Текст книги "Песнь крысолова"

Или жуликом, вором, рабовладельцем.

Стоило увидеть Даду, как я поняла, что он будет просить с меня больше, чем выручку с попрошайничества.

В первый раз, когда он меня изнасиловал, я была настолько беспомощной, что не знала, как реагировать. Я говорила себе, что другого не дано. Если назад, то в приют. Если одной, то выживать только за счет Дады.

Было больно, и казалось, что часть моего тела становится мертвой. С каждым его проникновением я хотела покинуть эту оболочку полностью. Окружающий мир казался насильственной симуляцией, из которой не получается выйти.

Потребовалось меньше недели в лагере Дады, чтобы понять, что я выбрала дорогу, ведущую в никуда. Но от одной мысли, что придется вернуться в обугленный дом, где они умерли, а потом – в приют, мне становилось плохо. Настолько, что опять начинало рвать. Это стало реакцией на все, что я не могла перенести.

В третье изнасилование меня вырвало на Даду, и он избил меня до потери сознания. Я провела две недели в постели, и меня отхаживали его жены – многочисленные женщины без имени и личности, которые жили в этих слам-районах и были за это благодарны.

Благодарность. Единственное, что я должна была испытывать к Даде, но это чувство все не охватывало меня с головой, как других. Каждый раз, глядя на его массивное тело, мне хотелось блевануть, потому что я не желала контакта с ним. Я хотела, чтобы меня никто не трогал. Мне требовалось время, и я была готова попрошайничать вместе с ребятами по Алексе, Котти и другим вшивым местам, где мы получали наживу.

Так и было днем. Мы околачивались в «горячих» точках и клянчили деньги. Меня быстро научили, на кого смотреть. В первую очередь туристы: они таскают с собой много ценностей, их внимание максимально рассеянно. Особенно хорошо мы наживались на приезжих азиатах, которые обычно имели при себе много наличности: это делало их самой лакомой добычей.

Женщины с детьми. Иной раз я отвлекала детей игрушкой или сладостью. Они всегда ко мне тянулись. Родители хватались их и неслись следом, забыв про все. В это время Дануша и Лилак срезали им ремешки сумок, а то просто хватали все, что те впопыхах оставляли на скамьях.

Потом мы возвращались с добычей и сдавали все Даде. Нас обыскивали с головы до ног, чтобы не дай боже ничего не прикарманили. Дануша советовал мне прятать снаружи. Найти тайник где-нибудь и потихоньку складывать. Но такое планирование давалось мне с трудом. Я думала только о том, как не попасться полиции и унести с собой хоть что-то. Если ты приходил с пустыми карманами, это расстраивало Даду. Доставалось тогда всем.

Но мой главный кошмар начинался по возвращении в лагерь. Вечером за мной приходила одна из его жен и вела в тент Дады. Я научилась сдерживать рвотный рефлекс, потому что знала: потом буду месяц ходить с расквашенным лицом.

Боль – хорошая стимуляция. Она учит всему быстро.

Спустя два года я поняла, что не могу больше. Меня опять настигло парадоксальное чувство: Санда никто, но при этом она все еще имеет претензии. Ей хочется прекратить делать то, от чего ее рвет.

Все произошло быстро. Дада привык к моей покорности, и когда я воткнула в него заточку, он потерял почву под ногами. Я не остановилась. Я воткнула ее еще несколько раз, всюду, куда только можно.

«Ты сдохнешь, и никто не будет о тебе плакать, – шептали губы, но я едва ощущала, что это мои слова. – Все только и ждут, когда ты сдохнешь. Я им всем помогу. И тебе помогу. Сволочь».

Я оставила его истекать кровью. Затем ограбила и побежала прочь, в никуда, чувствуя, что снесла все свои шаткие координаты опоры. Пару ночей провела в вонючих ночлежках для бездомных. Таращилась из окон на пустую улицу, зная, что эта тварь не сдохла и надо было полоснуть по горлу.

То, что Дада ищет меня, я поняла, стоило только выйти на улицу. Случайные прохожие, продавцы в магазинах, безымянные люди на станции – угроза затаилась везде. Особенно это было очевидно в попрошайках, которые высматривали кого-то в толпе, перешептывались и ждали. Один раз меня заметили и пустились вслед. Спас поезд метро, вовремя отчаливший от станции и увезший меня в Шёнеберг. Я сошла на Ноллендорфплац, не зная, куда податься. Вокруг расстилались огни, мелькали машины. Что дальше? Останавливаться в дешевых отелях, пока не кончатся деньги? А после?

Куда я иду?

Никто не мог ответить на этот вопрос.

Я слепо шагала по тротуару, пока меня не поймала какая-то женщина. В трансе я перевела на нее пустой взгляд и увидела любопытные раскосые глаза, в которых читался интерес и некое понимание.

«Как тебя зовут?»

«С-санда», – еле слышно вымолвила я.

Золотые веки и хитрая улыбка гипнотизировали. Она была существом из другого мира. Некто между светом и тенью. На людей Дады не походила и в помине (слишком очевиден вкус и интеллект). Одета в черные одежды отменного качества, на сумке поблескивает логотип Chanel. Кем она была? Видением? Ангелом-хранителем?

«Сколько ты хочешь?» – тихий вопрос, который завис в вечернем полумраке как странное приглашение.

«Сто», – еле слышно произношу я наугад.

Кивок.

Я не верю в происходящее, но иду следом.

Женщина манит за собой, и мы меняем станции и поезда. Я бреду как одурманенная, а мне бросают загадочные улыбки через плечо. Сейчас я понимаю, что последовала за ней, потому что от нее исходила атмосфера защиты. Я знала, что она меня спрячет. Не только от Дады: от всего мира. Это было следование инстинкту.

Наконец мы доезжаем до Варшавской. Она заводит меня в странное здание, на двери которого изображен знак радиационной опасности. Я прохожу сквозь длинный узкий туннель и оказываюсь в мерцании неоновых огней. Люди вокруг кажутся мне футуристическими слепками.

Лицо женщины – передо мной, пальцы манят, и мы оказываемся в темном кабинете с мерцающими витражами на стенах.

«Лучше она, чем Дада», – мелькает мысль на заднем плане.

«Что… что я должна делать?» – спрашиваю я по привычке.

«Душить», – следует странный ответ.

Мой вопросительный взгляд встречается с ее насмешливыми глазами.

«Что?»

«Руки на мое горло», – отдает она приказ, прислонившись к стене, и я с испугом вытягиваю вперед ладони.

Передо мной зависает ее уверенная усмешка, словно существующая отдельно от лица.

«Души меня».

Я сжимаю руки вокруг тонкой шеи – и разносится первый удовлетворенный вздох.

Так мы познакомились с мадам Шимицу. Она сняла меня. На улице, в самом гейском квартале Берлина. Она привела меня в «Туннель», безустанно маня за собой, как лукавый черт. И попросила удовлетворить ее самым странным способом. Глядя на то, как она задыхается под моими руками, я осознала, что сейчас могу сделать все. Сжать сильнее – и она умрет. Разжать пальцы – и ее закатившиеся зрачки вернутся в нормальное положение.

Я могу все.

Но внезапно она резко перехватывает мое запястье, и, как по команде, я опускаю ладони.

«Хватит. Молодец, Санда. Мне понравилось».

Я тяжело дышу, глядя на ее растрепанные волосы и эйфорическую улыбку. Мне тоже понравилось душить. Я поняла, что могу пережать ее жизнь в любой момент. Дивное ощущение.

«Кто ты?» – с любопытством спрашивает она.

Не хочу говорить, но слова вытекают сами. Неукротимая рвота, ее новое проявление. Чем больше я рассказываю, тем острее становятся ее черты, а улыбка обретает хищнический оттенок. Я выложила все про Поприкань, Эдлеров, Родику, Даду.

Женщина с золотыми веками наклоняется и тихо говорит:

«Больше не бойся. Никто тебя не найдет. Я спрячу».

Кивок и молчание. Что еще добавить?

Шимицу нашла мне жилье, позаботилась о безопасности, сделала своей правой рукой. И даже устроила так, чтобы Крупке знал, куда отправлять свои бесполезные отчеты о Родике, хотя об этом я ее никогда не просила.

Я выполняла все, что она скажет, не задавая вопросов о том, хорошо это или плохо. После пожара эти понятия перестали существовать для меня. Наконец перестала бояться улиц, хотя по привычке занавешивала окна. Со временем она выявила мой специфический талант – находить общий язык с детьми.

Дада был тараканом по сравнению с ней. Она прижучила его и всех его попрошаек. Рядом с «Туннелем» другие преступные группировки превращались в детские песочницы.

В этом мире, скрытом от глаз обычных людей, я получила иммунитет, а со временем даже некоторую власть.

Мы больше никогда не делали того, с чего началось наше знакомство. Потому что в тот момент я имела над ней полный контроль. В глубине души я знала, где ее слабое место.

Мадам Шимицу оказалась намного лучше Дады и никогда не обращалась со мной плохо. Я ухватилась за нее как за спасительную соломинку, но в своих снах почему-то видела только одно: как сжимаю пальцы на ее горле и держу. Держу, пока она не перестанет двигаться. Только так я могу избавиться от ее присутствия в моей голове.

Я понимала, что на самом деле она была такой же, как Дада, просто действовала умнее. Зло распознать легко, если сам уже давно являешься его частью.

Мариус

Патрулирование ничего не дало. Ночь выдалась тихой. Берлин, как обычно, перемигивался огнями, дурманил туристов и новоприбывших. Их легко удавалось вычислить по походке и взгляду, они еще не умели сопротивляться этому ритму внутри них и путали его со своим участившимся пульсом.

Мариус объездил весь Веддинг с парой патрульных, но никого не нашел. Оборотень снова превратился в мирного крестьянина. Луна больше не давала ответов.

Он остановился у станции «Зоосад», взяв себе в круглосуточном фастфуде кофе и клейкий бургер. Воспаленные глаза напряженно глядели сквозь прохожих, которые мялись по остановкам или сливали остатки алкогольной рвоты в ближайшие урны.

«Где же ты… где же вы оба…» – думал Мариус, не вполне осознавая, спит или бодрствует.

В четыре часа он поехал домой, но поставил будильник на восемь утра. Крупицы сна ощущались как украденные. В эти несколько часов ему снилась румынская девочка с матовыми, темными глазами, и он почти слышал ее перепархивающий, осторожный шаг. Санда ходила по кромке его сознания, а вдоль ее облика обозначился тонкий разлом. Одна часть личности – взрослая, хладнокровная, бездушная; другая – все еще ребенок с глазами напуганного волчонка.

«Если найдешь меня, узнаешь ответы на все свои вопросы. Я тебя к ним приведу. Я ключ», – безмолвно говорил ее взгляд.

Ему казалось, она его о чем-то просит. Но просьбу ее разгадать пока не удавалось.

Трель будильника вернула его назад в реальность, а мир сновидений дрогнул и распался.

С тяжелой головой он поехал в бюро и довольно легко отыскал Даду. Сутенер и наркоторговец: по крайней мере, по этим статьям его посадили в Тегель[24]24
  Тегель – тюрьма в одноименном районе Берлина.


[Закрыть] еще три года назад. По происхождению черт знает кто, но раз цыгане считают его своим, это многое объясняет. Говорит на десяти языках.

Мариус сделал пару коротких звонков и пробил пропуск на свидание с заключенным. Благодаря знакомым удалось организовать без лишней бюрократии. Пока это не был официальный допрос. Все, что Мариус узнал, он пока продолжал таскать в себе.

Их оставили в отдельном кабинете, на заднем плане болтались два охранника. Дада был невысокого роста, но крепкого телосложения. Пальцы увивали узоры татуировок, часть их выглядывала из ворота рубашки. На голове образовалась проплешина. В глазах подобно волчку крутился живой интерес.

– Ионеску, – сухо представился Мариус, – прошу вас сесть.

Диктофон уже был включен.

– Такая честь принимать вас в гостях, – с тонкой, но внятно уловимой насмешкой произнес Дада, беспрестанно ухмыляясь. Было заметно, что эта складка в правом уголке губ уже не разглаживается. – Чем могу быть полезен?

Мариус быстро извлек из папки фото Санды и положил между ними на стол.

– Мне нужна информация о ней. Эта девочка была в вашем лагере.

Медленно Дада взял фото в руки и изучал его некоторое время в молчании. Мариус следил за его глазами. В них за пару секунд пронеслась некая история, но вслух тот сказал только одно:

– Санда.

– Верно. Что между вами произошло и куда она ушла?

Дада поднял на него свои странные глаза, похожие на капли бензина. Мариус хранил нейтральное выражение лица и спокойно отражал взгляд.

Не переставая ухмыляться, Дада пробормотал что-то на смеси румынского и цыганского.

– Прошу вас говорить на немецком. Вы владеете этим языком, – сухо заявил Мариус, не отводя от него давящего взора.

На Даду это не произвело впечатления. Похоже, тот уже все перевидал. Он устало повел толстой шеей и снова уставился на Мариуса.

– Служишь одним господам, а за помощью – к другим. Всю мою жизнь так. Корни вы быстро пилите, а чуть что… сразу Дада.

– Почему Санда ушла? – прервал его демагогию Мариус. – Мне нужна информация.

– А если не скажу? – загадочно ухмыльнулся этот жук. – Мне терять нечего, я тут надолго. Вдруг решу дать обет молчания?

– Тогда это будет расценено как противодействие следствию, – снова оборвал его Мариус. – Если мы докажем вашу причастность, срок увеличится, а отсутствие показаний с вашей стороны только усугубит ситуацию.

Дада фыркнул и произнес с небольшим промедлением:

– Я не знаю, почему Санда ушла. Я ей больно не делал. Своих детей не обижаю. Я давал им кров и защиту. Заботился о них как мог. Она просто сбежала и украла у меня все мои накопления. Черная неблагодарность.

На эту дешевую мелодраму даже возражать ничего не хотелось. Мариус прекрасно видел, что Дада врет и недоговаривает. Нужно было выжать из него правду иначе.

– Что вы знаете о Санде? Она рассказывала о себе?

– Конечно, – очередной странный взгляд, преломленный непонятным радужным светом. – Мама, папа умерли. Бедняжка ушла, чтобы не попасть в приют. Ее нашел мой Дануша и привел ко мне. Я выслушал ее историю и пообещал, что со мной она будет в безопасности. Захочет… уйдет. Я бы и так ее отпустил… она никогда не просила. Санда предпочитала молчать. Если бы она говорила, я мог бы ей… помочь.

– Куда она могла пойти? Вы видели ее после? – тихо вопросил Мариус, желая взять щипцы и начать вытягивать правду. Он читал дело Дады, знал об изнасилованиях, грабежах и фактическом рабстве у него в клане.

– Мы видели ее, но она больше нам не принадлежала, – неожиданно проклюнулся интересный ответ. – Это всегда в ней было. Санда – двуличная. Притворялась своей, но жизнь наша ей претила. Ее воспитали немцы, и она уже требовала от мира, как они. Немцам все вокруг должны. Санда… как ты, Ионеску. Корни свои помнит, но стыдливо прячет.

– Что значит: вы ее видели? Где? – вопросил Мариус, проигнорировав его неглубокий аналитический выпад.

Дада внезапно наклонился чуть ближе, не переставая усмехаться краешком губ. В его взгляде мелькнуло что-то странное.

– Она сменила круг общения, как вы любите говорить. И выбрала себе подходящую компанию. Ее забрал дилер «Туннеля».

Вот оно. Круг замкнулся. Он начал поиски с «Туннеля», где все отрицали, что знают ее, хотя она явно была завсегдатаем. Им это дело и заканчивается.

– Что за дилер? Знаешь его?

– Ее? О, ее все знают, – качнул головой Дада. – Она змея вокруг Берлина. Стоит за всем тенью, имени у нее нет, но каждый из нашего мира узнает эту женщину. Санде везет на покровителей.

– Опиши мне этого дилера. У нее есть… прозвище?

– Она называет себя разными именами. Наши зовут ее Гейша. Если ты хоть что-то знаешь о настоящем Берлине, то знаешь и ее.

Мариус задумчиво уставился на Даду, поняв, о ком речь. Ох, Вивьен. Ну и паутину же ты сплела. И как только сама в ней не подыхаешь…

Дада осклабился глубже, заметив в Мариусе перемену.

– Мы искали Санду, но она как сквозь землю провалилась, – неторопливо продолжил он. – А потом ко мне пришла Гейша со своими людьми и вернула мои деньги. Все десять тысяч. Сказала, это откуп за нее. И добавила так мимоходом: «Тронешь ее, весь ваш лагерь перебьем. Нечего строить будет». А если это говорит она, то так и будет. Одно меня только интересовало… чем же Санда так им приглянулась? Как ты думаешь, Ионеску? Я Гейшу знаю больше двадцати лет. Если она берет кого-то под свое крыло, то это очень полезный человек. Можно сказать, что она… коллекционер необычных сподручных. У нее их целый зверинец.

На этом Дада, судя по всему, закончил. Он опустил взгляд, изучая фото Санды. Пальцы провели по ее лицу и задержались на губах. В этом движении скользила какая-то сальность. Мариус, безмолвно наблюдавший за ним все это время, не выдержал и спросил:

– Ты и ее насиловал, скотина?

Дада точно встрепенулся и поднял на него свой мутный, пенящийся взгляд.

– Я своих детей могу только любить. Не обвиняй меня в том, что не можешь доказать, Ионеску.

Мариус встал, для него разговор был закончен. Фото вернулось в папку. Но напоследок он все же выплюнул сквозь зубы:

– Ей было четырнадцать, когда она к тебе пришла. И твою педофилию мы еще докажем.

В ответ ему вдруг раздался звонкий смех, совершенно не вяжущийся с сиплым голосом. Мариус обернулся, пытаясь понять, что вызвало такое веселье. Дада облокотился на стол и трясся, как китайский болванчик.

– Ты никак прикипел к ней, Ионеску! Тогда дам тебе совет: увидишь Санду, сразу ей пулю в лоб. Иначе она и тебя с носом оставит. Это ее реакция на людскую доброту.

* * *

Когда он вернулся в бюро, Лука тут же сообщил, что его вызвал Оксенкнехт. Ничего хорошего это не означало. Была и другая новость, которая упала как снег на голову:

– Жан-Паскаль Мейербах, тот самый чудик из школы Михаэля Краусхофера, пропал. Родители заявили сегодня днем. Получается, второй ребенок в этой школе из того же класса.

В голове всплыла шкотная физиономия Джей Пи. Тот подмигнул ему и растворился.

– Я посмотрю, как только вернусь.

Мариус спешно направился в кабинет к Оксенкнехту и с порога наткнулся на его подозрительный взгляд.

– Ионеску, вы должны объясниться о ваших самовольных выездах в Тегель. А также об отлучках. Что происходит?

Врать было бессмысленно, и Мариус, поразмышляв мгновение, сообщил:

– Пропажи детей, которые веду я, связаны с Вальденбрухом. Здесь также замешан «Туннель».

Ему пришлось рассказать почти обо всем, кроме своих интриг с Вивьен. Пока выглядело так, словно несколько на первый взгляд не связанных дел внезапно наложились друг на друга. К пропаже последних двух детей была причастна некая дама. Согласно лунным циклам напрашивался вывод, что она может быть ответственна и за другие схожие похищения. Далее нападение в «Туннеле», где видеозапись зафиксировала похожую женщину, за которой следовал этот огромный альбинос. Альбинос всплыл снова в Веддинге, в квартире, принадлежащей некой фрау Пежич, но живущей под именем Юргена Шмита. По общим показаниям соседей, женщина проживала там довольно долгое время, и в доме имелась корреспонденция из Вальденбруха, касающаяся ее сестры – Родики Эдлер. Имя Мариэль Пежич оказалось вымышленным, женщину звали Санда Эдлер, и она числилась пропавшей без вести более десяти лет. Зацепки и показания других людей указывали на то, что она стала дилером «Туннеля».

– Допустим, за похищениями детей, которыми занимаетесь вы, стоит «Туннель», – кивнул слегка заинтригованный Оксенкнехт. – Но случай клиники может не иметь никакого отношения к тому, чем занималась эта дама.

– Слишком много детей пропадало. Там… здесь… – нервно отрезал Мариус. – Мне только что сообщили, что исчез еще один мальчик из той школы, Жан-Паскаль Мейербах, он – одноклассник другого пропавшего ребенка. Когда есть хотя бы один человек, связанный с обоими случаями, это не совпадение. Нужно снова опросить людей в «Туннеле». И мне нужен доступ к делу Вальденбруха.

– Этим занимается другой департамент, – отрезал Оксенкнехт. – Я не могу санкционировать ваш доступ. Составьте необходимые бумаги и передайте мне. Я проинформирую их следователей, в том числе передам и случаи пропаж детей вне клиники, включая последнего мальчика, Мейербаха. Если есть взаимосвязь, пусть проверяют. А вы занимайтесь другими делами. По-моему, у вашего отдела сейчас и так завал.

Мариусу точно отвесили пощечину. Он немигающе смотрел на то, как Оксенкнехт буднично перебирает бумаги, на автомате проставляя штампы. Внутри оборвался гневный крик, но он знал начальника слишком хорошо. «Нет» означало только «нет».

– То есть я отстранен? – сухо уточнил Мариус.

Оксенкнехт поднял на него скучающий взгляд и миролюбиво сказал:

– Нет, мы передаем это дело в вышестоящие инстанции. Не волнуйтесь, они поймают вашу Санду и всех причастных лиц. Идите работать, Ионеску. И больше никакой самоволки.

Мариус коротко кивнул и вылетел из кабинета, плохо скрывая ярость. Его ассистенты даже побоялись отмочить очередную шутку. Он быстро изложил им инструкции и сел за отчет.

– Ну… охренеть. Мы сделали грязную работу, и какой-то чиновник получит это в свои жирные лапы… И присвоит все лавры, – проворчал Лука.

– Какие лавры? – скривилась Бианка. – Ничего не раскрыто, одни домыслы. Ну и слава богу, меня от всего этого уже тошнит.

– Никто не будет заниматься этим делом, – бросил Мариус через плечо.

– В смысле?

– Когда говорят, что передают дело выше, это означает, что мы нарыли то, что не должны знать. И больше свой нос совать не должны.

За его спиной воцарилась гробовая тишина. Мариус редко бывал откровенен, и уж тем более в такой едкой манере. Лука испуганно заглянул в его лицо и спросил:

– И мы это так оставим?