Текст книги "Песнь крысолова"

Мать монстров

Санда

Джей Пи относится к новости со своей обычной глумливостью.

– Чувак втянулся, – хмыкнул он. – Я сразу заметил, что он участливый, хотя делает козью морду почем зря.

– Он звучал скорее встревоженным, чем втянувшимся… – на автомате отвечаю я.

Телефонный звонок оставляет меня в смятении. Я рада, но что-то внутри не соглашается с услышанным. Перевожу взгляд на амбар и вижу странную картину: Зверь нервно расхаживает перед входом, нетерпеливо поводя шеей. Его губы беззвучно шевелятся, и создается впечатление, что он с кем-то говорит.

– Что сделала девочка Ида? – пытаюсь вспомнить я. – Вылезла из окна задом наперед?

Джей Пи чешет нос и кивает.

– Ну да. Она типа ошиблась и попала в мир-морок.

– А как она оттуда вышла?

– Голос отца велел развернуться под дождем, и она сразу нашла гоблинов с сестренкой.

Примечательная история о семейных ценностях. Зверь явно одной ногой в «где-то снаружи», с ними всеми – врачами и пациентами.

– Думаешь, надо зайти в амбар задом наперед? – догадывается о ходе моих мыслей Джей Пи.

Пожимаю плечами, и мы, не сговариваясь, делаем это, чувствуя себя полными идиотами. Но ничего не происходит. Мир вокруг тот же.

– Тогда надо попытаться снова разговорить наш стеклянный шар, – зевает Джокер. – По ходу, только он понимает, как туда попасть. А я пока почитаю, что Крупке еще писал в свою тетрадь смерти…

Я бреду к Зверю, который по-прежнему не находит себе места, рыская вокруг амбара. Мое прикосновение словно возвращает его в реальность. Он успокаивается и замирает, будто выжидая приказа.

– Как нам их увидеть? Они же все здесь, вокруг? – доверительно вопрошаю я.

Он кивает, но не произносит ни слова.

– Ты единственный, кто хоть что-то здесь понимает и знает пути. Попытайся объяснить. Я знаю… тебе сложно. Но нам без подсказок никак.

Его обветренные губы ломко усмехаются, и в этом чудится ненужная просьба о прощении.

– Этому нет слов.

– Но как мне увидеть их тоже? – чуть ли не по слогам вопрошаю я. – Я хочу их увидеть.

– Надо отдать себя вспять потоку. Течение начинает обратный ход между днем и ночью. Так они шепчут. Зверь не знает дня и ночи. Он чувствует их всегда. Для Санды разница есть. Ночью здесь будет опасно. Потому что ты найдешь то, что ищешь.

– Как? – почти беззвучно вопрошаю я. – Как, скажи мне, перейти в ту реальность?

– Другой реальности нет, – отрывисто произносит он. – Есть другая ты.

В этот момент со мной что-то происходит. Его слова помогли мне понять то, что вокруг. В этом мире подменышей и гоблинов можно действовать, только деля все на два. Мне и себя придется рассечь ради того, чтобы найти ее.

Небо постепенно начинает гаснуть.

* * *

Мы провели два с лишним часа, блуждая по клинике и копаясь в ее мусоре. Точное время неизвестно, все наши часы остановились. «Википедия» не врала. Больница словно существует вне мира, тут своя погода – более промозглая и сырая, с неба падает пепел, а очищенная у амбара земля непонятного кирпичного цвета… Странно, что телефоны все-таки ловят.

…и бесконечная трель колокольчиков, зовущая назад потерянных детей.

Вибрация телефона тоже ощущается как нечто потустороннее.

– Ты уже здесь?

Переход между небом и верхушками деревьев теперь едва заметен. Все вокруг накрывается куполом ночи.

– Если ваше здесь – посреди леса, то да. Помоги мне, – привычно ворчит трубка.

– Видишь здание?

– Да. Я у главных ворот. Отопрешь нечисти дверку?

– Тебе надо пролезть через арык. Обойди здание.

Слышится приглушенная ругань.

– От ворот на восток до рва под забором. Слышишь?

– Не отключай трубку, мне страшно, – капризно сказал он.

Я торопливо иду в сторону того места, откуда мы пришли. Немного боязно оставлять Джей Пи и Зверя, гложет дурацкое беспокойство, что без меня с ними что-то случится. Это либо паранойя, либо мания величия.

Под ногами слышится хруст веток. Видимость совсем паршивая.

Наконец я добредаю до тайного входа. Спустя несколько минут с другой стороны доносятся шаги. Кто-то идет, цепляясь за все подряд и спотыкаясь.

– Гребаный лес. Чувствую себя Красной Шапочкой.

– Бабушка тут, – подаю голос.

– Ой, всё! – изможденно слышится за забором.

Со стоном он погружается в воду и двигается ко мне. Я направляю луч фонаря, чтобы Вертексу было легче. Его явление из грязи не на шутку могло бы напугать неподготовленного человека.

– Фу… Просто фу… – он вылезает и начинает неловко отжимать рукава джемпера.

– Ты сбежал от них? – вопрошаю я. – Что произошло после?

– Не спрашивай.

Свет фонаря выхватывает его осунувшееся, нервное лицо. Непривычно видеть его без косметики. Наши взгляды коротко пересекаются, и я ловлю в них отблеск какой-то лихорадки. И интуитивно делаю шаг назад.

– Ты… один? – почему-то спрашиваю я.

Глупый вопрос. Вертекс ломко улыбается обескровленными губами. Читаю в его глазах ответ, и в круглом блике фонаря он сужается до одного слова: «Беги». Я запоздало слышу плеск воды во рве.

Но Вертекс срывается первым. Он фактически сшибает меня с ног, двигаясь как затравленная лань. В черной воде снова что-то движется. Кто-то идет ко мне с другой стороны, и я устремляюсь прочь.

Не верю, что он привел их за собой. Я просто бегу и думаю, что надо исчезнуть по-настоящему. Впустите меня уже в вашу реальность, дети Вальденбруха. Откройте же чертову дверь.

Мариус

Александр был покорен, как человек, который достиг своей абсолютной точки падения. Для него теперь оставался только один путь – вести его к Санде. Лука уже вошел в слепой азарт. Это было знакомо, Мариус тоже испытывал схожее ощущение в молодости. Тогда он напоминал себе гончую, которую пустили по следу, и дальше либо поймать, либо захлебнуться в текущей слюне.

«А чем ты для себя сейчас оправдываешь эти действия?»

Он ведь уже не молодая, резвая гончая, которую только спусти с поводка.

Вивьен всегда задавала ему этот вопрос в попытках поутюжить его своим психоанализом. Но впервые зайдя так далеко и наплевав на начальство, Мариус позволил ее словам достичь истинного слуха.

«Ради чего?»

Детей?

Справедливости?

Победы?

«Ты не получаешь личной выгоды, но тебя удовлетворяет конечность результата. Твоя внутренняя структура – это замкнутая система, и все вокруг надо уподобить ей. Пристроить каждый свободный элемент, как шуруп, и закрутить. Хаос тебя нервирует. Хаос тебя пугает. Ты ищешь спасения в своем боге, и имя ему – порядок. Ты считаешь себя всесильным и способным поставить поломанный, разваливающийся мир на верные рельсы. Более того, ты выдумал себе, что ты должен. Ты меряешь каждую ситуацию по закону, потому что в нем твоя уверенность. Отбери его у тебя – ты будешь ничтожен, дезинтегрирован, обнулен. Ты не хочешь быть хаосом. Ты пытаешься быть похожим на своего бога…»

Как же глубоко она копала… Каждый раз, когда Шимицу говорила, она точно запускала свою руку прямо в голову, и этому тяжело было сопротивляться. Сейчас она могла бы ликовать. То, что так назойливо вливалось ему в уши все эти годы, вдруг пробило дыру в крепости.

Но если он не докопается до истины, то не простит себя.

Мариус не чувствовал усталости, понимая, что взвинтил себя до крайней степени. Они дали Александру привести себя в порядок и выехали в клинику. Его телефон был у них и должен был служить приманкой.

Полетаев сделал, что ему велели. Позвонил Санде и привел их двоих к лазейке на территории клиники.

Глядя, как он исчезает в дыре, Мариус мысленно пожелал парню удачи. Не ему отлавливать незаконных мигрантов, отрекшихся от родного дома в поисках лучшей жизни.

«Просто не попадись мне опять. Иначе я должен. Очень должен».

Лука выглядел злым и тяжело дышал, готовясь ринуться следом первым.

– Не действуй сгоряча, – еле слышно сказал Мариус. – Нельзя их спугнуть.

– Им некуда бежать. Клиника закрыта. Как только поймаем их всех, я вызываю патруль.

Если здесь действительно располагался этот культ и он охранялся, Лука прав. Одним им не справиться.

– Но я не позволю вам говорить с ней.

– Что, прости? – Мариусу показалось, что он ослышался.

– Я видел, что с вами было. Она как-то действует на мозг. Вы дали ей уйти дважды. Я вынужден дальше полагаться на собственное суждение.

– Ее нужно привести живой. Она не только преступник, но и свидетель. За ней куда более серьезные преступные схемы.

– После всего, что я увидел и услышал, считаю, что наша задача их сдать, – на него уставились широко расставленные голубые глаза. – Дальше пусть сами разбираются. Хоть в Висбадене, хоть здесь. Мы начали это и знаем, что надо идти по следам, пока они горячие. Оксенкнехт убьет все своей бюрократией. Но разбираться дальше должен другой отдел. Извините.

С этими словами стажер опустился в ров и двинулся вслед за Александром.

Мариус начал понимать, что они с самого начала смотрели на это дело по-разному. Своеволие Луки могло все испортить. Вместо чутья у него было много тупой решимости. Возможно, взять его с собой – одна из худших идей, но остаться без подмоги тоже не улыбалось. Никто не знал, что их ждет за этими стенами. И чем дальше он шел, тем меньше у него оставалось уверенности, что он знает, против кого борется. Главную ошибку Мариус сделал, неверно оценив силы противника и его суть, если уж на то пошло.

Будучи во рве под забором, он уже догадался по звукам, что произошло.

– Она здесь! Я ее видел! – взволнованно сообщил Лука.

– Не ори, – прошипел Мариус, выбравшись на землю. – Тут могут быть другие дилеры «Туннеля».

Лука раздраженно повел шеей и молча указал в сторону деревьев.

– Полетаев сбежал.

– Он – не цель.

Они двинулись в сторону здания, уже почти слившегося с темнотой. Местность постепенно заволакивало разряженным, белым туманом, ухудшающим видимость еще сильнее. Деревья напоминали лабиринт, и картина вокруг не менялась. Постепенно увязал и их шаг. Здесь что-то было не так.

– Я не вижу больницу. Но мы шли по прямой. Чертовщина… – выдохнул Лука клубок пара.

Мариус нервно оглядывался. Все вокруг казалось живым, мыслящим.

Мир вокруг говорил с ними на непонятном им языке, но в нем угадывался смысл. Точнее, предупреждение.

Лучи фонарей выписывали хаотичные линии, натыкались пока только на кривые голые ветки. Вскоре они стали замечать на них странные предметы.

– Колокольчики?!

Они висели всюду и едва заметно позванивали, стоило ветру слегка подняться. Это было последнее, что они ожидали тут встретить. Но от их звона почему-то кишки скручивало.

Внезапно в него вплелся новый звук – серебрящийся детский смех.

– Ты слышал? – воззрился на Луку Мариус.

– Да… – не очень уверенно протянул он. – Это… пропавшие дети?

Снова переливы голосов. Звук вокруг них смыкался, однако его источника не наблюдалось. Но тот, кто смеялся, явно делал это от души.

– Мы не знаем, пропали они или нет.

– Но их же не нашли… Клинику и лес обыскивали.

Бляшки фонарей скакали вверх-вниз. Они стояли спина к спине, пытаясь понять, кто затеял эту дурацкую игру.

– Ау! – крикнул Лука. – Есть кто живой?

Впервые в жизни Мариус чувствовал себя скованно, и сердце шептало не делать лишних движений. Ибо они на чужой территории, и закон здесь совсем другой.

Вдруг меж стволов что-то мелькнуло. Чья-то юркая фигурка перемещалась от дерева к дереву, и фонарь то и дело выхватывал белую ночнушку и развевающиеся волосы.

Мариус перевел луч на пустующую поляну, выжидая. С ними играли, дразнили, но свет провоцировал показать себя на долю секунды.

«Три, два…» – начал он про себя безмолвный отсчет.

И оно выскочило прямо на направленный луч. Мелькнули огромные глаза и окровавленный подбородок, растянутый в страшной, изувеченной улыбке. Лука заорал и выставил пистолет, но хватило ума не выстрелить.

Девочка. Перед ними была истощенная, маленькая девочка.

Она стояла в скрещенных лучах, нисколько их не боясь.

– Мы не причиним тебе вреда, – осторожно произнес Мариус, вглядываясь в ее черты. – Как тебя зовут?

Она издала нечленораздельный звук. Кровавые пузыри лопались в уголках губ, но они оба были готовы поклясться, что она назвала свое имя.

– Что? – тихо переспросил Лука, опуская оружие.

Мариус неотрывно смотрел на нее, и внутри росло пугающее узнавание. Это было лицо со снимков в деле о смерти Эдлеров.

– Родика, – произнес он вместо нее, и ему послали жуткую улыбку, полную одобрения.

Родика Эдлер. Сестра Санды.

«Но это невозможно», – произнес голос разума.

Ей не может быть семь лет.

Неожиданно они увидели и других. Дети Вальденбруха выступали из-за деревьев несмелым, мелким шагом и сгружались теснее.

В горле застряли несказанные слова: «Так вы никуда и не пропадали».

Они глядели на них странным, голодным взглядом и молчали. Не все из них улыбались. Некоторые были мрачны и отстранены. Но как бы они ни выглядели, их не получалось назвать детьми. Эти существа выбрались из-под кромки земной коры и прикинулись людьми. В их облике сквозила некая фальшь.

Люди никогда так не смотрят.

– Надо уходить, – еле слышно произнес Мариус.

– Куда? – одними губами вопросил Лука. – Они везде.

Их взяли в кольцо.

– Попробуем прорваться? Они же мелкие.

Мариус покачал головой, не отводя от них напряженных глаз. Молчание затягивалось. Родика смотрела на него, как голодная собака на кость.

Лука не выдержал и рванул вперед. Они не среагировали, позволив ему отдалиться, и вдруг, как по команде, развернулись и набросились сзади. Дети действовали подобно слаженному механизму. Мариус со стынущей в жилах кровью смотрел, как стажер исчезает под грудой мелких, подвижных тел.

Его крики захлебнулись почти сразу, и на смену пришел треск рвущейся плоти.

Следователь не мог пошевелиться от ужаса. Родика оставалась на своем месте, не отводя от него конфетных глаз. Он сделал медленный шаг назад, а она вперед.

Груда живой, копошащейся плоти за ней расфокусировалась и стала пятном.

Мариус понял, что нужно бежать.

Пока большинство занято.

Их голод – это их слабость.

Страх подгонял его. Очень хотелось моргнуть и тряхнуть головой, потому что происходящее не могло быть реальным. Их околдовали, сбили с пути…

Один раз он обернулся и с удивлением обнаружил, что Родика никуда не бежит. Она осталась на месте, глядя ему вслед с безмолвным обещанием в глазах.

Санда

Я бегу так, что у меня ломит ребра. Хочу просто дойти до Зверя и Джей Пи, которые за смешной промежуток времени стали моим тылом. Позади бурлит черная вода, из которой лезут Ионеску и его сподручный, и это последнее, что я хочу видеть.

А Вертекс – последний, на кого я хочу держать злость.

Ноги на автомате перескакивают через кочки, и здание клиники уже близко.

«Что нам делать?» – с ужасом проносится в голове.

Мы можем спрятаться. В здании клиники это вполне реально. Но это не может быть решением всех проблем.

Чертов Ионеску, да почему же ты так в нас вцепился? Так далеко заходят только когда это что-то личное.

Внезапно меня резко хватают поперек туловища и тащат в сторону обветшалых построек хозяйственного назначения. Чья-то сильная рука вдобавок зажала мне рот.

– Тихо, тихо… Просто отойдем за уголок…

Краем глаза успеваю увидеть, как мы скрываемся в проходе ближайшего здания. Это очередной пустой амбар. Похоже, что ни для чего его не использовали и он гнил здесь годами. Клешни разжимаются, и я отскакиваю как ошпаренная, выставляя трясущимися руками пистолет.

Едва верится, но это Новак.

На оккультисте черное пальто нараспашку и проглядывает знакомая белая рубашка. Водянистые навыкате глаза изучают меня с внимательным прищуром.

– Что вы тут…

– За тобой идут, – прерывает он.

– Я знаю, – огрызаюсь я, опуская оружие. – У меня на хвосте полиция.

Он скорее похож на союзника. И, по сути, мы не договорили в прошлый раз.

– Нет, за тобой враг куда более опасный.

– Что вы тут делаете? – не выдерживаю я.

Новак отпускает короткую усмешку, которая разряжается в студеном воздухе клубком пара.

– Меня прислал отец Жан-Паскаля. Мальчика нужно забрать.

– Хотите сказать, что это заказ? – даже не знаю, откуда в голосе столько ехидства и к чему оно.

Новак коротко кивает.

– Я сам ему позвонил, когда ушел из клуба, и предложил вернуть сына за достойное вознаграждение. Я ведь знал, куда вы пойдете, – звучит очередная насмешка, уже над нами. – Жан-Паскаль… или, как вы его зовете, Джей Пи, в опасности. Ему нельзя дальше. Иначе его втянет в воронку, из которой его с таким трудом выдрали. И раз уж я тут… хочу немного помочь.

Я недоверчиво смотрю на хитреца, начавшего этот кошмар. Вся его репутация в «Туннеле» была построена на том, как он уходил в последний момент от того, что ему причиталось. Помощь от него ощущалась как подвох.

– Хорошо… Скажите, как попасть на другую сторону. Я знаю, что дети вокруг нас. Они каким-то образом подменили реальность. И Джей Пи хотел найти Мать…

– Мать здесь, в земной тверди, – с веселым смешком прерывает меня Анджей. – Вы найдете ее сами, мои подсказки тут не нужны. Но я помогу тебе с другим, Санда. Речь не о культе, а о том, кто за ним.

Снаружи доносится еле уловимый хруст. Кто-то ступает по этой мертвой земле и становится ближе к нам с каждой минутой. Новак коротко устремляет взор в сторону аллеи и будто видит сквозь стены. В его глазах мелькают отражения нескольких реальностей сразу. Затем он склоняет ко мне свой птичий нос и произносит торопливым шепотом:

– Я проведу тебя на другую сторону. Ты не сможешь сама, слишком силен твой страх и здравый смысл. Хотя другой мир рядом, вас всего лишь разделяет полоска твоей кожи. Ты будешь на двух сторонах одновременно. – Его ладонь невесомо проводит по моим векам, и на меня вдруг опускается странная тяжесть. Время вокруг замедляет свой ход. – Санда, ты и вполовину не осознаешь своей силы. Ты могла быть истинным черным дилером, не Шимицу. Таким, как я. Сейчас за тобой – армия. Их силы превосходят силы твоих врагов во много раз. Помнишь… сказку о крысолове? Он пришел в славный город Гамельн, – слова вдруг убыстряются и скользят вокруг меня, обволакивая в дурманящий сон. – И избавил жителей от назойливых крыс. Но золота ему не дали, а изгнали с позором. Однажды вернулся он назад и заиграл. Ну же… вспомни сказку. «Из всех дверей выбегают дети. Бросив игру, бросив прялку, на бегу подтягивая чулок, дети бегут за крысоловом, жадно ловя звуки дудки». Эта песнь в тебе. А они – вокруг. Ты можешь заиграть в любой момент, и, как только начнешь, они сделают все, что ты скажешь. Тебе решать, о чем играет крысолов. Теперь ты на обеих сторонах. Прощай.

Его узловатые пальцы отстраняются от моих глаз, и остается странное ощущение, похожее на вдох озона после дождя. Мир вокруг углубился. Он что-то сделал со мной, но благодаря этому я наконец-то вижу изнанку клиники Вальденбрух.

Отовсюду на меня смотрят сотни внимательных глаз.

Мир распался на два. На Санду снаружи и Санду внутри. Мы наконец ощутили друг друга, прикоснувшись ладонями с двух противоположных сторон реальности. Я узнавала потерянного ребенка, который все это время щетинился, как взрослый волк… и ту… другую.

Она передо мной, и в волосах ее красное петушиное перо[26]26
  В оригинальной сказке о гамельнском крысолове у него было красное петушиное перо на шляпе.


[Закрыть].

Другая улыбается мне и прикладывает к губам дудку.

В этот миг из обычной реальности прорывается другой звук.

На пороге застыла маленькая фигура, укутанная в длинное кашемировое пальто. Веки припорошены пыльным золотом, а на губах – усмешка, от которой сворачиваются кишки.

Мадам Шимицу. Мой ментор, учитель, защитник. Мать, породившая чудовище по имени Крысолов. Меж нами меньше метра, а в моих руках еще и пистолет. Но на курок нажать не хватает смелости.

Ее глаза смеются с пониманием, и она неторопливо шагает мне навстречу.

В первом мире царит полумрак и туман, а во втором все подернуто ржавым, красным отсветом. Суть вещей страшна, когда видишь ее в такой близости. За ее спиной – нечеловеческая тень. Это гигантский спрут, чьи щупальца простерлись бесконечно далеко. Я знаю их прикосновение так хорошо, как будто сама являюсь их продолжением…

– Добрый вечер, Санда.

– Для кого добрый?

Шимицу иронично изгибает брови и неслышно прогуливается вдоль стен, запустив руки в карманы. Она не собирается нападать, не строит ловушек. С ней ты соглашаешься на все сам. Таков ее единственный талант – навязать тебе чужие желания.

– Далеко забралась. Молодец.

– Сами решили убить? – не выдерживаю я.

Это не вопрос, а упрек. Она, похоже, это понимает, потому что смотрит в ответ с почти искренним сочувствием, а я превращаюсь в ребенка, бросающего обвинение матери за то, что она поставила его в угол. Как если бы она меньше его любила.

– Я служила вам всей своей жизнью.

– О, я знаю. – Она поднимает вверх узкую ладонь, давая мне знак замолчать.

Уголки ее губ странно углубляются. Мне кажется или ей хочется заплакать? Я пребываю в странном оцепенении. Надо выстрелить. Но руки все так же не слушаются. Накатывает знакомый паралич, сковывающий меня при каждой встрече с ней.

– Я все понимаю, Санда. Мне ли не знать суть служения? Твоего? Зверя? Забавно, что два моих любимых детища, особенных творения, которые я шлифовала, как море камни, объединились против… меня?

– Вы велели ему меня убить! – непроизвольно срываюсь я на крик. – Почему? Вы могли все сделать сами. Вогнать мне под кожу смертельную дозу снотворного при последней встрече. Или задушить собственноручно, это же ваш любимый способ… Я знаю все, что вы любите. Я вам служила, но это не был контракт. Вы отпустили меня и затем натравили собак – Ионеску и Зверя. Они оба – псы. И зачем… – дрожу ли я от холода или гнева? – …зачем была нужна эта глупая, странная схема, когда вы могли сделать все сами?

Шимицу смотрит на меня с погасшей улыбкой, и в ее глазах – сострадание, но не то, какое испытывают люди. Так сумасшедший ученый смотрит на вышедший из-под контроля эксперимент.

Меня же рвут на части обвинения, которые я, оказывается, вынашивала все это время, даже втайне от самой себя.

С ужасом понимаю, что она была мне матерью – страшной, злой, но дававшей защиту, когда я в этом нуждалась. Я делала все это ради нее. Она исцелила меня от Родики на годы, помогла найти способ жить дальше. Спасла от Дады. Ты понимаешь суть зла, но, если оно ласково к тебе, перестаешь отдавать себе в этом отчет.

– Вы оба меня подвели, – незнакомым, ломким голосом произносит она. – Ну, что ты так злишься, девочка моя… Я совершила ошибку, и моя милость к тебе оказалась преждевременной. Когда Ионеску на тебя вышел, я уже не могла позволить тебе уйти. Для поиска он просил Зверя. Помнишь наше правило? Мы – руки, но не творец. Единственное, где я внесла коррективы, – это приказ Зверю. Ионеску не должен получить тебя живой. Мне тоже было больно от этого решения. Может, боль моя непонятна, ведь и любовь моя к вам кажется уродством. Когда я получила весть о том, что ты наследила, я спросила себя, кто из моих детей будет сильнее? Безжалостное чудовище или человек с невероятным инстинктом выживания? Он или ты? Я решила посмотреть на это и поставила на Зверя. Если бы я только знала, как он тобой увлечется… Ты, мое самое бессердечное и жестокое творение, станешь для кого-то прообразом истинной матери. Чем-то… большим, чем я.

Она подходит почти вплотную, и ее облик расщеплен напополам неведомым алым светом. Тени щупалец за ее спиной заполняют весь амбар. Наши глаза сцепились, и мы обе сейчас проникли друг другу под кожу, пытаясь понять, кто искуснее в том, чтобы подавлять чужую волю.

– Ты… воровавшая чужих детей без жалости и угрызения совести, потому что таким образом надеялась искоренить в себе привязанность к сестре-подменышу… Санда, я не знаю человека, ненавидящего детей больше. Но они тебя любят. Даже Зверь. Хотя это я его взрастила, не ты.

– Вы его искалечили! – говорю я чужим, хриплым голосом, чувствуя ярость.

В ответ меня царапает косая пощечина. Ее ногти, как и в первый раз, оставляют на моих скулах унизительную, воспаленную полосу. Щупальца спрута смыкаются вокруг, лишая остатков сопротивления.

– А что ты так за него переживаешь? – следует настоящий удар в лицо, который я безвольно принимаю. – Ты никто, Санда. Ты всегда была нулем, но парадоксально отрицала это. Сила лишь в целостности. То, что распадается на части… как ты… – удар за ударом, – …нельзя сшить вместе снова. Я тебя собрала по частям с определенной целью – служить. Ты решила выйти из очерченного для тебя круга. Думаешь, из-за Родики ты попросила отставку? Из-за нее ты тут? Это часть старой тебя. Ты себя по кускам тянешь, но все равно разваливаешься. Хватит. Твой потенциал исчерпан.

Падаю на землю, и ее руки мгновенно сжимаются вокруг моего горла.

Щупальца. Тентакли. Они заполняют вторую реальность, но еще раньше они прошли через мое сознание.

Все, что началось в моей жизни, было с ее слова и согласия. Почему я не поняла, что Шимицу никогда меня не отпустит? Слишком далеко простерлась ее хватка.

– Ты понимаешь, что твое дело – просто черная работа во имя чего-то большего? Клиника получила из культа максимум. Он больше не нужен. Слишком опасно и затратно… Теперь в их руках сыворотка начала нового рождения. Новак искал двери для исполнения желания, а мы – ключи. Кто пришел к финишу первым? Никому не нужны его фокусы. Михи был последней жертвой. Больше не требуется. Значит, и тебе пора на покой. Господи, как же я дорожила тобой… Твоей болью, – вокруг становится темнее, и ее слова доносятся как из-под толщи воды. – Источником почти бесконечной силы, которую ты аккумулировала из ненависти. Но вот та съела тебя почти до дна, и теперь пора нам попрощаться…

Шимицу не может прекратить говорить. Это особенность человека, знающего истинные имена всего сущего.

Но вокруг меня по-прежнему мир, полный открытых глаз. Родика рисовала это. Кого не видно.

Подменыши, не сумевшие вырваться из ритуала.

«Вели играть…» – шипит откуда-то голос Новака.

Санда с петушиным пером в волосах стоит за спиной Шимицу и ждет приказа.

«Так сыграй…» – звучит на задворках слабеющего рассудка, и вдруг разносится мелодия.

Я не могу сложить ее в ноты, ибо таких нет в природе.

Не могу и описать словами, ибо это то, что вне меня.

Но крысолов заиграл, и дети выглянули из тайного укрытия. Они ловко взбираются по распростершимся щупальцам и окружают Шимицу. Маленькие ладони вцепляются в нее, хотя она пока не понимает, что они уже вокруг.

Дети Вальденбруха, отринутые, брошенные, никем не подмененные, жаждут справедливости. Они нанизываются на мелодию крысолова как на нить.

Медленно я сажусь, все еще ощущая пальцы Шимицу на моем горле.

Дети Вальденбруха тянут ее к земле. Она мечется в ярости, и ее глаза широко раскрыты. Теперь она их видит. Я утянула ее на другую сторону, и ей страшно от правды.

– Что… что это… как это произошло? – она отбивается от них, но я вижу, как слабеет тень гигантского спрута на стене. В какой-то момент она вскидывает веки и кричит мне: – Останови их! Ты же можешь!

Ее дикий крик захлебывается под их серыми ладонями. Она исчезает под ними полностью. Это помещение становится месивом копошащихся детских тел. Я стою над морем рук, чувствуя странную уверенность и незнакомое ощущение абсолютной власти.

Внезапно взор фокусируется на высокой фигуре в проходе, и я ловлю холодный взгляд любопытных глаз. С неподдельным интересом Новак наблюдает за тем, как Шимицу раздирают сотни мертвых подменышей, живущих на обратной стороне Вальденбруха. Вдруг мне кажется, что он ждал этого много лет.

Я упускаю момент, когда он уходит. Колыхание детских тел прекращается, и они отходят по углам, сливаясь с тьмой. В воздухе стоит непередаваемая атмосфера их насыщения. На останки Шимицу не стоит смотреть.

Санда-крысолов отводит от губ дудку и кланяется мне. Мы завершили то, что начали.

И стали единым целым.