Текст книги "Песнь крысолова"

Пряничный домик

Санда

Ночные дороги кажутся бесконечными. Земля едва отличима от неба. Впереди пара таких же одиноких машин, они кажутся привидениями на автобане. Я не понимаю, откуда у меня еще силы. Когда включается этот режим тревоги, я не могу спать и есть. Только двигаться дальше, напоминая самой себе тикающую бомбу, которую уже запустили, и осталось вести обратный отсчет.

Джокер рядом со мной в отключке. Зверь – позади, тоже не издает ни звука. В зеркале заднего вида я ловлю его лицо с опущенными веками.

Пальцы вцепились в руль как спаянные, а в голове – обрывки всех сказанных слов.

«Санда-крысолов… Заслуженный талант… Вокруг двери… Закрой дверь ритуала… Почему ты стала это делать, Санда?.. Что сделаешь с Родикой, когда найдешь?.. Тебе придется… Придется… ответить на этот вопрос…»

«Тебе придется меня любить».

Я захотела, чтобы снова что-то случилось, только так получалось отвлечься от мыслей о ней.

Но Джокер прав. Мне придется ответить на этот вопрос себе.

Что-то было сделано лишь наполовину.

Все это время я пыталась понять, на кой она мне сдалась спустя четырнадцать лет и после ее преступления. Но верный вопрос был другим.

Что нужно закончить?

Родика знала ответ. Я ощущала ее присутствие во мне и это тайное знание.

Так скажи же мне, черт возьми.

Скажи, чего ты хочешь.

* * *

Кто-то трясет меня за плечо, и я открываю глаза. Вокруг светло и морозно. Вспоминаю, что недалеко от клиники я съехала в лес, чтобы немного поспать.

На меня смотрит знакомая веснушчатая мордаха.

– Салютики! Твой первый день экотуризма начался! Из жратвы только старые шишки и мох.

– Нам надо сходить на стоянку. Это в сорока минутах отсюда пешком, судя по навигации, – припоминаю я, с трудом принимая сидячее положение. Тело еле гнется, меня будто набили иголками. – Где Зверь?

– Ушел куда-то с рассветом.

Я выбираюсь из машины и тревожно оглядываюсь. Вокруг голый лес, но вдалеке виднеется дорога, с которой я съехала. Пока нигде не наблюдается ни Шимицу, ни Ионеску.

– Я нашел в бардачке пакет орешков, но съел их до твоего пробуждения. Да и вообще там был один изюм столетней давности, – бубнит Джокер. – Рискнем на стоянку? В такой глуши вряд ли будут проблемы. Хотя, может, мое лицо уже на всех пакетах с молоком, ха-ха…

Я оставляю его ненадолго и наугад бреду по небольшой тропинке вглубь, пытаясь понять, куда мог отправиться Зверь. Без него почему-то не по себе. Наручные часы показывают девять утра.

В свежей грязи довольно быстро замечаю следы огромных тракторных подошв. И нахожу его под большим камнем. Зверь лежит, прижавшись всем телом к земле, и что-то слушает.

– Эй?

Он не реагирует на меня. Только когда подхожу ближе, произносит:

– Тише.

Любопытство даже перекрывает сосущий голод. Я присаживаюсь на камень, наблюдая за ним. Спустя мгновение Зверь произносит:

– Здесь что-то есть. В самой земле. Не живое. Но и не мертвое. Оно там, дальше… и слышит нас тоже.

Смотрю вслед за его ладонью. В том направлении должна быть клиника. Что же он почувствовал? Детей? Мать? Еще кого-то?

– Мы пойдем туда чуть позже. Сейчас надо раздобыть еды. Побудешь тут?

В ответ снова странное молчание. Зверь выглядел завороженным, и в этот момент в его грубых чертах проявилось что-то детское.

– Сюда идут и другие, – внезапно сообщает он и медленно поднимается. – Они придут много позже. Но следы их уже здесь.

Я подхожу к нему и отряхиваю от иголок и сухих листьев. Мне хочется заботиться об этом создании. Не знаю, как определить мою симпатию. Оценивать его как собаку или все-таки как человека?

– И кто придет? – осведомляюсь я, пытаясь оттереть рукавом толстовки с его лица влажные отпечатки земли. – Ма? Следопыт?

– Все. Не только они.

Усмехаюсь. К его странной, неполной манере изъясняться неожиданно быстро привыкаешь. Внезапно Зверь в своей необъяснимой порывистости утыкается лицом в мое плечо.

– Эй, ну чего ты? – я неуклюже треплю его по голове, и мне кажется, он чем-то расстроен.

– Санда… – тихо и неожиданно по-человечески звучит его обычно отстраненный голос. – Зверю будет плохо без тебя. Он хотел бы всегда быть рядом.

Ситуация настолько неловкая, что я даже не знаю, как реагировать. Раньше я гладила и обнимала его, держа в уме, что эту тварь нужно привязать как можно сильнее, хотя она и так ни на шаг не отходит. Но после того, что произошло в клубе и он спас меня, хочется сделать большее.

Ответить ему тем же.

Дать настоящее имя.

– Ты жил без меня столько лет, – отрешенно произношу я. – Проживешь еще больше. Только верни себя. Ты не можешь быть Зверем. У тебя есть имя. Вспомни его, и я буду звать тебя так.

Повисла новая тишина, в которой я почти слышала, как напряженно он пытается принять мою просьбу.

– Обещай, что вспомнишь.

– Я… – с трудом начинает он. – вспомню.

– Молодец, – глажу его по затылку и отстраняюсь с неестественной для меня улыбкой. – Так и сделай. А сейчас спрячься. Мы вернемся с Джей Пи через пару часов. Будь здесь. В этот раз, надеюсь, с нами ничего не будет.

Он кивает и остается стоять на месте. Отхожу от него со странной медлительностью. Мне кажется, стоит мне отвернуться окончательно, и он пропадет. Что-то в нем уже почти перегорело.

* * *

Поход на стоянку прошел без приключений. Парень на кассе не обратил на нас внимания, отпустив запечатанные бутерброды и пару бутылок воды. Затем мы по очереди привели себя в порядок в туалете и пошли никем не замеченные назад.

Тревога все равно не смыкает глаз. Я по-прежнему ощущаю в воздухе вибрации угрозы. Мир вокруг кажется разваливающейся на ходу симуляцией, а за ней – точки пересечения долгов, вины и некоего безымянного ужаса. Кажется, то великое несчастье, которое я предчувствовала с детства, ждала все эти годы, уже близко. Теперь нас отделяют только часы.

Зверь никуда не делся. Нахожу его у того камня, и картина вокруг безмятежна. Но тишина леса ощущается как молчание живого существа. Мы завтракаем, затем бредем в сторону клиники. Машина остается за кустами у обочины, надеюсь, ее никто не найдет.

– Почему «МИО-фарма» так заинтересована в клинике? – интересуюсь я вскользь у Джокера. – Твой отец – держатель акций и состоит в совете партнеров клиники, но не он принимает решения о спонсорстве.

– Какие-то медицинские интересы? – пожимает плечами он. – Или зачем, по-твоему, Крупке собирал здесь подменышей и изучал? Для таких компаний, как «МИО-фарма», чужой недуг – это коммерческий повод.

Впереди проступает высокий кирпичный забор, за которым вырисовывается большое серое здание.

– Там может кто-то быть? – шмыгает носом Джей Пи, пытаясь прыгнуть выше ограды.

– Полиция должна была просто опечатать, – припоминаю я. – Но здесь могут быть люди из той же «МИО-фармы» или частная охрана.

– Дальше нет людей, – вдруг подает голос Зверь.

Он смотрит в стену слегка осоловелым взглядом, и его ноздри трепещут, с шумом втягивая воздух. Голова настороженно поворачивается из стороны в сторону. Будто он слышит отовсюду то, что нам недоступно.

– Раз никого нет, то полезли! – нетерпеливо переминается с ноги на ногу Джей Пи.

Я оглядываю забор в поисках камер. Не может быть, чтобы клиника не наблюдалась. Но пока ничего не замечаю. И ограждение слишком высокое, чтобы через него перелезть.

– Надо ниже. Есть путь ниже, – вкрадчиво сообщает Зверь. – Идем. Надо быть, как земля…

Мы следуем за ним вдоль забора. Почему-то треск веток под нашими с Джокером ногами слышится вовсю, а Зверь будто едва касается земли ступнями – настолько легок его шаг.

– Сюда…

Мы доходим до небольшого арыка под забором. Застоявшаяся вода стала черной. Нагнувшись, можно заметить полукруглый проем, ведущий во двор клиники.

Он опускается первым и вскоре исчезает. Мы неохотно лезем следом в противную холодную воду. Арык неглубокий, и фактически приходится ползти среди жидкой грязи через дыру на ту сторону.

– Вот скажи мне, почему у него с такими талантами разжиженная воля и мозги? – привычно ворчит Джей Пи. – Тут вам и акробатические трюки, и какие-то мутные прозрения, а спросишь, как его зовут, сразу мычит, как корова…

– Его сломали, – отрешенно замечаю я, разгребая путь.

– Чтобы так отутюжить личность, надо с самого начала вместо человека иметь кусок пластилина.

– Может, он и не был личностью никогда. Если Зверь и вправду из приюта, то мог быть травмирован с детства. Шимицу не создает ничего на пустом месте. Она шлифует то, что ей надо.

– Ну, тебе лучше знать.

Я ведь тоже не была крысоловом. Им пришлось стать.

– Не делай лишних движений. Мимикрируй под ребенка. Прими его суть. Доверять можно лишь тому, что неотчуждаемо от тебя самого. Стань их частью. Глядя на тебя, они не должны чувствовать разницу между вами. Вы – одно целое. Вы следуете вместе.

Эти тренировки походили на монологи. Шимицу говорила и заговаривала.

Но это правда. Дети всегда меня любили. Не ровесники. Младшие. Они стремились быть ближе, и я не знала, как на это реагировать. Моя реакция была обратно пропорциональной. Чем сильнее они ко мне тянулись, тем более отчужденной я себя чувствовала.

Мне пришлось этим воспользоваться, работая на Даду.

Лиллак и Дануша подначивали меня отвлечь чьего-то ребенка, потому что я была девушкой. Чумазые мальчишки-попрошайки вызвали бы больше подозрения. Я научилась устанавливать короткий контакт, показывать игрушку, заманивать ближе к себе, а затем всполошенно спрашивать, чей это ребенок, где же родители; создавая панику, пока эти двое обхаживали всех подряд, вынимая кошельки и телефоны.

Шимицу разглядела во мне что-то в ту ночь и все пыталась понять суть. Для чего меня можно использовать. Почти год я была на побегушках, организуя коммуникацию с нужными ей дилерами, передавая и получая посылки и письма. Наконец методом случайных наблюдений она заметила мои взаимоотношения с детьми.

Как маленький мальчик в ресторане смотрел на меня через перегородку очарованным, бессмысленным взглядом, пока родители не усадили его на место. Девочка в супермаркете, вцепившаяся в подол моей юбки. Еще одна малышка, завороженно побежавшая за мной через дорогу на красный свет, стоило мне по привычке улыбнуться ей.

– Они точно мотыльки, – заинтересованно бормотала Шимицу. – Как далеко они готовы пойти за тобой? Проверяла?

Любой талант, даже самый странный, нужно оттачивать, – это было ее кредо. Шимицу стала учить меня гипнозу – от психотропогенного до цыганского. Медицина и набор дешевых трюков. Ничем она не гнушалась.

– Надо заострить это странное обаяние до такой степени, чтобы оно уподобилось лезвию ножа. Тогда им можно будет резать.

Первым экспериментом стал ребенок случайной пары в Галерее Лафайет. Нужно было увести девочку и где-нибудь оставить. Я поймала взгляд наивных, любопытных глаз и притворилась, что я – секрет, который живет под ее кожей. Что понимаю все о ней и ее мире. Сложно облечь это состояние контакта в слова. Это просто настрой одного мгновения. И вот девочка уже топает ко мне на шатких, пухлых ножках, пока ее родители заняты изучением селективной парфюмерии.

Она ко мне – я от нее.

Никто не уводил эту малышку, она сама пошла. А уже у дверей я просто беру ее за руку. Она молчит и идет рядом.

Так я довела ее до метро «Фридрихсштрассе» и оставила у кофейни. Мадам Шимицу запретила звонить в полицию.

– Ты не должна о ней дальше заботиться. Мне важно, чтобы ты могла не только легко увести ребенка, но и также легко его бросить.

Я знаю, что ее успешно вернули. Продавщица, заметившая девочку, тут же заявила куда надо. Вероятно, родители до сих пор не могут объяснить, почему их ребенок оказался так далеко от них.

– Вокруг тебя магнитное поле, – угасающе шептал голос Шимицу. – Но ты можешь включать и выключать его. Оно активируется, когда ты того хочешь. Оно в твоей голове. Нащупывай этот переключатель. Фиксируй состояние, в котором они к тебе идут. Научившись его контролировать, ты сможешь толпы за собой вести. Толпы розовощеких, красивых детей.

То, что мы, попрошайки, делали по наитию, заговаривая зубы, имело свои названия. Усыпление волевого центра. Резонанс сознания. Фазы торможения. Речевые приемы, косвенное внушение, невербальное воздействие. Шимицу работала над моей речью, пластикой, взглядом. Учила пользоваться тем, что у меня есть, не спонтанно, а избирательно. Точечно. Мы вместе изучали эти темные структуры разума.

Со временем я стала делать это безотчетно, пробираясь в подкорку сознания и ползя по нему, как паук. Спустя два года я перестала замечать переход между нормальным состоянием и внедрением. Мне кажется, я уже всегда на этой грани.

Все это недоброе ученичество отпечаталось в моей памяти эхом бесконечно длящихся слов. Я впустила Шимицу в себя, и она заняла внутри меня пространство, которое не получается освободить.

Но иногда, когда она замолкает в моей голове, мне начинает казаться, что ни одно внедрение не бывает односторонним. Я тоже внутри нее.

В эти моменты я ощущаю ее страх – быть уничтоженной тем, что она создала.

Клиника похожа на изъеденный ржавчиной куб, ее стены в непонятных рыжих подтеках. Сквозь ветки голых деревьев здание выглядит непритворно жутко. Сверху на нас падают хлопья чего-то странного. Это не снег. Перетираю их пальцами, и они становятся серыми. С неба падает пепел? Объяснения явлению нет.

Следующую странность обнаруживаем на деревьях вокруг клиники. На некоторых висят красные ленты, отчетливо бросающиеся в глаза на фоне голых веток.

Вслед за порывом ветра раздается странный звон.

– Что за…

Мы подходим к одному из деревьев, и оказывается, что к лентам привязаны колокольчики. Они издают одинокий перезвон – самый неестественный звук в этом месте.

– А, вспомнил, – хлопает ладонью по лбу Джокер. – Это флешмоб тут был. Какие-то сопереживающие подростки пролезли на территорию клиники в самом начале и развесили, докуда дошли, колокольчики. Типа, символ возвращения. Чтобы пропавшие нашли дорогу назад. Подростков быстро поймали и вытурили, но дребедень эту не сняли. Прикольно, – и он дернул за ленту.

– Не видела ничего более нелепого, – ворчу я. – Вот уж помощь в поиске, развесить ленточки с колокольчиками.

– Ну, это типа как во время стихийных бедствий постить в интернете картинки «Помолимся», – хихикает он.

На самом деле колокольчики в этом месте производят жуткое впечатление. Я невольно прикасаюсь к ленте, и снова раздается призрачный звон. Ночью можно было бы в штаны наложить.

Наконец мы втроем замираем перед главным входом. Мокрая одежда отвердела от холода. Зверь смотрит на здание, как на живое существо. В его слепом взгляде брезжит странный свет.

Я приближаюсь к двери, но на ней висит замок с цепями и обтрепанная полицейская наклейка. После недолгих раздумий мы разбиваем одно из окон кухни, так как только на них нет решеток.

Клиника ужасов выглядит внутри соответствующим образом. Все покрылось толстым слоем пыли, а по потолку пошла ветвистая плесень. Здание отсырело, и, судя по запаху, где-то прохудилась канализация. Но настораживало даже не это.

Стены были обшарпаны настолько, что проглядывала кирпичная кладка. Здесь не было ремонта годами. Кафельные плиты отколоты, а половицы проваливаются под ногами.

Картина не меняется и в одиночных палатах на первом этаже. Железные койки с продавленными матрасами. В стене штыри, от которых волочатся цепи с кандалами.

– Н-да… – цедит Джей Пи. – Стремные условия для содержания детей. Даже подкидышей.

Стены палаты покрыты чем-то странным. Темные следы ладоней. И запах неважный.

– Мне кажется или это сделано экскрементами?

Под кроватью обнаруживается три переполненных горшка с засохшими фекалиями. Я зажимаю рот ладонью и отступаю. В голове зарождается новое понимание.

Так держали Родику.

С чего бы давать им перину и плюшевых мишек? Подменыши – даже не люди. Но даже так условия содержания казались чудовищными.

Мы следуем из палаты в палату. На каждой двери наклейка с номером, у детей, живущих здесь, не было имен. Пульс в висках стучит слишком громко. Я не понимаю почему, но меня охватывает тихая ярость. Глупое, парадоксальное состояние, от которого начинается удушье. Я опираюсь ладонью о стену, тяжело дыша и глядя на носки своих сапог.

Состояние слепого бешенства раскалывается в переносице, и на мгновение я перестаю видеть что-либо вокруг.

Здесь ничего нет. Пусто. Мне нужно взять себя в руки и двигаться дальше.

По плану главный врач сидел на третьем этаже. Вокруг нас пустые палаты с распахнутыми железными дверьми. В каких-то стоят инвалидные коляски и капельницы. Во всех – кандалы. И везде чертовы следы ладоней, как в дешевом фильме ужасов. Место напоминает ожившее кинематографическое клише.

Если полиция действительно обыскивала здание, они не могли закрыть глаза на условия содержания. Это означает, что пресса полнится очередной брехней. Никого не допускали сюда. Клинику защищают не только «туннельные» и «МИО-фарма», но и законники.

У паутины зла нет конца.

Вокруг стоит дробящийся звон капель: крыша прохудилась. На третьем этаже нет палат, только лаборатории и операционные. Джей Пи заметно оживился. Он водит туда-сюда курносым носом, напоминая один большой локатор.

Кабинет Крупке находится в самом конце коридора. В его святилище царит странный хаос. Сначала кажется, будто здесь прошел снег. Монитор компьютера валяется экраном в пол. Кабинет заполнен обрывками бумаг из шредера.

Мы в молчании созерцаем эту картину, затем, не сговариваясь, начинаем обыск шкафов. Зверь рассеянно бродит по кабинету, вытягивая шею и вынюхивая что-то в воздухе.

Но результаты удручающие. Никакой документации не сохранилось. Кто-то вывез или уничтожил все: полки и картотеки пустовали. Улик не оставлено. Выдвигаю по очереди ящики стола, но в них – один канцелярский хлам. Только в последнем, в самом дальнем углу, вдруг нащупываю что-то. Это блокнот, где вручную записаны странные номера, как на дверях палат, а напротив – имена. Одни вычеркнуты, рядом с другими приписаны римские цифры.

Видимо, Крупке заносил сюда что-то для себя, и когда подчищали его кабинет, эту узкую записную книжку не заметили.

Пролистываю страницы и вижу: «Родика Эдлер – 6 ноября, 7:45, Берлин. Палата 325899–23. Цикл не закрыт».

Это дата и время ее рождения. Я проглядываю другие записи, и от фамилий берет легкая дрожь. Здесь были дети очень известных людей. Не только из Германии. Значит, и крысоловов много. Кто-то регулярно делал эту работу в Дании, Чехии и Голландии. Некоторые циклы не закрыты.

– Нам нужно в эту палату… Мы проходили мимо нее.

– Но там нет твоей сестры. Как вообще кого-либо.

– Я должна увидеть, где она жила.

Джей Пи забирает у меня блокнот, недоверчиво листая страницы. Прежде чем мы выходим, я замечаю что-то необычное под стружками бумаги на полу. Разворошив их носком сапога, вижу следы грязных детских ног.

– А ну-ка…

Мы с Джокером как одержимые начинаем расчищать пол. Здесь было по крайней мере десять детей. Отпечатки засохли, размылись, но это не меняет факта их присутствия. Следы ведут к креслу. Затем выходят в коридор. Запоздало мы видим нечеткую цепь, незаметно волочащуюся и по темно-серому полу снаружи.

– В общем… тут ходят дети, – изрек неумело сформулированную мысль Джей Пи, но в ней отражена суть.

Дети из камер вышли наружу. Пришли к главному врачу. И ушли. Куда – неизвестно. Возможно, следует обыскать все вокруг здания.

– Зверь… ты… что-то можешь понять? Куда пропал врач? Почему дети здесь были? – взволнованно спрашиваю я.

Он, конечно, не видит следов, но уже полчаса к чему-то напряженно принюхивается.

– Они все еще здесь, – следует странный ответ.

– Дети?! – чуть ли не хором спрашиваем мы с Джей Пи.

Неуверенный кивок. Зверь к тому же добавляет:

– Они никуда и не уходили.

– Но ты говорил, что живых тут нет?!

– Они не живые.

Почему-то тишина кажется особенно громкой. Мы смотрим на тусклые лучи солнца, проходящего сквозь пыльное окно, осознавая, что сейчас еще день. Я протягиваю Зверю блокнот.

– А владелец этой вещи… ты можешь его почувствовать? Он… здесь?

Зверь деликатно берет в руки блокнот, склоняет к нему голову и мелко вздрагивает. Затем снова кивает.

– Снаружи.

Атмосфера запустения вокруг вдруг становится слишком засасывающей. Здание точно замыкает нас в заколдованный круг.

* * *

Наши шаги снова эхом наполняют пустые коридоры. В голове несутся обрывки панических мыслей.

Они все здесь. Все еще.

Они и не пропадали.

Почему же мы их не видим?

Ее палата мало чем отличается от других. Привинченная к полу кровать, цепи, неопорожненные горшки. Судя по отметинам на матрасе, она и не росла. Здесь спала семилетняя девочка. Четырнадцать лет подряд.

Пальцы безотчетно касаются всего, что ей принадлежало. Стены. Железный стол. Миска…

Родика? Ты меня слышишь?

Я пришла.

Не понимая зачем, я начинаю обыскивать каждый миллиметр гадкой палаты. Здесь должно быть что-то. Что-то… для меня.

Это убеждение ничем не обосновано.

– Санда, ты чего? Что ты ищешь?

Я не отвечаю и прощупываю плитку на полу. Она стоит плотно. Затем переключаюсь на кровать и переворачиваю матрас. Внезапно вижу меж пружин свернутую в трубку тетрадь, и из нее выпадает огрызок карандаша. Я прислоняюсь к стене и открываю первую страницу:

Дневник Родики Эдлер

Это я

На первой странице рисунок девочки в белом платье, напоминающем больничную ночнушку. Я узнаю ее почерк. Ее манеру рисования. Эти вытянутые линии и прыгающую штриховку. У девочки огромные, закрашенные черным глаза. Она всегда рисовала людей как гуманоидов. Достаю из кармана смятую анонимную записку, неизвестно как оказавшуюся в моем почтовом ящике, и прикладываю к тетради. Разлиновка и желтоватый окрас совпадают один в один.

Затем я начинаю читать.

Мне семь лет. Доктор сказал, что мне всегда будет столько.

Я не знаю почему.

Перелистываю и вижу новый рисунок. У девочки на ногах кандалы. Кучерявая цепь бежит к оскаленному чудовищу в белой шапке, на которой нарисован крест.

Я живу одна. Доктор приходит, чтобы взять у меня красное.

Здесь не дают сладкое.

Вообще здесь ничего нет.

Хочу домой.

На другой странице что-то непонятное и черное, но в нем прорисовано множество пар глаз.

Кого не видно.

Далее нарисована большая девочка-гуманоид с черными волосами и грустным ртом.

«Санда», – выведено корявыми буквами.

Санда сказала, что ненавидит меня. Но я знаю, что она придет.

Санда заберет меня. Нужно ждать.

Опять изрисованная чернотой страница. Ничего на написано. На соседнем листе – очередной маленький абзац:

Если доктор будет мертв, он не придет сюда больше.

Крис сказала, что надо его съесть.

Мы были на осмотре. Он брал красное у меня, а сестра у Крис.

У Крис получилось начать есть.

Все было красное.

Доктор разозлился и удалил ей зубы.

Он сказал, что это ждет нас всех.

Мне тоже выдрали два зуба как предупреждение.

Мне так больно.

На странице бурые капли, и меня начинает трясти. Я не знаю, как это прекратить.

Начинаю забывать.

Не помню лица мамы и папы.

Хотя они только притворялись моими мамой и папой.

Еще я забыла номер нашего дома.

Я спросила доктора, почему я здесь.

Он сказал, потому что у меня никого нет, и я должна служить клинике.

Мне кажется, он врет. Я помню Санду.

Она уже близко.

Когда она придет, доктора не станет.

И мы пойдем домой.

Это последняя страница. Дальше тетрадь была пустой.

Похоже, она вела этот дневник только первое время. Потом… либо карандаш затупился, либо она все забыла.

Я поднимаю голову и вижу, что Джей Пи все это время стоял рядом, читая страницу за страницей.

– Санда… пожалуйста, не ведись. Ты знаешь, кто она.

Я кивнула, но внутри все покрылось инеем. Она не считала их родителями и никогда, судя по всему, не чувствовала вины за содеянное. Эти строки стали коротким и печальным откровением о том, как она ощущала мир. Подменыш – меньше, чем человек. Но все, что произошло, кажется мне несправедливым не только по отношению к Эдлерам.

К ней тоже.

Джей Пи выглядит растревоженным и почему-то нервно крутит головой.

– Пошли отсюда. Поищем Крупке. И остались еще подвальные помещения. Мне здесь уже нехорошо.

– Ты вспотел, – замечаю я.

Он нервно усмехнулся и двинулся прочь. Зверь, стоящий все это время в проходе, так и не пересек порог комнаты.

– Эй, – я касаюсь его локтя. – Ты чувствуешь… того, кто здесь был? Родику? Она… в клинике?

В ответ получаю кивок.

– И… где она?

– Зверь не знает, – с промедлением говорит он. – След во всем здании. То, что здесь жило, сейчас где-то снаружи.

– То есть на улице?

– Нет. Вне того, что тут. Но вокруг нас.

– Полная морис-сендаковщина, – комментирует из коридора Джокер.

В здании остается последнее неисследованное нами помещение – подвал. Спуск проходит в полумраке, не все лампочки работают. Потолок и стены покрыты сетью странных красных прожилок. Ржавчина или особый вид плесени… Но кажется, что мы идем по чьим-то внутренностям и что здание живое.

Внизу имеется тяжелая железная дверь, которая, к счастью, открыта. Иначе мы тут долго возились бы, если вообще умудрились бы попасть внутрь.

– Ну-ка… – выглядит заинтересованным Джокер, просовывая в расщелину любопытную физиономию.

Зверь ведет себя так же, как и в палате Родики. Стоит на пороге и не смеет пересечь его. Я осторожно ступаю первой и нашариваю на стене выключатель. На потолке загорается тусклый ряд ламп.

Кафельные стены тоже покрыты бурыми прожилками, они разрослись повсюду. Из-за этого в плохом освещении зал кажется красным. Посреди расположен небольшой Т-образный бассейн. Он пуст. На дне лишь знакомая плесень. Больше ничего в этой комнате нет.

– И для чего эта ванночка? – скептически вопрошает Джей Пи, встав рядом со мной над бассейном. – Никогда таких не видел.

– Процедурная? – предполагаю я. – Ее, похоже, сто лет не использовали.

Зверь все так же на пороге. Мне кажется, он испуган. Понимаю, что он и шагу к нам не сделает.

– А здесь что чувствуешь? – задаю ему тот же вопрос.

– Это плохое место.

Я снова оглядываю инфернальное помещение. Если отмыть стены, будет обычный зал. Джокер позади спрыгнул в бассейн и ковыряет его половицы.

– Что здесь происходило? Кто-то умер? – вскользь интересуюсь я, в глубине душе проклиная его загадочную манеру отвечать.

– Зверь не хочет подходить ближе. Отсюда надо уйти.

Он отступает первым и скрывается на лестнице, Джей Пи вскоре тоже. Я еще некоторое время стою, оглядывая пустой зал. У меня странные ощущения. Несмотря на окружающую пустоту, вокруг витает что-то зловещее. Что, если настоящих детей убивали здесь? Так давно и так часто, что стены окрасились красным…

Мы вылезаем на улицу, и Зверь ведет нас к Крупке. Он двигается, как собака-ищейка, почти припадая к земле. Наблюдая за ним, я понимаю, что, имитируя повадки животного, он задействует нужные каналы восприятия. Шимицу привязала активацию его необъяснимого сверхчутья к рефлексам, чтобы Зверь мог ими управлять. Вероятно, он не мог это контролировать, и она разработала для него символическую вработку. Я видела на нем те же методы, что были опробованы и на мне.

С неба по-прежнему тихо падает пепел. Источник этих осадков необъясним. Вдалеке беспрерывно звенят колокольчики, будто там бродит кто-то живой. Звук вселяет еще большую тревогу.

Зверь приводит нас к большой пристройке – то ли склад, то ли амбар. Ветхие деревянные створки качаются под усиливающимся ветром. Вблизи нас обдает запахом удушливой гнили. Внутри видим ржавые баки с водой, какие-то хозяйственные инструменты и строительные принадлежности.

– Человек там, – с этими словами Зверь замирает.

– Я боюсь, – пищит Джей Пи.

Кто бы там ни был, он должен быть мертв, судя по запаху. На всякий случай я извлекаю пистолет Ионеску и продвигаюсь вглубь. Свет идет из широко распахнутых створок, но не достигает конца помещения.

Запах становится невыносимым.

Я включаю маленький ручной фонарь и поднимаю его выше.

В амбаре пусто. С потолка свисают мясные крюки, слегка позванивающие от сквозняка. Здесь никого нет. Только запах сбивает с толку.

Я осматриваю каждый угол, отодвигаю баки, чтобы быть уверенной, что ничего не пропустила. Пол залит цементом, причем уже давно.

Джей Пи не осмеливается переступить порог, но видит то, что вылавливает мой фонарь.

– Где же твой человек? – недоуменно вопрошает он у Зверя, но тот молчит.

Рвотные рефлексы сдавливают горло, едва удается сдержатся. На улице я делаю глубокий вдох.

Внезапно у меня звонит телефон. Это Вертекс.

– Господи… – первое, что говорю в трубку, едва сдерживая радость и облегчение от того, что он жив.

– Меня так еще никто не называл, – раздается нервный смешок.

– Как ты? – вопрошаю я. – Сбежал?

– Ну… типа того. Машину мою вы убили, сволочи.

– Прости.

– С этим лучше к богу, ты как раз с него разговор начала, – привычно ерничает он. – Слушай… я на пути к вам. Вы же… там? В этой клинике зла?

– Да, – с промедлением отвечаю я. – Тут… мы кое-что нашли. Но тебе это не нужно. Лучше уезжай из города.

Слышится тяжелый вздох, и кажется, Вертекс измотан не меньше меня.

– Нет, я к вам. Закончим уж все вместе. Назад мне точно пока ходу нет. Я уже в пределах Бранденбурга. Увидимся?

– Если ты действительно этого хочешь.

– У меня нет выбора. До скорого.

Слушаю гудки, глядя вперед остановившимся взглядом. Мне кажется, он хотел сказать что-то еще.