Текст книги "Сюжет в центре"

БэВэ о душе

Присутствовало в Раушенбахе желание верить в чудесное и необычное. В своей книге «Постскриптум», записанной Инной Сергеевой, он подробно описал, как в феврале 1997 года отдавал богу душу. При этом он верил, что душа в самом деле есть и приводил тому свои доказательства. В те годы была популярна книга Раймонда Моуди «Жизнь после жизни» об ощущениях людей умерших и воскресших, их световых галлюцинациях. Он связывал их с душой. И доказательством тому служил для него фотографический снимок уходящей из тела души и измерения изменения веса при смерти.

Действительно, существовали публикации почти столетней давности и современные о взвешивания души, об изменениях веса при смерти, измеряемых граммами. И уважаемые учёные люди добавляли нечто странное и о душе и о коде сердца. Так нейрофизиолог Наталья Бехтерева говорила об общем выводе существования чего-то отделяющегося от тела и даже переживающего человека. А Пол Пирселл, врач-психиатр госпиталя в Детройте, наблюдавший пациентов с пересаженным сердцем, утверждал, что клеточная память переходит от умершего к живому.

Блажен кто верует. Существовала в Раушенбахе достаточная доля наивности, позволявшая верить в загробную жизнь и поддерживать религию.

Поздние данные американских учёных доказали, что смерти предшествует мощный энцефалоразряд, вызванный кислородным голоданием. Нейроны мозга соединены в общую электрическую цепь. Недостаток кислорода лишает их способности удерживать электрический потенциал. Предсмертный всплеск электрических импульсов подобен лавине. От него рождаются картины яркого света тоннелей и будят долгосрочную память с появлением давних впечатлений и умерших родственников, встречающих на пороге загробной жизни.

В нас нет чувства времени. Некоторые мгновения, рекордные по интенсивности, могут показаться продолжительными, длиною в жизнь. Ещё есть эффект галлюцинаций, подобный воздействию наркотиков или воздействию анестезии. Когда мозг не чувствует ни забот, ни собственного тела, и всё укладывается в ощущение бесплотной души.

Всегда находятся энтузиасты, поддерживающих бредовые идеи. В операционных оставляли рисунки, которые увидела бы душа, отлетая от тела, потому что воскресшие утверждали, что видели себя сверху и со стороны.

Мечта остаётся мечтою, как и загробная жизнь, жизнь после смерти. Была в Раушенбахе детская способность – радоваться наивным открытиям. Так радовался он своему сравнению троицы с вектором. Хотя куда удачней было бы сравнить её с разновозрастными фотографиями любого личного дела. И фотографии в разных возрастах давным-давно служат специфическим свидетельством личности. Черта Раушенбаха скорее отражала его суть жажду открытий.

Багамские острова

У нас в ходу были разные розыгрыши. Разыгрывали по любому поводу. Включили как-то в телефонную практику справочной ответчик: «Ждите ответа». Часами это повторялось, если набрать по определённому номеру. Набирали этот номер у секретаря на редком в отделе городском телефоне, а затем отправлялись искать: «Кто ждёт междугородний разговор?» Такой обязательно находился и терпеливо ждал. «Ждите ответа», – повторялось автоматом время от времени и ждущий с готовностью подтверждал: «Я жду, жду». Засекалось время и определялись рейтинги дебилизма – как долго ждущий ждал не разобравшись?

Пик розыгрышей пришёлся на время нашей защиты. В этот день защищались трое: я, Эрик Гаушус и Семён Зельвинский. Последнего мы так извели розыгрышами, чего он нам, кажется, так этого и не простил.

С защитой на фирме у Королёва долго тянули. Необходимо было создать Учёный Совет. Совет создавался на пике славы Королёва, и он хотел создать всем Советам Совет, собрав в него всех выдающихся учёных страны. В конце концов такой Совет был создан, и голова кружилась от собранных в нём фамилий.

Пока Совет был создан только на бумаге. История каждого сбора его повторялась. Приходилось доставлять лично половине академиков подписные листы. Академики сами или с помощниками читали реферат и расписывались. Для многих поводом были предыдущие подписи: «Уж, если Н. расписался», – рассуждали многие. Собрать массив редких подписей было не просто, но руководству хотелось, чтобы на листах первой защиты расписались все. В обычных случаях достаточно было подписи всего лишь одного легендарного академика, и это считалось бы редкой удачей. Но был и особый момент и особый 1963-ий год, негласный пик скрытой славы Королёва и российской космонавтики.

Семён Зельвинский сопереживал сбору подписей и постоянно интересовался его ходом, и было глупо этим не воспользоваться. В один из предзащитных дней Гаушус с обычным бесстрастным лицом объявил Зельвинскому, что листы с подписями потеряны, и этим вызвал ужас Семёна. «Есть выход, добавил он, – у нас есть талантливый умелец, способный подделать подписи. Конечно, это будет немало стоить». Развернулась мнимая эпопея по «восстановлению» подписей. Каждый день с фронта событий сообщался результат, обсуждение которого доводило бедного Зельвинского чуть ли не до истерики.

Мы шли на защиту, впрочем, без особого страха. И проходя мимо местного гастронома Гаушус даже предложил «махнуть по маленькой». Защита закончилась благополучно. Сохранился набросок заметки с описанием защиты Борисом Скотниковым для отдельской стенгазеты «Последняя ступень». И было ещё много розыгрышей. Они были в порядке вещей. Среди массы розыгрышей самым крупным был спор о Богамских островах.

Багамские острова на космических снимках выглядят совершенно потрясающе. Лазурная в переходных цветах до изумрудного так называемая литораль просвечивает через океанские воды океана, и если нужен пример убедительности абстрактной живописи, то эта красочная океанская акварель чарует взгляд. Однако не эта причина стала выбором спора.

В большой комнате теоретиков спонтанно затеялся спор, что я в ближайшие двадцать лет побываю в любой, наперёд заданной точке земного шара. Спорили мы с Эриком Гаушусом. Ткнули пальцем в карту и вышли Багамские острова. Теперь они рядом, под боком, в сотне километрах от Флориды, а тогда были запредельно далеки, сказочно связаны с пиратскими историями и недоступны из-за нашей секретности нам совсем.

Нас ведь тогда никуда не выпускали. Сам руководитель фирмы Сергей Павлович Королёв кроме оккупационной Германии лишь раз съездил за границу, причём инкогнито, в Чехословакию. Готовился, правда, поехать в Тулузу с докладом Гаушус, и все об этом шутили: «в ту лузу», но до практической реализации этой поездки так и не дошло.

Поспорили, составили договор, что я до 1983 года побываю на Багамских островах. На договоре стояла дата – 1963 год, но привычка расписываться под документом с датой выдаёт 1965 год. Для чего потребовалась эта мистификация? Просто я подумал тогда, что в 1983-ем мне стукнет полсотни лет и можно будет отметить их вместе с датой спора. И я собирал подписи свидетелей – будущих гостей, так как в договоре отдельным пунктом было сказано: в этот день свидетели приглашаются на товарищеский ужин. Словом, думал, что всё равно соберёмся через двадцать лет, а в острова серьезно никто не верил. Мы знали твёрдо, что за границей нам не бывать.

У теоретиков главной каверзой был Гаушус. Номер нашего телефона был похож на номер кабевского хозяйственника Георгия Абрамовича. И хотя это был последний год жизни Королёва, время создания Гаушусом автономной космической навигации, напряжённое время форсирования программы Луны, время по всем приметам нешуточное, шутки и розыгрыши были обильны как в опята в урожайный год. Гаушус выдавал клиентам Георгия Абрамовича, ошибавшимся телефоном, дурацкие указания и убеждающей присказкой его было: «Не узнаёшь? Я узнаю тебя, а ты меня нет?»

После защиты нас с Гаушусом называли кандидаты-телепаты, потому что был и такой розыгрыш. Однажды Гаушус объявил, что познакомился в гостях с телепатом. Есть телефон и можно проверить её способности. Из колоды выбрали карту, которую следовало угадать телепату. Всё было чисто, Гаушус не вмешивался. Он только дал нам номер телефона и назвал имя телепата. Звонили мы, обращаясь по имени – отчеству, ссылаясь на Гаушуса, просили угадать карту. И эта карта Эннкой – женою Гаушуса, игравшей роль женщины телепата, была названа правильно: она была зашифрована именем-отчеством «телепата».

В обед и после окончания работы у теоретиков играли в шахматы: короткий блиц, по три минуты на партию. Ленты графика наших затяжных шахматных сражений с Гаушусом тянулись вдоль стен, вызывая уважение непосвящённых. В соседней комнате, у Токаря висел лозунг: «Так держать, Ильич!», имея ввиду не основоположника советского государства, а инженера Виктора Ильича Комарова, в семье которого в то время произошло пополнение. На стене у них висел и другой лозунг: «Не учи учёного», а на общем столе стоял графин с зазеленевшей водой. Он постоянно вызывал возмущение уборщиц, пока к нему не прикрепили табличку: «Не трогать! Проводится эксперимент по зарождению жизни».

Жизнь шла своим чередом, и непостижимые Багамские острова повернулись к нам лицом. Для контроля полётов на глухих участках витков были созданы плавучие КИПы (командно-измерительные пункты), на которые стали посылать оперативные группы управления. Первым стал переделанный из танкера «Космонавт Владимир Комаров», затем построены четырех палубные теплоходы «Академик Сергей Королёв» и «Космонавт Юрий Гагарин». Их необычный профиль рисовался формой гигантских антенн. С них отправлялись команды управления и принималась телеметрия.

Суда бороздили океаны, а оперативные группы подсаживались на время полёта на корабль. Группу сажали в Гаване, на Кубе, куда прилетали самолётами. Затем корабли отправлялись по течению Гольфстрима к Канаде, к острову Сейбл, печально связанному с «Титаником», и дежурили там весь полёт.

Теоретически группы не покидали советской земли. Сначала ею был самолёт, летевший из Москвы до Марокко. Там он заправлялся перед прыжком через океан. Летали в то время на винтовых самолётах, и случались казусы. Раз над океаном отлетел самолётный винт и пришлось возвращаться в Рабат. Мешали и встречные ветры, и когда топлива не хватало, садились на острова, где придётся. Счастливцам, правда, иногда удавалось уходить из порта приписки Одессы на корабле, но это случалось крайне редко.

Трудно было попасть в такую группу, но когда это удалось, появился реальный шанс приблизиться к островам. Помню первый прилёт в Гавану, где у причала в Рыбачьем порту нас ожидал готовый к отплытию красавец «Юрий Гагарин».

Незабываемы виды Гаваны и затхлый запах воды порта, а затем плавание по океану вдоль берега США. Мы только могли смотреть на эту сказочную страну через телескопические устройства и принимать программы американского телевидения, непривычные для нас. Особенно развлекали нас мультфильмы.

Случалось всякое. Сроки полётов менялись неожиданно и приходилось выкручиваться. Чиновникам МОМ мы были бельмом на глазу, и они действовали по принципу: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». И мы перешли на самообслуживание. Нам давалась министерская чековая книжка и «добро» на партизанские действия.

Пару раз обычных билетов не было, и пришлось брать билеты первого класса. И они стали звеньями «посещения Багамских островов». Нам оформляли эти билеты не в общей очереди, а специальном служебном помещении. Раз в это время вошла в комнату служащая и объявила, что в зале «небезызвестная Лариса Мондрус», улетающая из страны в иммиграционном потоке. Любопытство заставило меня выйти в общий зал.

Ларису я не узнал. Вместо героини новогодних огоньков, где она пела с космонавтами, я увидел измученную женщину. Тесная шапочка скрывала обычно роскошную причёску. Увы, это была с виду не героиня, а жертва выбора. В семидесятых годах непросто давался отлёт с родины.

В наших полётах случались встречный ветер и вынужденная посадка.

«Где мы сели?» – спрашивали мы стюардессу, – «Не на Багамские ли острова?» «Да, на Багамские», – с готовностью отвечала она, и мы начинали верить в счастливую звезду. Увы, в тот раз стюардесса ошиблась и вернувшись извинилась и поправилась: «Сели на Гваделупу, Малые Антильские». И не могла понять глубины нашего разочарования. В тот раз нам не повезлo.

Для нас полёт в первом классе казался недоступной экзотикой.

Кормили в нём просто «на убой». Мы подарили экипажу стихи: «Мы тоже в общем связаны с полётами, желаем вам высоких важных трасс, летайте, коль решили, самолётами и вспоминайте иногда про нас».

Другой раз летел с нами Гена Стрекалов – готовящийся космонавт. Его напарник Володя Аксёнов успел побывать в космосе. Так получилось по словам Стрекалова из-за того, что, оформляя разные бумаги, он писал фамилии по алфавиту: Аксёнов, Стрекалов. Так и пошло. И Гена Стрекалов и остальные, летевшие со мной, стали сначала болельщиками за меня, а затем и свидетелями спора.

Опять был встречный ветер и вынужденная посадка. Теперь уже в Нассау – столице Республики Багамские острова. Нас посадили на военный аэродром базы ВВС США, и заправляли самолёт с пассажирами, на лётном поле. Конечно, это было опасно, но что поделать, такие были отношения и времена периода холодной войны. И в этот момент я внезапно заявляю, что должен покинуть советскую территорию, т. е. самолёт, и выйти на землю Багам.

Пришлось уговаривать экипаж. Сыграло важную роль обстоятельство, что я летел пассажиром первого класса. Я получил разрешение спуститься на аэродромный асфальт по верёвочной лестнице и походить под крылом. Свидетели – Гена Стрекалов и Гера Формин фотографировали меня через иллюминаторы. Мы сочинили в самолёте рукотворный сертификат о посещении островов, под которым подписался экипаж.

Во время полёта космического корабля ответная сторона спора – Гаушус выходил с нами на связь. Между делом он поинтересовался: «А как со спором?» Мы заверили его, что со спором всё в порядке. Гаушус тогда проверил заходы нашего судна в порты (на этот раз это был «Академик Сергей Королёв»), и успокоился, так как заходов на Багамские острова не было.

По возвращению мы представили Гаушусу отчёт: фотографии, свидетельства очевидцев. Была создана шутливая мандатная комиссия, оценившая документы спора и доходы проигравшего. Сумма получилась солидная. По слухам комиссия повела себя нечестно. Собранные в «Арагви», они заявили, что обсуждать им «насухо» скучно. Председатель комиссии Бранец заказал грузинские блюда и вино. А откушав и выпив члены комиссии объявили, что «теперь и так хорошо». Собирались несколько раз.

В конце концов заказали кабинет на сорок человек в «Арагви». Участники, жёны участников спора, свидетели, журналисты дружественного нам научного отдела «Комсомольской правды». И было весело, многочисленны тосты-поздравления и только Раушенбах недоумевал, как это жёны терпят спорщиков, тратя такие большие деньги, и Энна – тогдашняя гаушусова жена мужественно улыбалась.

Но спор есть спор, дело было сделано, спор был завершён. Об этом споре ходили потом легенды и на Физтехе и в отряде космонавтов. Ведь этот спор и его разрешение казались тогда абсолютно невероятными для секретных сотрудников КБ, таким же чудом, как и запуск первых спутников, только в шутливой форме.

В другие измерения

Известно, что первыми писателями были путешественники. Они делились необыкновенным, увиденным в чужих краях.

Писатель должен пригасить свои пристрастия. Лучше всего, когда он остаётся «над схваткой»: читатель сам разберётся, что к чему. Как адвокату ему свойственно представлять чужие резоны. Читатель может сопереживать, но по большому счёту он должен вместе с писателем провести свой «разбор полёта». И в этом смысле писатель был и остаётся до сих пор учителем жизни.

Нет, человек не ценит того, что его повседневно окружает. Так было и в ОКБ Королёва, обладавшего даром собирать необыкновенных людей, бесконечно увлечённых, сжигавших себя на алтаре новой техники.

В муравейнике ОКБ все были связаны. Срочность дел срывала со всех изолирующие оболочки, и от этого все были более открыты и обнажены и в отношениях проявлялись искренней и ярче.

Позже я побывал в другой особой среде – атомников, уединившихся с заброшенной тематикой на периферийной третьей территории и варившихся теперь в собственном соку. Все они были жителями этого подмосковного городка, и сначала, казалось, были востребованы, а затем их тематика ушла. Они были друг другу кто братом, кто сватом, жили на соседних улицах. Ежедневно встречались вечерами на улица, знали не только друг друга, но и членов их семей, помогали друг другу, и были особым кланом со своими традициями и своей историей, со своей идеей, позже выродившейся.

А ещё не задумываясь я угодил в исключительный мир героев и мерзавцев, составлявших вокруг героев особую обслуживающую среду, неумолимо притягивающую проходимцев. Мне было с чем их сравнить способом «от противного». Проходимцы, как правило, с их недостойными проявлениями были гонимыми из разных мест, но жизнь их бесконечно закаляла и они проникали в особую среду как вирусы, заражавшие, а затем и взрывающие её изнутри.

Нам запрещалось общаться с иностранцами. В программе «Союз-Аполлон» с ними общался лишь выделенный контингент. Попеременно мы дежурили в зале управления. В этом полёте появились странные возможности. Для работавших в сменах были забронированы номера на окраине столицы в гостиницах ВДНХ. Полагалось, что в них можно было отдохнуть после смены, где без труда можно нужного человека найти и доставить в ЦУП – Центр управления полётами. Разумеется, никто в этих гостиницах не бывал, все ночевали дома.

Была ещё одна интересная новинка: четвёртый учебный канал телевидения вёл прямую передачу из зала ЦУПа. Это были немые передачи. Речь не транслировалась. Однако по картинке можно было представить текущую полётную ситуацию, и вовремя забеспокоиться. Мы дежурили поочерёдно, по сменам: я, Толя Пациора и Борис Скотников.

Случилось и мне оказаться в центре событий. В моей смене у американцев возник какой-то вопрос, и Елисеев попросил меня разобраться и объяснить коллегам «что и как». Для контакта с иностранцами были подобраны специально оформленные и проинструктированные люди. От нас ими были Легостаев и ещё несколько человек. Из оформленных по ориентации в ЦУПе в тот момент никого не было, и я отправился в «американскую зону», проход в которую обычно был нам воспрещён. Дело не стоило выеденного яйца и быстро закончилось. Мы объяснились к взаимному удовольствию на языке технических терминов. В конце беседы в комнату американской группы пришёл оформленный Владимир Сыромятников. Он остался с американцами, а я попрощавшись отправился восвояси. За дверью мне встретился маленький перекошенный человечек, который зашипел на меня, мол, как это я посмел в одиночку пойти к американцам? А я не был проинструктирован и о запретах понятия не имел.

Конечно, в нас была гордость приобщения к космонавтике, хотя космонавтика стала для нас обыденной. Сначала иного у нас просто не было и не на что ещё времени не оставалось. Но постепенно мы освоились и стали оглядываться по сторонам.

Наш первый шаг в литературу был ответом Дрю Пирсону. Эту первую статью мы написали со Спаржиным. Она была заказной. Зашёл к нам Раушенбах и попросил написать ответ американскому журналисту, который беспочвенно написал о человеческих жертвах русской космонавтики перед стартом Гагарина. Раушенбах тогда привёл нас в пустующий кабинет Тихонравова, где мы начали творить. Заказчик под конец появился неожиданно, словно вышел из-за стены. Мы не знали кто он? Должно быть, он был крупным чином комитета безопасности. Статья затем была опубликована за рубежом, но мы не знали где и под каким соусом? Впрочем, это нас не заботило. Ведь всё, что мы делали, тогда подавалось анонимно в открытый мир.

Самодеятельность не поощрялась.

Впрочем раз статья моя украсилась эпитетами самого Генерального секретаря, Леонида Ильича Брежнева. О первой ручной стыковке «Джемини-8» с ракетой «Аджена» я написал статью для «Известий», но она отчего-то вовремя не пошла и пылилась у ответственной за научные публикации «Известий» Елены Манучаровой. Когда вслед затем была выполнена автоматическая стыковка советских беспилотных кораблей, статья была срочно извлечена и после короткой переделки пущена в ход. Из конспирации она была подписана девичьей фамилией моей матери. Она начиналась словами: «Стыковку в космосе можно сравнить с установкой автомобиля в гараж или с вводом судна в док, хотя она много сложнее…» И так далее.

«Известия» наряду с «Правдой» были центральной газетой. Статья попала на глаза Генеральному секретарю, и он, считая себя продвинутым автомобилистом, заявил: «Это что же? Сравнить установку автомобиля, которую может выполнить каждый пьяный одной рукой, с крупнейшим космическим достижением?» И последовала команда – наказать наглого журналиста, автора статьи, что была на этот раз подписана скромно, без титулов.

Телевизора в эпоху нашего студенчества ещё не было и искусство вкрапливалось в жизнь редкими случайными каплями. Ими был, например, скрипичный концерт Давида Ойстраха в общежитейском комплексе на Стромынке и талантливые студенческие «Окна Роста» на «Красной площади» МВТУ – центральном проходном пятачке старого здания – красочные изображения на злобу дня. В институтском зрительном зале проводились выпуски «Новостей дня», в которых особенно запомнился тогдашний редактор «Техники молодёжи» Василий Захарченко.

Тогдашние деятели культуры не стеснялись выступать перед студентами в крохотных случайных помещениях. Мне запомнился концерт Никиты Богословского и Людмилы Лядовой в холле нашего привилегированного студенческого общежития в Бригадирском переулке. Общим стимулом была тяга к культуре, стремление к ней.

Москвичи были людьми практичными. Они решительно осуждали сокурсника Кирилла Рогайлова, который просто красиво говорил. Искусство речи было для него чистым искусством. И окружающие возмущались «бесполезной болтовней», а мне так нравилась его красивая речь и я ею заслушивался.

Наверное, эта практичность стала основой создания нового поколения оружия, которое стало по плечу этому современному поколению оружейных дел мастеров. Но это было позже, а пока они учились на особых факультетах в стенах МВТУ. Но чтобы стать творцами техники им предстояло превратиться в неких знатоков, которых можно было наблюдать пока только на примерах футбольных фанатов, которые, не имея практической цели, знали родословную любимых команд и всё о командах, а их кумиры воплощали чаяния и надежды и вселяли уверенность.

Мы превращались из гусениц в бабочек, и в каждом из нас, наверное, жила черта – потребность самовыражения. Потом вокруг нас были вдохновенные умельцы, сродни современным хакерам, что изучили новую технику на гране фантастики и были, как рыбы в этой среде, а не проникшимся этого не хватало и их тянуло в другие измерения.

Прошёл период нашего приобщения к космонавтике. Сперва она была для нас манящей средой. А затем она стала для нас привычной, средой необходимости. Мы же были вынуждены ежедневно осуществлять массу занудных дел, из которых складывается техника.

Каждый шаг был ответственным и связан с сонмом других шагов и массой ограничений. А рядом был мир журналистики, музыки, литературы, мир свободной фантазии, где полёт ограничен лишь собственной смелостью и где сам ты себе и судья и прокурор, и который тянул нас к себе своей непредсказуемостью.

Как артисты мечтают сыграть какую-то роль, каждый из нас мечтал утвердиться в особом нездешнем качестве. Некоторым это удавалось. Так скромнейший Володя Семячкин стал не только руководителем одного из ведущих отделов космического КБ, но и одним из лучших переводчиков и певцов шекспировских сонетов и был серьезно воспринят средой шекспироведов. И другие пытались выйти рыбой на сушу.

Не ценишь того, что вокруг тебя, к чему привык. И люди, создававшие новую внеземную историю, казались обычными и не вызывали восторг, удивляя делами только иного измерения.

Так получилось и со мной, и проводником в этот мир стал для меня работавший рядом Сева Березин – московский интеллигент, в свободное время рывшийся в букинистических развалах и регулярно совершающий рейды по книжным магазинам. С его подачи я дебютировал в «Юном технике» со статьей о кавитации и подготовил другую статью «Пневматический мозг», и она ждала своей очереди, когда нас пригласили сотрудничать в «Комсомолку».

А рядом расширялся новый мир – информационный мир телевидения. Сначала мы восприняли его пассивно: смотрели у соседки Ады Аркадьевны чёрно-белые телевизионные передачи, затем и активно, сотрудничая с редакцией научно-познавательных передач на Шаболовке. Привёл туда меня Юра Спаржин. Группа бывших физтеховцев уже сотрудничала с ней. В небольшой и тесной комнате работали необыкновенные люди – редакторы научных передач. В основном это были молодые, красивые женщины: Ирина Александровна, Регина Викторовна и Искра Игоревна и редкие мужчины: обаятельный и энергичный Леонид Антонович Дмитриев и специальный научный режиссёр Саша Гуревич. Здесь мы чуть-чуть прикоснулись к творчеству, неся научно-техническую информацию через голубой экран.

Не только мы пытались расширить свой творческий горизонт. В стане практиков энергичная поросль. Многие искали свои пути. Какие-то флотационные потоки вынесли часть их в высокие сферы руководства. Они бредили собственными проблемами. А мы близоруко судили о них, как судят о рядом растущем ребёнке.

Земля в иллюминаторе. Краешек итальянского сапога.

Валерию Кубасову в жизни трижды крупно повезло.

Из женщин-врачей первой побывала в космосе француженка Клоди Деэ.

На улице Гаваны. Дмитрий Заикин из первого отряда космонавтов. В космос он не полетел, работал в ЦПК и был образцом скромности. Мы с ним плавали на кораблях сопровождения полётов.

«Чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, в строчки и в другие долгие дела». «Юрий Гагарин» – флагман флота судов сопровождения полётов.

На КИПе в Гаване.

В порту Гаваны. Панорама города из Рыбачьего порта.

Карадаг, Крымское Приморье заботами Королёва стали местами отдыха сотрудников ОКБ.

На земле Багам. Самолёт заправляли с пассажирами и экипажем. Мне разрешили пройтись под его крылом.