Текст книги "Если женщина…"

– Знаю я этих домкультуровских девок! Интеллигентные, а на самом деле – одна видимость. Ни одного мужика не пропустят!

Сама Жанна работала дежурной медсестрой в больнице, и это тоже нравилось Сомову. Он уважал людей, причастных к медицине.

Как считал Сомов, первый раз на работу он опоздал из-за Жанны, из-за нее же опаздывал и во второй. Март стоял мокрый, с черной жижей вместо снега под ногами и усиленным испарением. Сомов прыгал по грязной дорожке садика и ругался: «Пристает со своими завтраками! Неужели не ясно, что это не главное!» На перекрестке пришлось пережидать красный свет. Сомов стоял покачиваясь, как теннисист на подаче соперника. Наконец зажегся зеленый. Словно собака, заскулил тормозами троллейбус. Сомов припустил вперед.

Пожилой вахтер, похожий на дореволюционного дворника, приветливо поздоровался, только что шапку не заломил, да и то, наверное, потому, что шапки на нем не было, а уже через пять минут на столе у Сомова зазвонил местный.

– Витя, зайди.

Сомов вытер пыль на столе, что скопилась за выходные, и направился к директору.

– Ну, как на личном фронте? – спросила Мария Викторовна, облизывая с ложки варенье.

– Без перемен, – ответил Сомов.

– Зря… Ну ничего – скоро лето, а там мой шахтер приедет, и мы на курорт. Берите пример… Не слышали, почем койки были в прошлый сезон на Ривьере?

Сомов пожал плечами. С таким же успехом у него можно было спросить, сколько стоит одно место до Луны.

В кабинете директора стоял обычный уютный полумрак, но инструктору показалось, будто вошел он в ярко освещенный зал. Сомов знал, что сейчас директор поставит ему вторую галочку. Было очень неприятно. Не из-за премии, которую Сомов мог получить в размере десяти рублей за три месяца… У директора было умение выставлять галочки так, что сотрудников пот прошибал. И самое скверное, что тут он обходился без крика.

Сомов поздоровался. Сесть ему не предложили, да он бы не стал садиться. Стоя было легче. Директор открыл журнал и медленно повел авторучкой по списку. «Да что высушивать-то!» – подумал Сомов.

– Ага! – сказал директор. – Вторая!

Он посмотрел на Сомова, словно людоед, с аппетитной улыбкой. Артистично поставив галочку, директор захлопнул журнал, и взгляд его снова потух.

– Иди, работай…

– Спасибо, – вырвалось у Сомова.

Стараясь ступать мягко, он направился к двери.

– Постой… Прибор для перемещения одних слоев воздуха по отношению к другим… Одиннадцать букв…

– Вентилятор, – с облегчением отозвался Сомов.

– Идиоты, – пробормотал директор, видимо, в адрес составителей кроссворда.

Сомов возвращался по коридору в свой кабинет и думал: «Да что же я так боюсь? Издевается он, что ли? Галочки идиотские… Бред!»

Борис Семенович встретил приветливо:

– Ты, Витя, у нас теперь злостный нарушитель дисциплины. Тебе и чай ставить.

Сомов был рад случаю походить. Он полез под стол за чайником, а Борис Семенович продолжал жаловаться Кусковой:

– Ноги ломит, словно их и нет вовсе. Будто на противотанковую мину наступил! А в пояснице снаряд торчит… Самый ходовой – семьдесят шестого калибра. Вошел наполовину и встал! Во как!

– Хотите шоколадку? – спросила Кускова.

Она пошелестела фольгой.

– У вас какая? – спросил Боровский.

Под мерное шипение чайника Сомов занялся вечером работников жилищно-коммунального хозяйства и бытового обслуживания населения. Гулять должен был спецтрест. Сначала Сомов подумал, что это организация, занимающаяся бытовым обслуживанием специальных организаций, но вскоре выяснилось, что спецтрест проводит и организует похороны. Денег они перевели, как сказал Боровский, чертову кучу. Теперь Сомову под руководством Кусковой нужно было эти деньги потратить.

До вечера оставалась неделя, но еще не было ни пригласительных билетов, ни сценария, ни оркестра для танцев. Не было ничего, кроме приказа директора обеспечить веселье похоронной организации.

На бывшей своей работе Сомов два раза посещал профессиональные праздники в домах культуры. Тогда все казалось достаточно простым и скучным: официальная часть, вручение наград передовикам, концерт, танцы и буфет с постоянно кончающимся пивом. Теперь же было ясно, что официальная часть – это столы для президиума, которые нужно раздобыть и установить, а устанавливать будет некому, потому что единственный рабочий сцены Жора содержится по жадности директора лишь на полставки по совместительству и в день вечера может оказаться занят у себя в театре; это просто цветы, которые просто не достать; это грамоты, которые обком профсоюза обещал прислать лишь накануне и которые в субботу некому будет подписывать, так как председатель заболел, а два зама в командировках. Концерт – это артисты. Артисты, слава богу, будут по долгосрочному договору с концертной организацией, но им нужна гримерная, а там в субботу – класс энтузиастов классической гитары, и нужно будет умолять руководителя освободить помещение. Танцы – это оркестр, который и за месяц заказать проблема. А в какой типографии за неделю отпечатают пригласительные билеты? Сомов вздохнул и посмотрел на начальницу.

– Отругал Альфред Лукич? – громко спросила она. – Испортил настроение?

С таким счастливым лицом обычно выходящих из бани спрашивают, какой сегодня пар. Она отправила в рот очередную конфету и добавила:

– А теперь за работу. Нужно обеспечить явку на профсоюзный актив.

– Как явку? У нас же через неделю спецтрест!

– А профактив в среду! Надо обеспечить!

Сомов взялся за телефонный справочник. Именно взялся, потому что это была большая и тяжелая книга. Из тысяч телефонов требовалось выбрать сто семь и сто семь раз, улыбаясь в трубку, напомнить:

– Вы не забыли, что во вторник профсоюзный актив?

Некоторые благодарили за напоминание, другие бурчали, что все равно не придут, третьи интересовались:

– Артисты будут?

А на заводе пищевых пластмасс приятный девичий голосок спросил:

– Славка? Ты, что ли? Кончай хохмить?!

Обзвонив десятка три предприятий, Сомов почувствовал острое желание попугать профкомы милицией, но, как полагал инструктор, работники культуры не имеют права на подобные эмоции, и рука снова принялась крутить телефон.

– Виктор Павлович, вот вам конфета. Звоните энергичнее. Берите пример с Бориса Семеновича!

Борис Семенович что-то быстро писал. Не поднимая головы, он сказал:

– Печенку рвет, словно миной.

– У них же есть абонементы, – проговорил Сомов.

– Надо обеспечить явку!

Звонил Сомов до конца дня. А во вторник, как пришел, снова услышал:

– Виктор Павлович, не забыли? Завтра профактив!

– Вчера же обзванивал…

– Нужна явка.

Сомов снова сел за телефон, но говорил уже по-другому:

– Местком? Примите телефонограмму.

И так целый день с перерывами лишь на то, что без перерыва обойтись не может.

В среду на профактив, за исключением двух подруг Кусковой с завода пищевых пластмасс, никто не пришел.

– Плохо звонили! – сказала Кускова.

В четверг утром выяснилось, что Сомов остался один на один с вечером. У Кусковой заболел ребенок. Сомов открыл рабочую записную книжку начальницы на букву «О» и обнаружил фантик от карамельки «Театральная». Под фантиком нашел телефон и подпись – оркестр. Звонил час, но было занято. Тогда Сомов оделся и отправился в эстрадное объединение ансамблей, благо было недалеко. Погода стояла весенняя, как понимают ее горожане: шел не то дождь, не то снег, серый плотный воздух мешал дышать, а под ногами всхлипывала каша из грязи и воды. Расположенные неподалеку парфюмерная, кондитерская и дрожжевая фабрики выдавали изощренный аромат, и Сомов долго думал над ребусом: для чего так они воняют, когда в городе нет ни хорошей парфюмерии, ни приличных конфет, а дрожжей нет даже плохих.

Миновав мост, пройдя набережной, Сомов свернул под арку, вошел во дворик. Во дворике стоял автобус, а красиво одетые молодые люди грузили в него аппаратуру. Для Сомова это была продукция с черного хода. Он облизнулся и вошел в двери эстрадного объединения.

Долго пришлось ждать заместителя заведующего закрытыми площадками – очень полную женщину с большим декольте на пышной груди и смелым разрезом на юбке, чтобы услышать:

– А что же вы хотели?

– Но ведь это же спецтрест! – авторитетно заявил Сомов, на что-то намекая; на что, правда, Сомов и сам не знал.

Женщина посмотрела в окно и добавила, словно на улице ответ увидела:

– У них своих оркестров полно!

– Это специфические оркестры…

– Настоящий музыкант должен уметь играть все! А потом, если вы думаете, что наши играют веселее, смею вас уверить!

– Так что же мне делать?

– Делайте как задумали.

Сомов покачал головой, посмотрел на крупные красные бусы, похожие на костяшки бухгалтерских счет, на белой груди заместителя начальника и вышел.

– Ну как? Сходил к музыкантам? – спросил Боровский.

– Сходил.

– Поставь-ка чайку! Или нет… Постой!

Борис Семенович запер дверь, залез в шкаф и из-за известных уже Сомову брошюр достал искомое. Обоим стало теплее.

– Армянский, – сказал Сомов. – Хороший!

– Мягкий, – подтвердил Борис Семенович.

Он расстегнул пиджак и спросил:

– Отказала тебе Римма Наумовна?

– С бусами которая? Отказала… Оркестров нету.

– А вечер когда? – снова спросил Боровский, словно не знал.

Сомов ответил. Борис Семенович достал тогда одну из своих разбухших книжечек, открыл и, отчеркнув ногтем, протянул Сомову.

– Вот тебе, Витя, задача. Специальный телефон, как прорвешься, сразу зови меня.

Сомов прорвался с третьего раза.

– Бегу, бегу, – медленно поднимаясь из кресла, проговорил Боровский.

Сомов уступил ему свое кресло, но Борис Семенович остался стоять. Он согнулся над телефоном и, широко улыбаясь, заговорил:

– Риммочка? Целую твою прекрасную шейку! Что? Бусы мешают? Это мне-то?

Борис Семенович захихикал.

– А как здоровье? А спутника жизни? Скучать не дает… Эх! Годы, годы! Я бы с ним посоперничал! Что? Нет! Скоро в гроб! Надо… Отвоевал! Сегодня ночью снова не спал. Лежу, думаю: сейчас сердце в куски!

Боровский еще немного подышал в трубку и сказал:

– Риммочка, вот тебе задачка…

Оркестр обещали. И поехало… Сомов крутил отмеченные длинным ногтем Боровского специальные телефоны, а тому обещали к вечеру цветы, билеты, афишу и артистов получше.

– Культура без вас, Борис Семенович, зачахнет, – сказал Сомов откровенно.

– Без нас ей будет трудно, – поправил ветеран.

Осталось решить проблему сценария. Сомову было впору писать его самому. Боровский достал бы не одного сценариста с кучей сценариев, но все уперлось в наличные деньги. Директор выдал из кассы двенадцать рублей и сказал, чтобы обратились к Лене. Леня по творческому замыслу директора должен был написать сценарий в стихах.

– Они издеваются! – ответил Леня Сомову. – Это же фирменное неуважение!

– Форменное, – машинально поправил Сомов.

Сценарий горел.

– Двенадцать рублей за такой титанический труд! – возмущался поэт. – Хороший сценарий – это же высокое искусство, его никакими деньгами не измеришь. По крайней мере не меньше двухсот рублей стоит!

– Так это же чужим платят, а ты – свой…

– Я своим на таких условиях быть отказываюсь. Так и передай, что писать не буду. Меня уже раз надули на День Конституции. Я им полновесный, профессиональный сценарий, а мне – даже премии никакой!

Сомов, думая, что делает благородное дело, принялся перед директором осторожно отстаивать интересы приятеля. Сказал о том, что сценарий – это высокое искусство, а о деньгах от себя добавил, что у Лени двое детей.

Директор оторвался от кроссворда и спросил:

– Вы, кажется, с ним друзья?

Сомов смутился, будто его уличили в интимной связи с непорочной девушкой.

– Знаем друг друга…

– Значит, друг друга хорошо знаете?

– Ну, как хорошо… – неожиданно для себя заговорил Сомов. – Жили раньше соседями… Он заходит ко мне!

– Значит, заходит?

Сомов помычал, выдавил:

– Редко.

Самое противное было в том, что он говорил правду. Директор задумался, глядя сквозь инструктора на картину участника изостудии дома культуры Терентьева «Степной богатырь». В скобках стояло пояснение: «Трактор „Кировец—701“, модифицированный».

– Вот пусть он к тебе еще разок зайдет. Раз вы, друзья, договориться не можете, пусть с ним Боровский побеседует.

Леня ждал в коридоре. Пошли в отдел. Здесь Леня достал из мешка кусочек булки, стал жевать и рассказывать:

– Ездил недавно в Москву. Вызывали…

Леня назвал детский журнал.

– И как Москва? – спросил Сомов.

– У них тема горела. Бюджет и семья. Рисунки есть, а стихов нету.

Он отломил от куска и протянул Сомову:

– Хочешь?

Сомов отказался.

– А вы, Борис Семенович? Булка свежая…

Боровский махнул рукой, мол, некогда. Сомов удивился: когда же он о сценарии с Леней говорить будет. Поэт, продолжая медленно жевать, говорил:

– Я им написал. Прямо с поезда пришел и написал. Потом поесть дали: куриный бульон, булочка с маком… И денег заплатили сто пятьдесят два рубля. Вот послушай!

И Леня прочитал сочиненные в Москве стихи. Закончив, поспешил объяснить:

– Может, это и не гениально, но зато профессиональная работа.

– Профессиональная-профессиональная, – неожиданно подал голос Борис Семенович, – но я должен сказать, что есть поэты, которые могут такое и за час написать.

– Может и есть, да только нету, – проговорил Леня.

Борис Семенович снисходительно улыбнулся, вытер платком голову и сказал:

– Пушкин, к примеру.

– Пушкин бы не смог. Он, конечно, лучше меня писал, но так профессионально работать не сумел бы. Они же все избалованы были, эти классики. Им обязательно вдохновение подавай! Я работаю профессионально.

– А мог бы ты, скажем, профессионально написать нам интересный сценарий для вечера спецтреста?

– Ага! – воскликнул Леня. – Хотели меня поймать? Я уже слышал – двенадцать рублей! Вот Пушкин пусть и пишет!

Он положил в сумку недоеденную горбушку и встал.

– Ты меня не понял, – неотразимо улыбаясь, заговорил Боровский. – Ты сядь… А для нас постарайся, я со своей стороны постараюсь тебе путевочку с семьей. У тебя когда отпуск?

– Обманете, – буркнул Леня.

– Леня! Когда мы тебя обманывали?

– А на День Конституции!

– Тебе же тогда заплатили.

– Ага! Заплатили! Не буду я писать!

Леня ушел не прощаясь, а минут через пять вернулся и спросил:

– Куда путевка-то?

Сценарий начинался так: «Если я заболею, к врачам обращаться не стану».

Вечером Сомову было письмо из Барселоны. Бакунин писал: «В Испании погода нормальная. Солнце жарит так, словно мы на юге, в районе Сочи. Очень много работы, города почти не видел, но ничего особенного, видимо, здесь нет. Был на бое быков. У Хемингуэя, надо сказать, все гораздо интереснее описано».

Письмо у приятеля вышло коротким, и Сомов подумал, что из-за границы длинно писать нельзя.

Наверное, нет ничего скучнее, чем организовывать чужие праздники, и ничего утомительнее, чем их проводить. В первом Сомов уже убедился, второе ожидало его.

С утра в воскресенье нужно было идти в магазин выкупать заказанные цветы. Цветы для праздников выдавались в корзинах с землей. Корзин заказали шесть штук, а в помощь Сомову отрядили рабочего сцены Жору. Лишь его одного, поэтому инструктор долго прикидывал, как четырьмя руками унести шесть больших корзин со слабыми ручками. А еще думалось о том, почему должность называется «инструктор», а не курьер или грузчик.

Жора – сорокасемилетний мужчина в ватнике и резиновых сапогах, грязных независимо от времени года, прибежал в половине одиннадцатого. Запыхавшись выпалил:

– Привет компании от нашей Дании!

В кабинете запахло свежим портвейном. По случаю воскресенья Сомов сидел один.

– Как самочувствие? – спросил Жора.

– Нормально, – ответил Сомов с удивлением.

– А у меня – хорошо!

Сомов оделся, и они вышли на улицу. Серый мартовский день баловал дождем.

– Пошли шибче, – сказал Жора, – а то у меня первое действие кончается. Надо беседку господам актерам ставить.

Народу в магазине было, как в автобусе. Сомов и нырнул вслед за Жорой в толпу.

– Интеллигенция! – проворчал, работая локтями, Жора, и в голосе его не было иронии.

Продравшись к прилавку, оба увидели маленькую дверь справа. На дверях было написано: «Не входить!»

– Нам сюда, – сказал Жора и толкнул дверь ногой.

Миновав коридорчик, они спустились в полуподвальную комнатку с окошком под потолком, сквозь грязное стекло мелькали ноги прохожих. За столом сидела женщина-директор магазина. Взглянув на нее, можно было с определенностью сказать: женщина эта не кончала университета, а лишний вес ее не угнетает. К столику стояла очередь человек в десять. Жора сразу сказал:

– Ну, я пошел. Первое действие кончается.

Сомов вцепился в рукав его пахучего ватника. Ватник был холодный.

– Оно не кончится, – проговорил Сомов испуганно и почувствовал, что потеет.

Очередь держала в руках бумажки. Сомов достал такую же и на всякий случай стал улыбаться. Казалось, что все стоящие к столику директора в чем-то очень сильно перед ней провинились. Директор тем временем работала: брала толстыми пальчиками бумажку от очередного просителя, смотрела в нее так, словно там было изображено что-то очень кислое и отбрасывала в сторону.

– Еще не готово!

– Как не готово!? – испуганно восклицал проситель. – Мы же заказывали!

– Не готово! Сто раз повторять?

А за просителем уже роптали следующие, мол, время уходит. Ведь они надеялись услышать другой приговор, но и следующие слышали:

– Не готово!

Лишь однажды конвейер нарушился. К окошку с улицы подошла кошка, обнюхала стекло и повернулась задом. Было слышно, как зажурчал ручеек. Директор вскочила и стала бить по стеклу специально свернутой газетой.

– Пошла! Пошла!

Кошка убежала, а директор, посмотрев на очередь, воскликнула:

– Повадились, сволочи!

И всем стало стыдно.

– Ну, – услышал Сомов.

Это уже обращались к нему. Сомов поспешно развернул бумажку с заказом и протянул. Крупная капля пота упала со лба и разбилась о бумажку. Сомов отчаянно улыбнулся, стер каплю, но пятно осталось.

– Не готово!

Поймал квитанцию Сомов уже на другом конце стола.

– Но вам же звонили!

– Это не мне звонили.

Директор уже говорила следующему:

– Не готово!

На улице, ухватившись за Жорин рукав, Сомов пошел к телефону-автомату.

– Первое действие уже кончилось, – мрачно сказал Жора. – Кто беседку поставит, я могу предположить, но поле с пшеницей без меня им не опустить. А еще любовная сцена в стогу…

Но Сомов уже набирал номер. По счастью у него был с собой домашний телефон Боровского. Долго было занято, наконец прорвалось.

– Борис Семеныч! Извините, это Витя!

– Вот стерва! – ответил Боровский. – Иди назад, сейчас все будет хорошо.

Сомов повесил трубку и повел Жору обратно. В комнатке у директора уже посетителей не было.

– А-а! Это вы, – устало проговорила директор. – Люда!

Даже Жора вздрогнул, не говоря уже о Сомове.

С куском торфа в руках прибежала Люда – маленькая пожилая женщина.

– Сделай вот этим три корзинки по двадцать гвоздик в разбивку.

– Нам шесть, – проговорил Сомов.

– Не готово!

Выходили они через черный ход. Вернулся в кабинет Сомов около двенадцати. Боровский не выдержал и тоже пришел на работу. Теперь жаловался кому-то в телефон:

– В сердце постоянные перебои, ноги – словно на Северном полюсе, а в голове – пожар.

Сомов разделся и потихонечку вышел. Рубашку под свитером можно было выжимать. Сергей Николаевич уже был на месте.

– Вас тоже сегодня высвистали? – спросил Сомов.

Худрук кивнул и стал рассказывать:

– Вчера ходил костюм покупать. Хотел серый в полосочку, да рукава коротки.

– Плохо у нас еще шьют, – сказал Сомов, усаживаясь на свой стул под плакатом.

– Да нет… Просто у меня руки длинные. А у кого руки короткие, можно хороший костюм купить.

Сергей Николаевич зевнул, взял со стола журнал «Советская эстрада», свернул в трубочку и почесал им лоб.

– У вас вечер сегодня? – спросил худрук, чтобы не молчать.

– Спецтрест.

– Это кто?

– Крематорий, – объяснил Сомов.

– Я вчера тоже вечером домой пришел, а жены нет. Меня такая жажда взяла! Я взял чайник, налил воды, вскипятил и весь выпил. Жена пришла, спрашивает: «Ты что? Весь чайник выпил?» А я отвечаю: «Весь!»

– Чай вечером хорошо, – сказал Сомов.

– А для почек – плохо…

Сергей Николаевич погладил свой начинающийся живот и добавил:

– Хотя, с другой стороны, промывает.

– Для промывки хорошо пиво.

– А что? – худрук оживился. – Кстати, врачи очень рекомендуют. Говорят: надо больше пить пива!

– Хорошим врачам можно верить.

Удовлетворенные одинаковым пониманием проблемы, оба замолчали.

Дверь отворилась, и в отдел заглянул Борис Семенович. Покидал он свое место у телефона лишь в крайних случаях, и поэтому Сомов невольно вздрогнул.

– Витя! – воскликнул Боровский в раздражении. – К тебе пришли. Мало проездил, так теперь здесь сидишь!

– Меня ж за цветами услали!

– Так надо быстрее.

Сомов пошел за Борисом Семеновичем к себе. Здесь Боровский указал на двух мужчин в черных костюмах и блестящих галстуках:

– Вот, Витя, два товарища. Они хотят осмотреть восьмой класс. Где кружок эстетики, знаешь? Тогда сходи, возьми ключи, открой дверь, а товарищи глянут.

Товарищи закивали, заулыбались, словно японцы, которым не дается русский язык. Лица у обоих тоже блестели и были красны.

Восьмым классом товарищи остались довольны.

– Просторный, – сказали мужчины, – а двери закрываются?

Потом они сказали, что нужно поставить столы. Желательно, чтобы столы были из кафе. Сомов ответил, что Жора ушел, и таскать мебель некому. Тогда мужчины сняли пиджаки – оба оказались в подтяжках – положили их на диван и как были пошли жаловаться Боровскому.

– Витя, – задумчиво сказал Боровский. – Надо поставить. Ты же понимаешь.

И хотя Сомов не понимал, они сходили за радистом, и они вдвоем стали носить столы из кафе на второй этаж в восьмой класс. Когда закончили, двое мужчин никак не могли отдышаться, рубахи подмышками у них промокли: видимо, тяжело было смотреть, как работает Сомов. Отдышавшись, они сказали, что столов многовато, а вот стульев надо побольше. Сомов с радистом отнесли два стола назад и стали таскать наверх стулья. Наконец, с мебелью было покончено. Мужчины отправились в кафе договариваться по продовольственной части, а Сомов, вытирая лицо платком, пошел к себе.

Борис Семенович оторвался от телефонной трубки и сказал:

– Давай, принимайся за работу.

Сомов с удивлением посмотрел в сторону коллеги, но тот уже снова был увлечен разговором:

– Подарочек для моей вернейшей супруги… Хотя бы самый маленький…

Сомову вдруг показалось, что записные книжечки Бориса Семеновича – ерунда, что разговаривает Борис Семенович целыми днями только с одним человеком; с одним, но очень могучим, с волшебником. Только у волшебника, видимо, бывает разное настроение, и требует он к себе разного подхода: когда нужно просить жалостно, когда – с шуточкой, а когда – по-деловому.

Перед тем как набрать следующий номер, Борис Семенович как обычно по-дружески, словно вместе пройден долгий трудный жизненный путь, попросил:

– Витя, давай-ка чайку?

Сомов вышел с чайником в коридор. Туда-сюда бегали официанты с ящиками и подносами. Позвякивали бутылки, красиво лежали дорогие закуски. Сомов подумал, что все прелести культпросвет работы вот так и проскакивают мимо него.

Вернувшись, он услышал:

– Вы моя первая и единственная любовь! Нужна хорошая лекция по международному положению! Хорошо бы пришел Василь Василич Михельсон… А Бирзе Кондрат Иваныч?

– Бирзе, морзе, – проговорил Сомов в задумчивости.

– А я вам что-нибудь этакое. Конфеты любите?

Сомов включил чайник, достал из стола газету «Труд», покосился на Бориса Семеновича и убрал орган ЦК профсоюзов обратно. Вид у Боровского был такой деловой, что читать газету Сомов постеснялся.

Резко зазвонил местный. Сомов как всегда вздрогнул, снял трубку.

– Витя! – закричала Сизикова в трубке. – Срочно езжай за фильмами!

– Какие фильмы?

– Всякие! Альфред Лукич сказал: пусть едет Сомов. Сейчас подъедет машина. Сомов в нее сядет, поедет в ДК хлебопекарной промышленности, погрузит коробки и привезет их нашим киномеханикам.

– У меня же вечер!

– Директор сказал – тебе!

– А как же сцену готовить? Люди придут…

– Как?! – воскликнула Сизикова. – Ты отказываешься? Ты хочешь сказать, чтобы ехала я – женщина?!

Коробок было двенадцать.

– Ты сразу по две бери, – советовал киномеханик из дома культуры хлебопекарной промышленности.

Сомов таскал по длинным коридорам пленки в машину и думал о том, как бы строилась работа, если бы Сомову было лет семьдесят.

На лестнице родного дома культуры встретился Пекашин.

– Не грустите, Виктор Павлович, – сказал он грустно. – Все будет хорошо.

– Я не грущу, – отвечал Сомов, поднимаясь с коробками к киномеханикам.

Пекашин вздохнул и проговорил:

– Грустное время…

Борис Семенович в очередной раз уговаривал телефонного волшебника:

– Я еще ни разу не пользовался, так сказать, вашей добротой… Сорок третий, темные, если можно…

Местный надрывался. Сомов скинул шапку и бросился к аппарату.

– Фу-у! – сказал он в трубку.

Вытер лоб, выслушал, ответил:

– Привез… Интерференция.

Сомов повесил трубку и подумал: «Откуда он узнал, что я уже здесь?»

– Тебя обыскались, – прошептал Боровский, прикрывая трубку.

Сомов скинул куртку и отправился посмотреть, что с залом. В коридоре встретился руководитель кружка народного танца – Щеточкин, худой, подвижный парень. По совместительству он вел еще в трех домах культуры подобные кружки и, видимо, от перегрузки постоянно приплясывал.

Увидев Сомова, Щеточкин встал в третью позицию и попросил в долг пятерку. Сомов дал три, подумав при этом, что сэкономил два рубля. Благодарный Щеточкин выбил что-то вроде чечетки и исчез в конце коридора.

Инструктор же по пути в зал решил заглянуть в каморку радиста… За маленьким столиком радист сидел с яркой девушкой в тесном коротком платье красного цвета. На столике стояла бутылка вина, пустой стакан и лежал хлеб.

– Какой красивый! – сказала девушка, улыбаясь Сомову.

– Дура! – сказал радист и ткнул девушку в бок.

Он вскочил, загораживая собой и столик, и девушку.

Потолок был низким, и Сомову пришлось наклоняться. Он смутился, что помешал, но все же спросил:

– Коля, у тебя все готово?

– Все выполнено, – отвечал радист, маленький бородатый мужичок. – Мы два микрофона поставили, а третий сломанный. Один на стойке, другой – на столике!

О себе Коля почему-то тоже говорил – «мы».

– А столик уже поставили?

– Нет, пока только микрофон.

– Выпейте с нами, – проговорила девушка, ярко улыбаясь.

Радист повернулся к ней и, посмотрев страшными глазами, что-то сказал одними губами.

– Грубый! – обиделась девушка.

– Виктор… Палыч! Столик – это не наша задача! Это задача Жоры-прохвоста. Но если надо, мы можем и чужую задачу выполнить! Только прикажите!

– Выполняйте, – грустно сказал Сомов, глядя на красивые коленки девушки. – Ты хоть концерт проведешь?

Внизу Сомов отыскал маленький столик для ведущего вечера, отнес на сцену. Корзинки с цветами уже стояли здесь. Сомов немного походил по сцене, вышел к пустому залу. Зал блестел в полутьме полированными ручками кресел.

– Здравствуйте, дорогие друзья! – громко сказал Сомов, подумал и тихо добавил, – Идите к черту!

В фойе Гусевы сказали:

– Спецтрест всегда широко гуляет. Могильщик шумный пошел. У них на кладбище все время тихо, вот они здесь и добирают.

Заглянул Сомов в восьмой класс. Тут уже все было готово: стол выложен по периметру чистыми тарелками, симметрично расставлены закуски и бутылки. Словно маленькие паруса, торчали салфетки. У окна в кресле сидели два официанта, пили сок.

– Витя! – услышал Сомов сзади голос Сизиковой. – Я тебя по всему дому ищу!

Сизикова была в пальто, на руке на резинке болталась меховая шапка.

– Мне домой надо идти, а я за тобой бегаю! Срочно несись к Альфреду Лукичу! Он нервничает.

«Ему-то что нервничать?» – подумал Сомов и пошел к директору.

Секретарша по воскресеньям не работала, и он прошел прямо в кабинет.

– Прибор для измерения глубины – «э» и шесть букв.

– Эхолот, – ответил Сомов.

Директор вписал слово и спросил:

– А что там с радистом?

– Микрофоны работают…

– Если увидишь, попроси ко мне зайти…

Сомов вышел от директора и задним числом перекрестился, что не пил. Он зашел к себе. Борис Семенович в пальто уже собирал портфель, складывал туда какие-то свертки. В кабинете остро пахло ветчиной.

– Я сегодня ухожу, – сказал Боровский. – Остаешься за главного. Не подведи… Тут я тебе оставил…

«Ветчины?» – успел подумать Сомов.

– …приглашения. Впиши и отправь. Вечер начнется, все равно сидеть без дела будешь, а мне что-то нездоровится. Голову печет, точно из огнемета поливали.

Кусковой не было, и утешать пришлось Сомову.

– Ну что вы! – сказал он. – Вы еще можете выглядеть!

– Да? Ты так считаешь?

Борис Семенович немного подумал и налил себе и Сомову по рюмке коньяку. От неожиданности Сомов хотел было отказаться, но Боровский не спрашивал.

– Это для работы, – объяснил он.

Сомов выпил, успокаивая себя тем, что с Борисом Семеновичем можно. Раз уж директор знает кто, когда и с кем пьет, то не будет сердиться, если выпить с его правой рукой. Борис Семенович съел конфетку, другую бросил Сомову и убежал.

«Все-таки его можно понять, – подумал Сомов. – Человек прожил по-своему трудную, интересную жизнь…»

В дверь постучали, и вошел маленький толстый человек в расстегнутом пальто. Он широко улыбнулся и сказал:

– Мы выступать. Дарить людям радость…

Сомов вскочил, пожал артисту руку.

– Харон, – представился тот, – Генрих Хронович.

– Очень приятно, – ответил Сомов.

С Хароном пришли еще трое: высокий толстый бас в куртке с короткими рукавами, пианист в большой красной кепке и усатый чтец.

– Где разоблачимся? – спросил Генрих Хронович.

Сомов повел артистов в гримерную. По дороге Харон рассказывал спутникам:

– Он кричит: «Вася! Вася, фонограмму давай!» А Вася упал со стула и хохочет!

Остальные артисты красиво засмеялись. Сомов смеяться не стал, потому что рассказывалось вроде не ему.

– Я всегда говорил: под фонограмму бездари поют! – прогудел бас. – Особенно те, которые без таланта!

В гримерной сидели гитаристы. О них Сомов совсем забыл. Гитаристов было трое. Они сидели в боевом положении, поставив левые ноги в красных ботинках на маленькие специальные ящички, гитары смотрели грифами в сторону вошедших. Некоторое время доигрывали испанскую мелодию, причем гремели так энергично и безнадежно, что, казалось, увидели не инструктора с артистами, а стадо свирепых быков. Закончив, все трое отвели руки от последнего аккорда и некоторое время держали их в воздухе. Сомов машинально тоже взмахнул рукой:

– Добрый день!

Гитарист-руководитель трио встал, отчего поднялась на его животе гитара, державшаяся на шее толстым ремнем, и ответил:

– У нас генеральная репетиция.

– Но у нас концерт… Гости…