Текст книги "Метро 2033. Дворец для рабов"

Глава 15

Его тащили по разноцветному полу. Плитка никак не складывалась в четкий рисунок, узоры распадались на фрагменты. Лишь красные восьмилучевые «звезды», образованные квадратами и ромбами, удавалось хоть как-то идентифицировать. Возможно, у Тима просто мельтешило перед глазами. Как его доставили сюда, он помнил очень смутно. Вроде бы куда-то везли на дрезине или тащили на носилках. Он то проваливался в вязкое марево забытья, то выныривал для того, чтобы глотнуть свежего воздуха. Конвоиры рук больше не распускали, обращались аккуратно, если не бережно.

Перед переходом с «Таганской» пригласили врача. Тот долго светил в глаз фонариком, отгибал нижнее веко, проверял пульс и пробовал задавать вопросы. Тим отмалчивался. Не то чтобы он вообразил себя партизаном на допросе, просто стало невыносимо лениво ворочать языком. Хотелось лечь, все равно куда, хотя бы прямо на пол, свернуться калачиком, подтащив колени к груди, уткнуться в них носом, закрыть глаза, и пусть его оставят, наконец, в покое. Он даже попытался претворить мечты в жизнь, но его снова вздернули на ноги, встряхнули и повели куда-то через несколько усиленных блокпостов.

Люди на станции предпочли его не замечать. Те, с кем Тим невольно сталкивался взглядом, торопливо отворачивались, иногда бурчали что-то себе под нос. Только какая-то старуха в сером платке с синей окантовкой по краю, с прищуренными, почти заплывшими глазами прошептала на ухо соседке, но Тим все равно услышал, а возможно, прочел по губам:

– Смотри-смотри, своего куда-то потащили.

Он вспомнил, что все еще одет в форму ганзейцев, и усмехнулся.

– Раз на «Марксистскую» ведут, значит, не свой. Чужой, – ответила вторая, высокая и с виду строгая женщина с пучком темных волос, припорошенных пеплом седины, на голове. – Может, вообще шпие́н, – последнее слово она почему-то произносила неверно, делая ударение на гласную «Е», при этом отгибала мизинчик и задирала курносый нос.

Тиму стало смешно, и он отвернулся. Слишком резко – голова закружилась.

– Ничего-ничего, легкое сотрясение мозга. Отлежитесь, отоспитесь, и все пройдет, – заверил врач. Никто не отдавал ему приказов, но врач увязался за конвоирами и сопровождал их до самой тюрьмы.

«Да я просто не доживу», – мог бы ответить ему парень, но не стал.

– Куда его? – спросил простуженным, сипящим голосом тюремщик.

– А вон… в правую. Как раз на той неделе освободилась.

Станция-тюрьма. Проемы многочисленных арок на платформе, уходящих в темноту, с двух сторон перекрывали прочные металлические решетки, образуя тесные клетушки примерно метр на два. Вряд ли отсюда действительно освобождали. Прежний обитатель камеры, в которую вели Тима, скорее всего, умер от болезни или был расстрелян. По всей вероятности, подобная участь постигнет и его самого. Особенно печально, что за два шага от свободы и возвращения домой.

Тим не сопротивлялся. Молча ждал, когда перед ним откроют дверь его узилища. «Последний приют», – было написано на полу масляной краской. То ли у тюремщиков, то ли у осужденного имелось своеобразное чувство юмора.

Наверняка здесь не только его предшественник пропал навсегда, но и многие другие, занимавшие эту камеру до него. Тим тоже канет в Лету, забудет, кто он, может, даже свихнется. А ведь следовало всего лишь спокойно просидеть несколько часов в убежище и дождаться Кая. Конечно, сталкер не являлся сверхсильным существом, за которое привык держать его Тим, да и многие жители Московского метрополитена, но он точно не бросил бы и помог. Даже Гнусь признавал, что Кай никогда не предает. Вот только Тима он точно искать не станет, а даже если бы и решил посмотреть, куда тот запропастился, не найдет никаких следов. Хорошо, если не попадется мутанту-удильщику – так Тим решил обозвать ту тварь с длинными когтями. Спрашивать у тюремщиков что-либо не тянуло.

Прихода Немчинова он ждал с каким-то отупелым остервенением. Пусть и не собирался с ним беседовать, но знал: не устоит. Ганзеец всегда мог втянуть его в разговор, вряд ли в этот раз что-то изменится. Тот, впрочем, не спешил появляться. То ли в отместку, то ли потакая овладевшей им апатии, Тим отказывался от еды, подолгу лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, пока его не накрывала зыбкая дрема. Яркие, запоминающиеся видения решили покинуть его именно сейчас.

Станция была по-своему красива, пусть и не так, как кольцевые. Облицованные красным мрамором колонны с продольными выемками, из-за чего они казались двойными, а Тиму и вовсе – знаменами, развевающимися на отсутствующем здесь ветру. По стенам – тоже мрамор с оттенками от светло-розового до серого. Светильники-спирали располагались посреди полукруглого потолка-свода. Посмотреть было на что – сквозь тюремную решетку.

– Все же это судьба, – прозвучал басистый голос, когда Тим уже отчаялся его услышать.

Немчинов подошел к клетке один, без какого-либо сопровождения, достал ключ, отпер большой навесной замок и вошел внутрь. Тим приподнялся на локте, из всех подвластных ему сейчас чувств ярче всего ощущая стыд. Небрит, нечесан, одежда после всех приключений хуже, чем у нищего с «Маяковской», а вокруг – грязь, и отхожее место всего в двух шагах в самом темном углу, да и кто же станет водить заключенного мыться? Осознание своего убожества, сколь смешно подобное ни звучало, осталось единственным, что еще держало на поверхности, не позволяло рухнуть в бездну отчаяния и апатии. Безразличие, безучастность, отрешенное отношение к происходящему отчего-то великолепно сочетались с безысходностью и яростью. Наверное, будь он менее гордым, уже давно кидался бы на стены и выл, словно волкодлак на луну. И тогда все закончилось бы сравнительно быстро: его застрелили бы или забили до смерти.

«Интересно, что он понимает под судьбой? – отрешенно подумал Тим, не испытывая ни малейшего любопытства. – Впрочем, как выражался Женька: лох – это судьба. Действительно, кто же еще мог так оступиться в шаге от освобождения?»

– Кажется, я обречен спасать тебя, – со вздохом заметил Немчинов.

– Да ладно? – Пришлось сесть, отодвинуться к стене, чтобы опереться, – так было удобнее смотреть в хитрющие, смеющиеся глаза с ярко выраженной гетерохромией. Только сейчас подумалось: такой разноцветный взгляд раньше считали верным спутником нечистой силы. Мысль развеселила. Парень даже не сразу ощутил досаду: снова ведь попался, повелся на словесный крючок, ответил, хотя намеревался хранить молчание.

– А разве нет? – усмехнулся Немчинов и присел на корточки рядом, соприкоснулся плечом, вливая живой жар сквозь кожу. Он был горячий, но вряд ли подхватил заразу и теперь страдал от лихорадки, скорее Тим остыл в этом каменном мешке. С такого ракурса смотреть на ганзейца было неудобно, приходилось поворачивать голову. У Немчинова оказался практически идеально правильный профиль – строгий и отстраненный, как у скульптур, выполненных в классическом стиле. Тим видел такие на картинках в книгах. Подбородок выдавался вперед, но не слишком явно. Высокий лоб избороздили морщины, которых раньше не было – наверное, освещение легло неправильно. Под глазами наметились мешки и сизые тени. Личный кошмар Тима, почему-то зовущийся его спасителем, устал и, вероятно, не спал несколько суток. Разыскивал его? Да как бы не так. У ганзейца наверняка нашлись дела и понеотложнее, и поинтереснее, чем искать в темных тоннелях беглеца. – Кто не дал пристрелить тебя, лечил в первый раз?

– Зато во второй пустил ищеек по следу, – огрызнулся Тим. – И не надо говорить, будто беспокоились, что я сгину в вашей подземке, – добавил он.

– Вообще-то именно так и было. А по-твоему, зачем я разослал патрули по всему метро?

– Разозлились на своих подчиненных, давших мне сбежать. Хотя… и последнее наверняка произошло с вашего согласия.

Немчинов невесело хмыкнул.

– А беспорядки на «Комсомольской» тоже устроил я? А подсунул тебе Гнуся? Более отвратительную личность еще поискать.

– Ошибаетесь. По метрополитену у вас каннибалы бродят с черными книгами из человеческой кожи и перевернутыми крестами, а еще мутанты… двухголовые и… которые с когтями.

«И никакой ты не спаситель, – сказал Тим уже про себя. – Благо теперь есть с кем сравнивать…»

Однако следующая реплика Немчинова не позволила парню снова рухнуть в омут самобичевания и упущенных возможностей.

– Теперь ясно… – протянул тот с какой-то странной, неуловимой улыбкой в голосе.

– Да что вам вообще может быть ясно?! – разозлился Тим. – Загнали, как дикого зверя, устроили охоту, а теперь играетесь, как кот с мышонком. Думаете, не догадываюсь, к чему все те беседы, рассказы? Даже экскурсию по Кольцу устроили. Приручали, как могли, потом позволили скрыться, прочувствовать, каково в метрополитене одному, глотнуть воздуха свободы, чтобы сам потом с радостным визгом побежал обратно. А ваши люди, значится, на цепь посадили, с которой вы же меня и спустите.

– Ты из меня Мефистофеля-то не делай, – тихо проговорил Немчинов, помассировав переносицу. – Мне приятно подобное сравнение и почти неприкрытая лесть с твоей стороны; здорово, когда тебя мнят всемогущим, но не тяну, к сожалению. Ни самое настоящее зло, притаившееся в метрополитене, ни время, ни мутанты мне не подвластны. Увы, но все свои беды ты нажил сам. Был бы умнее…

– Ушел бы с Каем! – Тим не собирался говорить этого вслух, как-то само вышло. Вероятно, накопившееся напряжение искало выхода, отравляло душу, гноилось в ранах. Вот и прорвало.

– Теперь я хотя бы понял, отчего тебя так колбасит, – вздохнул Немчинов. – Кай… – протянул он, покатав короткое имя на языке. – Катаклизм ходячий, не поддающийся никаким логическим законам. Чего ж он здесь забыл-то…

– Заказ, – не вдаваясь в подробности, ответил Тим. – Я так… под руку подвернулся.

– И конечно, оказался очарован. Не спорь, – поднял руку, призывая к тишине, Немчинов. – О ликвидаторе не ходило бы столько легенд, не действуй он на всех или почти на всех подобным образом. Наколько я знаю, никто не оставался равнодушным: или ненавидели и боялись, или славили. Романтический герой, Ангел смерти всея подземелья. Приходит из ниоткуда, уходит в никуда, никаких слабостей, ни малейших привязанностей, в душе вечный надрыв. Умный, смелый, дерзкий, сильный. Пожалуй, единственный из известных мне, кто может выйти на равных против любой твари и, главное, победить. Ходит бесшумно, в темноте чувствует себя комфортнее, чем при свете. Говорит так, словно за невидимые струны дергает, на чужих нервах играет просто мастерски и никогда никого не предает и не бросает, если, конечно… – он ухмыльнулся, скосив на Тима карий глаз, – …этот «никто» сам не отказывается от его помощи.

Парень устало прикрыл глаза и запрокинул голову, упершись затылком в ледяной камень.

– Упущенные возможности тянут силы сильнее любых реальных невзгод, – заметил Немчинов.

– А вы и рады…

– Разумеется, рад. Ты стал опытнее: защищаться научился, в темноте не теряешься, с тварями повстречался, причем неизвестно, кто из них хуже – мутанты, жаждущие лишь пожрать, или люди, объясняющие подобное же желание тысячей причин. Иной раз весьма высокопарными, смею заметить, словесами. Служением некоему божеству, например.

Тим вздохнул, открыл глаза, уставился на Немчинова. Правый уголок губ приподнят, но вряд ли подобное можно назвать улыбкой, скорее – сожалением. В глазах усталость, тоска, печаль, злость, даже ярость. Кай нарушил планы всесильного Олега Николаевича, оттого тот и бесится? Или дело все-таки в другом? Сталкер упоминал его не раз. Судя по всему, друг друга они знают неплохо.

– В метрополитене ты не нужен никому, кроме меня.

– Вам тоже не особо, – ответил Тим и, прикоснувшись к виску, продолжил: – Хранящееся здесь много дороже, не так ли? Только не пойму, на кой. Думаете, мы настолько богаче живем?.. Или просто хотите уничтожить тех, кто теоретически может представлять угрозу; не желает существовать по вашим законам, которых на самом деле и нет? В метрополитене существует лишь власть сильного и низменные желания остальных. Не знаю уж, сами ли вы оскотинились или действительно существуют невидимые наблюдатели, о которых на «Маяковской» только и говорили. Слишком сильно дрянь, творящаяся с вами, напоминает чудовищный эксперимент безумного ученого.

– Выговорился? – поинтересовался Немчинов.

– Нет, но пока хватит.

– А теперь послушай меня. Внимательно послушай, мальчик. – Немчинов оттолкнулся от стены, навис над ним, ухватив за шею и, с силой притянув к себе, зашептал жарко, быстро, но четко проговаривая каждое слово, чтобы ввинтилось в память и мозг. – Ты ведь все верно понимаешь, кроме основного. И твое отношение к подземке верное – гадючник. Но разве не об этом я говорил тебе сам не так уж и давно? Да, мне нужны сведения о твоем чертовом поселке, но вовсе не за тем, чтобы привести туда кого-нибудь. Я сам хочу туда отправиться, а ты – мой входной билетик.

Тим смотрел на него долго, во все глаза. Он искал в лице собеседника хоть что-то, какую-нибудь черточку, выдающую ложь, и не находил. Немчинов не мог говорить правду. Или, наоборот, только ее и говорил Тиму всегда?..

– Ты ведь действительно не нужен и опасен для всех. Явись куда, начни народ баламутить, ведь соберешь вокруг крысиную стаю, можешь и на исход подбить, а хозяевам невыгодно, чтобы рабы разбегались. Рабов можно гнобить в тюрьмах, расстреливать, ломать об колено, но не отпускать никогда… разве лишь избранных, стоящих на более высокой ступени, чем остальное быдло.

– Это вы сейчас о себе, Олег Николаевич?

– Разумеется, – и, прикоснувшись своим лбом ко лбу Тима: – Устал… Ты даже не представляешь насколько. Давно бы ушел, если бы знал куда. А теперь появился ты – наивный, смелый, умный и одновременно глупый, бесстрашный, называющий дерьмо дерьмом, даже если за это легко можно схлопотать пулю. В Москве тебе нет места и никогда не будет.

В последнем парень как-то и не сомневался.

– Не веришь мне? – Немчинов прищурился.

– Я все равно не смогу дать вам того, чего хотите.

Ганзеец немедленно отстранился, смерил взглядом, поднялся.

«Наверное, если на него напасть, выбраться из камеры, бежать в первый попавшийся тоннель…» – подумал Тим.

– Тебя или пристрелят, или произойдет нечто еще хуже, – ответил на его мысли Немчинов. – Я не слишком хорошо понимаю, что скрывает тоннель до «Третьяковской», но тюрьму здесь основали не просто так. Тоннель дышит злом, пройти его в одиночку… можно попробовать, но вряд ли выйдешь.

– Все лучше, чем гнить здесь.

Немчинов вздохнул.

– Между прочим, таким отношением ты мне тоже нравишься. Иные готовы на все, лишь бы сохранить если не жизнь, то ее иллюзию.

Парень пожал плечами.

– С Каем встретился случайно? Ему доверяешь?

Тим предпочел не отвечать.

– Дождись меня, – не просьба, не приказ… требование? Возможно, но Тим вряд ли сумел бы назвать так. – Слышишь, Тимур?.. Ладно, буду считать, что принял к сведению. – Немчинов вышел. Лязгнул, закрываясь, замок; прозвучали быстрые, уверенные шаги.

Дождаться… с одной стороны, куда он денется? С другой – альтернатива есть всегда.

«Даже если съедят», – вспомнил Тим и усмехнулся.

– Наконец-то ушел, – Маряна вышла из темноты минут через пятнадцать. Она могла как слышать их разговор, так и находиться в отдалении, ожидая, когда начальник… или бывший начальник уйдет. С одной стороны, Тиму было наплевать, с другой – он поймал себя на беспокойстве за Немчинова: неизвестно, как тому аукнется его откровенность. – Ну? Ничего мне сказать не хочешь?

Все-таки глаза у нее были замечательные: цвета сирени, только очень уж колючие. Тим не сомневался, что эта женщина ненавидит его, и догадывался почему.

– Вряд ли.

– А зря, – проронила она. – Зря ты со мной поссорился.

За спиной Маряны появились два мордоворота в форме Ганзы – два удальца, одинаковых с лица. Глядя на них, Тим ощутил сожаление: и в Индейце, и в Таракане имелась некая изюминка, индивидуальность, а эти больше походили на оживших манекенов. Терпеть же побои от нелюдей противнее в разы.

– Прошу извинить за опоздание. – Доктор, осматривавший Тима недавно, явно суетился и хотел побыстрее покончить с неприятной процедурой. Невзрачный, усталый человек. Дряблая кожа, выцветшие глаза, руки сильные и давно привыкшие действовать отдельно от разума.

«Дождаться, значит?» – спросил Тим про себя, но ответа не получил. Пожалуй, все будет зависеть от того, насколько сильно его изобьют, а в последнем он почему-то не сомневался. Страх даже не шевельнулся, парень ощутил лишь усталую обреченность. Единственное, чего хотелось, – держаться достойно, потому что рано или поздно ломаются все, и спасибо Витасу, что он хотя бы не расскажет о местонахождении поселка.

Замок снова лязгнул, впуская посетителей. Тим поднялся и улыбнулся Маряне.

«Интересно, послал ли ее Немчинов или происходящее – ее личная инициатива?» – подумал он и мысленно поморщился. Ганзейцу по-прежнему хотелось верить, несмотря ни на какие доводы разума, а вот девчонку он с удовольствием позлит, хоть чуть-чуть отыгравшись напоследок.

– И вот это все из-за моего нежелания спать с тобой? – губы сложились в улыбку, самому показавшуюся гаденькой. – Хочешь отыграться за унижение?

Она впилась в него своими нечеловеческими глазами, которые могли бы быть красивыми, если бы не отпечатавшаяся в них злоба.

– А если и так? – усмехнулась Маряна, вызвав невольное уважение. Любая другая стала бы отрицать, искать иные причины, прикрываться желанием выслужиться перед начальством. – Тварь! Тебе же ничего не стоило!

– Я не животное, чтобы спать с кем попало.

– Сейчас посмотрим, насколько не животное! – ожидаемо рассвирепела она, сжала кулаки, голос, полный металла, завибрировал на высоких нотах. – Кровью и словами захлебываться станешь, умолять прекратить будешь, выть и скулить, крысеныш.

– Не думаю.

– Посмотрим. – Она сморщила нос, и тот пошел отвратительными складками у переносицы. Тим отвернулся. – С самого начала чистеньким старался показаться, выше остальных. А ты обычная падаль! Выстрел – и нет тебя, сгниешь, вонять будешь, если крысы раньше по кускам не растащат. Но нет, трепыхаешься, выглядеть получше хочешь, может, и правда веришь, будто особенный?!

– Это все? – Стало немного смешно, но в гораздо большей степени противно. Тим смотрел на нее, пытался вызвать в душе хоть что-то сродни жалости, но испытывал лишь отвращение. Правильно ли это – ощущать подобные чувства?.. Он всегда относился ровно даже к тем, кто ему не нравился, злил, раздражал. В конце концов, ни другие не обязаны ему ничем, ни он – им. Просто точно так же, как не стал бы бить хиляка вроде Витаса или назойливого подростка, не сумел бы поднять руку и на женщину. А вот на Маряну, наверное, смог бы.

– Нет! Знаешь, что мне в тебе особенно противно? В доверие вползать умеешь, словно червь, а потом отравляешь все вокруг, – зашипела она, видимо, устав орать.

– Ну, тебя-то не обманешь, – хмыкнул он.

– Конечно! Я – баба, с которой считаться приходится, – слово неприятно резануло слух. – Ты ж к иному привык: чтобы вокруг бегали с улыбками, задницей крутили и кушать подносили. Ну, признайся же!

Тим удивленно моргнул. Уж в чем-чем, а в этом его точно нельзя было обвинить. В поселке как-то не принято было даже заикаться о гендерном неравенстве. Да и попробовал бы кто-нибудь – потом точно не отмылся бы. Несколько случаев, названных Колодезовым «бытовым насилием», глава пресекал лично, и после выхода из карцера «главы прайдов» вели себя тише воды, ниже травы.

– Что-то я не улавливаю логики… – начал было Тим, но его прервали:

– Логики, сука?! Да ты вообще ничего не понимаешь!

– Серьезный аргумент, подумаю над ним на досуге.

– Думаешь, тебя Олег Николаевич защитит? Да у него своих дел выше крыши, а проблем теперь – и подавно. Кресло так и качается: конкуренты ножки грызут. Раньше матерым хищником был, а теперь расслабился, ну да ничего. Скоро нового на его место назначат.

Если она говорила об этом столь прямо, значит, у Немчинова действительно не все было гладко. Мельком вспомнились разговоры по телефону, хмурое лицо, когда тот думал, будто никто не смотрит, мелкие оговорки.

– А ты и рада будешь предать окончательно. Надоело быть слугой двух господ?

– Вовремя поменять сторону – не предательство, а дальновидность, – уверенно, с долей снисходительности в голосе заявила она. – Прикинь, как меня зауважают, когда сумею добиться того, чего Олег Николаевич не сумел? Тот-то терпеливо с тобой возился, ценил почему-то, а я просто надавлю.

Тим пожал плечами: попробуй, мол. Ему даже на краткий миг стало интересно: а действительно ли физическая боль может перебороть психологическую установку? Может, он сумеет вспомнить?

– Хорохоришься?! Ничего, скоро сапоги мои лизать будешь, умоляя, чтобы все закончилось!

– Какие извращенные у тебя сексуальные фантазии.

Бледное лицо стало серым, а скулы расцветились алыми пятнами, нос снова сморщился, по низкому лбу гармошкой пошли горизонтальные морщины, превращая молодую девушку в древнюю каргу.

– Дрянь, ублюдок… ничего, недолго осталось. Всем покажу, чего стою. Своими талантами всего добьюсь, докажу, что и женщина может руководить, а не с мелкими поручениями бегать! У нас равноправие в Ганзе!

Она спорила вовсе не с ним, а сама с собой, спроецировав на Тима все свои страхи и неудовлетворенность жизнью. Ведь это так удобно – назначить главного злодея, возненавидеть и победить. Может, в качестве психотерапии это даже принесет ей минутное облегчение. Парню припомнился маньяк-каннибал-сатанист – наверное, он тоже начинал с чего-то подобного. Впрочем, у бывшего профессора из Полиса имелся вымышленный господин, ради которого он убивал, и даже компаньон в виде двухголового гермафродита. У Маряны Тетеровой не имелось никого, но, конечно же, в том была виновата не она, а другие – Тим, например.

– Ты в этой тюрьме и останешься, а я приходить буду часто-часто, – пообещала она. – И никто тебя не дождется, а твою шлюху Леночку за волосы притащу и освежую! Че смотришь? Я слышала, как ты ее во сне звал!

Кулак сложился сам, без его ведома. Тим не замахивался, но удар вышел знатный – практически классический хук левой. Наверное, он заставил бы пошатнуться и бойца покрепче, а легкая, худая Маряна просто отлетела в руки одного из мордоворотов. В себя пришла поразительно быстро и завизжала-заорала, подобно старой бензопиле, которой они по весне валили сухостои, грозящие рухнуть на бетонную стену, ограждавшую поселок.

– Да как ты посмел?! Я же женщина! Тварь!..

– Ты только что сама упоминала равенство. Решил, оно обязано быть полным, – ответил Тим. Угрызения совести его не мучили, скорее, он испытывал мрачное удовлетворение. Странно, что за оскорбление Аленки ограничился лишь этим.

– А вы чаго, – извратив последнее слово, заорала Маряна. – Скоты, падкие до зрелищ?! Действуйте!

И мордовороты не заставили себя ждать.

Двигались они механически, словно роботы, били без остервенения, но сильно, будто выполняя нудную, наскучившую работу, которую давно сменили бы, если бы умели хоть что-нибудь другое. В дело шли кулаки, подошвы тяжелых армейских ботинок, один из них попробовал ударить Тима лбом в переносицу, но тот чудом увернулся, заметив смазанное движение. Он не сопротивлялся – все равно бессмысленно, – упал, как только ему позволили, сжался в комок, старательно оберегая внутренние органы. В какой-то момент его вздернули на тотчас подогнувшиеся ноги, осознав ошибку, усадили у стены; один крепко держал, второй зафиксировал руку локтем вниз.

– Не сопротивляйтесь, молодой человек, – посоветовал врач. – Вы знаете, что с вами будет, если обломится игла и попадет в вену? Вы проживете ровно до того момента, пока острие не пронзит сердце, пройдя в него вместе с кровью.

«Было бы неплохо», – мог бы сказать ему Тим, но не стал: и поскольку губы были разбиты в кровь, и потому, что на самом деле очень хотел выжить. Апатия растворилась без следа, злость вытеснила всю ее без остатка. Убивать мучителей он не собирался: те лишь исполняли приказ озлобленной дуры, а мстить Маряне было бы ниже его достоинства. Настанет время, и она погибнет из-за собственной подлости и глупости, но Тим окажется здесь ни при чем. Зато он теперь точно собирался выбраться из тюрьмы: не важно, с помощью ли Немчинова, или найдя лазейку самостоятельно.

Препарат проник в кровь, не принеся с собой ни жжения, ни чего-то похуже. Сыворотка правды: амитал натрия, пентотал или какой-нибудь местный аналог. Тим приблизительно знал, что его ожидает: состояние бесконтрольной болтливости. Вот только Колодезов, когда-то рассказавший о подобного рода препаратах, постоянно упоминал о тщетности химии, если под рукой не имеется специально обученного человека, умеющего задавать правильные вопросы. Без них поток слов, льющихся из уст допрашиваемого, ничем не отличим от стихов акына: чего увидел – о том и спел.

Тим даже рассчитывал специально задать тему разговора, но когда препарат начал действовать, по телу прошла судорога, сознание затуманилось, и от него уже не зависело ничего. Главное, блок устоял.