Текст книги "Под кардинальской мантией"

Глава 9. Вопрос

– Подмести комнату, сударь, и убрать этот хлам? Но господин капитан…

– Капитан в деревне, – невозмутимо ответил я. – Поворачивайся скорее, любезный. Не разговаривай. Дверь в сад оставь открытой, так.

– Конечно, сегодня прекрасная погода… И табак господина лейтенанта… Но господин капитан…

– Не приказывал? Зато я приказываю, – ответил я. – Прежде всего убери эти постели. И пошевеливайся, голубчик, или я найду чем расшевелить тебя!

– А сапоги господина капитана? – через минуту послышался вопрос.

– Вынеси их в коридор.

– В коридор? – повторил он, глядя на меня.

– Да, идиот, в коридор!

– А плащи, мосье?

– Там есть гвоздь за окном. Повесь их, пусть проветриваются.

– Проветриваются? Они слегка сыроваты. Но… Готово, готово, сударь, готово! А кобуры?

– И их также, – сердито ответил я. – Выбрось их отсюда! Фи! Вся комната пропахла кожей. Ну, теперь надо очистить очаг. Стол поставь перед открытой дверью так, чтобы мы могли видеть сад. Так! И скажи кухарке, что мы будем обедать в одиннадцать часов и что к обеду выйдут мадам и мадемуазель.

– В одиннадцать? Но господин капитан заказал обед к половине двенадцатого.

– В таком случае пусть кухарка поторопится. И заметь, если обед не будет готов к тому времени, как мадам выйдет сюда, ты вместе с кухаркой жестоко поплатишься за это.

Он вышел, и я оглянулся вокруг. Чего еще недоставало? Солнце весело сияло на лощеном полу, воздух, освеженный прошедшим ночью дождем, свободно проходил сквозь отворенную дверь. Несколько пчел, уцелевших с лета, жужжали снаружи. В очаге потрескивал огонь, и старая собака, слепое и дряхлое создание, грелась подле него. Больше ничего я не мог придумать и молча следил за тем, как человек накрывал стол.

– На сколько приборов, мосье? – спросил он с тревожным видом.

– На пять, – ответил я, не будучи в состоянии удержаться от улыбки.

В самом деле, что сказали бы у Затона, если бы видели, что Беро превратился в хозяйку? На стенной полке стояла белая глазированная чаша старинного фасона, времен Генриха II. Я снял ее, положил в нее несколько поздних цветов, поставил ее посредине стола и отошел, чтобы издали полюбоваться ею. Но через мгновение, когда послышались женские шаги, я с каким-то испугом убрал ее, и мое лицо вспыхнуло от стыда. Но тревога оказалась напрасной, а я через несколько минут принял иное решение и снова поставил чашу на место. Давно уже я не делал подобных глупостей!

Но когда мадам и мадемуазель сошли к обеду, им было не до цветов и не до наслаждения комнатой. Они слышали, что капитан рыщет по всей деревне и по лесу в поисках беглецов, и там, где я рассчитывал увидеть комедию, нашел трагедию. Лицо мадам было так красно от слез, что от ее красоты не осталось и следа. Она вздрагивала и пугалась при каждом звуке и, не найдя слов в ответ на мое приветствие, могла только упасть в кресло и молча заливаться слезами.

Мадемуазель была не в более веселом настроении. Она не плакала, но ее обращение было сурово и гневно. Она говорила рассеянно и отвечала с раздражением. Ее глаза блистали, и видно было, что она силится сдержать слезы и прислушивается к каждому звуку, доносившемуся извне.

– Ничего нового, мосье? – сказала она, садясь на свое место и бросая при этом на меня быстрый взгляд.

– Ничего, мадемуазель.

– В деревне обыск?

– Кажется, что так.

– Где Клон?

При этом она понизила голос, и на лице ее усилилось выражение тревоги. Я покачал головой.

– Думаю, что они его заперли где-нибудь, – ответил я, – и Луи также. Я не видел ни того, ни другого.

– А где?.. Я думала найти их здесь, – пробормотала она, искоса поглядывая на два пустых места.

Слуга принес кушанья.

– Они скоро будут здесь, – спокойно ответил я. – Но не будем терять времени. Немного вина и пищи подкрепят силы мадам.

– Мы переменились ролями, – сказала она с печальной улыбкой. – Вы сделались хозяином, а мы – гостями.

– Пусть будет так, – весело сказал я. – Советую вам отведать это рагу. Полно вам, мадемуазель, ведь голодать не полезно ни при каких обстоятельствах. Хороший обед не одному человеку спас жизнь.

Это было сказано, кажется, немного некстати, потому что она задрожала и с испуганной улыбкой посмотрела на меня. Но тем не менее она уговорила сестру приняться за еду, а затем и сама положила себе на тарелку немного рагу и поднесла вилку к губам. Но через секунду она снова опустила ее.

– Не могу, – пробормотала она. – Я не могу проглотить ни кусочка. Боже мой! Быть может, теперь как раз они настигли его!

Я уже думал, что она зальется слезами, и раскаивался, что уговорил ее сойти к обеду. Но ее самообладание еще не было исчерпано. С усилием, на которое было жалко смотреть, она совладала с собой, снова взяла вилку и заставила себя проглотить несколько кусочков. Затем она бросила на меня выразительный взгляд.

– Я хочу видеть Клона, – прошептала она.

Человек, прислуживавший нам, в эту минуту вышел из комнаты.

– Он знает? – спросил я.

Она кивнула головой, причем ее прекрасное лицо странным образом исказилось. Ее губы разжались, и за ними показались два ряда плотно сжатых зубов; два красных пятна выступили у нее на щеках. Глядя на нее в эту минуту, я почувствовал мучительную боль в сердце и панический страх человека, который, проснувшись, видит, что падает в бездну.

Как они любили этого человека!

На мгновение я потерял способность речи. Когда я взял себя в руки, мой голос звучал резко и хрипло.

– Он хороший доверенный, – сказал я. – Он не может ни читать, ни писать, мадемуазель.

– Да, но…

Она не договорила, и ее лицо приняло напряженное выражение.

– Они идут, – прошептала она. – Тише… Неужели… неужели… они нашли его? – пролепетала она, с трудом поднимаясь и облокачиваясь о стол. Мадам продолжала плакать, не сознавая, что происходит вокруг.

Я услышал тяжелую походку капитана и с трудом удержался от громкого проклятия.

– Они не нашли его, – прошептал я, дотронувшись до руки мадемуазель. Все благополучно, мадемуазель! Прошу вас, успокойтесь. Садитесь и встретьте их, как будто ничего не случилось. И ваша сестра… Мадам, мадам! закричал я почти резко. – Успокойтесь! Вспомните, что вам нужно играть роль!

Мои увещевания подействовали до некоторой степени. Мадам заглушила свои рыдания. Мадемуазель глубоко вздохнула и села на свое место. Ее лицо было по-прежнему бледно, она вся дрожала, но самое худшее уже прошло.

И было время! Дверь распахнулась настежь, и капитан ввалился в комнату с громкими проклятиями.

– К чертям собачьим! – закричал он, побагровев от злости. – Какой дурак перенес эти вещи сюда? Мои сапоги! Мой…

Его рот так и остался раскрытым. Он был поражен новым видом комнаты, зрелищем общества за столом, всеми теми переменами, которые я произвел.

– Святой Боже! – пробормотал он. – Что это значит?

Седая голова лейтенанта, выглядывавшая из-за его плеча, дополняла картину.

– Вы опоздали, господин капитан, – сказал я веселым тоном. – Мадам обедает в одиннадцать часов. Но все равно, садитесь, для вас приготовлены места.

– Да что же это такое?! – пролепетал он вновь, с изумлением глядя на нас.

– Боюсь, что рагу уже остыло, – продолжал я, заглядывая в блюдо и притворяясь, что не замечаю изумления капитана. – Зато суп еще горяч. Но вы, кажется, не замечаете мадам?

Он уже раскрыл рот для нового ругательства, но вовремя опомнился.

– Кто… кто выбросил мои сапоги в коридор? – спросил он, хрипя от ярости.

Он не отвесил поклона дамам и вообще игнорировал их присутствие.

– Кто-нибудь из слуг, я полагаю, – небрежно ответил я. – А что, разве что-нибудь пропало?

Он молча посмотрел на меня. Затем перевел взгляд на плащ, повешенный снаружи. Он вышел в сад, увидел на траве свои кобуры и другие вещи. Затем вернулся назад.

– Что это за ослиные шутки? – закричал он, и на лицо его в эту минуту просто противно было смотреть. – Кто затеял все это? Отвечайте, сударь, или я…

– Тише, тише, здесь дамы, – сказал я. – Вы забываетесь, сударь.

– Забываюсь? – прошипел он, на этот раз уже не удерживаясь от ругательств. – Что вы мне тут говорите о дамах? Мадам? Скажите пожалуйста! Неужели выдумаете, дуралей, что мы являемся в дома мятежников для того, чтобы кланяться там, улыбаться и брать уроки танцев?

– В данном случае были бы более уместны уроки вежливости, мосье, серьезно ответил я и поднялся с места.

– Все это сделано по вашему распоряжению? – спросил он, нахмурив брови. – Отвечайте мне, слышите?

– Да, по моему, – прямо ответил я.

– В таком случае получите это! – воскликнул он, бросая мне свою шляпу в лицо. – И идемте отсюда.

– С удовольствием, сударь, – ответил я, кланяясь. – Сию минуту. Позвольте мне только найти свою шпагу. Она, кажется, в коридоре.

И я пошел за ней.

Вернувшись назад, я увидел, что оба мужчины ожидают меня в саду, между тем как дамы, поднявшись из-за стола, с побледневшими лицами стоят посреди комнаты.

– Вам следовало бы увести сестру наверх, мадемуазель, – тихо сказал я, на мгновение останавливаясь подле них. – Не бойтесь, все кончится хорошо.

– Но что все это обозначает? – тревожно спросила она. – Это вышло так неожиданно. Я… я не поняла. Вы поссорились так скоро.

– Дело очень просто, – ответил я, улыбаясь. – Капитан оскорбил вас вчера и сегодня он поплатится за это. Вот и все. Или нет, это не все, продолжал я, понизив голос и говоря совершенно другим тоном. – Если я удалю его, это будет полезно для вас, мадемуазель. Вы поняли меня? Я думаю, что сегодня уже не будет никаких обысков.

Она издала какое-то восклицание и, схватив меня за руку, посмотрела мне прямо в лицо.

– Вы убьете его? – пролепетала она.

Я утвердительно кивнул головой.

– Почему нет?

Дыхание вернулось к ней. Она стояла, прижав одну руку к груди, и смотрела на меня.

– Да, да, почему нет? – повторила она, сжав зубы. – Почему нет?

Ее рука продолжала лежать на моей, и пальцы судорожно сжались. Я уже начинал хмуриться.

– Почему нет? Значит вы это придумали для нас, мосье?

Я кивнул головой.

– Но как вы это сделаете?

– Об этом уж не беспокойтесь, – ответил я и, повторив ей, чтобы она увела сестру наверх, повернулся к дверям. Моя нога была уже на пороге, и я готовился встретить своего противника, как вдруг услышал позади себя движение. Через секунду ее рука опять лежала на моей.

– Подождите, подождите одну минуту! Идите сюда, – задыхаясь пролепетала она.

Я обернулся. От прежней улыбки и румянца не осталось и следа. Лицо мадемуазель было бледно, как белая стена.

– Нет, – отрывисто сказала она, – я ошиблась! Я не хочу этого, я не желаю участвовать в этом. Вы придумали это прошлой ночью, господин де Барт. Это убийство!

– Мадемуазель! – с недоумением воскликнул я. – Убийство? Что вы говорите? Это дуэль!

– Это убийство, – настойчиво повторила она. – Вы задумали это ночью. Вы сами так сказали.

– Но я рискую при этом собственной жизнью, – резко возразил я.

– Все равно, я не желаю участвовать в этом, – сказала она слабым голосом.

Она дрожала от волнения и избегала смотреть на меня.

– Ну, пусть это падет на мою голову, – резко ответил я. – Во всяком случае, теперь уже поздно идти на попятный, мадемуазель. Они ждут меня. Но сначала позвольте мне попросить вас удалиться отсюда.

С этими словами я отвернулся от нее и вышел из комнаты, полный самых противоречивых мыслей. «Во-первых, – думал я, – что за странные существа эти женщины. Во-вторых, убийство! Только потому, что я подготовил дуэль заранее и вызвал ссору? Никогда я не слыхивал ничего столь чудовищного. Станьте на такую точку зрения, называйте каждого, кто готов с оружием в руках отстаивать свою честь, Каином, – и много клейменых лиц появится на некоторых улицах». Я рассмеялся при этой мысли и продолжал свой путь по садовой дорожке.

Тем не менее я начинал понимать, что собираюсь совершить неблагоразумный поступок. Лейтенант во всяком случае останется здесь, а он – тертый калач, еще более опасный человек, нежели капитан. Наконец, и солдаты тоже еще будут в деревне. Что, если они разъярятся против меня за смерть начальника и станут преследовать, невзирая на полномочия, данные мне монсеньером. Глупое положение будет в самом деле, если накануне успеха меня выживет из деревни какая-нибудь кучка солдат.

Эта мысль так не понравилась мне, что я невольно замедлил шаги. Но отступать действительно было поздно.

Капитан и лейтенант ожидали меня на маленькой лужайке, шагах в пятидесяти от дома, – там, где узенькая дорожка пересекала широкую аллею, по которой прогуливались мадам и мадемуазель в первый день моего пребывания в замке. Капитан снял свой дублет и стоял в одной рубахе, прислонившись к солнечным часам, с обнаженной головой и шеей. Он уже вынул свою шпагу и нетерпеливо рыл ею землю. Я обратил внимание на его могучий, нервный торс, и двадцать лет тому назад этот вид мог смутить меня. Но теперь малодушные мысли были чужды мне, и, хотя с каждой минутой я чувствовал все большую неохоту драться, сомнение в исходе дуэли не играло роли в моих соображениях.

Я начал медленно готовиться и, чтобы выиграть время, охотно нашел бы какой-нибудь недостаток в выбранном им месте. Но солнце было настолько высоко, что не давало преимущества ни той, ни другой стороне. Почва была превосходна, и место выбрано удачно. Я не находил никакого предлога, чтобы отделаться от этого поединка, и уже готовился отдать своему противнику честь и начать атаку, как вдруг неожиданная мысль осенила меня.

– Одну минутку, – сказал я. – Позвольте вас спросить, капитан: если я вас убью, что станется с вашим поручением?

– Об этом можете не беспокоиться, – насмешливо ответил он, превратно толкуя себе мою медлительность и нерешительность. – Напрасно вы на это рассчитываете, сударь. Во всяком случае, это не должно стеснять вас. У меня есть лейтенант.

– Да, но что станется с моей миссией? – прямо спросил я. – У меня нет лейтенанта.

– Вам следовало раньше подумать об этом и не затевать истории с моими сапогами! – презрительно возразил он.

– Это правда, – сказал я, не обращая внимания на его оскорбительный тон. – Но лучше поздно, чем никогда. Вникая теперь в дело, я нахожу, что мой долг по отношению к монсеньеру не позволяет мне драться.

– Значит, вам нипочем нанесенный вам удар? Вы проглотите оскорбление? – воскликнул он, плюнув на пол в знак презрения. – Черт!

Лейтенант, стоявший рядом с ним, злорадно засмеялся.

– Я еще не решился, – сказал я.

– Ну так решайтесь скорее, Господи Боже мой! – ответил капитан с насмешкой и стал медленно расхаживать взад и вперед, играя своей шпагой. Боюсь, лейтенант, что сегодня нам не придется позабавиться, – продолжал он, обращаясь к лейтенанту, но так, чтобы я слышал. – У нашего петуха оказалось цыплячье сердце.

– Все-таки я не знаю, что мне делать, – спокойно ответил я. – Конечно, погода сегодня превосходна, место выбрано очень удачно, солнце расположено очень хорошо. Но я мало выиграю, убив вас, капитан, и наоборот, это может поставить меня в большое затруднение. С другой стороны, я очень мало теряю, оставив вас в покое.

– В самом деле? – презрительно сказал он, глядя на меня так, как я глядел бы на лакея.

– Да, – ответил я, – если вы скажете, что ударили Жиля де Беро и остались невредимы, вам никто не поверит.

– Жиля де Беро! – воскликнул он, нахмурившись.

– Да, сударь, – вкрадчивым тоном ответил я. – К вашим услугам. Вы не знали моей фамилии?

– Я думал, что ваша фамилия де Барт, – сказал он.

Странно звучал при этом его голос. С разжатыми губами он ждал ответа, и в его глазах промелькнула тень, которой я раньше не замечал.

– Нет, – сказал я. – Это фамилия моей матери. Я назвался ею только здесь.

Его цветущие щеки утратили румянец, и он, закусив губу, с тревогой посмотрел на лейтенанта. Мне уже не раз приходилось видеть эти признаки, я их хорошо знал и теперь мог, в свою очередь, воскликнуть: «Цыплячье сердце!» Но я не хотел отрезать ему путь к отступлению.

– Я думаю, теперь вы согласитесь со мной, – сказал я, – что мне ничто не может повредить, если я даже не отплачу за оскорбление?

– Храбрость мосье де Беро известна, – пробормотал он.

– И не без основания, – добавил я. – А в таком случае не согласитесь ли вы отложить это дело, скажем, на три месяца, капитан? Такой срок для меня самый удобный.

Он поймал взгляд лейтенанта и затем мрачно уставился в землю. Конфликт, происходивший в его уме, был для меня ясен, как божий день. Ему стоило проявить немного упорства, и мне волей-неволей пришлось бы драться. Если бы, благодаря счастью или искусству, ему удалось одержать надо мною победу, его слава, как волна по воде, пошла бы по всем городам Франции, где только стояли гарнизоны, и достигла бы даже самого Парижа. С другой стороны, он ясно осознавал, какая грозит ему опасность – ему уже рисовался холодный клинок в его груди, – а тут он видел для себя полную возможность отступить с честью, если не со славой. Я ясно читал все это на его лице, и, прежде, чем он раскрыл рот, я уже знал, что он скажет.

– Мне кажется, что это для вас же неудобно, – смущенно сказал он. – Я, со своей стороны, вполне удовлетворен.

– Очень хорошо, я мирюсь с этим неудобством, – ответил я. – Прошу у вас извинения за то, что заставил вас понапрасну раздеться; к счастью, сегодня очень тепло.

– Да, – мрачно ответил он и, сняв свое платье с солнечных часов, начал одеваться.

Итак, он выразил свое согласие, но я понимал, что в душе он был недоволен этим, и потому я нисколько не удивился, когда, секунду спустя, он отрывисто и почти грубо заявил:

– Но есть одна вещь, которую нам необходимо уладить здесь же;

– Вот как? – сказал я. – В чем же дело?

– Нам нужно выяснить наше взаимное положение, иначе через час мы снова столкнемся.

– Я вас не совсем понимаю, – сказал я.

– Я тоже этого не понимаю, – ответил он тоном какого-то угрюмого торжества. – Перед моим отправлением сюда мне сказали, что здесь находится господин с секретным поручением кардинала арестовать господина де Кошфоре, и мне было предписано избегать, насколько возможно, всякой коллизии с ним. Сначала я вас принял за этого господина. Но черт меня возьми, если я теперь могу разобрать, в чем дело!

– А именно? – спокойно спросил я.

– Дело в том… ну, да оно очень просто, – порывисто ответил он. Явились ли вы сюда в интересах мадам де Кошфоре, чтобы защитить ее мужа, или вы намерены арестовать его? Вот чего я не понимаю, мосье де Беро.

– Если вы желаете знать, агент ли я кардинала, то я действительно агент, – внушительно ответил я.

– Для поимки мосье де Кошфоре?

– Для поимки мосье де Кошфоре.

– Ну… вы удивляете меня, – сказал он.

Вот и все, им сказанное, но язвительный тон этих слов заставил всю мою кровь прихлынуть к лицу.

– Будьте осторожны, сударь, – строго сказал я. – Не полагайтесь особенно на то неудобство, с которым связана для меня ваша смерть!

Он пожал плечами.

– Я вас не хотел обидеть, – ответил он. – Но вы, кажется, не понимаете всей трудности нашего положения. Если мы теперь же не выясним этого вопроса, то будем сталкиваться друг с другом двадцать раз в день.

– Чего же вы, собственно, хотите? – нетерпеливо спросил я.

– Я хочу знать, как вы намерены действовать. Мне это необходимо выяснить для того, чтобы наши планы не противоречили один другому.

– Но это мое личное дело, – возразил я.

– Противоречие! – насмешливо заметил он и, видя, что я снова вспыхнул, поспешил сделать рукой успокоительный жест. – Простите, – продолжал он, вопрос заключатся единственно в следующем: как вы намерены отыскать его, если он здесь?

– Это опять-таки мое дело, – ответил я.

Он с отчаянием всплеснул руками, но в эту минуту его место было занято другим неожиданным спорщиком. Лейтенант, который все это время стоял возле капитана, слушая наш разговор и теребя свой седой ус, вдруг заговорил.

– Послушайте, мосье де Беро, – сказал он, без церемоний наступая на меня, – я не дерусь на дуэлях. Я – мелкая сошка. Я доказал свою храбрость при Монтобане в двадцать первом году, и моя честь настолько не запятнана, что мне нет надобности отстаивать ее. Поэтому я говорю напрямик, и откровенно предложу вам вопрос, который господина капитана, без сомнения, тоже тревожит, но он не решается высказать его вслух: бежите ли вы заодно с зайцем или находитесь в стае гончих? Другими словами, остались ли вы только по имени агентом монсеньора и сделались союзником мадам, или… вы сами понимаете, что может быть другое: так сказать, стараетесь добраться до мужчины при помощи женщин?

– Негодяй! – закричал я с таким бешенством, что язык с трудом повиновался мне. – Как смеете вы? Как смеете вы заявлять, что я изменяю человеку, который мне платит?

Я думал, что он смутится, но он и ухом не повел.

– Я не заявляю, я только спрашиваю, – ответил он, стойко выдерживая мой взгляд и для большей выразительности стуча кулаком одной руки по ладони другой. – Я спрашиваю, для кого вы служите предателем: для кардинала или для этих двух женщин? Вопрос, кажется, довольно прост.

Я почти задыхался.

– Бесстыдный негодяй! – крикнул я.

– Тише, тише, – ответил он. – Брань на вороту не виснет! Но довольно об этом. Я теперь сам вижу, в чем дело. Господин капитан, идемте сюда на минутку!

Довольно изящным жестом он взял капитана под руку и увел его на боковую аллею, оставив меня на солнцепеке. Я кипел от гнева и ярости. Негодный висельник! Подвергнуться оскорблениям со стороны такого субъекта и оставить его безнаказанным! В Париже я заставил бы его драться, но здесь это было невозможно.

Я еще не успокоился, когда они оба возвратились.

– Мы пришли к решению, – сказал лейтенант, дергая свой седой ус и выпрямившись, точно он проглотил шпагу. – Мы предоставим вам этот дом и его хозяйку. Можете, как вам угодно, искать беглеца. Что же касается нас, то мы удалимся в деревню со своими людьми и будем действовать по-своему. Вот и все! Не правда ли, господин капитан?

– Я думаю так, – пробормотал капитан, смотря куда угодно, только не на меня.

– В таком случае имеем честь кланяться, сударь! – прибавил лейтенант, снова взял товарища под руку и пошел с ним по дорожке по направлению к дому.

В манере, с какой они оставили меня, заключалось нечто столь оскорбительное, что в первую минуту после их ухода гнев у меня преобладал над прочими чувствами. Я думал о словах лейтенанта и говорил себе, что их не следует забывать, несмотря ни на что.

– Для кого я служу предателем: для кардинала или для этих двух женщин? Мой Бог! Если когда-либо вопрос… Но все равно, когда-нибудь я отомщу ему. А капитан? Его я во всяком случае со временем проучу. По всей вероятности, среди провинциальных франтов Оша он слыл сорвиголовой, но когда-нибудь в одно прекрасное утро на уединенном месте, за казармами, я подрежу ему крылышки и собью ему спесь.

Но по мере того, как мой гнев остывал, меня начинал интересовать вопрос, куда они ушли и что они намерены делать. Что если они уже напали на след или получили какое-нибудь важное сведение? В таком случае мне было понятно их удаление. Но если они ничего еще не нашли и даже не знали, находится ли беглец по соседству; если они не знали, как долго им придется оставаться здесь, то я совершенно не мог допустить, чтобы солдаты без всякого мотива переменили хорошую квартиру на дурную.

Я медленно расхаживал по саду, раздумывая об этом и нервно сбивая шпагой головки цветов. Что если они в самом деле нашли и арестовали его? Не трудно ли будет мне тогда примириться с кардиналом? Но если я постараюсь предупредить их – а я имел основание думать, что для меня поимка беглеца была делом лишь нескольких часов, – то рано или поздно я должен буду стать лицом к лицу с мадемуазель.

Еще так недавно эта перспектива очень мало страшила меня. Начиная с первого дня нашего знакомства, и в особенности с того момента, когда она так отчитала меня в лесу, мое мнение о ней и мои чувства по отношению к ней представляли странную смесь вражды и симпатии; я питал к ней вражду, потому что вся ее прошлая и настоящая жизнь была совершенно чужда мне, – и вместе с тем меня влекло к ней, потому что она была женщиной, и беззащитной. После этого я обманул ее и купил ее доверие, возвратив ей драгоценности, что до некоторой степени насытило мою жажду мести, но затем, как прямое последствие этого, симпатия к ней снова взяла перевес, так что я уже сам не знал, что чувствую и что намерен делать. Положительно, я не знал, что намерен делать.

Я стоял в саду, потрясенный мыслью, которая только что родилась в моем мозгу, как вдруг услышал ее шаги и, обернувшись, увидел ее перед собою.

Ее лицо напоминало апрель, улыбка сияла сквозь слезы. Ее фигура отчетливо выделялась на фоне желтых подсолнечников, и в эту минуту я был особенно поражен ее красотой.

– А я вас ищу, мосье де Барт, – сказала она, слегка покраснев, быть может, потому, что мое лицо явственно отразило восхищение. – Я должна поблагодарить вас. Вы не дрались и все-таки победили. Моя служанка только что явилась ко мне и сообщила, что они уходят отсюда.

– Уходят? – повторил я. – Да, мадемуазель, они покидают ваш дом.

Сдержанный тон, которым я произнес эти слова, удивил ее.

– Какое волшебное средство употребили вы? – спросила она почти веселым тоном: удивительно было, какую перемену произвела в ней надежда. – Кроме того, мне интересно знать, каким образом вы избежали дуэли?

– После того, как подвергнулся оскорблению? – с горечью спросил я.

– Мосье, я не говорю этого, – с укоризной возразила она.

Ее лицо затуманилось. Я понимал, что это соображение, до сих пор, может быть, действительно не приходившее ей в голову, еще усилило ее недоумение.

Я сразу решился.

– Вы слышали когда-нибудь, мадемуазель, – внушительно спросил я, ощипывая засохшие листья с кустика, подле которого стоял, – о человеке по фамилии де Беро? Он, кажется, известен в Париже под прозванием «Черной Смерти».

– О дуэлянте? – переспросила она, с изумлением глядя на меня. – Да, я слышала о нем. Два года тому назад он убил в Нанси одного из наших молодых дворян. Ужасная история, – прибавила она, содрогаясь, – ужасный человек! Да хранит Бог наших друзей от встречи с ним!

– Аминь, – спокойно сказал я, но, несмотря на все усилия, не мог выдержать ее взгляда.

– Ну, так что же? – спросила она, встревоженная моим молчанием. Почему вы заговорили о нем?

– Потому что он теперь здесь, мадемуазель.

– Здесь! – воскликнула она. – В Кошфоре?

– Да, мадемуазель, – мой голос был тверд. – Это я!