Текст книги "Rusкая чурка"

Часть тринадцатая – возвращение

Появилась наша героиня в Москве где-то через полгода, в ноябре, когда уже периодически начинал идти легкий снежок, засыпающий грязные мясистые лужи и голые безлиственные деревья. Вначале казалось, что это та самая Алина, но, приглядевшись, вы понимали: нет, другая. Она успокоилась, даже как-то посолиднела, у нее исчезли мешки под глазами от постоянного недосыпания, взгляд стал взрослым, спокойным, здоровым, и в нем опять запрыгали искорки и солнечные зайчики, правда, стали они какими-то грустными, что ли… От тревожной осунутости и даже некой сутулости или согбенности, не в лучшую сторону корректировавших ее спортивное тело в последние месяцы, во время скитания по Лешиным больницам, не осталось и следа. Миру явилась молодая, здоровая, чертовски похорошевшая женщина, к тому же знающая себе цену. Правда, не спешащая ее называть. Только маленькие шрамики на запястьях, тщательно скрываемые различными разноцветными браслетами, могли напомнить посвященному человеку о том, что у этого великолепного породистого организма были в жизни какие-то небольшие, но, похоже, давно разрешенные проблемы.

Остановилась она, как это ни странно, у Розочки, надо сказать, искренне обрадовавшейся ее появлению. Звонила, правда, Людмиле, узнала, что после ее исчезновения появился вновь осмелевший Антон и, войдя в права наследства, совсем недавно срочно и задешево продал дом какой-то чуть ли не цыганской семье. И быстренько укатил к себе под Казань. И теперь весь поселок боится, как бы там ни открылся какой-нибудь нарко– или прочий притон… Останавливаться у заботливой Людмилы она отказалась наотрез, чтобы не тревожить добрых людей, у которых и так в последние времена практически не было личной жизни, да и чтоб не смущать собственную душу совместными общими переживаниями. Как поется в старой песне: «С любовью справлюсь я одна, а вместе нам не справиться». Заехала только повидаться, немного поплакать вместе и забрать оставшиеся теплые вещи.

Матильда

Алина, приехав к Розочке в новую шикарную съемную квартиру в Большом Казенном переулке, застала у нее в гостях стройный, загорелый в солярии экземпляр эксклюзивного женского тела, выведенный и запущенный в жизнь по постперестроечной методике наших забугорных друзей.

Имел этот экземпляр две руки, две ноги, посредине… Нет, не гвоздик, а как раз совсем наоборот… Но интереснее всего было то, что он имел два имени, но отзывался на них с разной степенью удовлетворенности. Простое имя Светлана рождало у организма эмоции, какие вызывают у старого профессора, занимающегося русской классической литературой, нацарапанные на стене подъезда нецензурные выражения или священный реликтовый мужской страх перед гипотетической необходимостью самолично родить ребенка. Те же самые выражения и страхи были написаны, причем практически в прямом смысле, на ее кукольном, барби-силиконовом, прекрасном лице. А вот имя Матильда неизменно пробуждало у организма какое-то предоргазменное умиление, с каким итальянские матери смотрят на новорожденных детей, зачатых от главарей мафий, или с каким люди, страдающие запорами, выходят из гальюна после принятия сверхсовременного слабительного средства.

Она побывала королевой известного конкурса красоты – Матильдой-первой, закончила какую-то продвинутую туристическую академию (она, вообще, много и часто кончала), но за ненадобностью так и не запомнила, что все-таки вертится вокруг чего, Земля вокруг Солнца или – наоборот – олигарх вокруг красящей ногти жены. Большой, неразрешимой загадкой, правда, так и остался для новоиспеченного академика вопрос: кто же все-таки написал «полонез Огинского» и, как ей подсказала другая академша, вывесил его потом в Третьяковке, и кто, кстати, эту самую Третьяковку основал? Ну, не Вексельберг же с Пушкиным опять?! А вот кто – Владимир Ленин или вездесущий Федор Достоевский – все-таки выступит за нашу сборную по хоккею на Олимпиаде в Сочи, она знала точно, тут ее не проведешь. Естественно, Вовка. Ну, во-первых, этот Достоевский уже наверняка всех достал (иначе бы так не назвали), а во-вторых, Вовика проплатит эта стерва крашеная, писателишка Лена Ленина, жена все-таки… Занесет, кому надо, ляжет, с кем надо… И вообще, Матильда считала себя девушкой эрудированной (правда, путала иногда с эрегированной…), потому что к завтраку выходила всегда накрашенной, почистившей зубы и даже принявшей душ… И еще была она особой пикантной и публичной, даже грудь из платья от Диора вываливалась некстати всего-то раза три-четыре… Вот так!

Так вот эта самая Матильда ибн Светлана была подопечной нашего знакомого Изи Клистермана (сразу стихи сложились… Прямо, как у Пушкина, помните: «Ужель та самая Татьяна»?!) Ну, это я так, к слову… И поначалу она была самым счастливым созданием на свете. Это когда сластолюбивый кактус продал ее одному охочему до молодых тел олигарху. Олигарх с организмом жили то на Лазурном Берегу, то на Сардинии, то, на худой конец, тянули лямку на подмосковной Рублевке. Муж в окружении нескольких бритых шифоньеров в неизменных черных галстуках уезжал на работу, а жена неторопливо приводила себя в порядок после бессонной ночи плотской любви: принимала ванну, ездила к парикмахеру, косметологу, массажисту, гадалке, делала шопинги, макияжи, пилинги и прочие приятные для организма кунилингусы… То есть по-своему работала и ждала мужа. Муж обычно говорил мало. И все свои пожелания воспроизводил сам и буквально. И вот как-то он приехал домой с какой-то очень деловой встречи поддатый, в плохом настроении, но надушенный женскими духами и немножко измазанный несвежей помадой. Увидев Матильду, абсолютно не страдающую контрелтофобией, то есть боязнью сексуальных домогательств, без лишних слов задрал ей на голову юбку и прямо в столовой, согнув буквой «зю», устроил «Журавля в небе» и «Наездника» с «Флагштоком» одновременно. Не успела разгорячившаяся к тому времени девушка даже прилично пикнуть, как все уже закончилось более или менее нормально и по-человечески, и олигарх «ушли почивать», а утром укатил в командировку, не известив об этом высокооплачиваемую спутницу жизни. А еще через несколько дней девушка почувствовала неприятные ощущения в приятном причинном месте. Она не читала романов Юрия Полякова (да и вообще мало что читала) и не знала, что «постельные болезни – это всего лишь разновидность отрицательной информации, которой обмениваются люди во время общения». Поэтому с ужасом побежала к, можно сказать, семейному (из американской клиники) доктору, который, взяв с нее огромные деньги, вначале выписал ей обыкновенные антибиотики, а потом по обыкновению своему позвонил и сообщил о содеянном ее мужу. Олигарх, закономерно переведя стрелки с больной головы на здоровую, точнее – уже не очень (да и не очень голову), в благородном гневе, материально запечатленном заранее тем самым знакомым врачом, выгнал бедный податливый и всегда честно готовый к подобным внутрисемейным услугам организм на улицу. Причем даже без выходного пособия. Еще и сказав на прощание: пикнешь – убью, сука!

Привыкший к Лазурному Берегу и нежному заокеанскому солнцу, трепетный организм, вновь оказавшись на родных неласковых «расейских» просторах без единого «убитого енота» (то есть доллара) в кармане, как простая вокзальная «грелка» (девушка легкого поведения), вынужден(на) был(а) теперь думать о ежедневном куске хлеба насущного. О чем и плакалась теперь так хорошо ее понимающей Розочке, держащей в руках наготове бутылку золотистого вискаря. Вискарь – тот же хлеб насущный, если вдуматься…

– Ты понимаешь, я даже не всосала, как все произошло. Этот сраный доктор, пиндос гребаный, меня заложил и еще виноватой сделал. Представляешь, высад? Я теперь бичуганиха…

– Да-а-а, круто, – протянула опечаленная Розочка, – непруха, так непруха. А что, бабосов тебе твой благоверный вообще не дал? – с выражением интимной близости глядя в пустой, отвечающий взаимностью стакан, гортанно пропела Розочка.

– Ты чё, охренела?! Каких бабосов? Ни бабосов, ни лавандосов. Одни попадосы, – пыталась еще не терять самообладания «обломанная» бывшая жена олигарха, собираясь поднять и не расплескать перенаполненную золотой жидкостью, как ее жизнь дерьмовыми эмоциями, ёмкость.

– Жесть, подруга! Все они суки! Давай выпьем.

– Давай.

Так вот и выпивали две подруги, рассказывая друг другу леденящие душу подробности гламурного Мира Мечты многих девушек модельного образа мыслей и постперестроечной внешности.

– А я со своим Бориком встречалась… Ну, ты знаешь, Борика, тоже олигарх… И все было нормально, пока он про Андрюшу не узнал, – как-то даже мечтательно проговорила Розочка, инстинктивно поглаживая свои зашевелившиеся прелести.

– И чё? – Матильда тупо глядела на раскрывшуюся и вздымающуюся то ли от умиления, то ли от праведного негодования, покрывшуюся пупырышками страстных воспоминаний грудь подруги.

– А ничё! Утешил скороспелку. Вначале хорошо оттрахал, потом хорошо… от… (побил, в общем), потом тоже выгнал… Зачем-то еще и в глаз дал на прощание. Правда, машину старую мне оставил и подарки. А сейчас еще выяснилось, что я беременна… Как быть, что делать? И аборты больше делать нельзя… Так что это не временно. Слушай, чё-то я протекла…

– А Андрюша что? – проигнорировав последнее замечание, покачиваясь с пустым стаканом в загорелых, бархатных ручках, поинтересовалась загадочная девушка с двумя разновеликими именами.

– А Андрюша думает, что это его ребенок.

– А, ну тогда… А насчет «жениться» что? – всколыхнулась Светлана.

– Да он-то согласен. Я вот все думаю, как быть… Он же простой врач, кардиолог. Не мой уровень, да… Везет нам с тобой на врачей. – Розочка, разлив по стаканам дорогой вискарь, неприятно захихикала. – Будет мне сердце лечить после несчастной и непродолжительной любви… Ну, ничего, – после трех минут молчания встрепенулась Розочка, – стану докторшей, научусь клизмы ставить… Оторвусь. А мне, кстати, пойдет белый короткий халатик? – Розочка, вскочив на ноги, задрала платье так, что стали видны ее кружевные трусики.

– Ну-ка, повиляй попочкой. – Розочка вдохновенно завиляла, а Матильда удовлетворенно закивала головой (типа, да, все доктора делают это!). – Ну, да ты просто профессор, сам Скифософский, точнее, Склифософская или эта, как ее, мать Тереза…

– Правильно, напилась, подруга, веди себя… доступно, – весело произнес неизвестный и не понятно кому принадлежащий женский голос, на который подруги не обратили абсолютно никакого внимания. Не их уровень…

– Да, судьба у нас, подруга… – хором пропели Светлана с Матильдой.

– Да… А вообще он, конечно, жлоб был жуткий и самодур, – вдруг опять вспомнила своего бывшего Розочка. – С его-то баблом… Охранники с автоматами, человек десять всегда одновременно вокруг дома. А в доме и готовила, и убирала, и подавала на стол одна тетка, Люся. Такая медленная, толстая. Зато надежная, не воровала. Он как-то приехал поздно, с гостем. Сели на кухне, чтоб быстрее. Она на стол подает в темпе. До этого посудомойку и стиралку загрузила, устала. Он раздражен был из-за чего-то, на меня орал, выгнать обещался, хотя ничего еще не знал тогда. Я вообще у него то слишком откровенно была одета, сиськи торчат, то, как колхозница, все слишком упаковано. Люсю постоянно подгонял – быстрей, быстрей. Тут она нарезанный сыр на тарелке поставила. Он как разорется: кто тебя учил так сыр резать, бомжатина! Ломтики сыра должны быть тоненькими, почти прозрачными. Она говорит: вы же просили быстрей. Он наезжает: ты бы мне еще просто вообще не порезанный килограммовый кусок положила, чтобы мы от него откусывали. Она уже плачет, тихо так просит: давайте, я потоньше порежу. А он орет: ну-ка, жри весь этот сыр, чтоб запомнила, как хамить и кто в доме хозяин. Она ревет, так он силой стал засовывать эти куски ей в рот, прикинь, да? Жесть! – Розочка даже стала изображать процесс засовывания в рот посторонних предметов и как-то немного увлеклась. – Ладно бы что путное засунул… Н-да… Так она чуть не задохнулась. На следующий день заявление подала об уходе. Прикинь, он ей премию выписал и выгнал… Представляешь?!

Алина не пила и участия в душещипательном разговоре старалась не принимать, удобно устроившись не за столом, как две подруги, а на дальнем диванчике, в уголке, с ноутбуком. Только изредка из вежливости тактично отвечала на обращенные к ней чрезвычайно интеллигентные вопросы.

– А ты как, Алин, считаешь?

– Да…

– Что «да»?

– Прости, милая, не расслышала вопрос. Повтори.

– Да я говорю, что козел этот Борик, да и Матильдин олигарх тоже…

– Да, все они козлы. – Алина полноценно вступила в разговор.

– Во, во, Матильда, и Алина так считает. Обломал бабу, так забашляй, а то полный аут получается… Да?

– Ну, да, пикаперы хреновы, – вмешалась уже в разговор любящая изъясняться четко и нетривиально Матильда.

– Что? – опять нехотя отозвалась Алина.

– Козлы, говорю, – разъяснила позицию Матильды Розочка.

– Ну, да. Им все параллельно, – вынуждена была подтвердить из чувства женской солидарности Алина.

– Ну, я и говорю, козлы.

– Ну да. Давайте за любовь!

Расследование аварии и покушения

Выйдя из метро «Курская», Алина, как всегда, купила на газетном развале свежий номер «МК» и, придя домой, то есть к Розочке, прочла следующее: «Расследованием катастрофы „Аэробуса А-320“ занимается комиссия, созданная немецким Федеральным ведомством по расследованию авиационных катастроф (BFU). Итоговый отчет будет опубликован сразу после завершения расследования… А пока независимые специалисты называют две непосредственные причины столкновения: экипаж „Аэробуса А-320“ заставил лайнер резко взмыть вверх вопреки рекомендации TCAS идти на снижение. Авиадиспетчер не смог обеспечить безопасное эшелонирование между самолетами. Инструкция снижаться была передана экипажу А-320 слишком поздно».

Алина набрала номер Глынина:

– Здравствуй, Сашенька, как дела?

– Привет, Алина! Нормально. Ты куда пропала? Полгода ни слуху ни духу. На звонки не отвечала. Ты где была? Мы тебя потеряли. Звонили везде…

– Да так. Уезжала я. Проблемы были со здоровьем. Номер сменила. Жизнь сменила. Маму давно не видела, – философски и почти честно ответила девушка, – в общем, не спрашивай, проблемы большие были.

– А сейчас-то все нормально… – заволновался Глынин, – со здоровьем, ну, и вообще?

– Да, спасибо. Все нормально.

– Ну, слава богу. В группу еще не надумала вернуться?

– Уже почти надумала… Саша, скажи мне, ты за расследованием причин Лешиной аварии следишь?

– Ну, так, более-менее. Болтают одно, а на самом деле все до ужасного просто.

– Ты газеты сегодняшние читал, «МК», например?

– Да, мне Люда звонила. Сходил, купил. И даже Стасу, помнишь летчика, который нас в Чечню возил, звонил.

– Да помню, конечно.

– Так вот, он теперь пилот гражданской авиации… Красавец такой, куда бежать! Так вот, летчикам все ясно и без комиссии. Они давно уж об этой аварии говорят.

– А что говорят? Кто виноват-то?

– Подожди, сейчас возьму газету. Вот, например, фраза «Экипаж „Аэробуса А-320“ заставил лайнер резко взмыть вверх вопреки рекомендации TCAS идти на снижение. Авиадиспетчер не смог обеспечить безопасное эшелонирование…» знаешь, что означает?

– Нет, а что?

– А то, что летчики просто тупо уснули, включив автопилот, причем оба. А третьего, если ты знаешь, по инструкции ведомства твоего большого друга, я имею в виду Минтранс и Стрекуленка, им просто было не положено. Экипаж перекинули с другого рейса, они только что вернулись из другого полета и не успели отдохнуть. Они и отрубились. А почти на той же высоте под углом девяносто градусов им навстречу приближался грузовой «Боинг», летящий в Италию. А авиадиспетчер тоже был на дежурстве один вместо двух положенных. И зашивался в прямом смысле этого слова. Плохо работала связь, ему пытались несколько раз дозвониться с других диспетчерских пунктов, но он не слышал, так как занимался разведением других самолетов.

Когда диспетчер все это заметил, он стал с связываться с пилотами А-320, но они спали. Спали и не реагировали ни на его звонки, ни на рекомендации TCAS идти на снижение. Когда же он их разбудил (за секунды до катастрофы), они вместо снижения спросонья взяли вверх, ну, и в лобовую столкнулись с «Боингом». Так что виноват, как говорится, человеческий фактор. Но все ругают не пилотов, они были измотаны, а пакостный Минтранс, который как раз и экономит на пилотах и ни во что не ставит человеческие жизни. Чинуши гребаные! О том, что подобная ситуация рано или поздно произойдет, предупреждал и автор «Письма пилотов», помнишь в Чечне читали?

– Да, конечно…

– И Стас, и многие другие летчики… Так что такой вот пирог с котятами…

– Вот гады! Ну, ладно, им тоже воздастся. Не на земле, так на небе. Правда, не на этом, а на другом… Ну, ты понимаешь…

– Понимаю. Хотя хотелось бы, чтобы на этом…

– Саш, концерты-то есть?

– Есть.

– А где?

– С какой целью интересуетесь, мадам?

– Ну, так… Соскучилась. И если честно, не могу больше бездельничать…

– И в Москве, и в Подмосковье, и выездные. В основном корпоративы… Кстати, из твоего любимого Минтранса звонили, приглашают через неделю у них на корпоративе выступить. Платят, кстати, очень хорошо, все руководство будет. Но меня пока не очень-то тянет перед ними выступать… Боюсь, какую-нибудь гадость там сказать. Или еще что-нибудь того хуже… Еще Стрекуленок этот появится…

На несколько секунд в трубке повисла и пронзительно зазвенела валдайским бубенцом московская тишина.

– Я согласна!

– На что?

– Я возвращаюсь!

– Ты точно решила?

– Да. И не отказывайся, пожалуйста. Мне очень нужны концерты, любые. Я уже вою без них. И без денег, кстати, тоже… И не беспокойся, у меня уже все нормально. Я не рыдаю и на стены не бросаюсь.

– Ну, тогда жду. Завтра, послезавтра, в любой день. Как всегда в «Марке Аврелии» в три часа. Но только отдохнувшую, молодую и красивую.

– Это я обещаю. Увидишь – обалдеешь.

Марк Аврелий. Разговоры с девчонками

Алина вышла из метро «Партизанская» и, в предвкушении чего-то замечательного, меся грязь со снегом своими красивыми ножками и даже как-то радостно отбиваясь от назойливых агентов, предлагающих «номер подешевле», направилась к гостинице «Измайловская»» (корпус «Дельта»). «Как давно я там не была, все, наверное, изменилось», – с радостным ожиданием и тревогой думала «возвращающаяся звезда». Она вышла на площадку между корпусами и попала на жесточайший сквозняк. Ветер так и пробирал, свистел, бил в грудь, толкал, залезал под пальто, под платье, доставал аж до печенок, словно очень не хотел, чтобы Алина добралась до своей заветной, столько раз виденной во сне цели. Грязная жижа засасывала полусапожки, приклеивалась к ним намертво, пытаясь удержать девушку от необдуманного, точнее, много раз обдуманного и передуманного шага. Еще и метель началась ко всему прочему. Ну, точно, без наследства останусь, залихватски весело констатировала про себя девушка, с радостным трепетом уже обнаружив на прежнем месте баннер с надписью «Марк Аврелий», отметивший место тренировок и репетиций группы «Фейс». Она вошла в просторное, отделанное изнутри белым и серым мрамором здание гостиницы, поднялась на второй этаж и, сказав на ресепшене, что она на репетицию «Фейса», прошла в раздевалку, а оттуда в ярко освещенный, переливающийся залакированными паркетными полами гимнастический зал.

– Алинка! Привет! Ты откуда? Как дела? Похорошела-то как! А Саша знает?

Юлька, Оля и Анька, радостно вопя и перебивая друг друга, ринулись к вошедшей Алине.

– Ты как?

– А я слышала, ты в больнице.

– Ты надолго или как?

– Ты где так загорела?

– И мешки пропали под глазами, ты что, ботокс закачивала?

– Ну, рассказывай…

В этот момент в шумный зал вошел обрадованный появлением Алины Глынин и, широко расставив руки, растягивая слова, произнес:

– Ну, привет, милая. Дай, я тебя поцелую. Молодец, что пришла. А выглядишь-то, не обманула. Я радостно обалдеваю. – С этими словами он прижал к себе вдруг обмякшую и наполнившуюся слезами девушку и, вытирая ей ладонями слезы, засмеявшись, зашептал: – Ну, что ты, милая, все уже позади, ты дома. Очень рад тебя видеть, Алинка.

– Я тоже. Саш, я вернулась. Мне больше некуда идти. Да и не хочу я…

– Знаю, знаю. Конечно. Но об этом позже. Давайте работать. Так, девчонки, встали, построились, прогоняем программу. И надо, кстати, Алинке танцы на новые песни показать… Аня, если нет Марины, это еще не значит, что тебя некому гонять. Вставай давай.

– Саша, нас теперь стало четверо, мы что, так и будем выступать? – Аня, медленно поднимаясь, вызывающе, не мигая, как ящерица или какая-нибудь там гадюка, уставилась на продюсера.

– Нет, конечно. Ты все правильно поняла. Выступать будут Алина, Юля, Оля. А ты будешь особо ценной заменой. Не пьющей, кстати…

– А потом? – Глаза Аньки стали приобретать стеклянный оттенок. Так смотрят на непрошеного гостя, могущего отобрать у них кусок недоеденной колбасы, задиристые помойные кошки, выгнув дугой спину и задрав к небу боевой ободранный хвост.

– А потом суп с котом. Посмотрим. Все. Работаем. Музыка. Поболтаем после репетиции. Начали! Алина, возьми, кстати, тексты двух новых песен, без тебя записали…

– Ой, как жаль!

– Ничего, скоро будем еще несколько писать. Ты пока эти срочно учи. Танцуй прямо с бумажками. Старые-то не забыла?

– Издеваешься, я их по ночам во сне пела.

* * *

Уже после репетиции, сидя у Глынина дома, Алина, смахивая слезы, рассказала девчонкам практически обо всех своих перепетиях, решенных и нерешенных проблемах.

– Кстати, представляете… Саш, я вчера по телефону с Людой разговаривала. Ей следак этот, старый козел, позвонил. Говорит, паримбетовское дело на личном контроле у президента, поэтому хоть оно и закрыто за смертью пострадавшего, но раскрыть его было делом чести. Она охренела и спрашивает ну да, неужели раскрыли?

– Ну, кто, – не выдержал паузы Саша, – Стрекуленок с компанией?!

– Ну конечно… Какой-то Шахиди Файзуллох Имомалиевич… Хрен выговоришь. Ты представляешь, нашли какого-то таджика бедного, он по-русски вообще ни бельмеса, работал где-то там рядом, на подхвате. У Леши несколько раз подрабатывал.

– А ты его видела? – Юлька очень заинтересованно смотрела в глаза Алине.

– Может, и видела. Там этих хануриков столько бродит. Все чумазые, одинаковые. Маленькие, тихие. Почти никто по-русски не говорит, талдычат что-то по-своему. Вот они его где-то там выловили и крайним сделали. Он, Люда говорит, настолько перепуган, что со всем соглашается, все подписывает. У нее там в ментовке хороший знакомый. Так он говорит, что даже многие менты возмущаются, настолько все лажово и шито белыми нитками. Чебурек этот там у себя в Чуркестане, в дальнем ауле, когда-то участковым работал. Значит, пистолет видел. А значит, мог и убить. Логика такая. Но все ведь Лешу помнят. Говорят, что он бы десяток таких одним ударом уложил. В чебуреке этом килограммов шестьдесят весу и метр шестьдесят пять росту. А начальству и следаку этому лишь бы отписаться. И хоть трава не расти. Дело чести, блин… В общем, как говорят узбеки,

 
Мен сени сикяман,
Бир копейка бераман.
 

Что в немудреном переводе означает:

 
Я тебя буду трахать,
Одну копейку дам.
 

У кого эта честь еще осталась-то?! Все за бабло, все на продажу. Чтоб открыть дело, нужны деньги; чтоб закрыть, еще больше денег. Но Люда пообещала, что этого так не оставит. Мы с ней в Главное управление внутренних дел пойдем, а если надо будет, то и к министру, а, может, и к самому президенту… Хотя все они одинаковые… – Девушка опустила голову, замолчала, тихо смахнула слезу.

– Ну, ладно, ладно, Алиночка, не обобщай. Надо верить, что есть честные люди. – Саша отвел глаза.

– Ага, а ты сам-то их там видел?

– Не знаю. Видел многих хороших. А какие они на деле, не знаю. Кто из них за деньги или карьеру Родину не продаст, вопрос… Был вон полковник Клочков, так ему хотели пятнадцать лет колонии дать, чуть не засудили… Да и не мент он, а спец. – Саша замолк, задумавшись о чем-то своем. Постоял и пошел на кухню. – Ну, а где ты живешь сейчас? Как дальше будешь?

– Пока у Розочки, помните такую?

– Ее забудешь, как же…

– А там посмотрим… Появятся деньги, свою сниму.

– Розочка там тебя в свои сети не затащит, с пути не собьет?

– Да нет, я уже взрослая девочка, сама кого угодно затащу куда угодно. Но мне это не надо, девочки. Я слишком многое в этой жизни поняла. Научилась ценить добро и не прощать зло.

– Ты стала злопамятной?

– Да, очень. Кое к кому.

– Ой, девочки, давайте о другом, что вы бедную Алину затерроризировали? – вмешалась в разговор молчавшая до этого Оленька. – Алинка, а ты с кем-нибудь из старых девчонок контакты поддерживаешь?

– Нет.

– Ты что, обалдела?! У нее других дел не было, да? Она с нами-то не общалась, – опять влезла в разговор возмущенная Юлька.

– То с нами, а то… Может…. – Оля пыталась не сдаваться.

– А мы что, хуже?

– Да хватит вам. Про Ксюху-то слышала? – возвысила свой необычно трезвый голос Анька.

– А что с ней? – Алина, которую сейчас чужие проблемы интересовали как-то не очень, повернула голову только из чувства такта.

– Вышла замуж. – Анька загадочно заулыбалась, казалось, что она сейчас откроет всем самые сокровенные секреты Ксюхиной интимной жизни.

– Ну, она об этом всегда мечтала, – грустно улыбнулась Алина.

– Ты слушай. Уехала куда-то в Израиль, нашла мужа откуда-то оттуда. Тут же выяснилось, что она еврейка и всю жизнь мечтала попасть на историческую родину. Потом выяснилось, что он то ли араб, то ли еще кто-то… В общем, дело темное. Оказалась в Турции. Он ее то ли потерял, то ли обменял, то ли продал… В общем, она чуть ли не проституткой стала. Сидит без документов, без денег.

– А вы откуда знаете?

– Да Саша сестру ее встретил, она ему и наговорила. То ли письмо получила, то ли эсэмэску…

– Да вранье это все, наверное.

– А вот про Маринку точно… Ну, директоршу нашу бывшую. Она ведь параллельно с нами еще и в стройфирме работала, точнее, создавала свою с друзьями. Вначале они хорошо пошли. Саша ее с Петровичем познакомил, ну, с замминистра, помните, он ей с заказом каким-то помог. Они и поднялись. И все шло очень даже неплохо. Она тут как-то приехала, вся навороченная. На «ягуаре». В костюме от «Армани». Часы золотые. С помощницей. А потом влезла в какую-то авантюру с этим Болонским из группы «Марикс», который пол-Москвы построил – не достроил. Ну, который сейчас в Таиланде в тюрьме сидит. В общем, все деньги вложила и пролетела. Счета заморожены, проценты идут. Отдала весь свой бизнес. Теперь песни пишет и сама поет. – Анька вздохнула и пронзительно посмотрела в окно, словно тоже потеряла весь бизнес и теперь думает, кому предъявить счет, кому отомстить.

– А что не возвращается? – Алина тихонько включила телевизор.

– Видимо, новые друзья, новые дела, – глубокомысленно вставила Оленька, не видевшая ни Ксюху, ни Марину ни разу в жизни. – Кто знает…

– А я тут Аньку Маленькую встретила. Она свой институт закончила, звезд с неба не хватала. К папашке в фирму спокойно устроилась, хорошо зарабатывает. – Анька сделалась серьезной и даже вздохнула. – Замуж вышла, уже двоих родила. Счастлива.

– Ну, слава Тебе, Господи! Хоть у кого-то все хорошо. – Алина перекрестилась, все послушно последовали за ней, даже Анька. – Рада за нее. Сашенька, неси скорее чай, будем за Аньку Мелкую пить!

– Несу, несу. Кружки кто-нибудь помогите дотащить. И вообще, что расселись как в гостях. Помогайте!

Девчонки вскочили и в радостной суете, мешая друг другу, толкались в коридоре, перетаскивая из холодильника на стол все, что они там находили.

Наконец все расселись, разлили по кружкам свежезаваренный «Майский» чай. Порезали аппетитно смотрящийся тортик «Панчо». И почтенно приступили к трапезе, периодически прыская от смеха, роняя на пол крошки и проливая на стол темно-золотую, скапливающуюся в лужицы жидкость.

– Ну, ладно, девчонки, теперь о главном. – У Глынина вновь появились продюсерские нотки в голосе. – У нас серьезный корпоратив. Минтранс гуляет, точнее, у одного замминистра день рождения. Так что будут основные чиновники Минтранса, а также их высокопоставленные друзья с женами. И невысокоположенные подруги. Сами по себе. На всякий случай. Шутка. И еще. Знаете, где все это состоится? Я обалдел, когда узнал.

– Ну, где, где, не томи. – Охотничьи глаза заинтригованных певиц прямо просверливали, простреливали Глынина насквозь.

– У нашего друга Арнольда Каримовича, у Каримыча, попросту… Арендовали здание…

– На Рублевке? – вновь хором спросили девчонки.

– Нет, там он только свои праздники устраивает, личные. Дом все-таки. На Тверском бульваре, во дворах. – Саша поставил на стол чашку, откинулся в кресле, уменьшил звук у телевизора, положил пульт рядом с собой. – У него там есть шикарные апартаменты. Хотел открыть ресторан, но потом передумал, сделал закрытый клуб для «состоятельных господ». И в центре. И нет посторонних взглядов. Там и кабаре готовое в подвальном этаже, и даже сауна есть. А на верхних этажах номера.

– Для уставших? – хохотнула Юлька, метнув шаловливый взгляд в сторону Аньки.

– Ага. Уставших – от жизни и от жен. В общем, предоплату я уже получил. Осталось четыре дня. Девчонки, берите в зале дополнительное время, если надо, можно у меня дома встречаться, но вы должны срочно натаскать Алину на новые танцы. А ты, Алинка, еще и тексты срочно учи.

– А я уже выучила. – Алина спокойно и грустно смотрела в окно, за которым тихо шел белый снег, падая откуда-то оттуда, сверху…

– Да ладно врать-то, – вмешалась громогласная Анька, кладя себе уже третий кусок торта.

– Ань, если ты в запасе, это не значит, что тебе нужно жиреть, – хихикнула Юлька и вывалила тортик себе на тарелку.

– Ты что, правда все выучила за несколько часов?

– Конечно, я ведь об этом мечтала столько времени… – грустно-мечтательно проговорила девушка и негромко, на пониженных тонах, запела, лишь на концах музыкальных фраз улетая вверх, как раненая, но все-таки свободная птица:

 
Вот такая жизнь. У тебя совсем другая.
Привязал меня ты к себе судьбой.
Привязал меня ты к себе зачем, не знаю…
Я тебя не понимаю, ненавистный мой.
Я уже лечу, я уже почти свободна.
Взглядом не мани, душу не трави.
Слов не говори, ведь в последний раз сегодня
Я твоя. И лишь ценой всех призраков любви!
 

Голос ее стал набирать силу и плотность, переливаясь теплым грудным восточным колоритом. Он звенел и метался, бился о стены, словно зверь, вырывающийся наружу из тесной клетки.

 
Ключ от любви моей я, уходя, бросаю.
Ключ от любви моей я бросаю в дождь.
Может, найдешь меня ты в перелетной стае…
Только его ты больше не найдешь.
 

Голос ее опять осел, стал тихим, неторопливым, как полноводная река, внешне почти ручным. Даже ластящимся, как домашняя, спрятавшая коготки кошка.