Текст книги "Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча"

– Должно уже светать, – произнес Уайт, подходя, – но я не вижу никакой разницы.

С палубы по-прежнему не различался даже грота-рей.

– Прислушайтесь! – Хорнблауэр резко сел прямее.

Его ухо уловило некий звук за кормой. Каким бы тихим ни был этот звук, Хорнблауэр угадал в нем плеск воды, скрип древесины, гудение снастей – все разом. Где-то близко находился другой корабль. И тут они оба услышали, ясно и отчетливо: «Подвахтенных наверх!»

– Говорят по-английски, – облегченно произнес Уайт. – Слава богу, это «Корморан».

– Быстро идите и прикажите не бить в колокол.

Столько напора было в этих словах, что Уайт, не смея задавать вопросов, бросился исполнять нелепое поручение. Хорнблауэр продолжал вслушиваться.

– Велите матросам не шуметь! – приказал он, когда Уайт вернулся. – Чтобы ни одного звука не было!

Слово «подвахтенных» прозвучало как-то странно: ни один английский офицер не станет так растягивать гласные. Хорнблауэр был почти уверен: у них за кормой не «Корморан».

– Лотового на руслень! – произнес голос в темноте.

– Странно, – заметил Уайт. Он соображал медленнее капитана, и разгадка перед ним еще не забрезжила.

Хорнблауэр прошел на корму и вгляделся в туман. В серой пелене различался чуть более плотный сгусток – какой-то корабль двигался поперек их кильватерной струи, справа налево, на расстоянии не больше двадцати ярдов, даже не подозревая о присутствии «Августы». Хорнблауэр смотрел, пока сгусток тумана не растворился за левой раковиной.

– Мистер Уайт, – сказал он, – привестись к ветру. Рулевой, лево руля.

«Августа» повернула и взяла курс, прямо противоположный курсу другого корабля. Теперь Хорнблауэр мог быть уверен, что расстояние между ними увеличивается, пусть и медленно: ветер был совсем слабый.

На палубе появился король, вставший в это мглистое утро спозаранку, к большой досаде Хорнблауэра, которому надо было вглядываться в туман, а не отвлекаться на его величество. Король Георг шел по слегка кренящейся палубе походкой бывалого моряка – видимо, успел когда-то набраться опыта.

– Добрейшее утро, – сказал король.

– Доброе утро, сэр, – ответил Хорнблауэр.

– Смурной денек, да? Туман, да? Что?

Первый день в море явно пошел королю на пользу: речь и взгляд были заметно осмысленнее. Внезапно туман разрезала полоса света, и над головой проглянуло небо.

– «Корморан», сэр! – воскликнул Уайт. – Нет, черт, не он.

В миле за кормой был виден корабль, идущий противоположным курсом; с каждой секундой его очертания проступали все четче. Еще через мгновение корабль повернул и устремился вдогонку за «Августой». Можно было явственно различить двенадцать пушечных портов в его борту. На высоких мачтах быстро ставили все паруса – белая пирамида росла, словно по волшебству. Такая сноровка сделала бы честь любому из кораблей его величества.

– Поднять все паруса, мистер Уайт. Живее, ребята.

– Красота, красота, – проговорил король, улыбаясь солнцу. Непонятно было, что он имеет в виду – дисциплинированную суету матросов, ставящих паруса, или корабль-преследователь.

«Августа» подняла все паруса так же быстро, как другой корабль, и мистер Уайт проследил, чтобы все их обрасопили в самый крутой бейдевинд. Лишь некоторое время спустя он улучил момент, чтобы направить подзорную трубу на преследователя.

– Янки, черт побери! – воскликнул он, когда белые и красные полосы флага заплескали в поле зрения трубы.

– Поднимите наш флаг, мистер Уайт, но королевский штандарт не поднимайте.

Незачем сообщать американцам, какой трофей у них прямо под носом. Хорнблауэр изучал преследователя в подзорную трубу. Если тот сумеет подойти на расстояние выстрела, придется капитулировать: шестифунтовые пушечки «Августы» ее не защитят. А потом? Воображение Хорнблауэра отказывалось идти дальше. Как поступят американцы с пленным королем – тем самым, против которого так упорно сражались поколение назад? Какое впечатление произведет новость в Нью-Йорке и Бостоне?

Мысль была настолько интересная, что Хорнблауэр совершенно позабыл о себе, о своей карьере, о том, что сам попадет в плен. Американцы выйдут на лодках встречать захваченную «Августу»; повсюду будут радость и ликование. А дальше… дальше… Есть традиция гостеприимства. Ошибки обеих сторон развязали эту войну, – ошибки, которые легко можно будет простить и забыть, когда Америка постарается – а она наверняка постарается – проявить всю возможную заботу о бедном старом короле. Ненужная война закончится желанным миром.

На какое-то безумное мгновение Хорнблауэр был почти близок к искушению на это пойти и тут же ужаснулся, поняв, какую измену чуть не позволил себе в фантазиях. Его долг – уходить от погони, сколько удастся. И кстати, «Августу» бы уже захватили, не смени он курс при первых звуках американской речи. С наветренной стороны на воде еще лежал туман, – если до него добраться, у «Августы» будет шанс ускользнуть. Болван Мелвилл, надо думать, окончательно заблудился в тумане.

На носу американца вырос клуб дыма, и в сотне ярдов от правой раковины взметнулся фонтан.

– Уведите его вниз, – коротко бросил Хорнблауэр шотландскому лорду, кивком указывая на короля.

– Нет! – воскликнул король, топая ногой.

Хорнблауэру некогда было спорить.

– Выдвинуть девятифунтовку, – приказал он.

Если удастся сбить вражескую мачту, они будут спасены.

Новый клуб дыма – и дикий вой над головами, будто вопят истязаемые бесы. Американцы стреляли разновидностью книппелей – цепных ядер. Это были просто куски цепей, соединенные посередине и смотанные в шар, которым и заряжали пушку. В полете цепи раскручивались и с визгом рассекали воздух, круша любой рангоут и такелаж на своем пути.

– Пошевеливайтесь с пушкой! – крикнул Хорнблауэр. – Вы что там, все инвалиды?

Матросы налегли на тали и выдвинули пушку. Командир расчета склонился над прицелом. В этот самый миг американец увалился под ветер и, как только все пушечные порты оказались развернуты к «Августе», дал бортовой залп. Воздух огласился визгом и воем целого бесовского хора крутящихся цепей. Хорнблауэр с тревогой глянул наверх и удивился, как же мало повреждений, потом вспомнил, что так же удивлялся в прежних сражениях. Море настолько велико, а цель настолько мала, что попасть очень трудно, а промахнуться – легче легкого. Лопнул фал – Уайт уже послал матроса наложить на него сплесень, – и в грот-марселе появилась длинная прореха. А противник, увалившись под ветер, отстал по меньшей мере на сто ярдов.

Громыхнуло погонное орудие, и Хорнблауэр, совсем про него забывший, подпрыгнул от неожиданности; оставалось лишь надеяться, что никто этого не заметил. Куда упало ядро, он не знал, – во всяком случае, на американском корабле повреждений видно не было.

Король стоял, глубоко вдыхая клубящийся пороховой дым. Происходящее явно ему нравилось. Безумец или нет, он демонстрировал традиционную фамильную храбрость. В любом случае не было смысла отправлять его вниз: тонкие борта яхты не защитят от двенадцатифунтовых ядер.

Американец вновь уваливался. Хорнблауэр зачарованно смотрел, как пушечные жерла одно за другим выглядывают из портов. Вновь клубы дыма, визг летящих книппелей и – в то же мгновение – оглушительный треск над головой. Казалось, все обрушилось разом. Грот-марса-рей перекосился – его топенанты перебило, фок-стеньга повисла верхушкой вниз. Всюду болтались обрывки тросов. Искалеченная маленькая «Августа» почти потеряла ход; теперь противник мог без усилий ее настигнуть. О том, чтобы продолжать бессмысленный поединок, не могло быть и речи – во всяком случае, с королем на борту. Хорнблауэр мог только выгадать время, заставив «Августу» двигаться сколько удастся.

– Расчистите это безобразие, мистер Уайт! – крикнул он бодро – ради матросов. – Эй там, на баке! За работу! Что стоим?

Матросы взялись за дело, но американский корабль надвигался неумолимо. Увалившись, он потерял преимущество наветренного положения и сейчас поворачивал, чтобы подойти к «Августе» с наветренной стороны. Скоро он наведет на нее пушки другого борта. Хорнблауэр решил, что, когда это произойдет, он спустит флаг, и вновь попытался вообразить, понравится ли королю в Бостоне или Филадельфии, но тут же отогнал эти праздные мысли – надо было руководить расчисткой снастей.

И тут в тумане впереди что-то показалось. Что-то выступало из млечной пелены, с каждым мгновением становясь все четче. Кливера – граница тумана была такой резкой, что они озарились солнцем раньше, чем стали видны задние паруса. «Корморан» запоздало возвращался в поисках своего бесценного конвоя. У Хорнблауэра вырвалось дикое «ура!»; удивленные матросы глянули туда, куда он указывал рукой, и подхватили крик.

«Корморан» двигался под всеми парусами, но в эти самые мгновения матросы взбежали на верхние реи, чтобы перед боем убрать бом-брамсели. Когда он проходил мимо «Августы», команда еще раз закричала «ура!». Американец шел в самый крутой бейдевинд, пытаясь в предстоящей схватке заполучить преимущество положения на ветре. Однако туман уже наползал на «Августу», первые мглистые клочья проплыли над палубой, а еще через мгновение битва за кормой скрылась из глаз. Хорнблауэр услышал два бортовых залпа, коротких и отчетливых, – верный знак, что на обоих кораблях отлично вымуштрованная команда, – и все сменилось неумолкающим ревом канонады.

Не будь на борту короля, Хорнблауэр развернул бы покалеченное суденышко и вступил в бой, но он помнил свой долг. Он уже собирался дать указания мистеру Уайту, когда внезапно увидел перед собой короля.

– Хороший мальчик, – сказал его величество. – Хорошие мальчики получают гинеи.

Улыбка на глупом лице была на удивление обаятельной; король сунул руку в кармашек для часов и что-то вложил Хорнблауэру в ладонь. Не гинею – теперь, когда Англия воевала со всем миром, эта изящная и желанная монета полностью исчезла из обращения. На ладони у Хорнблауэра лежал серебряный испанский пиастр с отчеканенным на нем профилем того самого короля, который вручил ему эту монету. Странная валюта для богатейшей страны мира, осязаемый знак всей глубины нынешнего финансового кризиса.

– Благодарю вас, сэр. – Хорнблауэр приподнял треуголку и отвесил низкий поклон.

Они уже вышли из тумана, и солнце вновь светило на короля. Канонада за кормой внезапно стихла. Возможно, один из кораблей спустил флаг. Или они сцепились бортами, и на залитых кровью палубах идет абордажный бой. Может быть, в конечном счете было бы лучше, если бы «Корморан» не поспел к месту сражения. Многие остались бы живы – и не только на этих двух кораблях, – если бы вынужденный визит короля в Соединенные Штаты стал бы прологом к миру. Хорнблауэр еще раз попытался вообразить, как его величество сходит на берег Манхэттена, но даже его живая фантазия не смогла нарисовать эту картину.

Лорд Хорнблауэр

Глава первая

Резная дубовая скамья под сэром Горацио Хорнблауэром была исключительно жесткой, а проповедь, которую читал сейчас настоятель Вестминстерского аббатства, – исключительно скучной. Хорнблауэр ерзал, как ребенок, и, как ребенок, глазел по сторонам в попытке хоть немного отвлечься. Над головой уходил ввысь веерный свод бесспорно красивейшего здания в мире: была какая-то математическая правильность в том, как сходились и расходились нервюры готических розеток, некая вдохновенная логика. Безымянные каменотесы, создавшие этот узор, были воистину гении, опередившие свое время.

Проповедь все тянулась, и Хорнблауэр подозревал, что после нее снова начнется пение, снова его будут терзать пронзительные голоса мальчиков-хористов в белых стихарях. Вот цена, которую приходится платить за ленту со звездой, за принадлежность к ордену Бани; поскольку все знали, что он в Англии по болезни – и совершенно выздоровел, – ему никак невозможно было пропустить эту главную церемонию ордена. Разумеется, капелла выглядела довольно впечатляюще: тусклый дневной свет из окон вспыхивал и дробился на пурпурных рыцарских мантиях и сверкающих орденах. Да, надо признать, помпезная церемония по-своему красива, даже если не думать о ее истории. Может быть, в прежние годы та же скамья доставляла такие же мучения Хоуку или Ансону; может быть, Мальборо, в малиновом и белом, как сейчас Хорнблауэр, так же изводился и ерзал во время похожей проповеди[29]29
  Эдвард Хоук (1705–1801) и Джордж Ансон (1697–1762) – британские адмиралы; первый наиболее отличился успехами в Кибронском заливе во время Семилетней войны, второй совершил кругосветное плавание; Джон Черчилль, 1-й герцог Мальборо (1650–1722) – прославленный британский военачальник и политик.


[Закрыть].

Вон тот важный господин в золоченой короне и бархатном плаще, расшитом королевскими гербами, – всего-навсего герольд ордена, чей-то родственник, получающий приличный доход за то, что раз в год высиживает скучную проповедь. Рядом – принц-регент, суверен ордена, его багровое лицо неприятно дисгармонирует с пурпурной мантией. Есть здесь и военные, незнакомые Хорнблауэру полковники и генералы. Но остальные в капелле – люди, с которыми он горд состоять в одном ордене. Лорд Сент-Винсент, грузный и мрачный человек, который с пятнадцатью линейными кораблями атаковал почти тридцать испанских. Дункан, уничтоживший голландский флот в битве при Кампердауне, и еще десяток адмиралов и капитанов, некоторые даже младше его в списке: Лидьярд, захвативший «Помону» у побережья Кубы; Самюэль Худ, командовавший «Рьяным» у Абукирка; Йео, штурмовавший испанскую крепость Эль-Муро. Хорнблауэр с легким стыдом осознавал, что ему лестно быть их собратом по ордену. И еще трижды столько героев сейчас в море (здесь присутствовали лишь те, кто в увольнении либо служит на суше) – ведут последний отчаянный бой с империей Бонапарта.

Флотский лейтенант вошел в капеллу и на мгновение застыл, отыскивая глазами лорда Сент-Винсента, затем приблизился к нему и подал большой пакет (печати были уже сломаны). Никто больше не слушал проповеди: первые люди королевского флота тянули шеи, глядя, как Сент-Винсент читает депешу, доставленную, надо полагать, из Адмиралтейства в другом конце Уайтхолла. Настоятель сбился, потом взял себя в руки и бодро продолжил вещать в глухие уши, которым еще долго предстояло оставаться глухими, поскольку Сент-Винсент прочел депешу, ни разу не изменившись в лице, и тут же начал читать ее по второму разу. Человек, который так дерзко поставил на карту судьбу отечества в битве при Сан-Висенти, принесшей ему нынешний титул, не желал действовать сгоряча, когда есть время подумать.

Он прочел депешу второй раз, сложил ее и обвел глазами капеллу. Два десятка рыцарей ордена Бани от волнения перестали дышать, и каждый надеялся, что Сент-Винсент посмотрит на него. Адмирал встал и подобрал полы пурпурной мантии, что-то сказал ожидавшему лейтенанту и, взяв шляпу с плюмажем, вышел. Лейтенант под взглядами всех присутствующих флотских офицеров двинулся поперек главного нефа. Хорнблауэр смущенно заерзал, сердце у него забилось сильнее: лейтенант шел прямо к нему.

– Его милость шлет вам свои приветствия, сэр, – сказал лейтенант, – и желал бы немедля с вами переговорить.

Теперь наступил черед Хорнблауэра подбирать мантию и оборачиваться за шляпой, которую он чуть не забыл. Надо было любой ценой сохранить невозмутимость, чтобы другие рыцари не посмеялись над его волнением, держаться так, словно разговор с первым лордом Адмиралтейства для него – самое привычное дело. Хорнблауэр небрежно встал со скамьи, зацепился ногой за шпагу и только по милости Провидения не грохнулся на пол. Звеня шпорами и ножнами, он кое-как удержал равновесие и с величавым достоинством двинулся к выходу. Все смотрели на него: армейские офицеры – с праздным любопытством, но вот флотские – Лидьярд и другие – наверняка гадали, какой неожиданный оборот приняла война на море, и каждый в душе завидовал его будущим подвигам и наградам. В дальнем конце капеллы, там, где были скамьи для привилегированной публики, пробиралась между сидящими Барбара. Заговорить под столькими взглядами Хорнблауэр не решался из опасения не совладать с голосом, поэтому только улыбнулся и подал ей руку. В следующий миг он почувствовал ее твердое касание и услышал ясный, уверенный голос: Барбару ничуть не страшило, что все на них смотрят.

– Новости неприятные, дорогой? – спросила она.

– Думаю, да, – промямлил Хорнблауэр.

За дверью ждал Сент-Винсент, легкий ветерок колыхал белые страусиные перья на шляпе и раздувал полы шелковой мантии. Первый лорд Адмиралтейства расхаживал взад-вперед на огромных раздутых ногах: белые шелковые о-де-шосс[30]30
  О-де-шосс – короткие штаны буфами; такие носили в XVI–XVII вв.


[Закрыть] и чулки еще больше подчеркивали их отечность, белые шелковые сапожки бугрились от подагрических шишек, однако даже нелепый костюм не мог отнять у этого человека его мрачного величия. Барбара выпустила локоть мужа и приотстала, чтобы мужчины могли поговорить с глазу на глаз.

– Сэр? – спросил Хорнблауэр и тут же – он еще не привык обращаться к пэрам – поправился: – Милорд?

– Вы готовы к действительной службе, Хорнблауэр?

– Да, милорд.

– Вам надо будет выйти в море сегодня вечером.

– Есть, сэр… милорд.

– Как только эти болваны подадут карету, я отвезу вас в Адмиралтейство и вручу вам приказы. – Сент-Винсент возвысил голос до рева, каким окликал впередсмотрящего на мачте в вест-индские ураганы. – Черт подери, Джонсон, готовы лошади или нет?

Тут он заметил леди Барбару.

– Ваш слуга, мэм. – Адмирал снял шляпу и, прижимая ее к груди, отвесил поклон. Годы, подагра и целая жизнь службы на флоте не отучили его от придворной учтивости, однако государственные дела по-прежнему были на первом месте, так что он тут же вновь повернулся к Хорнблауэру.

– Что вы мне поручаете, милорд? – спросил тот.

– Подавить мятеж, – мрачно ответил Сент-Винсент. – Треклятые черти снова взбунтовались. Это может стать повторением девяносто четвертого[31]31
  Сент-Винсент имеет в виду мятежи 1797 г. в Спитхеде и Норе, крупнейшие в истории британского флота, когда многие опасались, что волнения перерастут в более мощное восстание, аналогичное Великой французской революции. В Спитхеде моряки настаивали на своей верности Англии и подчеркивали, что их требования относятся только к тяготам службы. Адмирал Ричард Хау, пользовавшийся уважением моряков, добился королевского прощения для всех команд и удовлетворения их требований, после чего порядок был восстановлен. В Норе восставшие выдвинули политические требования, блокировали Лондон и грозили в случае невыполнения их условий перейти на сторону Франции. Мятеж был подавлен, примерно тридцать зачинщиков казнены, еще тридцать подвергнуты наказаниям, остальных участников мятежа простили.


[Закрыть]. Вы, случаем, не знали такого Чодвика? Лейтенанта Огастина Чодвика?

– Мы с ним вместе были мичманами у Пэлью, милорд.

– Так вот, он… Наконец мой экипаж, черт его дери. Как насчет леди Барбары?

– Я поеду на Бонд-стрит в своей карете, – сказала Барбара, – а потом пришлю ее за Горацио к Адмиралтейству. Вот, кстати, и она.

Карета с кучером и Брауном на козлах как раз остановилась сразу за экипажем Сент-Винсента. Браун спрыгнул на мостовую:

– Очень хорошо. Идемте, Хорнблауэр. Еще раз ваш слуга, мэм.

Сент-Винсент с усилием взобрался в экипаж, Хорнблауэр влез следом, и кони зацокали по мостовой, увлекая тяжелый экипаж. Адмирал, сгорбившись, сидел на кожаном сиденье; бледный свет из окна падал на его изборожденное глубокими морщинами лицо. Уличные оборванцы, заметив ярко одетых господ в карете, заорали «ура» и замахали драными шляпами.

– Чодвик командовал восемнадцатипушечным бригом «Молния» в заливе Сены, – начал Сент-Винсент. – Команда взбунтовалась. Его и остальных офицеров держат в заложниках. Подштурмана и четырех матросов, не примкнувших к мятежу, отпустили на гичке с ультиматумом Адмиралтейству. Гичка добралась до Бембриджа вчера вечером, бумаги мне принесли только что – вот они.

Сент-Винсент потряс депешей, которую все это время не выпускал из рук.

– Чего они требуют, милорд?

– Полного прощения. И повесить Чодвика. В противном случае обещают сдать бриг французам.

– Безумцы! – воскликнул Хорнблауэр.

Он помнил Чодвика по службе на «Неустанном»: тогда, двадцать лет назад, он был староват для мичмана. Теперь ему за пятьдесят, а он всего лишь лейтенант. То, что его так долго не повышали в чине, наверняка еще сильнее испортило и без того дурной характер. При желании он мог превратить бриг, на котором, скорее всего, был единственным офицером, в сущий ад. Вероятно, это и привело к мятежу. После страшных уроков Спитхеда и Нора, после убийства Пигота на «Гермионе»[32]32
  В год мятежей в Спитхеде и Норе произошло еще несколько бунтов, из них бунт на «Гермионе» в Вест-Индии был самым кровавым. Матросы убили капитана Хью Пигота, чья исключительная жестокость стала причиной мятежа, всех офицеров, а также почти всех уорент-офицеров, после чего сдали корабль испанцам.


[Закрыть] некоторые худшие несправедливости флотской жизни были устранены. Жизнь эта оставалась суровой, но не настолько, чтобы поднять матросов на самоубийственный мятеж, если их не подталкивают какие-то особые обстоятельства. Жестокий и несправедливый капитан, умный и решительный вожак в команде – это сочетание может породить бунт. Однако, каковы бы ни были причины мятежа, подавлять его надо быстро и безжалостно. Чума и оспа не так заразны и губительны, как волнения на флоте. Позволь одному бунтовщику уйти от наказания, и все обиженные последуют его примеру.

А борьба с французской деспотией сейчас на переломе. Пятьсот военных кораблей – из них двести линейных – поддерживают британское господство на море. Сто тысяч солдат под командованием Веллингтона пробиваются через Европу в Северную Францию. А в Восточной Европе Бонапарта теснят русские и пруссаки, австрийцы и шведы, хорваты, венгры и голландцы – всех их кормит, одевает и вооружает Англия. Ее силы на пределе. Бонапарт бьется за свою жизнь, он хитер и решителен, как никогда. Еще несколько месяцев самоотреченного упорства – и тирания рухнет, обезумевшее человечество обретет мир; мгновенная слабость, тень сомнения – и Европа погрузится во мрак деспотии на десятилетия, на века.

Экипаж въехал во двор Адмиралтейства, и два одноногих флотских инвалида, стуча по мостовой деревяшками, подошли открыть дверцу. Сент-Винсент и Хорнблауэр, в мантиях малинового и белого шелка, направились в кабинет первого лорда.

– Вот их ультиматум, – сказал Сент-Винсент, бросая бумагу на стол.

Первым делом Хорнблауэр отметил корявый почерк – это явно писал не разорившийся торговец и не помощник стряпчего, нечаянно угодивший под вербовку.

На борту корабля его величества «Молния» близ Гавра

7 октября 1813 г.

Мы все здесь верные и честные моряки, но лейтенант Огастин Чодвик морил нас голодом, и порол кошками, и целый месяц дважды за каждую вахту приказывал свистать всех наверх. Вчера он сказал, что сегодня выпорет каждого третьего, а как только они смогут встать, то и всех остальных. Так что мы заперли его в каюте, а на ноке фок-рея закрепили трос, чтобы его вздернуть по справедливости за то, что он убил юнгу Джеймса Джонса, а в рапорте, мы думаем, написал, что тот умер от лихорадки. Пусть лорды Адмиралтейства нам пообещают, что отправят его под суд, назначат нам других офицеров и никого наказывать не станут. Мы хотим сражаться за Англию, потому что мы все верные и честные моряки, но Франция у нас под ветром, и мы все сообща решили, что не позволим повесить нас как бунтовщиков, а если вы попытаетесь захватить корабль, мы повесим лейтенанта Чодвика на рее и уйдем к французам. Мы все под этим подписываемся.

Ваши смиренные и покорные слуги

По всем полям письма шли подписи – семь настоящих и около сотни крестиков с приписками: «Генри Уилсон руку приложил», «Уильям Оуэн руку приложил» и так далее, – отражающие обычную пропорцию грамотных и неграмотных в корабельной команде. Хорнблауэр закончил читать письмо и поднял взгляд на адмирала.

– Собаки! – сказал тот. – Треклятые бунтовщики!

Может, и так, подумал Хорнблауэр, но их можно понять. Он легко мог вообразить, что им пришлось вынести: изощренную бессмысленную жестокость вдобавок к обычным тяготам блокадной службы. Безысходные страдания, от которых избавит только смерть или мятеж.

Матросов пообещали выпороть, и они восстали – Хорнблауэр не мог их винить. Он видел много спин, изодранных в клочья девятихвостой кошкой, и знал, что сам бы пошел на все, буквально на все, чтобы такого избежать. От одной мысли, что бы он испытал, если бы его пообещали выпороть через неделю, по коже побежали мурашки. Моральное право – на стороне бунтовщиков; то, что их необходимо наказать, – вопрос не справедливости, а целесообразности. Ради будущего страны мятежников необходимо схватить, вожаков повесить, остальных выпороть – прижечь язву до того, как она распространится. Их надо повесить, даже если они правы, точно так же как надо убивать французов – быть может, заботливых мужей и отцов. Однако нельзя показывать Сент-Винсенту свои чувства – первый лорд Адмиралтейства яро ненавидит бунтовщиков и не желает вникать в то, что ими двигало.

– Какие приказы вы даете мне, милорд? – спросил Хорнблауэр.

– Я даю вам карт-бланш, – ответил Сент-Винсент. – Полную свободу действий. Приведите «Молнию» назад в целости и сохранности, с бунтовщиками на борту, а уж как это сделать – решайте сами.

– Вы даете мне все полномочия – например, вести переговоры, милорд?

– Черт побери, я такого не говорил, – ответил Сент-Винсент. – Я имел в виду, что вы получите все, что потребуется. Хотите – дам вам три линейных корабля. Пару фрегатов. Бомбардирские кечи. Даже ракетный катер, если придумаете, что с ним делать, – Конгрив[33]33
  Сэр Уильям Конгрив, 2-й баронет (1772–1828) – английский изобретатель. Созданные им пороховые ракеты с корпусом из листового железа использовались в ряде сражений Наполеоновских войн, в том числе с катеров при бомбардировке Булони в 1806-м и Копенгагена в 1807-м г.


[Закрыть] был бы счастлив еще разок увидеть свои ракеты в бою.

– Я не думаю, что тут нужны крупные силы. Линейные корабли, на мой взгляд, будут излишни.

– Знаю, черт побери! – На массивном лице Сент-Винсента явственно отразилась внутренняя борьба. – Мерзавцы при первых признаках опасности улизнут в устье Сены, и поминай как звали. Тут нужны мозги. Поэтому-то, Хорнблауэр, я и послал за вами.

Лестный комплимент. Хорнблауэр даже приосанился; на удивление приятно было сознавать, что он говорит почти на равных с величайшим адмиралом в истории Англии. Чувства, кипящие в груди Сент-Винсента, выплеснулись еще одним неожиданным признанием:

– И вас любят. Черт побери, я не знаю такого, кто бы вас не любил. За вами идут, вас слушают. Вы из тех офицеров, о которых матросы говорят между собой. На вас надеются, от вас ждут подвигов – и я тоже жду, сами видите.

– Но чтобы говорить с матросами, я должен вступить с ними в переговоры, милорд.

– Никаких переговоров с бунтовщиками! – взревел Сент-Винсент и грохнул по столу кулаком, огромным, как баранья ляжка. – Допереговаривались уже в девяносто четвертом!

– Тогда карт-бланш, который вы мне даете, – не более чем обычные приказы флотскому офицеру, милорд, – сказал Хорнблауэр.

Вопрос был очень важен: ему поручают крайне трудное задание и за провал придется отвечать по всей строгости. Он и вообразить не мог, что станет препираться с первым лордом Адмиралтейства, однако необходимость вынудила. Хорнблауэр с неожиданной ясностью осознал, что борется не за себя, не себе выторговывает условия, а спорит совершенно безлично. Офицер, которого отправляют вернуть «Молнию» и чье будущее зависит от широты полномочий, – не Хорнблауэр в белом и малиновом шелке, сидящий в резном кресле, а неведомый бедолага, чьи интересы надо отстаивать, потому что они совпадают с интересами страны. Тут оба персонажа слились, и это вновь стал он, муж Барбары, человек, обедавший вчера у лорда Ливерпуля[34]34
  Роберт Банкс Дженкинсон, 2-й граф Ливерпуль (1770–1828) – премьер-министр Великобритании с 1812 по 1827 г.


[Закрыть] и оттого страдающий сегодня легкой головной болью, офицер, которому поручено это неприятное дело, не сулящее ни славы, ни отличий, но способное превратить его в посмешище для флота и всей страны.

Хорнблауэр вновь пристально глянул на адмирала: Сент-Винсент не дурак, за этим изрезанным лбом работает мощный мозг. Он борется со своими предрассудками, готовится отбросить их ради долга.

– Ладно, Хорнблауэр, – сказал наконец первый лорд. – Даю вам все полномочия. Они будут изложены в приказах. Разумеется, за вами сохранится звание коммодора.

– Спасибо, милорд, – ответил Хорнблауэр.

– Вот судовая роль, – продолжал Сент-Винсент. – Ни о ком ничего порочащего не известно. Натаниэль Свит, боцманмат, – вот его подпись – был первым помощником на ньюкаслском углевозном бриге. Списан за пьянство. Может, вожак – он. Но может быть, и любой другой.

– Известие о бунте уже распространилось?

– Нет. И дай-то бог, чтобы не распространилось до открытия трибунала. Холдену в Бембридже хватило ума придержать язык. Он посадил подштурмана и матросов под замок. На следующей неделе «Дротик» уходит в Калькутту – я отправлю их на нем. В ближайшие месяцы никто ничего не узнает.

Мятеж – зараза, передаваемая словами. Очаг инфекции необходимо изолировать, потом уничтожить.

Сент-Винсент придвинул к себе лист бумаги и взял перо – роскошное индюшачье, с новомодным золотым кончиком.

– Так какой корабль вы хотите взять?

– Что-нибудь маленькое и маневренное, – ответил Хорнблауэр.

Он и отдаленно не представлял, как захватит мятежный бриг в двух милях от французского берега, однако гордость вынуждала держаться уверенно. Интересно, подумалось ему, другие люди такие же: напускают на себя храбрый вид, когда в душе чувствуют себя слабыми и беспомощными? Он вспомнил рассказ Светония о Нероне, считавшем, что другие столь же развратны, но ловко скрывают свои пороки.

– У нас есть «Porta Coeli»[35]35
  Porta Coeli (Порта Цёли) – Врата Небес (лат.).


[Закрыть], – сказал Сент-Винсент, поднимая седые брови. – Восемнадцатипушечный бриг – в точности такой же, как «Молния». Сейчас в Спитхеде, готов к отплытию. Капитан – Фримен, командовал тендером «Моллюск» в вашей балтийской эскадре. Он же и доставил вас в Англию, если не ошибаюсь?

– Да, милорд.

– Годится вам этот бриг?

– Думаю, да, милорд.

– Пэлью сейчас командует Средне-Ла-Маншской эскадрой. Я отправлю ему приказ, чтобы он оказал вам любую помощь, какую попросите.

– Спасибо, милорд.

Вот он соглашается на трудное – быть может, невыполнимое – задание, не оставляя никаких путей к отступлению, не пытаясь посеять семена оправданий на случай будущего провала. Крайне легкомысленно с его стороны, однако дурацкая гордость мешала поступить иначе. Он не мог говорить Сент-Винсенту «если» и «но». Да и никому другому, коли на то пошло. Интересно – почему? Потому что комплимент первого лорда Адмиралтейства вскружил ему голову? Или потому, что адмирал разрешил ему «требовать» помощи у Пэлью, главнокомандующего, человека, у которого он двадцать лет назад служил мичманом? Не по той и не по другой причине, решил Хорнблауэр. Просто из нелепой гордости.

– Ветер норд-вест, устойчивый, – продолжал Сент-Винсент, глядя на картушку со стрелкой, управляемой флюгером, на крыше Адмиралтейства. – Впрочем, барометр падает. Чем скорее вы тронетесь в путь, тем лучше. Я пришлю вам приказы на квартиру – воспользуйтесь случаем попрощаться с женой. Где ваши вещи?

– В Смолбридже, милорд. Почти по дороге в Портсмут.

– Отлично. Сейчас полдень. Тронетесь в три. С одним сундуком вы можете поехать почтовой коляской. Дороги еще не развезло, так что до Портсмута доберетесь часов за семь-восемь. В полночь сможете выйти в море. Приказы для Фримена я отправлю курьерской почтой прямо сейчас. Удачи вам, Хорнблауэр.

– Спасибо, милорд.

Хорнблауэр подобрал мантию и, придерживая шпагу, встал. В дверях он чуть не столкнулся с секретарем, которого первый лорд вызвал колокольчиком. Снаружи дул тот самый норд-вест, о котором говорил адмирал, и Хорнблауэру в шелковой рыцарской мантии стало зябко и неуютно. Впрочем, как и обещала Барбара, карета уже ждала у дверей.

Глава вторая

Барбара встретила его, спокойная внешне, как пристало дочери и сестре воинов, однако заговорила она напряженно и позволила себе только одно слово:

– Приказы?

– Да. – Хорнблауэра обуревали смешанные чувства, и он, не в силах полностью с ними совладать, добавил: – Да, дорогая.