Текст книги "Волшебные тавлеи"

Он сделал шикарный широкий жест в сторону берега, словно приглашая к столу, как вдруг за бортом дружно грянуло знакомое:

– Прости нас, Синдбад… Прости, а?..

Вздрогнули все трое, включая подошедшего Баркука. Взяв саблю наизготовку, бравый матрос на всякий случай выглянул из-за борта, готовый в любое мгновение отразить нападение или удрать, – в зависимости от обстоятельств.

– Прос…

После чего наступило жуткое молчание. Грозный вид Баркука привел находившуюся в шлюпке приплывшую извиняться команду в полное замешательство, а затем в трепет. Весла вспенили воду, шлюпка в мгновение ока оказалась вблизи берега, команда единым махом выскочила из нее и спряталась в прибрежных зарослях.

– Матрос Баркук! – отдал команду капитан.

– Я!..

– Не спускать с берега глаз!.. При приближении неприятеля доложить и отогнать!.. Нет, лучше: отогнать и доложить!..

До вечера ничего не случилось. Ночью же знакомое завывание доносилось то с левого борта, то с правого, то у каюты капитана, до тех пор, пока на близстоящих кораблях не стали вспыхивать факелы, и оттуда не принялись орать, что если этот хор голодных котов сию же минуту не уймется, то будут приняты коллективные, самые суровые меры, к его успокоению. При этом, помимо грозных и обидных слов, доносившихся с этих кораблей, оттуда же доносились какие-то предметы, некоторое время с гулким всплеском ложившиеся в непосредственной близости от бортов «Золотого ишака».

Будучи прирожденным дипломатом, Синдбад, оценив ситуацию, крикнул провинившимся: «Ладно, приезжайте в полдень на переговоры!..», после чего в темноте послышался плеск весел, и все стихло.

…С самого раннего утра, едва взошло солнце, капитан принялся бродить взад-вперед по палубе, заложив руки за спину и сморщив лоб. Было очевидно, что принятие решения дается ему нелегко. Владимир и Баркук, на всякий случай, старались не попадаться ему на глаза.

Приблизительно около полудня от берега отчалила шлюпка, в которой находились представители проштрафившейся команды. Один греб, второй держал белый флаг парламентера, на котором, во избежание недоразумений, крупными буквами была написана все та же вчерашняя фраза. Под мышкой он держал нечто, завернутое в кусок потрепанной ткани. Закрепив шлюпку у борта, они ловко вскарабкались по веревочной лестнице и предстали пред суровые очи Синдбада. Владимир и Баркук стояли по бокам с возможно более грозным видом.

Один представитель был высок и худ, как дон Кихот, второй – маленький и круглый, как Санчо Панса. Тем не менее, и ситуация, и участвующие в ней персонажи походили на мышей и кота из известного мультфильма гораздо сильнее, чем на героев романа Сервантеса.

Синдбад сделал приглашающий жест – между мачтами он расстелил небольшой коврик – и, не говоря ни слова, уселся на него сам. Парламентеры примостились напротив него. Флаг на самом деле оказался транспарантом; они развернули его и держали развернутым – один в правой, другой в левой руке, а привезенный сверток положили перед капитаном.

Повисло молчание. Один ждал, что скажут в свое оправдание прибывшие, другие не знали, как им начать.

– Признаем свою вину, – наконец скороговоркой выпалил круглый.

– Меру, степень, глубину, – добавил тощий.

Владимир произнес: «А!..» и замер с раскрытым ртом. Однако далее последовало молчание, после чего тощий произнес:

– В общем, чего там говорить, сами не знаем, как так получилось. Прям как мешком всех – бах!.. Но мы про тебя не забыли, мы бы с тобой и поделились честь по чести, и все как есть вернули в целости и сохранности…

– Особенно фрукты, – не удержался Синдбад.

При слове фрукты парламентеры скисли. Снова молчание, потом тощий продолжал.

– Фрукты, мы, конечно, вернуть не можем. Потому как… в общем, съели. Все. Подчистую. Ну да в народе не зря говорится: «Потерянное, да уворованное, да сгоревшее всемеро воздастся…»

– Ну так ты бы и добавил: «Гори оно все, что у меня есть, синим пламенем!» – предложил Синдбад.

Тот опять стушевался.

– Да я вроде как не жадный… – промямлил он.

Переговоры снова зашли в тупик.

– А это что? – кивнул наконец Синдбад на лежащий перед ним сверток.

– Так с этого-то все и началось! – оживились парламентеры, отложили аккуратно свой транспарант, и развернули ткань. Под ней оказалось сильно потемневшее медное блюдо с широкой каймой цвета индиго. Посередине лежал темный пергамент, даже не перевязанный.

– Что это? – брезгливо осведомился капитан. – Что за рухлядь? Ничего более достойного вы найти не могли?

– Поистратились сильно, обнищали, можно сказать, – жалобно, глядя в сторону, произнес круглый.

– На табиба, – добавил тощий.

Синдбад не удержался и прыснул. Действительно, глядеть на матросов без смеха было невозможно.

– Поделом вам. Так что это? – спросил он повеселевшим голосом, что было воспринято как доброе предзнаменование.

– Карта это, острова сокровищ… Вот, отдаем тебе насовсем. Безвозмездно. Чтоб простил, значит.

Синдбад развернул пергамент, Владимир и Баркук разом наклонились и глянули через плечо. Какой-то остров, непонятные значки, пометки, крестики, – и ни единой координаты.

– И что же это за карта такая? Как по ней ориентироваться? Что это за остров?..

– Там на берегу очень много крабов, – быстро произнес круглый.

– А по вечерам над горизонтом – прекрасная полная луна, – добавил тощий.

– Так это же… – Капитан хлопнул ладонью по рту.

– Ну же, ну? Ты его знаешь? – нетерпеливо спросил Баркук.

– Когда сказали про крабов, еще сомневался, а как про луну… Какие тут могут быть сомнения? – Синдбад склонился к пергаменту и принялся вертеть его то так, то эдак. – Постойте-ка, – оторвался он вдруг от карты. – Там ведь еще история какая-то была… Команда потерялась… Город построили… И ничего не нашли?.. Хотя, – он снова склонился над пергаментом, – течения сильные, остров постоянно меняет очертания, могли и не найти… Ну, вот что! – Он принял решение. – Добычу делим поровну, половина – мне, половина – вам. Ясно?

Парламентеры, услышав слово «поровну», согласно закивали головами.

– А теперь, – Синдбад повернулся к Владимиру и Баркуку, – отойдите-ка подальше… – И снова парламентерам: – Передайте вашим товарищам вот что…

Речь капитана была длительной и убедительной, насколько это можно было наблюдать издали. Матросы синхронно поворачивали головы, следуя взглядом за расшагивавшим перед ними Синдбадом. Но чем дольше тот говорил, тем ниже они склонялись, затем принялись утирать глаза краями чалмы. Речь продолжалась приблизительно часа два, без перерыва, за каковое время матросы успели по крайней мере по одному разу отжать свои головные уборы, в результате чего возле каждого образовалась небольшая лужица.

Наконец, обличительная речь была закончена.

– Вот, в общем-то, все, что я коротко хотел вам сказать. Так и передайте!..

– Все передадим слово в слово, – заверили его парламентеры, погрузились в шлюпку и убыли.

Синдбад подошел к стоявшим у борта Владимиру и Баркуку.

– Пришлось простить, – вздохнул он. – Сердце у меня доброе… Да и, правду сказать, сколько путешествий вместе проделали, сколько штормов пережили… Всяко бывает… А ты, – обратился он к Баркуку, – может, с нами? Сначала в Индию, а потом… посмотрим.

– Спасибо, конечно, – промямлил Баркук, отводя глаза. – Но я все-таки вернусь к себе. Не сегодня-завтра «Гроза морей» должна здесь сделать стоянку, вот и вернусь. Не могу жить без полетов. Рожден я для них, ни на какие сокровища в мире не променяю… Знали бы вы, какое это чувство: летишь себе, паришь над морем, вместе с чайками и рыбами, смотришь сверху на волны, на далекий горизонт, и душа поет… Нет, не выразить это словами!.. Так что…

– Понимаю, – похлопал его по плечу Синдбад.

А на берегу, тем временем, получающая прощение команда расселась в кружок, внутри которого расхаживали «мыши», согласно данному обещанию слово в слово передававшие речь капитана…

Прибыли они уже под вечер, когда солнце клонилось к закату. Стараясь производить как можно меньше шума, поднялись по веревочной лестнице и выстроились вдоль борта, положив возле ног небольшие мешки.

– А это что? – поинтересовался капитан, несколько раз пройдя туда-сюда вдоль строя.

– Это лекарство, грецкие орехи. Табиб прописал… – вразнобой ответила команда.

– Та-а-а-ак… – протянул Синдбад. – Понятно… А где зачинщик?.. Где Джасим?

Зачинщик стоял поодаль прочих, с двумя мешками у ног. В результате употребления незрелых фруктов, он стал приблизительно вполовину меньше объемом и выглядел каким-то погрустневшим. На плече у него сидел все тот же попугай, но тоже сильно похудевший.

– Как ты мог?! – набросился на него Синдбад. – Я ведь так тебе доверял! А ты взял, да и украл мой корабль… С командой и товарами!..

– Да я разве украл? – пробормотал тот. – Мы бы все вернули в целости и сохранности… И даже с прибылью. Ты уж прости, Синдбад, как-то все глупо получилось, сами не рады… Но ты не беспокойся, слово даем, ничего такого больше не допустим. Излечились… А что до воровства… Ты вот послушай, что люди сказывали.

Жил в одной стране падишах. Как водится – мудрый, добрый, справедливый, время от времени даже великий. Об народе заботился неусыпно, даже тогда, когда хлеб себе маслом мазал. Но вот однажды случилось так, что стало ему известно, будто бы в некоторых провинциях его страны подвергаемый неусыпным заботам народ живет не то чтобы в бедности, а как-то не в соответствии с этим самыми заботами. Велел он подать себе точные сведения о поступлениях в казну из этих самых провинций, сам лично устроил проверку и обнаружил, что они не идут ни в какое сравнение с поступлениями из других областей падишахства, не смотря на одинаковую с ними густонаселенность и климатические условия. Созвал тогда падишах целый диван мудрецов да визирей, изложил перед ними факты и потребовал дать оным фактам объяснение. Долго спорили мудрецы и визири, и так прикидывали, и эдак, но иначе как постоянным вмешательством злых джиннов с целью насолить мудрому падишаху, объяснить предъявленные им факты не сумели. Опечалился, конечно, падишах, а что делать? Злые джинны, они на то и существуют, чтобы пакостить…

Тем бы все и кончилось, но вот поехал как-то раз падишах на охоту. Только миновал городские ворота, а тут навстречу ему – мудрец; ну, тот самый, которого все вы хорошо знаете. Обрадовался падишах, – охоту побоку, – зазвал его к себе во дворец, сам лично чаем напоил, угостил на славу, а потом пошли они в сад прогуляться. Идут себе, беседуют; тут падишах возьми, да и пожалуйся на злых джиннов, так и так, мол, в тех областях, где их нет, все процветает, а где они жилье себе облюбовали – хоть караул кричи. И, главное, никакого с ними сладу нету.

– Джинны, говоришь? – прищурился мудрец. – Злые? А ты вот что сделай. Вызови-ка ты к себе на диван наместников этих провинций, а там посмотрим. Может, и найдем управу на джиннов.

– И то верно, – хлопнул себя по лбу падишах. – И как это я сам раньше не додумался? Надо их созвать и спросить по всей строгости, по какому-такому праву развели у себя не пойми кого.

Отдал соответствующие распоряжения, прошла неделя, собрались наместники. Десятка полтора. Те, которые из отстающих по налогообложению. Все как на подбор: дородные, поперек себя шире, в богатых колясках прибыли, запряженных лучшими скакунами, одежда самоцветами играет. Подарки дорогие привезли, все, как полагается.

Глянул на них падишах, и удивился. Как это так, говорит, что области ваши бедствуют, а вы вон как разодеты да разукрашены?

А так, отвечают, что на последнее все это куплено, имущество у ростовщиков заложено-перезаложено, лишь бы не выглядеть пред лицом правителя недостойным образом. Дома же у себя в обносках ходим, голодаем… В свободное, естественно, от работы время. Во время работы нельзя, некогда – интересы твои блюдем.

– Ладно, – говорит падишах, – отдыхайте сегодня, а завтра прошу на заседание дивана, как нам обустроить ваши провинции.

На следующий же день, выстроив перед троном приглашенных, пред лицом собравшихся царедворцев, объявил.

– Дошло до меня, – объявил, – что некоторые из вас, в злоупотребление оказанному доверию, не побоюсь этого слова – воруют. И тем самым подрывают авторитет нашего мудрого правления. А потому порешили мы, как того народ требует, устроить этим расхитителям падишахова и народного имущества репрессии. В виде… – Он кивнул на стоявших с обнаженными саблями нукеров. – Не волнуйтесь, – заверил он наместников, – ни один невинный не пострадает. Я тут пригласил одного сахира, он сабли заколдовал. Обычным образом повинную голову сабля не сечет, а он обратным порядком наколдовал. (Падишах, должно быть, спутал повинную и виновную.) Так что я сейчас платком махну, – вжик, – и готово. По окончании репрессий никому не расходиться, все организованно идем обедать. Кроме тех, конечно, которые доверием нашим злоупотребляли. Если кто что сказать хочет, до репрессий, прошу, а ежели нет, то…

И поднял руку с платком.

Тут-то и выяснилось, что никаких злых джиннов не было и в помине, а случилась промашка, в виде не то, чтобы воровства, а отдельных просчетов, приведших к некоторым последствиям, которые трудно было предугадать. Наместники, рыдая в три ручья, просили их простить и дать возможность исправиться, поскольку сахир с его волшебством – это одно (кто его знает, может, он тоже какой просчет допустил?), а царское слово – совсем другое. Что было делать падишаху, видя искреннее раскаяние? А с другой стороны, без репрессий тоже нельзя… Вот и порешил он: раскаявшихся наместников с должностей снять (поскольку был справедлив), и отправить послами к другим падишахам (поскольку был милостив). На их же место других облеченных доверием назначил.

И потекли поступления в казну широкой полноводной рекой. Год текут, два, а потом разом как-то вдруг обмелела река. Ну да падишах, наученный горьким опытом, знал теперь и без мудреца, как ему поступить. Призвал он пред свои очи новых наместников, на диван. Явились те – все, как на подбор, в таком виде, что любой, глядя на них, поахает-поохает, а вспомоществование выделит, настолько неказисты. Впрочем, одежду сменить – невелика хитрость. Опять собрал падишах благородное собрание, опять разъяснил о репрессиях и обеде, а те, услышав, бровью не повели. Уселись перед ним на ковры, ноги скрестили, руки на груди сложили. Готовы мы, говорят, к твоему испытанию. Пусть те из нас, кто в воровстве повинен, к обеду допущен не будет по понятной всем причине.

Махнул падишах платком, махнули саблями нукеры. Так махнули, чтобы напугать, но ни в коем случае не задеть. А те сидят себе, как ни в чем не бывало, смотрят на падишаха честным взором: говорили, мол, джинны злые повинны, а мы – ни в коей мере…

В общем, не лишились ни голов, ни должностей, ни падишахова доверия. Правда, злые языки говорили, что каждый из них, перед тем как реке обмелеть, зачем-то из Индии йога приглашал, учиться чему-то… Так ведь йоги, они же не сахиры, колдовству не обучат… Должно быть, и впрямь джинны злые в тех провинциях имелись, прятались только, до поры до времени…

– Ну и зачем ты нам все это рассказал? – поинтересовался Синдбад. К этому моменту все, как-то незаметно, оказались сидящими обычным кружком между мачтами, как в старые добрые времена, словно и не случилось печального инцидента. – Сам же говоришь – джинны…

– Да я не про джиннов, а про падишаха. Добрый он был, мудрый, прощающий…

– Ладно, – махнул рукой Синдбад. – Что с вами поделаешь? Будем надеяться, и впрямь помутнение нашло. Всем спать, а завтра с раннего утра надо с припасами разобраться…

* * *

Мы же, по традиции, пока они отдыхают, заглянем в книгу Абу Али аль-Мухассин ат-Танухи «Занимательные истории и примечательные события из рассказов собеседников», выпущенную издательством «Наука», Главной редакцией восточной литературы, Москва, 1985. Книги, увидевшие свет благодаря ГРВЛ, в рекомендациях не нуждаются. Прекрасный перевод, подробные комментарии, предисловия и послесловия… И как результат – маленькое путешествие в живописный мир Востока. Здесь мы приводим маленький фрагмент, показавшийся нам любопытным и имеющий отношение к восточной медицине.

«Вот что рассказал мне Абу-ль-Хасан Ахмад ибн Юсуф ибн аль-Бухлуль ат-Танухи со слов Ахмада ибн ат-Таййиба:

– Я был у аль-Мутадида, когда тудя явился некто и прямо в дверях закричал: «Полезный совет!» Когда аль-Мутадиду сообщили об этом, он сказал: «Выйдите к нему, пусть он скажет вам, в чем дело». Но посланные вернулись и сказали, что этот человек отказался отвечать им и согласен объяснить, что он имеет в виду, только самому повелителю правоверных. Аль-Мутадид ответил: «Скажите ему, что я жестоко накажу его, если не сочту его совет ценным». Люди снова вышли и вернулись, сказав, что человек согласен на это условие. Его ввели при мне, и он приветствовал халифа, который спросил его, в чем заключается его совет. Тот ответил: «Я знаю заклинание, которое мгновенно прекращает действие яда на ужаленного». Халиф велел принести скорпиона. Его немедленно принесли, как будто приготовили заранее. Халиф указал на одного из своих слуг, и на него тут же напустили скорпиона, который ужалил его так сильно, что тот вскрикнул.

Тогда этот человек попросил ужаленного показать ему место укуса, а потом вынул кусочек железа без острых граней и стал тереть им по тому месту, где уже распространился яд, приговаривая: «Во имя Аллаха!» Затем он произнес какие-то непонятные заклинания. Эти слова он повторял до тех пор, пока ужаленный не сказал, что боль в руке совсем прошла, если не считать самой точки укуса, где она еще немного чувствовалась. Тогда человек попросил иголку, а когда ее принесли – уколол в этом месте, и оттуда вышло какое-то желтое вещество. После этого ужаленный встал исцеленным. Аль-Мутадид велел записать заклинания и хранить эту запись в сокровищнице, а человека щедро наградить.

Абу-ль-Хасан говорил мне, что испытал силу этого заклинания, когда его укусила оса, и оно ему помогло. Его вполне можно было применять и при укусе змеи, поскольку слова «прекращает действие яда» относятся ко всяким ядовитым укусам. Я сам видел, как Абу-ль-Хасан Ахмад ибн Юсуф применил это заклинание именно так, как описано, и этим полностью исцелил укушенного».

Эта книга – «собрание небольших анекдотов и занимательных историй, популярных среди жителей городов халифата, является хорошим источником для воспроизведения их нравов и быта». Добавим от себя: «и хорошего настроения!»

* * *

…На следующий день, как и было обещано Синдбадом, команда занялась рутинным делом по подготовке корабля к плаванию, включающему в себя полную проверку находящейся на борту провизии. Владимир отпросился у капитана в город, надеясь найти если и не сами волшебные тавлеи, то хотя бы известие о них. Он сопровождал Синдбада до базара, где тот внезапно остановился около торговца-бедуина торговавшего прекрасного арабского скакуна. Конь был таков, что ездить на нем подобало разве что самому-самому великому полководцу, и стоил он недешево – продавец заломил за него тысячу золотых.

– А за пятьсот не отдашь? – осведомился Синдбад, которому скакун явно глянулся.

– Я думаю, что торг здесь неуместен, – солидно заявил торговец, – и так в ущерб себе продаю. Ты глянь, что за конь. Не конь – птица!..

Капитану с одной стороны явно хотелось приобрести чудесное животное, с другой – тащить его с собой в Индию было как-то не очень, а потому он, тяжело вздохнув, отправился дальше по своим делам. А посему не слышал, как бедуин, обратившись к другому торговцу, стоявшему рядом и продававшего верблюдицу, сказал тому:

– Ну и чудный ныне покупатель пошел – диву даюсь!..

– А что такое? – спросил тот.

– Видишь, мой конь стоит тысячу золотых. А этот, который ушел, даю, говорит, пятьсот. Вот интересно, подумал он своей головой, а кто у меня оставшуюся половину коня купит?..

– Это верно, – вздохнул тот. – Никто. Торговля нынче не та пошла. Вот, случай мне рассказывали. Украли как-то два бедуина верблюдицу. Выждали время, и один отправился на базар, продавать, а второй в караван-сарае остался, по хозяйству. Идет себе, бредет, а навстречу ему человек какой-то, с арбузом. Держит обеими руками, еле-еле тащит. И, главное, одет, как порядочный. Заприметил он бедуина с верблюдом, и говорит ему: ты, мил человек, случаем не на базар ли направляешься? На базар, отвечает тот. Деньги кончились, вот, веду продавать. Жалко, а что поделаешь, жить-то на что-то надо… А этот, с арбузом, у него и спрашивает: сколько, мол, хочешь за верблюдицу? Бедуин ему: сто золотых. Вот это повезло! говорит ему этот, с арбузом. Мне, говорит, верблюдица очень нужна, без нее хоть домой не возвращайся. Ты, говорит, подержи-ка мой арбуз, а я ей в зубы гляну, посмотрю, что да как, и, если все хорошо, тут же тебе деньги и отсчитаю. Прикинул бедуин: счастье привалило! И на базар вести не надо, – а он, признаться, все ж таки побаивался немного, – и покупатель покладистый попался, сколько запрошено, столько и дает, не торгуется. Подхватил он арбуз, а покупатель этот самый, не будь дурак, вскочил на верблюдицу, поддал пятками – только его и видели… Долго стоял бедуин, глядя ему вслед и разинув рот, потом повернулся, и подался обратно к своему напарнику. А тот, видя товарища, возвращающегося с арбузом и без верблюдицы, весь из себя в предвкушении, чуть не навстречу бежать собрался, суетится, места себе не находит. Только тот в дверях показался, он – к нему: ну что, мол, как все сложилось? Продал? Продал, – со вздохом отвечает тот. – А чего кислый такой? Цену хорошую взял? – Хорошую. – И какую же? – Да за сколько купили, за столько и продал… И арбуз в придачу…

– А тебе откуда эта история известна? – печально спросил продавец скакуна.

– Случайно я в том же караван-сарае останавливался. Из первых рук, можно сказать, узнал. Комната моя была рядом, я и подслушал. Они весь день потом причитали…

– Твоя правда, так все и было, – еще печальнее сказал продавец скакуна. – Хорошая была верблюдица, Вайшья ее звали…

И тут, совершенно неожиданно, стоявшая рядом верблюдица заревела. Собеседники вздрогнули, уставились на сначала на нее, а затем друг на друга.

– Ага, есть правда на свете, – кровожадно произнес бедуин и, не откладывая дела в долгий ящик, подбил глаз продавцу верблюдицы. Тот ответил бедуину тем же, после чего они, сцепившись, покатились в пыль, нещадно отвешивая один другому тумаки и вопя на весь базар дурными голосами: «Стража! Стража! Вор!..»

Сбежался народ, подтянулась стража. В количестве двух. Один из них, размером с Геркулеса, легко разнял дерущихся и приподнял их за шиворот так, что ноги их едва касались земли. Второй, гораздо менее внушительного вида, встал перед ними и принялся было выяснять причину драки и, как следствие, возникших беспорядков, но вдруг осекся на полуслове и пристально вгляделся в скакуна.

– Постой, постой! – неуверенно протянул он. – Так ведь это же… Это же любимый конь спасалара Юсуфа, ну, тот, которого недавно увели… Из-за которого отпуска отменили и половину войска на розыски бросили…

Раздался характерный треск. Оба продавца, воспользовавшись тем, что державший их стражник в удивлении утратил бдительность, оставив у него в руках по клочку своих халатов, бросились наутек и спустя мгновение скрылись в толпе. Преследовать их было бесполезно.

– Упустили… – безнадежно махнул рукой второй стражник, а потом снова пристально вгляделся, на этот раз в верблюдицу. – А ну-ка, портреты при тебе?

– При мне, – пробормотал первый и, спрятав оторванные части халатов в правый карман в качестве улик, достав из левого кармана пачку папирусов, протянул ее второму.

Тот принялся перебирать их один за другим. Наконец, замер, протянул руку с рисунком так, чтобы было видно одновременно изображение и животное, поочередно осмотрел то и другое, после чего авторитетно заявил:

– Ну да, она… Сомнений быть не может… Украдена месяц назад… Нашедшему – вознаграждение… Пошли!..

Он взял повод верблюдицы, его напарник – повод скакуна, и они отправились за вознаграждением. Но перед тем, как они удалились, Владимир услышал:

– Ты же проверял у них документы на право торговли?

– Ну, проверял…

– И что?..

– А что – «что»? Документы были в порядке…

– Ты почему животных со словесными портретами не сравнил?

– Так в документах было указано, что один крокодила продает, а второй этого, бегемота. А в словесных портретах про крокодила и бегемота ничего не было, я хорошо помню…

Собравшийся народ поахал, поохал и разошелся, на все лады обсуждая происшествие. Владимир, узнав, где проживает «наимудрейший», – он не знал, как правильно задать вопрос, поэтому спрашивал об «каком-нибудь ученом, который может помочь отгадать сложную загадку», – отправился по указанному адресу. Идти оказалось недалеко, тот проживал в доме с открытым двором, где и восседал, принимая посетителей и растолковывая им возникшие затруднения. Владимир пристроился в хвост довольно длинной очереди и прислушался.

К наимудрейшему, с бесконечными поклонами, обратился человек, выглядевший так, словно он пришел издалека.

– О, наимудрейший, – обратился пришедший. – Не разрешишь ли ты загадку, из-за которой все жители нашего кишлака сломали себе головы? Вот, возьми себе за труды…

Он протянул кувшин, который был милостиво принят и поставлен к другим таким же кувшинам.

– Слушаю тебя, – милостиво обратился наимудрейший к спрашивающему.

– Видишь ли, – начал тот, – всем известна пословица: «Кошка – лев для мыши, однако для льва – мышь». Растолкуй ты нам, что это за зверь такой – «однако»?

– Стоило ноги бить из-за такой ерунды? – пожал плечами наимудрейший. – «Однако» – это зверь такой, размером больше кошки, но меньше мыши. Понятно?

Спрашивавший восхищенно взглянул на него и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Ну конечно же! – воскликнул он. – И как это мы сами не догадались?..

Владимир вздохнул, выбрался из очереди и отправился в чайхану.

Здесь он присел за дастархан, где имелся всего лишь один посетитель (за остальными оживленно обсуждали случившееся на базаре по нескольку человек) и тут же был спрошен, знает ли он о случившемся. Рассказав о том, чему был свидетелем, он как-то незаметно прихватил и наимудрейшего.

Старичок, его сосед, которому, по всей видимости также хотелось поучаствовать в разговоре не в качестве слушателя, а в качестве рассказчика, заявил: «Ох, беда прямо от лишней мудрости!..», после чего, с места в карьера, поведал историю в подтверждение своим словам.

Как-то раз, к одному великому властителю, слывшему воплощением мудрости, прибыли одновременно пять ученых, признанных всеми за столпов науки в своих отделах знания. Один из них был философом, другой – метафизиком, третий – математиком, четвертый – табибом, а пятый – маститым поэтом, основателем школы и теоретиком рифмы. Чтобы иметь возможность наслаждаться беседой с учеными людьми, – а беседа с ними и впрямь была подобна глотку ароматного зеленого чая в пылающий жаром день, – властитель отвел им пять небольших домов, чьи двери выходили в уютный дворик с неизбежным огромным чинаром, чьи пышные ветви днем давали желанную тень, и в чьей кроне по вечерам сладко щебетали вечерние птицы. И так властитель полюбил их и беседы с ними, что, дабы не запустить окончательно дела государства, – ведь это, как всем известно, приводит к полной разрухе, – решил сделать их постоянными членами своего дивана, в ущерб уже находившимся там визирям. Или, говоря попросту, пятерых визирей выгнать, а на их место назначить мудрецов.

Пригорюнились все, – никто не знает, кому грозит злая участь, а терять хлебное место вблизи властителя никому не хочется. Как быть, что делать? К счастью, проезжал через город их тот самый веселый мудрец, – ну, вы все знаете, о ком я. Они к нему – так, мол, и так, пропадаем ни за динар, что делать – научи. Правду сказать, люди они были хорошие, советы давали толковые, страна, можно сказать, процветала, потому мудрец наш и не отказал в помощи. Вы, говорит, вот что сделайте. Ученые люди, они зачастую от жизни оторваны, в облаках научных витают и понятия о жизни повседневной не имеют никакого. Куда уж им в делах государственных смыслить!.. Вот и надоумьте властителя вашего, только ненавязчиво так, аккуратно, чтобы он попросил этих ваших мудрецов плов сготовить. Мол, такие знатоки – они и готовить должны не по-обычному, а по-научному. А плов по-научному, это… Ну, сами придумаете.

Сказано – сделано. Властителю идея понравилась, – плов по-научному… Это, знаете ли… Всякий пробовал, а такого – нет. Объявил свою волю мудрецам, а сам целый день по дворцу расхаживал в предвкушении и нетерпении. Наконец, едва стало темнеть, властитель чуть не бегом, в сопровождении всего дивана, – пусть учатся, – направился во дворик к мудрецам.

Пришли они, смотрят, – и диву даются. Ни тебе плова, ни вообще что-либо похожего на званый ужин, даже огонь не разведен. Зато все пятеро усердно строчат что-то на пергаментах, только перья скрипят на весь двор. Арба стоит, с какими-то мешками и стогом сухой травы, пара баранов, привязанная к чинару, подозрительно глядит на пришедших, и казан, даже не вымытый.

Стал тут властитель выяснять, как же такое случилось, что он без ужина остался; он ведь своим поварам на себя готовить не велел, – в гости, мол, иду, там накормят. Не накормили…

Случилось же вот что.

Ученые наши так промеж себя приготовление плова разделили. Философ отправился на реку с кувшином за водой; поэт – за дровами; метафизик принялся огонь разводить из остатков хвороста; математик – лук и морковь нарезать; табиб – за мясом, рисом и специями отправился.

Придя на реку, философ первым делом утопил принесенный кувшин. После безуспешных попыток его достать, он, засмотревшись на течение воды, вдруг осознал, что водяной поток чем-то напоминает течение жизни, и, позабыв про поставленную цель, поспешил оформить свои мысли в виде философского трактата, чем и занимался в момент прибытия властителя.

Метафизик, пытаясь развести огонь, – один раз он бил кремнем по кремню, другой – себя по пальцам, – внезапно был атакован мыслью о соединении вечных в своей сущности стихий огня, земли, воздуха, воды и невидимой субстанции, именуемой всемирным эфиром, в процессе приготовления плова. Взаимодействие этих стихий настолько захватило его, что он, забросив порученное ему дело, взялся за трактат, который намеревался посвятить мудрому властителю.

То, что математик также был занят трактатом, догадаться было несложно. Оптимизировав поначалу задачу разрезания головки лука, имеющей шарообразную форму, он блестяще решил следующую задачу – для головки лука, имеющей кубическую форму, затем – пирамидальной, после чего перешел к постановке задачи и поиску решения для головки лука, имеющей некую абстрактную обобщенную форму.