Текст книги "Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»"

– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, – ответил Швейк, снова прислоняя фельдкурата к стене, – я ваш денщик.

Также регулярно встречается эмоционально совершенно нейтральное burš (Bursch), как в гл. 9, с. 106 во время разговора Отто Каца с аудитором Бернисом.

«Já potřebuji burše», řekl polní kurát,

Мне нужен денщик, – сказал фельдкурат.

И уже оскорбительное fajfka (Pfeife), как правило, в авторском тексте или прямой речи чехов, см. ч. 1, гл. 13, с. 184.

«Taková fajfka chce něco vyhrát», ozval se z kouta desátník.

– Такой денщик-холуй выиграет! – отозвался из угла отделенный.

У ПГБ, как водится, из всех вариантов выбирается самый нормативный из длинного ряда возможных синонимов.

Любопытно, что современный американский переводчик «Швейка» Зденек Седлон (Zdeněk «Zenny» Sadlon) заменяет стандартное batman на гашековский дериват, тут же поясняя эквивалентом – spotshine.

«I dutifully report», answered Švejk, holding him up against the wall, «that I’m your putzfleck, your spotshine, Field Chaplain, Sir».

На мой взгляд, самое верное решение наравне с введением специфического слова через комментарий. И не только в отношении пуцфлека, но и многого прочего от ajnclík (комм., ч. 1, гл. 1, с. 31) до hospoda (комм., ч. 1, гл. 6, с. 71). Вот еще один пример того, как Седлон при переводе вводит особенное слово оригинала с немедленным пояснением на понятном читателю языке: ajnclík – solitary (в ПГБ 1963 ч. 1, гл. 9, с. 122).

Next to the 16 was ajnclík: solitary, a gloomy hole.

Для сравнения ПГБ:

Возле шестнадцатой находилась одиночка, жуткая дыра,

И оригинал:

Vedle «šestnáctky» byl «ajnclík», ponurá díra.

В любом случае, нельзя не согласиться со Зденкой Выходиловой (ZV 2008), вполне справедливо заключающей, что художественную выразительность романа существенно обеднило и лишило многих красок нежелание ПГБ передавать при переводе дериваты и иноязычные включения во всей их смысловой полноте и стилистическом разнообразии.

См. также комм., ч. 1, гл. 14, с. 200.

Только к «Шугам» я не пойду, я там остался должен.

В оригинале: ale k Šuhům nepůjdu, tam jsem dlužen. «Шуги» («U Šuhů») – вовсе не «ресторан в Праге», как пишет ПГБ в своем комментарии (с. 433) – это натуральный бордель. И с этим не поспоришь, так как именно в разделе домов терпимости (nevěstince) находим в адресной книге Праги 1913 года заведение Яна Шуги (HL 1998).

Schuha Jan, I.-722. Benediktská 9.

Там же находим и бордель с улицы На Бойишты. Хозяин Антон Носек.

Nosek Ant., II.-463, Na Bojišti 10.

См. комм. о возможном доноре имени пани Мюллерова, ч. 1, гл. 1, с. 25.

Кроме того, здесь уместно вспомнить еще об одной претензии критиков к Гашеку. Помимо присутствия русизмов, автора «Швейка» обвиняли еще и в том, что он просто не помнит после пяти лет в России, как правильно пишутся слова и имена. Впрочем, среди газетных вырезок двадцатых годов, собранных Ярославом Шераком, есть и такие (JŠ 2010), в которых написание названия заведения на Бенедиктской улице в точности такое же, как и у Гашека: «U Šuhů», а не «U Schuhů».

А впрочем, Гашек не один такой с неустойчивым написанием этого слова. Ничем не лучше и его великий современник Франц Кафка. И эта особенность – отличный повод поднять и, может быть, даже закрыть одну важную тему – «Гашек и Кафка». Надо заметить, что одержимость поиском связи этих двух очень разных романистов, да попросту индивидуумов, весьма характерна для любителей Швейка хрущевско-брежневского поколения (см., например, пражский эпизод серии телевизионных путешествий Петра Вайля). Почему-то предполагалось, что два пишущих и мыслящих современника в одном городе должны, просто обязаны были рано или поздно сойтись. Ну или миры их. А то, что общих интересов, путей и демонов у Гашека и Кафки было меньше, чем, скажем, у двух хрущевско-брежневских современников, Юрия Трифонова и Венедикта Ерофеева, живших в одну эпоху, но абсолютно не соприкасавшихся, охлаждающей пыл параллелью не казалось и жажды не утоляло. Годы шли, но никаких свидетельств ни в анналах истории чешского анархизма, ни искусства кабаре даже в связи с общей привязанностью и Гашека, и Кафки к кафешантану «Монмартр» (см. комм., ч. 1, гл. 2, с. 38) не находилось. Не виделось, пока однажды норвежский гашековед Йомар Хонси не стал последовательно и внимательно читать дневники Франца Кафки. И вот тут-то оно и объявилось. Слово, которое многим случалось писать неверно. Шуга. Шуги. У Шугов. В записи от 1 октября 1911 (воскресенье). Нужный абзац начинается словами «Im B. Suha vorvorgestern», т. е. «В б. Суги позавчера». Сокращение B. – весьма логично предположить das Bordell, а Suha – это в скорописи без háček’а (знака ˇ) Jan Šuha, те, хозяин заведения U Šuhů. Тем более что дальше у Кафки описание устройства самого заведения, гостей и настроения мамки. Вот как. Связь есть. И не придуманная, а настоящая. Документально установленная и, главное, литературная. Писатель Кафка оказывается героем писателя Гашека. Реальный Франц повторяет действия придуманного Отто. Фельдкурата Каца. Ходит к Шугам. По-моему, прелестно. Хотя, по всей вероятности, такая победа физиологии над духовностью, должна была бы и немало расстроить по-своему чудесных идеалистов хрущевско-брежневских времен. Искателей смыслов и скреп. Но что поделать – так уж она, жизнь, устроена. Так уж работает, в очередной раз подтверждая, что вовсе не русская нервная сложность и единство противоречий – основа мира, а чешский всепобеждающий и всепроникающий абсурд.

Да, именно он, а вовсе не пошлость и банальность, как это выглядит в рассказе серба Милорада Павича, что свел Гашека и Кафку в куцем анекдоте с названием «Самая короткая история о Праге». Один, догадайтесь кто, похож у Павича на скототорговца, а другой – на адвоката. Говорить им друг с другом совершенно не о чем, и они просто совместно потеют, сидя бок о бок на пражском перроне и ожидая поезда на Кладно. Вот и все. И Павич утверждает: «Это правда». Можно было бы и допустить, но вот беда – в самом начале анекдота он также утверждает: «Шел 1920 год». Увы. Жарким летом 1920-го Гашек потел не в Праге, а в Иркутске.

– Dominus vobiscum, et cum spiritu tuo. Dominus vobiscurn / Благословение господне на вас, и со духом твоим. Благословение господне на вас (лат.).

Совсем уже необъяснимое искажение. Латинская фраза, столь неотъемлемая, что стала синонимом католической мессы, никакого упоминания о благословении не содержит, а переводится: «Да пребудет Господь с тобой и духом твоим».

 
Помню золотое время,
Как все улыбались мне,
Проживали мы в то время
У Домажлиц в Мерклине.
 

В оригинале приведенный куплет (первый, на самом деле не выдуманной Кацем, а как и все прочие народной песенки) выглядит так:

 
Vzpomínám na zlaté časy,
když mne houpal na klíně,
bydleli jsme toho času
u Domažlic v Merklíně.
 

Klín – помимо прочих значений, нижняя часть тела, ноги (spodní část lidského trupu); houpat na klíně – вообще говоря, качать на коленях. Сравни с типичным советом молодой маме: Malé bude 6 měsíců a přes den neusne jinak než houpáním na klíně – Шестимесячный ребенок не уснет без того, чтобы покачать его на коленях. Таким образом, песня не об улыбке судьбы, как это показалось переводчику (Я. Гурьяну), а о несчастной любви.

 
Вспоминаю я то время,
Как садил ты на колени,
Оба жили в пору ту
У Домажлиц в Мерклину.
 

А второй куплет у этого коротенького плача такой:

Домажлице (Domažlice) и Мерклин (Merklín) – соответственно, городок и деревенька в западной Чехии, расположенные в 30 километрах друг от друга, недалеко от Пльзеня.

Фельдкурат затих и только молча смотрел вокруг своими маленькими поросячьими глазками с пролетки, совершенно не понимая, что, собственно, с ним происходит.

Ничем не примечательное место, если бы не комментарий ПГБ (с. 433): «Пролетка – в Чехии извозчичьи дрожки были крытыми». Вообще крытая пролетка – уже бричка. В оригинале: drožky. Милан Годик в (HL 1998) цитирует путеводитель по Праге 1905 года, из которого следует, что в Праге до войны к услугам уставших было два вида наемного гужевого транспорта: дрожки (drožky) – одноконный экипаж и фиакр (fiakr) – двуконный. Там же приведен рисунок (художник Людвик Марольд) пражского фиакра тех далеких времен; крытым его назвать трудно. Все, что имеется, – откидываемый тент, на рисунке сложенный. Классические пролетка/дрожки, кузов фаэтон. То есть перевод стопроцентно верный, что подтверждает отсутствие комментария переводчика к этому же месту в ПГБ 1929.

Есть все основания подозревать (см. комм. ч.1, гл. 9, с. 124), что, перерабатывая ПГБ 1929 в ПГБ 1956 (ставший основой для ПГБ 1963), Петр Григорьевич неожиданно увидел другой рисунок, а именно иллюстрацию к этому месту Йозефа Лады в новом чешском послевоенном переиздании романа (приведена и в ПГБ 1963 между с. 128 и 129), на которой изображены бричка и фельдкурат в окошке. И смутился. А чтобы не править везде пролетку на бричку, добавил неожиданное пояснение. К сожалению, многочисленные изобразительные материалы тех времен скорее дают повод говорить о фантазии Лады, чем о возможности обобщения. См. также комм., ч. 1, гл. 14, с. 228.

– Пани, дайте мне первый класс, – и сделал попытку спустить брюки.

В пражских общественных туалетах тех времен, как уличных, так и в поездах, больницах, на водах и т. д., было два класса сервиса: один, первый, почище – для людей благородных и с деньгами, и второй попроще, для людей с парой грошиков, но тоже прижатых телесной нуждой.

См. также в песне о Маржене, пьяная нахалка просит у страшного комиссара Драшнера мелочь на нужник. Комм., ч. 1, гл. 10, с. 130.

Фельдкурат меланхолически подпер голову рукой и стал напевать:

Меня уже никто не любит…

Начало популярной народной песни. Вацлав Плетка пишет (VP 1968), что во времена Первой мировой она славно поработала основой для множества переделок, от драматических Nás již nemá žádný rád, prohráli jsme Bělehrad – Нам уже никто не рад, потеряли мы Белград, до пародийных, например: Mne už nemá žádný rád vši mě nepřestávaj žrát – Никто мне уже не рад, только вши меня едят. И т. д.

Также кажется достойной внимания перекличка с этой песней (Mne už nemá žádnej rád…) в ранних меланхолических стихах самого Гашека о грустной доле не очень трезвого молодого человека с таким рефреном (SB 2016).

См. также комм., ч. 1, гл. 9, с. 111.

– Нимбурк, пересадка!

Nymburk – красивый старинный город на реке Лабе (Эльбе) в 45 километрах на восток от Праги.

так как, вместо того чтобы ехать в Будейовицы, они едут в Подмокли.

Подмокли (Podmokly). С 1942 года часть города Дечин (Děčín). Относительно Праги Будейовици (юг) и Дечин (север) располагаются в совершенно противоположных направлениях.

– Не дрыхни, дохлятина!

Так буквально в оригинале. «Nespi, ty chcípáku». Слово chcípák – презрительное название любого немощного. Другое дело, что в русском дохлятина – обычно слабая лошадь, а нездоровый человек, которого желают оскорбить, – ханыга, цуцик, доходяга, живой труп.

Именно такое определение (chcíplotina) даст чуть позднее умирающему дяде Евгения Онегина вольноопределяющийся Марек. См. комм., ч. 2, гл. 2, с. 333.

– «В сиянье месяца златого…»

В оригинале: «Okolo měsíce kola se dělají». Здесь, по всей видимости, не опознано начало народных девичьих страданий сазавского края (см. комм., ч. 1, гл. 11, с. 159).

 
Kola se dělají okolo měsíce.
Můj milej na mě se hněvá, že nemám tisíce
Že nemám tisíce, jsem dívka chudobná,
ale přece zůstávám já panenka poctivá.
 
 
Кругом колесо уже месяц ходит.
Зол мой милый на меня, что тысяч не будет,
Что тысяч не будет за мной, девкой бедной,
Девкой такой бедной, да такою честной.
 

И т. д. А златые только листы, да и они желтые (žloutne). Падают желтые на травку хилую, девку бедную зовут за собой в могилу.

 
Žloutne listí, žloutne, suché padá dolů,
a já dívka přechudobná musím jít do hrobu.
Hrobu se nelekám, není tak hluboký,
vždyť ta naše chudá láska trvala tři roky.
Trvala tři roky, několik měsíců,
ty měsíce ti odpustím, léta však nemohu
 

Любопытно, что если любимые песни Швейка солдатские, то фельдкурата Каца – девичьи.

– Aurea prima satast, aetas, quae vindice nullo.

Овидий, «Метаморфозы». В переводе В. Шервинского: «Первым век золотой народился, не знавший возмездий».

– Сударь! Дорогой друг, – продолжал он умоляющим тоном, – дайте мне подзатыльник!

– Один или несколько? – осведомился Швейк.

– Два.

– На!

Фельдкурат вслух считал подзатыльники, блаженно улыбаясь.

– Это отлично помогает пищеварению, – сказал он. – Теперь дайте мне по морде… Покорно благодарю! – воскликнул он, когда Швейк немедленно исполнил его желание. – Я вполне доволен.

В книге, полной анекдотов о непутевой жизни самого автора «Швейка», написанной парой его жижковских приятелей, а заодно и соиздателей первых выпусков романа Франты Зауэра и Ивана Сука (Sauer Franta, Suk Ivan. In memoriam Jaroslava Haška. Nákladem autorů. Praha, 1924. 121 s.), в разделе как раз последнего (s. 92) находим такой эпизод, сразу после небольшого рассуждения о полном безразличии Гашека к простым плотским утехам и о его чисто товарищеских отношениях с пражским проститутками:

«Jednu z nich, starší, ztloustou, v Celetné ulici jmenoval dokonce svou nejlepší přítelkyní. Přece však největší důvěrností, kterou jsem mezi nimi viděl, bylo, že ji kdysi Hašek (notně stříknutý) požádal o pořádnou facku.

– Ale, Jardo, nebudu tě přeci fackovat

– Andulo, taková seš přítelkyně, ani takovou službičku mi neuděláš, – domlouval jí Hašek, uražený její neolomností. Pak přece ji přemluvil, a nastaviv tvář, stiskl zuby.

Facka mlaskla.

– Tak, teď mi je zas dobře. Přines pár rumů!

Одну из них, пожилую, весьма упитанную, работавшую на Целетной улице, даже звал своей лучшей подругой. Однако никакой тесной близости между ними я не наблюдал, кроме того случая, когда при мне Гашек (уже изрядно навеселе) не попросил ее о крепкой оплеухе.

– Вот еще, Ярда, не буду я тебя бить.

– Андулка, как же так, подруга лучшая, а такую услугу не хочешь мне оказать, – уговаривал ее Гашек, обиженый ее несговорчивостью. И уговорил таки, подставил щеку и сжал зубы.

Раздалась звонкая оплеуха.

– Вот так, теперь мне снова хорошо. А ты сходи и принеси пару рома».

Иными словами, Ярослав Гашек на личном опыте имел возможность убедиться, как хорошо для желудка, а также мозгов да и просто общего самочувствия бухой скотины получить разок-другой от всей души в бубен.

Он обнаружил стремление к мученичеству, требуя, чтобы ему оторвали голову и в мешке бросили во Влтаву.

– Мне бы очень пошли звездочки вокруг головы. Хорошо бы штук десять, – восторженно произнес он.

Фельдкурат жаждет доли Яна Непомуцкого и хотел бы обзавестись звездочками вокруг головы, как у статуи этого святого на Карловом мосту. См. комм. ч. 1, гл. 2, с. 44.

Очевидно, что свои муки и заслуги перед Чехией Кац ценит выше, у статуи Яна Непомуцкого на пражском мосту звездочек только пять.

– Знаете «Танец медведя»? Этак вот…

Вацлав Менгер (VM 1946) пишет о кафе «Монмартр» (см. комм., ч. 1, гл. 2, с. 38). Montmartre se stal eldorádem Egona Ervina Kische, který zde po poprvé tančil moderní tance (medvědí, apačský atd.) – Монмартр оказался раем Эгона Эрвина Киша, который здесь первым станцевал современные танцы (медвежий, апачей и т. д.).

См. также комм., ч. 1, гл. 8, с. 96 о названии любимого блюда Гашека.

– Термосом, – начал он, забыв, о чем говорил минуту назад, – называется сосуд, который сохраняет первоначальную температуру еды или напитка…

В оригинале: «Autotherm», pokračoval, zapomínaje, o čem mluvil před chvílí, «nazývají se nádoby…». Autotherm – по всей видимости, торговая марка термосов и пищевых контейнеров. Скорее всего, конкурента Thermos GmbH. Не подтверждено. Сразу после окончания Второй мировой войны термосы с названием Auto-Therm выпускала компания Henkel.

Как по-вашему, коллега, которая из игр честнее: «железка» или «двадцать одно»?

«Железка», как и в ч. 1, гл. 9, с. 111 – это ferbl. «Краски».

Затем он упал на колени и начал молиться: «Богородица дево, радуйся».

Тут интересный случай. В оригинале Potom si klekl a počal se modlit «Zdrávas Maria». Понятно, что речь об «Ave Maria», также понятно, что православная молитва почти неотличима от католической, добавлена только просьба молиться за нас грешных, но все же, наверное, такой перенос хотя и формально правильный, но неверный по смыслу. Здесь буквальный перевод латинского названия на чешский, так и надо было, по всей видимости, оставить: «Славься, Мария».

Понадобилось более четверти часа, чтобы втолковать ему, что он ехал в крытом экипаже. Но и тогда он не согласился платить, возражая, что ездит только в карете.

В оригинале: a trvalo to přes čtvrt hodiny, nežli mu vysvětlili, že to byla drožka.

Ani pak s tím nesouhlasil namítaje, že jezdí jedině ve fiakru.

То есть:

Понадобилось более четверти часа, чтобы втолковать ему, что он ехал в пролетке. Но и тогда он не согласился платить, возражая, что ездит только в фиакре.

См. комм. здесь же, с. 124. Можно добавить, что дрожки были двухместным, а фиакр – четырехместным экипажем.

В жилете у фельдкурата извозчик нашел пятерку и ушел,

В оригинале пятерка – pětka, т. е. 10 крон. См. комм., ч. 1, гл. 8, с. 90.

– До положения риз, – отвечал Швейк, – вдребезги, господин фельдкурат, до зеленого змия.

В оригинале: přišlo na vás malinký delirium. До легкой горячки.

– У меня такое ощущение, будто меня избили, – жаловался фельдкурат, – и потом жажда. Я вчера не дрался?

– До этого не доходило, господин фельдкурат. А жажда – это из-за жажды вчерашней

В чешском тексте здесь игра слов, при переводе утраченная. Фельдкурат говорит не «потом жажда», а «хочу пить». Другое дело, что это делается с помощью устойчивого чешского выражения «иметь жажду» – mám žízeň, парное ему «хотеть есть» – mám hlad. В следующей фразе это устойчивое выражение Швейк расчленяет и начинает обшучивать отдельно слово жажда: «Жажда – это из-за жажды вчерашней» (Žízeň je následkem včerejší žízně). Занятно, что буквально тут же, через фразу, все в том же рассказе о забубенном столяре Швейк это устойчивое выражение «хотеть пить» снова собирает (так хотел пить – měl takovou žízeň), но теперь придает ему не слишком стандартное значение «хотеть выпить». См. комментарий по этому поводу (комм., ч. 1, гл. 10, с. 137).

Я знал одного столяра, так тот в первый раз напился под новый тысяча девятьсот десятый год

В оригинале: «напился на Сильвестра» Znal jsem jednoho truhláře, ten se ponejprv opil na Silvestra roku 1910. День католического святого Сильвестра (папа Сильвестр I) – 31 декабря.

ни на минуту не усомнился бы в том, что попал на лекцию доктора Александра Батека на тему «Объявим войну не на живот, а на смерть демону алкоголя, который убивает наших лучших людей» или что читает его книгу «Сто искр этики»

Александр Батек (Alexandr Batěk-Sommer, 1874–1944) – пражский профессор химии, одержимый множеством одна другую перегонявших полубезумных идей – от извлечения редиски из земли с помощью электричества до создания прибора, определяющего запахи. Активный проповедник здорового образа жизни, полный абстинент и вегетарианец. Помимо лекций о вреде спиртного мог выступать перед солдатами с кукольным представлением о венерических болезнях, а в цыганский табор приходить с рассказом о технике правильного дыхания. Был период, когда Батек чуть ли не ежедневно с антиалкогольными проповедями появлялся на Староместской площади в Праге. Типичный для времени образ. Сравни с Куртиалем де Перьером из селиновской «Смерти в рассрочку» (Roger-Martin Courtial des Péreires. Mort a credit).

Легкая несообразность у самого Гашека в том, что брошюрка «Сто искр этики» (Sto jisker ethických) была издана уже после войны, в 1919 году (HL 1998).

– Я понимаю, – изливался фельдкурат, – если человек пьет благородные напитки, допустим, арак, мараскин или коньяк, а ведь я вчера пил можжевеловку.

И далее:

Была бы хоть настоящая можжевеловая настойка, какую я однажды пил в Моравии

Оригинал:

Trochu, pravda, to pozměnil. “Kdyby,” řekl, “člověk pil nějaké ušlechtilé nápoje, jako arak, marašíno, koňak, ale to jsem včera pil borovičku.

A kdyby byla aspoň pravá, destilát z jalovce, jakou jsem jednou pil na Moravě. Ale tahle borovička byla z nějakého dřevěného lihu a olejů.

Можжевеловка или джин – классический вариант коржалки. См. комм., ч. 1, гл. 10, с. 134. Благородный вариант – возгонный (Distilled gin) – получается путем перегонки спиртового настоя можжевеловых ягод и дополнительных приправ (is crafted in the traditional manner, by redistilling neutral spirits of agricultural origin with juniper berries and other botanicals). И составной (Compound gin), который является чистой наливкой без последующей перегонки (is made by simply flavoring neutral spirit with essences and/or other «natural flavorings» without redistillation). ПГБ в приведенном фрагменте все перепутал. Катц жалуется именно на то, что пил какую-то можжевеловую наливку (borovička), и сладко вспоминает, как в Моравии ему давали настоящую можжевеловку (destilát z jalovce), ну или джин. См. здесь же ниже комм. о «холодном способе» изготовления коржалок.

Моравия, восточная часть Чехии, – мать многих знаменитых благородных коржалок. В первую очередь сливовицы.

А ведь вчерашнюю сделали на каком-то древесном спирту или деревянном масле…

В оригинале: z nějakého dřevěného lihu a olejů. То есть из какого-то древесного спирта и эссенции (масла). Деревянное масло – это елей или оливковое масло и при изготовлении поддельного джина не используется ни в каком случае.