да и отдохни от меня.

– Да брось, подруга, прорвемся… Говорят, время лечит…

– Ты сама-то в это веришь?

– Ну, говорят….

– Не останавливай, пойми, я на грани. Или этого урода замочу, когда придет, или с собой что-нибудь сделаю… Здесь ведь все о Леше напоминает, пахнет им, здесь его вещи… Здесь нам было хорошо. Здесь мы любили друг друга. Я, когда слышу скрип или шаги, оборачиваюсь и жду, что он войдет. Потом понимаю, что не войдет. А потом снова жду. И это ведь непроизвольно. Я так свихнусь, руки на себя наложу, дом сожгу. Не знаю, что делать… Уезжать надо!

– Да куда же ты поедешь?

– Не знаю… Домой, к маме. Давно не была. Она зовет, скучает очень… Еще и Саша в группу назад зовет… Хорошо бы… Но сейчас сил нет. Вот к маме съезжу, там посмотрим. Буду тебе оттуда звонить. Ты мне расскажешь, что тут происходит. Через месяц-другой вернусь…

– Ты уверена?

– Да.

– И как ты жить-то теперь будешь? Одна…

– Как в тюрьме… Не верь, не бойся, не проси.

Проповедь попа о мусульманах

Чем неправду говорить, лучше молчать.

Дагестанская поговорка

Алина не могла пока читать книги – не хватало сосредоточенности, собранности. Поэтому, когда не плакала, лазила по Интернету, смотрела новые фильмы, плевалась, писала короткие комменты на глупые посты и статьи. Брала старый Лешин исцарапанный ноутбук и уходила в дальнюю гостевую нейтральную комнату на первом этаже, садилась на диван и увязала в бестолковой липкой паутине Сети. Как говорится, ни уму ни сердцу. Это ее как-то отвлекало от настоящего. Не примиряло, нет, упаси бог, а именно отвлекало. Запудривало мозги, остужало распаленные нервы, давало временно отдохнуть раненому, загнанному, просящему помощи сердцу. Изредка заходила на сайты московских храмов, читала вопросы священникам и ответы на них. Что-то понимала, что-то нет, пыталась постигнуть главное, как жить дальше, что делать.

И вот как-то прислали ей по «емеле» ссылку на выступление достаточно известного московского батюшки с одной из самых популярных русских винно-водочных фамилий… Посмотри, мол, порадуйся. Алина перешла по этой ссылке, кажется, в «Ютюб» и с изумлением наткнулась на следующий ролик под названием «Проповедь попа о мусульманах». Потом, уже специально рыская по Сети, как пес, натасканный на наркоту, обнаружила еще несколько подобных роликов с его участием.

Седой, неторопливый, периодически как бы застывающий в пространстве священник, протоиерей Димитрий, был одет в ослепительно-белые ангельские одежды (в других роликах – в золотые). И отчетливо было видно, что он находится не дома, не в подпольной студии, а в храме Божием, окруженный святыми, не замутненными временем старинными совестливыми иконами, перед паствой, благоговейно внимающей своему пастырю. Правда, лицо батюшки, красное, одутловатое, с козлиной, сбившейся куда-то под подбородок реденькой, но при этом от уха до уха, бородкой и выпуклыми, как у сыча, глазами, как-то сразу не понравилось Алине. Да и дикция (фикция) батюшки оставляла желать лучшего. Некоторые слова он ставил не в тех падежах, глотал окончания слов, причмокивал… В общем, тот еще проповедник, подумала девушка, и устыдилась своих мыслей. Хотя сам он на свой счет, похоже, имел совершенно иное мнение. В других роликах, найденных Алиной, он представал такой теле– и интернет-звездой, со снисходительной радостью позировавшей перед камерой и даже пробовавшей самостоятельно вести некоторые передачи. В каких-то он доверительно-дружески беседовал с мусульманским муллой, в других – прохаживался по улицам ко всему привыкшей Москвы под ручку с еврейским раввином…

«В тюрьме Бог близко очень, Бог рядом», – глаголил отец Иоанн (Крестьянкин), вторя Святому Филарету Московскому… «Наказание может служить началом к прощению, и без него прощения быть не может», – говорил отец Тихон (Шевкунов)…

Алина даже не задумалась, почему она, слушая причмокивающего, одышливого батюшку, вспомнила именно эти высказывания про тюрьму и наказание, которые в свое время выписала на чистый тетрадный лист. Она всегда так делала, читая хорошие или как-то задевшие ее душу книги и находя в них что-нибудь отвечающее ее настроению или ее духовным и душевным запросам.

Девушка сидела, не в силах пошевелиться, и внимала, внимала. Не слушала, а именно внимала. Впитывала, наполняясь недоумением, злостью, обидой, ненавистью, душевной и физической слабостью. Даже как-то раскисала, как дождливо-осенняя, готовящаяся к неизбежной временной смерти земля. Но разве такие чувства должна вызывать проповедь священника?! Разве не любовь должна овладевать вдохновенным сердцем, разве не душевное умиление и духовная сила?

«Мусульмане не хотят, чтоб у них было государство, которым правят педерасты».

Это были первые слова, которые она услышала от священника, запустив ролик. Тут же подумала: а что, разве православные этого хотят? И второе – он на что намекает, имеет в виду кого-то конкретного? Кого же? Пусть тогда назовет, зачем зря сотрясать воздух… Кто у нас сейчас правит государством, Буратины что ли? Люди без фамилий?

«Мусульмане не хотят похабной эстрады, не хотят, чтобы по сцене скакали голые девки».

Ага, сейчас! Это там, у себя. А здесь, в Москве, кто потребитель всей этой шняги? Ты был хоть раз на всех этих корпоративах, – возмутилась в душе девушка, – проводимых всякими там бандюками – айзерами и дагами, чеченами и таджиками, татарами и другими муслимами явно не христианского вероисповедания?! Там как раз частенько и заказывают и стриптизы, и проституток, и певичек легкого поведения. Даже нас всегда просили, наденьте платья покороче и пооткровеннее. А мы бы и готовы были выступать в других местах, но у других денег нет. Перед солдатами и ментами или там в больницах мы бесплатно всегда выступали… А деньги у этих «честных мусульман», которые ни в Бога, ни в черта не верят, зарабатывали. А потом частенько всей группой от них убегали, еле ноги уносили. Сколько раз это было! А Кирракоров или «шокнутая звезда» Зверюшечкин, человечек понятно какой ориентации, которых не раз приглашало аж само руководство одной из мусульманских республик… Это что, от ненависти к ним? От глубокой нелюбви дарили им часы за несколько сотен тысяч долларов, как они, по крайней мере, потом всем рассказывали… И это не считая гонораров за выступления… Собчачку приглашали… Еще казахи очень полуголых девушек любят. Многих певичек даже похищали на гастролях, увозили в свои дальние аулы и там насиловали. Придет такой интеллигентный деятель в национальной шапке, почти как у Наполеона, в спортивных штанах и пиджаке с оттопыренными деньгами карманами и начинает грязным пальцем в продюсера и девчонок тыкать:

– Хочу, чтоб пели в сауне. И без трусов чтоб. – Сам лыбится и хитро подмигивает, предвкушая удовольствие.

Вон, у Саши поинтересуйтесь, сколько скандалов было, скольких он послал, когда мог, от скольких скрывались потом, отказывались от концертов, к ментам и знакомым, правильным бандюкам обращались. И неважно, кто эти бабаи, мусульмане, буддисты или еще кто-нибудь, но уж явно не христиане.

«И полностью брошенные дети. А мусульмане детей любят».

Да, детей у нас сейчас мало рожают. Но ведь тут виновато и государство, и телевидение, ну, и усталость народа. И выработанный потенциал нации. И неверие в будущее. И приспособленчество верхушки нашей Церкви, как говорил Леша. Русские-то потратились в двадцатом веке несоизмеримо больше других. Жизнями своими потратились.

«А что сейчас христиане могут предложить мусульманскому миру? Что? Водку, проституцию, наркоманию? Ненависть друг к другу?»

– Ну да, а в космос первым мусульманин полетел… Великий Сергей Королев у себя в лаборатории тайком намаз делал… – продолжила виртуальные дебаты Алина, – вышел на Северный Полюс, основал цивилизацию Полярного круга тоже первым хачик. И войну с Гитлером выиграли мусульмане. Жорес Алферов, нобелевский лауреат, видимо, дагестанец. А Шолохов или Юрий Кузнецов, наверное, азерботы… А Георгий Свиридов кто, туркмен? Ты мне лучше скажи, толоконный лоб, наоборот, а что мусульмане могут предложить русским? Кроме спортсменов-бойцов и бандитов, что, впрочем, плавно перетекает одно в другое. Чем они еще облагодетельствовали человечество? Только не надо вспоминать о врачах и философах-поэтах, живших тысячу или там пятьсот лет назад. Великих христиан все равно несравнимо больше, в тысячи раз больше! Кстати, не знаю, как муллы, не бывала в мечетях, а умные, например, кавказские политики вовсю расхваливают русских, говоря, что их народы абсолютно всем им обязаны. И государственностью, и письменностью, и медициной, и цивилизацией. И вообще жизнью. Вон недавно читала интервью с Саидом Амировым в газете «В будущее». Если бы не русские, их бы поглотили турки, персы-иранцы и прочие добрые люди. Правда, говорить-то хитрые политики говорят, а вот долги отдавать не хотят. Разве что на словах… Памятник вон в Махачкале поставили русской учительнице… А скольких их вначале убил и изнасиловал весь этот «мусульманский мир»?! Один Таджикистан девяностых чего стоит, когда люди свои квартиры меняли на холодильники и убегали… Моя двоюродная тётка после трёх попыток коллективного изнасилования, когда толпа обкуренных таджиков среди бела дня кричала, вон русская, лови её, трахай (благо один раз русские ребята отбили, другой – муж с топором выбежал, потом менты помогли – тоже, кстати, русские), трехкомнатную квартиру в сталинском доме, в центре Душанбе, продала так, что денег не хватало даже на комнату в Москве или в другом крупном городе России… Благо, муж был из переселённых немцев, да ещё и внук ближайшего сподвижника Тельмана. Их в Берлин сам Канцлер Германии пригласил, квартиру дали там. Они не хотели ехать, но что делать, жить-то надо, дети… Хотя, кстати, дети-то дольше всех сопротивлялись, кричали, что к этим фашистам не поедут… Из вагона пытались выпрыгнуть. А дудаевская предвоенная Чечня?! Слов нет…

«Христианство – это вера алкоголиков и проституток. Любой крещеной женщине свистни, и они тут же улягутся двадцать человек. Гражданский брак у них».

– Блин, ну, ты хоть научись по-русски говорить… Да, наш народ выдохся, неся на своих плечах войны и революции двадцатого века, да, он болен. Но его лечить надо, а не унижать! Лучшие мужчины первыми вступили в бой с фашистами и полегли, а эти прятались по горам, уходили в леса. А потом их депортировали (но ведь не расстреляли, кстати, ни одного), всего лишь переселили на другое место, туда, где живут не белые медведи, а другие люди, подальше от западных границ. Благодаря этому сохранили их генофонд. А у них ума и великодушия не хватает даже, чтобы это понять. Бегают, орут, мстят. Вместо того чтобы взять на себя все тяготы жизни. Если вы сейчас здоровы, так работайте, как раньше русские пахали. Так поступают братья и настоящие друзья. А они только под себя гребут. Да русских женщин здесь портят. Там у себя, особенно в кадыровской Чечне, им это не позволяется. Рамзан там порядки навел. Хотя, впрочем, там и женщин-то русских давно нет. А со своими бабами так нельзя, братья по вере, как баранов, зарежут.

«Это религия животных. И эти животные убивают собственных детей. А мусульмане нет… Это не значит, что Христос оскудел любовью, это наше христианство оскудело… Религия животных… Христианство извратилось… Молодые люди только просят: дай, дай! Никто не хочет страдать за Христа!»

Девушка разволновалась, подумав, ну, да, хачи не просят, они уже давно захватывают все в свои руки при помощи того же продажного государства, их агрессивной религии и наших всепрощающих батюшек. Чем болтать глупости, объявил бы крестовый поход на это гребаное государство «педерастов», распустившего и «голубых», и хачей. У которых, кстати, у большинства, за душой ни Христа, ни Аллаха – никого. Бабосы одни. Не болтай, а мобилизуй народ, пастырь! И смотри за словом, учись правильно формулировать мысли и расставлять акценты.

«Никто не хочет страдать».

А сам ты много страдал?! Живот вон какой отрастил и физию, а вот про святого русского мальчика, про солдата Евгения Родионова, забыл, не сказал. Словно его и не было. А может, и специально это сделал. А ведь он совершил подвиг, равный подвигу первохристиан, не отрекся от Христа, чего требовали бандиты-мусульмане. Ему голову отрезали! Это что, не подвиг? У него ведь мать чуть с ума не сошла. Как ей жить теперь?! А если она эту проповедь услышит, что с ней будет?!

И еще… А о проблемах в самой Церкви ты, поп, знаешь? О «голубых», о продаже водки и сигарет, о трафике наркоты, о трусости первосвященника, побоявшегося выйти крестным ходом против танков, стрелюящих по своему собственному народу… Или думаешь, что это прибавило авторитета РПЦ?! Но ведь несколько батюшек, Леша с Глыниным рассказывали, вышли, а один даже погиб, как герой, пытаясь остановить бойню. Так что все не так просто. Не все ведь священники такие, есть и подвижники, есть и воистину святые, как рассказывают… Вспомни, кстати, про батюшку Даниила, убитого хачами в своем храме. Забыл? А ведь он как раз мобилизовывал народ. Леша рассказывал об отце Петре, старце из Боголюбского монастыря, которого народ просто боготворит. Значит, Церковь русская живет, просто в ней стало много лишних, духовно больных, развращенных цивилизацией людей. Зачем же всех русских мордой в грязь опускать?! Мне, полукровке, и то обидно.

«Молодые ходят, жалуются, ноют: помогите, мол… Все выродилось… Поэтому любой мусульманин является примером для подражания».

Девушка аж подскочила. Особенно Хаттаб, Басаев, Радуев и прочие Дудаевы и деды Хасаны. А особенно те пятеро, что нагадили на Вечный огонь… Или тот, что заехал на него на джипе. Или тот спортсмен, что убил в центре Москвы студента. Или те, что стреляют из машин на центральных улицах столицы, зная о своей безнаказанности. Я молчу уж о деятелях «Аль-Каиды». А те, что оккупировали наши рынки и паспортные столы, так те просто святые, видимо…