Текст книги "Новый цирк, или Динамит из Нью-Йорка"

Глава 5. Фаберовский начинает действовать

2-3 января 1887 года

На утренний восьмичасовой почтовый надо было слишком рано вставать, а вот одиннадцатичасовой с вокзала Виктория вполне подходил: около девяти вечера Фаберовский должен был уже добраться до Парижа. Сдав в багаж свой перетянутый ремнями потертый чемодан, поляк нашел свободное место в вагоне второго класса и пристроился в углу купе на отсыревшем диване. Грелок для ног им не дали, кондуктор сослался на то, что все разобрали пассажиры первого класса, и ехать пришлось в холоде и сырости. Переехав Темзу, поезд промчался по длинным виадукам над запруженными экипажами и фургонами улицами южного Лондона и устремился к Херн-Хилл. Из щелей двери немилосердно дуло, ноги вскоре озябли, и Фаберовский вспомнил свою поездку в Ист-Энд неделю назад. В тот день пошел дождь, и снег, с которым двое суток безуспешно боролись приходские власти по всей британской столице, сошел, превратившись в бескрайнюю кашеобразную лужу по щиколотку глубиной, которая на больших дорогах, ведших из Сити в пригороды, занимала всю проезжую часть от поребрика до поребрика, мелея лишь к середине улицы, где проходили рельсы конки.

Сосед по купе, листавший иллюстрированный серио-комический журнал, громко захрюкал, отвлекая Фаберовского от воспоминаний. Поезд стоял в Херн-Хилл, где к составу цепляли вагоны, пришедшие с других вокзалов. Наконец, вновь тронулись, по обеим сторонам потянулись унылые в это время пустые пастбища, окаймленные древними вязами. У Сиднема поезд нырнул в туннель под холмом Хрустального дворца – короткий, сырой и грязный, совсем как коридор Международного рабочего клуба на Бернер-стрит. К тому времени Батчелор свозил нового хозяина в Харроу к Кропоткину, на Фарингтон-роуд в штаб-квартиру Социалистической лиги, в международные рабочие клубы в Клеркенуэлле и Бетнал-Грин, где, представляясь корреспондентом некой нью-йоркской газеты, Фаберовский пытался осторожно выяснить, нет ли среди русской революционной эмиграции людей, способных на решительные действия. В ответ Фаберовский встречал рассерженное недоумение, а Кравчинский, собственноручно заколовший кинжалом генерала Мезенцева, даже прочитал ему гневную отповедь о том, что хотя в прошлом десятилетии терроризм был единственной формой борьбы, теперь он уже исчерпал свою полезность как революционный метод, и любой акт индивидуального террора неприемлем в стране, где гражданская власть допускает свободу слова и другие средства устранения зла. Однако жена его, провожая гостя, тихо, чтобы не услышал муж, посоветовала съездить в этот клуб на Бернер-стрит, и разыскать человека по фамилии Захаров. «Он очень решительный человек, – сказала она тогда поляку. – Он с Сергеем даже раз из-за меня подрался».

Коридор клуба встретил Фаберовского громом аплодисментов, донесшихся из комнаты на первом этаже, и криками «Правильно! Надо выпить, чтобы среда больше не заедала социализьм в зародыше!»

Поляк заглянул в маленькую низкую комнату, заполненную людьми. Он увидел стоявшую посреди комнаты молодую субтильную еврейку, разливавшую изюмный самогон из огромной бутыли, сидевшего на стуле у стены плечистого русского с засаленной русой бородой и гармонью на коленях, вокруг которого кучковались какие-то невзрачные личности. Гармонист и оказался тем самым Захаровым, которого Фаберовскому рекомендовали. Формально он не принадлежал к социалистическому клубу, более того, на всех углах провозглашал себя анархистом, однако в клубе пришелся к месту, так как его неприкрытое юдофобство было для членов клуба хорошим средством от тоски по покинутой родине.

– Мне вас рекомендовали как сторонника террористических методов борьбы, – сказал Фаберовский.

Захаров встал, положил гармошку на стул и теперь напряженно топтался перед ним. Его рука против его желания потянулась к поляку ладонью кверху.

– Вы принадлежите к какой-нибудь террористической партии? Жалко. – Алкавшая, но не взыскавшая длань принялась почесывать затылок. – Эх, найти бы мне родственную душу, чтоб, как, к примеру, во Франции: рвануть ихний Парламент динамитом к чертовой матери! А где динамит тут сыщешь?

– Но в Америке динамит на каждом углу можно купить.

– Уж вы меня извините, но на виселицу-то мне идти неохота.

– Преступление должно быть совершено от имени русских нигилистов, получивших прибежище в Лондоне благодаря преступной преступной политике английского премьер-министр лорда Солсбери.

– От имени русских нигилистов я организую с удовольствием. Это другой разговор. А сам совершать ничего не буду, увольте, я на виселицу не хочу.

Так неожиданно, когда все надежды на то, чтобы найти непосредственного исполнителя для задуманной Брицке провокации, иссякли, Фаберовский нашел Захарова.

Теперь надо было найти для него динамит. Покупать динамит в Англии перед юбилеем королевы не хотелось – наверняка полиция установила за заводом Нобеля в Глазго и за всеми продавцами и горными работами особый контроль, поэтому Фаберовский и решил поехать в Париж, чтобы прощупать окопавшихся там ирландцев на предмет получения динамита во Франции и тайной его доставки потом в Лондон.

– А ведь они правы, – сказал Фаберовскому сосед по купе, тыча пальцем в свой серио-комический журнал. – От этих жидов и инородцев всего можно ожидать.

Не отвечая соседу, Фаберовский глянул в окно. Поезд как раз проехал Чарлтон, нырнул в туннель под меловыми холмами, выскочил в Дувре у Приоратской станции, затем вновь спрятался в туннель под Западными холмами и наконец окончательно вышел на белый свет у станции Дуврская Гавань. Откуда, ссадив прибывших в город пассажиров под застекленным дебаркадером, проследовал однопутной веткой дальше на Адмиралтейский пирс.

Сколько раз уже за эти двенадцать лет проезжал поляк по узкому, уходящему на полмили в море гранитному волнолому и высаживался из вагона на длинную платформу под козырьком, защищенную с внешней стороны пирса от морских волн и жестоких юго-западных ветров высоченным парапетом! Сколько раз он терпеливо вышагивал по променаду наверху парапета, дожидаясь прибытия какого-нибудь судна с континента, или сам прибывал оттуда! Он застал еще времена паровых пакетботов, маленьких, грязных, неприспособленных для пассажиров суденышек, одно воспоминание о которых вызывало приступы морской болезни. Он переправлялся несколько раз между Англией и Францией на медленной, как черепаха, но зато устойчивой в любую погоду двухкорпусной «Касталии», и хорошо был знаком с «Инвектой», добиравшейся до Кале при благоприятных условиях за полтора часа. Пришвартованный с внутренней стороны пирса позади бельгийского почтового пакетбота с желтыми трубами пароход, который ожидал прибывших поездом пассажиров, был похож на «Инвекту», только еще больше размером, и носил хотя и гордое, но такое набившее оскомину имя «Виктория».

Паровоз, свистнув, дал задний ход, и состав медленно покатил по волнолому обратно к берегу, оставив пассажиров на продуваемом ветром пирсе. Сыпал мокрый снег, который таял, едва достигнув земли. Сизые волны катились с моря к берегу, бились о внешнюю стенку волнолома, взлетая брызгами над парапетом. Пассажиры спустились с платформы, перешли через рельсы и встали в очередь у сходен. И тут Фаберовский заметил среди них знакомую фигуру Дженкинсона. Тот приветственно приподнял на голове котелок.

– Какими судьбами? – спросил поляка бывший шпионмейстер.

– По совету генерала Миллена, которого вы мне рекомендовали, направляюсь в Париж.

– Миллена?! – удивился Дженкинсон. – Но вы же сказали, что он вас не интересует! И когда он успел вам что-то посоветовать?

– Четыре дня назад, когда я с ним встречался.

– Так он был в Лондоне?! А со мной договорился встретиться в Париже! И это сейчас, когда я остался без места! Проклятье, эта поездка обойдется мне в немалую сумму! Как вы сумели найти его? Даже я не знал, что он находится в Лондоне!

– Вы же сами сказали, что он будет ехать в Европу как корреспондент «Нью-Йорк Геральд». Я обратился в бюро этой газеты на Флит-стрит, и мне сообщили его временный адрес в Южном Кенсингтоне.

Лицо Дженкинсона пошло красными пятнами от досады.

– Мне хотелось бы поподробнее узнать о вашей встрече. У вас билеты в каюту?

– Нет, на каюту у меня не было денег.

– Ну, полтора часа можно посидеть и в салоне. Я тоже взял билет второго класса. По такой погоде все предпочтут сидеть в помещениях. Вы не возражаете, если мы некоторое время погуляем по палубе?

– Извольте. Но не прежде, чем я согреюсь.

– А что – вы замерзли? В купе была невообразимая жара. Я-то взял только четыре грелки, а мои соседи обложились ими с головы до ног.

Они с Дженкинсоном прошли по сходням на пароход и спустились в салон второго класса. Когда скверное бренди согрело кровь, отдали швартовы.

– И о чем же вы говорили с Милленом? – спросил Дженкинсон, когда они встали у борта.

Фаберовский оглянулся на пассажиров третьего класса, которые, закутавшись в мокрые пледы и выставив наружу покрасневшие носы, мужественно сидели на под сыпавшимся на них мокрым снегом, и сказал громким шепотом Дженкинсону на ухо:

– Я представился ему русским агентом, который желает выяснить, стоят ли за ирландскими эмиссарами в России какие-либо реальные силы в Париже.

Поляк замолк, уставив взгляд на орудийную башню и синий фонарь за пеленой мокрого снега на маяке. Здесь, за волнорезом, юго-западный ветер набросился на пароход.

– Он вам поверил? – Дженкинсон зябко передернул плечами.

– Полагаю, поверил. Вы бы видели, как дрожали у него руки, когда он читал ваше рекомендательное письмо.

– Наверное, следствие алкоголизма. Эти ирландцы пьют, как сапожники. Я знаю по крайней мере три кабака в Париже, которые они по очереди посещают каждый вечер: «Англо-американский бар» на рю Рояль, «Шамрок» на рю Дюра и «Кафе дю Рон-Пон» на авеню Великой Армии.

– Это не от алкоголизма, – Фаберовский стряхнул снег с воротника плаща. – Я сказал ему, что вас выгнали.

– Мне будет жаль, если вы сопьетесь, присоединившись к его соратникам-алкоголикам, – зло бросил поляку Дженкинсон и, резко повернувшись к нему спиной, ушел.

Богомерзкая погода и качка не располагали к дальнейшему пребыванию на палубе, однако Фаберовский не спешил вернуться в салон. Он вовсе не хотел разговаривать с Дженкинсоном и был рад, что тот обиделся. Когда ему надоело стоять, он сел рядом с какой-то посиневшей от холода старушкой, накинул на голову капюшон и так и просидел неподвижно до самого Кале.

Сходя с парохода, Дженкинсон демонстративно не замечал поляка, а тот и не навязывал свое общество. Билеты на поезд у них были в разные классы, так что Фаберовский видел Дженкинсона только мельком на Северном вокзале, пока стоял в очереди в таможне на досмотр. С вокзала поляк поехал в гостиницу «Пере» по соседству с площадью Согласия, откуда, как он знал по прошлому году, было рукой подать до «Англо-американского бара».

В бар он пошел на следующий день к полуночи. Бар принадлежал одному швейцарцу по имени Ахилл, но управлялся англичанином Рейнольдсом и был более известен как бар Рейнольдса. Он располагался на рю Рояль рядом со знаменитым рестораном Вебера и пользовался особым покровительством английских жокеев и тренеров, ирландских эмигрантов и английских детективов и журналистов. За стойкой из красного дерева стоял звезда заведения, бармен Ральф, выписанный из Сан-Франциско и славившийся умением смешивать совершенно невероятные коктейли из совершенно несовместимых ингредиентов. Фаберовский заказал ему Ральфа виски со льдом и уселся на высокий табурет у стойки, откуда был хорошо виден весь зал.

Здесь он некоторое время понаблюдал за присутствующими, чтобы убедиться, что ни детективов из Скотланд-Ярда, ни агентов конкурирующих ведомств среди них нет. Но все сегодня в баре, кроме него, честно пили и по сторонам не глазели, так что он взял еще виски и направился к компании ирландцев.

– Не подскажете ли, как я могу встретиться с капитаном Джоном Маккаферти?

– А его сейчас нет в Париже, – ответил худой, неопрятный старик.

– Ах как жаль, я специально приехал ради него из Петербурга. Ну, тогда, может быть, я могу встретиться со знаменитым Патриком Конроем, или с Юджином Дейвисом?

– Ну, не знаю, мсье, – расцвел польщенный Конрой. – Смотря по тому, зачем они вам нужны.

– Возможно, вам небезызвестно, что полтора года назад, после событий на Кушке, капитан Маккаферти приезжал к нам в Петербург, где искал сочувствия в русских правительственных кругах. Так вот он не там искал, а мы только сейчас узнали о его поездке. И теперь, когда он нашел такое сочувствие, я никак не могу найти его.

– Во-первых, Маккаферти всегда пьет не здесь, а в «Шамроке» на рю Дюра, а во-вторых, вы слишком многого от него хотите – он не может так быстро проспаться после Нового года.

– Видите ли, мсье, мы не можем безоглядно доверять любому, кто обращается к нам, потому что вокруг нас постоянно кишат британские шпионы, – сказал Дейвис. – Мы не уверены, что вы действительно из России, а не являетесь агентом Скотланд-Ярда. Мне кажется, я уже видел вас здесь несколько раз за последние годы.

– Вон там сидит компания русских, – поддержал приятеля Конрой. – Они угощали нас выпивкой и поэтому не откажут нам в небольшом одолжении: проверить, действительно ли вы тот, за кого себя выдаете.

– Поскольку мы никогда не видели ни одного английского шпиона, который бы умел разговаривать по-русски, – сказал Дейвис.

– Мсье! – крикнул русским Конрой. – Карош!

– Хорошо, Патрикей! – откликнулся сидевший в обнимку с очень пышной француженкой купчина.

Рядом с ним сидел высокий, худой негр с доброжелательным интересом на лице ко всему, что происходило вокруг него.

Фаберовский уже успел про себя подготовить вступительную речь, но неуверенность в своих силах и пьяная купеческая морда побудили его к импровизации. Он подошел к гулявшим русским и грозно сказал, опершись кулаками о стол:

– Вот что, господин купеческого сословия, извольте подойти вот к тем ирландцам и засвидетельствовать им мою российскую принадлежность.

– Артемон, я не понимаю, что он от меня хочет! – жалобно сказал купчина. – Господин хороший, мы тут сидим на свои капиталы, вот, лягуху на ночь взяли из цирку. А то, что эти два клоуна английского роду, так где ж мы других здесь возьмем. Они в Европе все англичане, это вот когда мы в Москве со Степаном Ивановичем свинью за две тысячи у клоуна съели, так то был итальянский клоун Танти. Это они нас сюда пригласили. Вот, господин Футит к моему племяннику Артемону очень проникся. И никакой политики, Боже упаси! Третью ночь гуляем, какая уж тут политика!

– Это мы у нас на Гороховой выясним, когда обратно в Россию вернетесь!

– Это что же такое выходит?! – открылся вдруг рот у соседа, которого купец называл Артемоном. – Это мы посмотрим еще, кто кого на Гороховой разъяснять будет. Это мы еще раньше у нас на Греннель выясним у Петра Ивановича!

– Молчи, Артемон, сто чертей тебе в печенку! – шикнул на племянника купчина.

– Нет, Аполлон Петрович, тут дело государственное, такого спускать нельзя. Да ты знаешь, полячина кудлатая, кто я такой?!

Фаберовский внимательно посмотрел на трясущуюся от негодования морду с выпученными глазами и открытым ртом, и понял, где он ее уже видел – на фотографиях, которые показывал ему Брицке.

– Знаю, – сказал он. – Гурин из Женевы.

– Аполлон Петрович, сходите засвидетельствуйте, что он просит, – побледнел присмиревший Артемий Иванович.

– Ну я же тебе говорил, Артемон! – сказал Нижебрюхов, отправляясь вслед за Фаберовским к столику ирландцев.

Конрой, Дейвис и все сидевшие с ним умолкли и с интересом повернулись в их сторону.

– Гран персон, – Нижебрюхов осторожно дотронулся до плеча поляка. – Колонель рюс. Жандарм-с. Адъютант де царь.

– Карош! – улыбаясь в бороду, сказал Конрой.

– Могу ли я идти-с? – спросил Нижебрюхов.

– Господам ирландцам выпивку – и идите, – велел Фаберовский.

– Пойду-с, – облегченно выдохнул купчина. – А то лягуха с клоунами заждались. А на Артемона вы не серчайте, он последние дни не в себе, я его выпорю.

– Как писал мой дед: «Одна добрая порка принесет больше пользы, чем сто снов Веры Павловны».

– Так точно-с.

Нижебрюхов откланялся, а Фаберовский подсел к ирландцам.

– Я и есть Патрик Конрой. Так вы, значит, прямо из Петербурга от русского царя? И чего же он от Маккаферти хочет?

– Вы же понимаете, что очень стеснили меня, заставив разговаривать с теми русскими. – Фаберовский оглянулся на купеческую компанию и встретился глазами с Гуриным, который безотрывно следил за ним.

– А вы тише говорите, – сказал Конрой. – Они и не услышат.

– Влиятельные силы у нас в России, сочувствующие ирландскому делу, не могут открыто поддержать вас, как этого хотел Маккаферти. Но были бы рады, если бы вы нанесли удар на территории нашего общего врага.

– Мы собираемся, – сказал Конрой. – Вот и выпивку как раз несут. Давайте выпьем за успех нашего дела!

«Дженкинсон был прав: главное с ними – не спиться», – подумал поляк, глядя, как ирландцы дружно опрокинули виски в глотки.

– Я разработал такой план, – продолжил Конрой, стряхивая рукавом капли с бороды. – Мы построим множество воздушных шаров и запустим их с нашей стороны Канала в сторону Англии гружеными динамитными снарядами. Над Лондоном эти снаряды будут отцеплены и сброшены прямо сассенахам на голову. В Нью-Йорке этот план произвел фурор. О’Росса даже Маккаферти просил мой план посмотреть и сообщить ему, насколько он осуществим. А как он Салливана-то заинтересовал! Конечно, Клан-на-Гейлу такого не выдумать. На днях должен приехать генерал Миллен из Америки, мы как раз этот план будем с ним и с Кэролл-Тевисом обсуждать.

– Скажите, а шары и динамитные снаряды уже готовы? – поинтересовался Фаберовский.

– Пока у нас только план, – как-то сник Конрой. – Нам нужны деньги и динамит. Мы очень надеемся на О’Россу или Салливана. Вот если бы вы могли помочь нам с деньгами и динамитом, мы бы в Лондоне на юбилей такой фейерверк устроили!

– О динамите и речи не может быть, мы вынуждены соблюдать внешнеполитические приличия. Может быть, вы можете сами купить его здесь или в Англии?

– Нет, мсье, здесь за динамитом следят, здесь анархисты. А насчет Англии вы, полагаю, шутите?

– Да бросьте, Аполлон Петрович, ну какой он жандарм! – внезапно донесся истерический вскрик из-за соседнего стола. – Это человек Посудкина!

«Какой, к дьяволу, Посудкин? – изумился Фаберовский. – Брицке не мог себя выдать ни за какого Посудкина. Видимо, кайзер и на этот раз не поскупился, и кроме Гурина у него здесь по крайней мере еще один человек».

– Динамит можно привезти только из Америки, – понизил голос до шепота Конрой.

– А Онфлёр? – подал кто-то голос, на него тут же гневно зашикали.

– Я уполномочен выдать вам деньги на его покупку, вам надо только купить его и провезти в Англию, – сказал поляк.

– Да что вы! За каждым нашим шагом следят английские шпионы! – вмешался Дейвис. – Нас арестуют прежде, чем мы ступим на английский берег. Мы поэтому и хотим запускать шары из Франции!

– Давайте, вы наймете человека, который съездит в Америку, купит там динамит и тайно привезет сюда, – предложил Конрой. – А уж мы его запустим! Можете не сомневаться!

– И где там в Америке я возьму динамит и человека? – обреченно спросил Фаберовский.

– Это никаких проблем, – оживились ирландцы. – Мы напишем вам рекомендательные письма к профессору Мезероффу. Вы наверняка про него слышали, он ваш соотечественник, учился в каком-то русском университете. Года два назад он приезжал сюда и читал нам лекции о динамите, который он может изготовить из чего угодно, буквально из того, что есть в любом кухонном буфете!

– Ну что ж, пишите свое письмо, – вздохнул поляк.

– Генерал Миллен намерен вернуться в Нью-Йорк к февралю, так что если вы задержитесь, он вам поможет, – обнадежил его Конрой. – Вы в какой гостинице остановились? Я утром занесу вам письмо.

– Оставьте его здешнему бармену, на фамилию Иваноф. Фф… Я его завтра заберу.

– Карош! – энергично воскликнул Конрой, и за соседним столиком у русских воцарилось молчание.

Фаберовский попрощался, подошел к столику Нижебрюхова и Артемия Ивановича, и сказал:

– Вот что, господин Гурин, передайте вашему немецкому начальнику, что я все равно раздобуду все, что необходимо для того, чтобы устроить фейерверк, хотя бы мне пришлось ехать ради этого за океан.

Дверь за Фаберовским хлопнула.

– Я пропал, Аполлон Петрович! – закричал Артемий Иванович. – Я же по губам его прочел: он хотел купить у этих ирландцев динамит, чтобы покончить со мной. И они с Фанни и Посудкиным сделают это, даже если им придется ехать за динамитом в Америку!