Текст книги "Дар Гумбольдта"

В то время он расхваливал Эдлая Стивенсона[61]61
  Стивенсон Эдлай Эвинг (1900-1965)– американский политик, кандидат в президенты от демократической партии в 1952 и 1956 гг., оба раза проиграл Эйзенхауэру. Интеллектуалы почему-то возлагали на него огромные надежды, как позднее на Кеннеди.


[Закрыть], утверждая, что если Эдлай побьет Айка[62]62
  Айк – прозвище президента Соединенных штатов Дуайта Эйзенхауэра.


[Закрыть] на ноябрьских выборах, в вашингтонской обители власти поселится культура.

– Сейчас, когда Америка стала мировой державой, мещанству приходит конец. Теперь оно политически опасно, – говорил Гумбольдт. – Если Стивенсон победит, вместе с ним победит литература – и мы победим, Чарли. Стивенсон читал мои стихи.

– Откуда ты знаешь?

– Всего я тебе сказать не могу, но у меня есть знакомства. Стивенсон взял с собой мои баллады в агитационный поезд, в котором ездит по стране. Наконец-то в этой стране мыслящие люди пойдут в гору. Наконец-то демократия сможет сделать Америку цивилизованной. Именно поэтому мы с Кэтлин покинули Виллидж.

К тому времени он разбогател. Переезд в бесплодную глушь и жизнь среди деревенщины вызывали у него ощущение, будто он шагает в ногу с Америкой. Но как бы там ни было, здесь было его убежище. Поскольку существовала и другая причина переезда – ревность и сексуальное насилие. Однажды Гумбольдт рассказал мне длинную и путаную историю. Отец Кэтлин пытался забрать ее у него, Гумбольдта. Перед тем, как они поженились, старик продал ее одному из Рокфеллеров.

– В один прекрасный день она пропала, – рассказывал Гумбольдт. – Сказала, что пойдет во французскую булочную, и пропала почти на год. Я нанял частного детектива, но можешь представить, какую систему безопасности могут организовать себе Рокфеллеры с их миллионами. У них даже есть туннели под Парк-авеню.

– И кто из Рокфеллеров купил ее?

– Купил – это всего лишь слово, – сказал Гумбольдт. – Отец ее продал. И никогда больше не улыбайся, когда читаешь про белых рабов в воскресном приложении.

– Надо понимать, это было против ее воли.

– Она очень послушная. Ты же видишь – просто голубка. Стопроцентное подчинение воле старика. Он сказал «иди», и она пошла. Возможно, для нее это было настоящим удовольствием, а сутенер-отец только дал свое разрешение…

Мазохизм, конечно. Но все-таки часть Психической игры, которую Гумбольдт изучал под руководством современных учителей, игры гораздо более точной и изощренной, чем любые патентованные салонные развлечения. За городом Гумбольдт валялся на диване, почитывал Пруста, взвешивая мотивы Альбертины[63]63
  Альбертина – персонаж цикла романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени».


[Закрыть]. Он почти никогда не пускал Кэтлин одну в супермаркет на машине. Прятал от нее ключ зажигания и держал жену на женской половине.

Он все еще был по-мужски красив, и Кэтлин обожала его. Однако Гумбольдта мучил древний как мир еврейский страх перед страной пребывания, где он выглядел азиатом, а она – христианской девственницей. Гумбольдт боялся. Боялся, что Ку-Клукс-Клан подожжет крест у него во дворе или застрелит его через окно прямо на том диване, где он валяется, почитывая Пруста или замышляя очередной скандал. Кэтлин говорила мне, что Гумбольдт всегда заглядывал под капот «бьюика», удостовериться, не подстроил ли чего какой-нибудь придурок. Сколько раз он пытался вырвать у меня признание, что я точно так же боюсь за Демми Вонгел.

Сосед-фермер продал ему сырые дрова. Они дымили в маленьком камине, пока мы обедали. На столе обнажался скелет несчастной индейки. Вино и пиво быстро иссякали. Исчезали пирожные и подтаявшее кленово-ореховое мороженое. Слабый запах помойки вползал в окно, а газовые баллоны напоминали серебристые артиллерийские снаряды. Гумбольдт заявил, что Стивенсон – истинно культурный человек, первый со времен Вудро Вильсона. Но Вильсон проигрывает в этом смысле Стивенсону и Аврааму Линкольну. Линкольн очень хорошо знал Шекспира и в кризисные моменты жизни цитировал его. «Нет, лучше быть в могиле с тем, кому мы дали мир для нашего покоя, чем эти истязания души и этих мыслей медленная пытка. Теперь Дункан спокойно спит в гробу. Прошел горячечный жар жизни…"1 Так предостерегал Линкольн незадолго до того, как Ли согласился сдаться. Колонисты, заселявшие Запад, никогда не боялись поэзии. Это Большой Бизнес с его страхом женственности, это евнухоподобный клир – вот кто капитулировал перед вульгарным мужланством, сделавшим религию и искусство слюнявыми. Стивенсон понимает это. Если ты готов поверить Гумбольдту (я не готов), Стивенсон – человек широкой, почти аристотелевской души. В его правительстве заседали бы Йитс и Джойс. А в объединенном комитете начальников штабов все поголовно знали бы Фукидида. И Гумбольдт сделался бы консультантом всех последующих посланий о положении страны. Он стал бы новым Гете в правительстве и построил бы в Вашингтоне веймарский приют муз.

– Тебе следует подумать, что ты будешь делать, Чарли. Может быть, для начала что-нибудь в Библиотеке Конгресса?

Вмешалась Кэтлин:

– По ночному каналу сегодня показывают фильм Белы Лугоши[64]64
  Лугоши Бела (Бела Бласко) (1882-1956) – киноактер венгерского происхождения, играл злодеев, знаменит ролью вампира в фильме «Дракула» (1931). Похоронен в плаще Дракулы.


[Закрыть].

Она, конечно, заметила, что Гумбольдт перевозбужден и не сможет сегодня заснуть.

Что ж. Мы посмотрели фильм ужасов. Бела Лугоши играл сумасшедшего ученого, который изобрел синтетическую плоть. Он нарядился в нее, напялил страшную маску и ворвался в комнату прекрасных дев. Те закричали и упали без сознания. Кэтлин, гораздо лучшая выдумщица, чем любые ученые, и более прекрасная, чем все эти девы, сидела с неопределенной полуулыбкой на лице. Она страдала сомнамбулизмом. А Гумбольдт со всех сторон окружил ее кризисом западной культуры. И она заснула. А что еще ей было делать? Я прекрасно понимал эти десятилетия сна. Этот предмет мне был хорошо известен. Но Гумбольдт не давал нам отправиться на покой. Он проглотил амитал, потом отправил в рот бензедрин и все это запил джином.

Я вышел на холодок, прогуляться. Свет из коттеджа освещал колеи и канавы, пронизывал перепутанные стебли придорожной дикой морковки и амброзии. Выли собаки, возможно, даже лисы, пронзительно светили звезды. В доме дрожали едва различимые тени – наконец-то полиция ворвалась через окна, сумасшедший ученый перестрелял их, его лаборатория взорвалась, он погиб в пламени, а синтетическая плоть расплавилась на его лице.

Демми на Барроу-стрит, скорее всего, смотрела ту же картину. У нее не было бессонницы. Просто она боялась спать и плохим снам предпочитала фильмы ужасов. К ночи Демми всегда становилась беспокойной. Мы смотрели десятичасовые новости, прогуливали собаку, играли в триктрак и раскладывали пасьянс на двоих. А потом сидели на кровати и смотрели, как Лон Чейни[65]65
  Чейни Лон (1883-1930) – актер немого кино, прозванный «Человек с тысячью лиц».


[Закрыть] мечет ногами ножи.

Я не забыл, что Гумбольдт пытался защитить от меня Демми, но больше не злился на него. Встречаясь, Демми и Гумбольдт сразу начинали говорить о старых фильмах и новых таблетках. Обстоятельно и крайне эмоционально обсуждая какой-нибудь дексамил, они совершенно забывали обо мне. Но мне было приятно, что у них столько общего.

– Он классный парень, – сказала Демми.

Гумбольдт тоже высказался:

– Эта девушка действительно разбирается в фармации. Исключительная девушка. – И, не в силах сдержать себя, добавил: – Она нашла кое-что, чтобы сделаться совершенно свободной.

– Вздор! Куда еще? Она уже была несовершеннолетней преступницей.

– Это не то, – сказал Гумбольдт. – Жизнь должна опьянять, или она ничего не стоит. Она либо сжигает нас, или мы попросту сгниваем. США – романтическая страна. Если ты хочешь быть трезвенником, Чарли, так это только потому, что ты не от мира сего и ни к чему не стремишься. – Он понизил голос и потупил глаза. – Разве Кэтлин выглядит дикой? Но она позволила, чтобы ее украли и продали. Отец продал ее Рокфеллеру…

– Я так и не знаю, которому из Рокфеллеров ее продали.

– У меня нет никаких планов относительно Демми, Чарли. Ей еще предстоит слишком много страданий.

Он лез не в свое дело. И все же его слова тронули меня. Демми действительно пришлось многое пережить. Некоторые женщины плачут тихо, как садовая лейка. Демми рыдала страстно, как только может рыдать женщина, которая верит в грех. Когда она рыдала, ее невозможно было просто жалеть – мощь ее душевных порывов невольно вызывала уважение.

Мы с Гумбольдтом проговорили полночи. Кэтлин дала мне свитер: Гумбольдт спал очень мало, и она, предвидя целую череду маниакальных ночей, воспользовалась моим присутствием, чтобы немного отдохнуть.

Вместо вступительного слова к Ночи Бесед с Фон Гумбольдтом Флейшером (поскольку это было нечто вроде декламации), мне хотелось бы сделать краткое историческое заявление: пришло время (поздний Ренессанс), когда жизнь утратила способность устраивать самое себя . Теперь она должна быть устроена кем-то. И мыслители взялись за это. Со времен, приблизительно, Макиавелли до наших собственных это «устроительство» есть не что иное, как единый, великий, витиеватый, мучительный, вводящий в заблуждение гибельный процесс. Таких людей, как Гумбольдт – вдохновенных, проницательных, тонких и безумных, – переполняет идея, что человеческой деятельностью, такой грандиозной и безгранично разнообразной, в настоящее время должны управлять исключительные личности. Гумбольдт и сам был такой «исключительной личностью», а значит – законным кандидатом во власть. А почему нет? Шепоток здравого рассудка тихонько напоминал ему, почему именно нет и высмеивал его. Пока мы смеемся – с нами все в порядке. В то время я и сам был в большей или меньшей степени таким кандидатом. Мне тоже мерещились грандиозные перспективы, идеологические победы, личный триумф.

А теперь о том, что говорил Гумбольдт. На что в действительности похожи разглагольствования поэта.

Для начала он надел маску взвешенного мыслителя, но как далек он был от образца здравомыслия! Я, конечно, тоже любил поговорить и поддерживал беседу сколько мог. Сперва мы вели двойной концерт, но через некоторое время я был с шумом свергнут со сцены. Извергая доводы и формулировки, опровергая и делая открытия, голос Гумбольдта подымался, затихал, подымался снова; рот распахивался, и тени залегали у него под глазами, казавшимися черными дырами. Руки тяжелели, грудь выгибалась колесом; брюки держались под животом на широком ремне со свисавшим свободным концом. Гумбольдт постепенно переходил от повествования к речитативу, от речитатива воспарял к арии под аккомпанемент оркестра намеков, художественного вкуса, любви к своему искусству, преклонения перед его великими мужами, но также подозрений и надувательства. На моих глазах этот человек то попадал в унисон со своим сумасшествием, то диссонировал с ним.

Он начал с замечания о месте искусства и культуры в администрации Стивенсона первого срока – о своей роли, нашей роли, поскольку мы должны были пользоваться моментом вместе. Отталкивался он от оценки Эйзенхауэра. У Эйзенхауэра нет политической смелости. Посмотри, как он позволил Джо Маккарти[66]66
  Маккарти Джозеф Реймонд (1908-1957) – сенатор, председатель подкомиссии по расследованию антиамериканской деятельности, организатор антикоммунистической истерии конца 40-х – начала 50-х годов, получившей название «маккартизм». Психически неуравновешенный, затеял обвинение в симпатиях к коммунизму против руководства министерства обороны. Сенат вынес ему порицание за оскорбление законодательного органа и растрату казенных средств, после чего Маккарти спился и вскоре умер.


[Закрыть] и сенатору Дженнеру[67]67
  Дженнер Уильям Эзра (1908-1985) – сенатор от Индианы, крайний реакционер, действовал в тандеме с Маккарти.


[Закрыть] отзываться о генерале Маршалле[68]68
  Маршалл Джордж Кэтлетт (1880-1959) – американский генерал, начальник генштаба в годы второй мировой войны, затем государственный секретарь, именем которого назван план послевоенного восстановления Европы. Подвергался обвинениям со стороны Маккарти.


[Закрыть]. У него нет мужества. Зато он дока в снабжении и рекламном деле, и не глуп. Он замечательный кадровый офицер, легкий на подъем, игрок в бридж, любит девочек и читал вестерны Зейна Грея[69]69
  Грей Зейн (1875-1939) – писатель, автор 54 вестернов и множества книг о рыбной ловле.


[Закрыть]. Если общество хочет ненавязчивого правительства, если оно уже вполне оправилось после депрессии, мечтает отдохнуть от войны и чувствует себя достаточно сильным, чтобы обойтись без сторонников «нового курса»[70]70
  Новый курс – политика президента Франклина Рузвельта в 30-х годах, направленная на государственное регулирование экономики и социальную защиту беднейших слоев.


[Закрыть], и разбогатело настолько, чтобы быть неблагодарным, оно будет голосовать за Айка, за эдакого принца, которого можно заказать по каталогу «Сирс Робак». Возможно, публике уже надоели великие личности вроде Рузвельта, и напористые типы вроде Трумэна. Но Гумбольдт не хочет недооценивать Америку. Он верит, что Стивенсон добьется своей цели. И мы увидим, на какую высоту может подняться искусство в свободном обществе, может ли оно идти в ногу с общественным прогрессом. Упомянув Рузвельта, Гумбольдт заметил, что тому следовало хоть что-нибудь предпринять после смерти Бронсона Каттинга[71]71
  Каттинг Бронсон (1888-1935) – сенатор от штата Нью-Мексико, погиб в авиационной катастрофе.


[Закрыть]. Сенатор Каттинг вылетел из родного штата после подсчета голосов, и его самолет потерпел аварию. Как это могло случиться? Возможно, не обошлось без Дж. Эдгара Гувера[72]72
  Гувер Джон Эдгар (1895-1972) – директор федерального бюро расследований (ФБР) в США с 1924 г.


[Закрыть]. Власть Гувера держалась на том, что он выполнял грязную работу для президентов. Вспомни, как он пытался навредить Бертону К. Уилеру[73]73
  Уилер Бертон (1882-1975) – сенатор от штата Монтана, противник Рузвельта.


[Закрыть] из Монтаны. Гумбольдт перешел к сексуальной жизни Рузвельта. А от Рузвельта и Дж. Эдгара Гувера к Ленину и ГПУ Дзержинского. Затем упомянул Сеяна[74]74
  Сеян Люций Элий – префект претория при римском императоре Тиберии, известный своей жестокостью, составил заговор и был казнен в 31 г.


[Закрыть] и возникновение тайной полиции в Римской империи. Потом он заговорил о литературной теории Троцкого и о том, как тяжело прицепить великое искусство к товарному поезду Революции. Затем Гумбольдт снова вернулся к Айку, заговорил о мирной жизни профессиональных военных в тридцатые. Потом о пьянстве, распространенном в армии. Черчилль и бутылка. Меры, принимаемые втихую, чтобы оградить сильных мира сего от скандала. Меры безопасности в мужских борделях Нью-Йорка. Алкоголизм и гомосексуализм. Супружеская жизнь и быт педерастов. Пруст и Шарлюс[75]75
  Шарлюс – персонаж цикла романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени».


[Закрыть]. Сексуальные отклонения в немецкой армии до 1914 года. По ночам Гумбольдт читал историю войн и военные мемуары. Он мог рассказать о Уилере-Беннете[76]76
  Уилер-Беннет , Джон – английский историк, исследователь гитлеровского рейха.


[Закрыть], Честере Уилмоте[77]77
  Уилмот Честер (Реджинальд Уильям) (1911-1954) – английский военный историк.


[Закрыть], Лиддел Гарте[78]78
  Лиддел Гарт Бэзил Генри (1895-1970) – английский военный историк.


[Закрыть] и гитлеровских генералах. Он также знал Уолтера Уинчелла[79]79
  Уинчелл Уолтер (1897-1972) – газетный и радиожурналист, основатель жанра светской хроники, был известен бесчисленными скандалами с оскорбленными им знаменитостями.


[Закрыть] и Эрла Уилсона[80]80
  Уилсон Эрл – журналист, основатель колонки сплетен в газете «Нью-Йорк пост».


[Закрыть] и Леонарда Лайонса[81]81
  Лайонс Леонард – ведущий колонки светских сплетен в газете «Нью-Йорк пост».


[Закрыть] и Реда Смита[82]82
  Смит Уолтер Уэлсли («Ред») (1905-1982) – спортивный журналист, лауреат Пулитцеровской премии.


[Закрыть], легко переходил с пересказа сенсационных статеек к генералу Роммелю, а от Роммеля к Джону Донну[83]83
  Донн Джон (1572-1631) – английский поэт, основоположник метафизической школы поэзии барокко, был духовником короля Якова I.


[Закрыть] и Т. С. Элиоту. Об Элиоте он знал такие странные факты, каких, пожалуй, не знал никто другой. Гумбольдта переполняли сплетни и галлюцинации, но также и литературные теории. Конечно, извращения характерны для всей поэзии. Но что первично? И все это лилось на меня потоком, полупривилегией-полуболью, вместе с иллюстрациями из классики и высказываниями Эйнштейна и Жа Жа Габор[84]84
  Габор Жа Жа (Шари Габор) (р. 1918) – киноактриса венгерского происхождения, была замужем 9 раз, в т.ч. за Конрадом Хилтоном и принцем Фридрихом Ангальтским, по окончании карьеры в кино создала свою косметическую фирму.


[Закрыть], ссылками на польский социализм и футбольную тактику Джорджа Халаса[85]85
  Халас Джордж (1895-1983) – тренер футбольной команды «Чикаго беарз».


[Закрыть], на скрытые мотивы Арнольда Тойнби, и (иногда) на торговлю подержанными машинами. Богатые мальчики, бедные мальчики, еврейские мальчики, гойские мальчики, хористки, проституция и религия, старые деньги, новые деньги, клубы джентльменов, Бэк-Бей[86]86
  Бэк-Бей – аристократический район Бостона.


[Закрыть], Ньюпорт[87]87
  Ньюпорт – излюбленный курорт американских богачей в штате Род-Айленд, где проводятся ежегодные регаты.


[Закрыть], Вашингтон-сквер, Генри Адамс, Генри Джеймс, Генри Форд, Иоанн-креститель, Данте, Эзра Паунд[88]88
  Паунд Эзра Лумис (1885-1972) – американский поэт и историк, имажист, в годы второй мировой войны сотрудничал с фашистами, был приговорен за измену к смертной казни, замененной заключением в психиатрической больнице.


[Закрыть], Достоевский, Мэрилин Монро и Джо Ди Маджио[89]89
  Ди Маджио Джозеф Пол (р. 1914) – знаменитый бейсболист, первый муж Мэрилин Монро.


[Закрыть], Гертруда Стайн[90]90
  Стайн Гертруда (1874-1946) – американская писательница, теоретик литературы потерянного поколения.


[Закрыть] и Алиса, Фрейд и Ференци[91]91
  Ференци Шандор (1873-1933) – венгерский психоаналитик, последователь Фрейда.


[Закрыть]. Доходя до Ференци, он всегда делал одно и то же замечание: ничто не может быть настолько далеким от инстинкта, как рационализм, и, следовательно, в соответствии с Ференци, рационализм оказывается верхом безумия. А как доказательство – сумасшествие Ньютона! Дойдя до этого места, Гумбольдт обычно говорил об Антонене Арто[92]92
  Арто Антонен (1896-1948) – французский режиссер и искусствовед-авангардист. Считал, что театральное искусство, подобно религиозной мистерии, способно воздействовать на подсознание.


[Закрыть]. Драматург Арто пригласил самых знаменитых интеллектуалов на лекцию в Париж. Когда они собрались, вместо лекции Арто вышел на сцену и закричал, как обезумевшее чудовище. «Раскрыл рот и заорал, – говорил Гумбольдт. – Заорал неистово. Парижские интеллектуалы съеживались от страха. Но для них это было потрясающее событие. Почему? Да потому, что художник Арто – это несостоявшийся священник. А несостоявшиеся священники специализируются на богохульстве. Богохульство нацелено на общину верующих. Во что они веровали в этом случае? Только в интеллект, который какой-то Ференци приравнял к безумию. Но что это означает в широком смысле? Это означает, что единственное искусство, к которому интеллектуалы способны испытывать интерес, это искусство, воспевающее первичность идеи. Художники должны интересовать интеллектуалов, этот новый класс. Вот почему состояние культуры и история культуры становятся главным предметом искусства. И поэтому рафинированная аудитория французов с почтением слушала вопли Арто. Для них единственная цель искусства – предлагать идеи и суждения и вдохновлять. Образованные люди современности являются думающей свалкой на стадии, которую Маркс называл первоначальным накоплением. Их задача – спустить шедевры до обыкновенного дискурса. Вопль Арто – интеллектуален. Во-первых, он – атака на „культ искусства“ девятнадцатого века, которую хочет сменить культ рассуждения…

– Теперь ты видишь, Чарли, – закончил свою речь Гумбольдт, – как важно для администрации Стивенсона иметь такого советника по культуре, как я, который понимает, хотя бы отчасти, этот идущий по всему миру процесс.

Наверху Кэтлин готовилась ко сну. Наш потолок был для нее полом. Она ходила по голым доскам, сообщавшим нам о каждом ее движении. Я почти завидовал ей. Меня сотрясала дрожь, я и сам не возражал бы забраться под какие-нибудь одеяла. Но Гумбольдт заявил, что мы всего-то в пятнадцати минутах езды от Трентона и в двух часах по железной дороге от Вашингтона. Туда ничего не стоит домчаться. Он по секрету сообщил мне, что Стивенсон уже связался с ним и они назначили встречу. Гумбольдт попросил меня помочь ему подготовить тезисы для этого разговора, и мы обсуждали их до трех часов ночи. Затем я наконец отправился в свою комнату, оставив Гумбольдта вливать в себя последний стакан джина.

На следующее утро он все еще был полон сил. А у меня не переставая кружилась голова, пытавшаяся переварить плотный поток трудно уловимых рассуждений и сведений из всемирной истории, впихнутых в нее за завтраком. Гумбольдт не спал вовсе.

Чтобы немного успокоиться, он сделал пробежку. Топая по гравию перепачканными туфлями и по шею обляпываясь грязью, он семенил по дороге, сцепив руки перед грудью. Казалось, дорога, обсаженная сумахом и маленькими дубами, засасывает его и он тонет между берегов ломких ползучих сорняков, чертополоха, осота, молочая и грибов-дождевиков. Когда он вернулся, брюки были облеплены колючками. У пробежки конечно же тоже имелся свой подтекст: будучи секретарем у сэра Уильяма Темпла[93]93
  Темпл Уильям (1628-1699) – английский дипломат и писатель. Юный Джонатан Свифт служил у него секретарем.


[Закрыть], Джонатан Свифт каждый день пробегал несколько миль, чтобы выпустить пар. Вас одолевают слишком сочные мысли, слишком густые эмоции, что-то неясное требует выражения? Тогда вам не помешает немного потоптать дорожку. Кстати, и джин выйдет потом.

Гумбольдт взял меня прогуляться, и коты, увязавшиеся за нами, шуршали опавшими листьями. Они отрабатывали внезапные прыжки, набрасываясь на прижавшиеся к земле паутинки, и, расправив гренадерские хвосты, кидались точить когти о деревья. Хозяин очень ими гордился. Утренний воздух наполнился приятной свежестью. Гумбольдт вошел в дом и побрился, а затем на судьбоносном «бьюике» мы отправились в Принстон.

Все прошло как нельзя лучше. Со Сьюэлом, ворчащим человеком с пустым и неискренним лицом, непроизвольно клонившимся назад в легком подпитии, мы встретились за ленчем во французском ресторане. Он и не собирался говорить со мной. Ему хотелось пошептаться с Гумбольдтом о Нью-Йорке и Кембридже. Сьюэл – космополит из космополитов (как ему представлялось) – никогда раньше не ездил за границу. Гумбольдт тоже не знал Европы.

– Если ты захочешь поехать, старина, – сказал Сьюэл, – мы это устроим.

– Я не готов, – сказал Гумбольдт. Он боялся, что его похитят бывшие нацисты или агенты ГПУ.

Провожая меня на поезд, Гумбольдт заметил:

– Я же говорил: это собеседование – всего лишь формальность. Мы со Сьюэлом знаем друг друга долгие годы, даже пишем друг о друге. Но никаких обременительных чувств. Только я не могу понять, на кой черт Дамаску понадобился Генри Джеймс? Ладно, Чарли, мы прекрасно проведем время. И если мне суждено попасть в Вашингтон, я знаю, что смогу положиться на тебя здесь.

– Дамаск! – не удержался я. – Среди арабов он будет шейхом апатии.

Гумбольдт разомкнул бледный рот и процедил почти беззвучный смех сквозь мелкие зубы.

В это время я был новичком, статистом, и Сьюэл отнесся ко мне соответственно. Я понял, что он увидел перед собой слабохарактерного молодого человека, достаточно симпатичного, немного толстоватого, немного наглого, с большими полусонными глазами и с явным отсутствием энтузиазма к чужим авантюрам (это я прочел в его глазах). Неспособность Сьюэла верно оценить меня показалась обидной. Только досада всегда заряжала меня энергией. И если позднее я сделался такой важной шишкой, то только потому, что извлекал пользу из чужого пренебрежения. Я мстил тем, что добивался успеха. Поэтому я обязан Сьюэлу довольно многим, и с моей стороны было по меньшей мере неблагодарностью спустя годы, когда я, потягивая виски, прочитал в чикагской газете о его смерти, сказать то, что вырвалось у меня: для некоторых смерть – благо. Я вспомнил остроту, которую сказал Гумбольдту, когда он провожал меня на электричку из Принстона на узловую станцию. Люди смертны, и мой злобный выпад вернется ко мне. А что касается апатии: апостол Павел[94]94
  Павел из Тарса проснулся – иудей Савл родом из г. Тарса рьяно преследовал христиан, но по пути в Дамаск, куда он направлялся громить христианскую общину, ему было чудесное явление света, после чего он обратился в веру Христа и стал апостолом Павлом.


[Закрыть] из Тарса по дороге в Дамаск прозрел и проснулся, а Сьюэл из Принстона проспит всю дорогу самым глубоким сном. Вот куда меня занесли дерзкие рассуждения. Но клянусь, теперь-то мне стыдно за свои слова. Надо добавить: поскольку я претендовал всего лишь на временную работу, Демми Вонгел напрасно отправила меня на собеседование в сером костюме, в пристегивающемся воротничке, в бордовом галстуке и того же цвета туфлях из козлиной кожи.

В общем, после того как я, в четыре часа пополудни опершись на кухонную стойку со стаканом виски и бутербродом с маринованной селедкой, прочитал некролог Сьюэла в чикагской «Дейли Ньюс», прошло совсем немного времени, и Гумбольдт, который умер пятью или шестью годами ранее, снова вошел в мою жизнь. Он пришел с совершенно неожиданной стороны. Я не могу точно назвать час, когда это произошло. Тогда я невнимательно относился ко времени, и это – явный симптом того, что меня всецело поглотили более важные дела.